Жирмунский В.М. Байрон и Пушкин

Подождите немного. Документ загружается.

... Убийца страшен был лицом,

Цыганы робко окружали

Его встревоженной толпой...

Мотив этот возвращается в «Цыганах» в форме психологиче-

ского эпитета. Алеко пугает окружающих своей страстностью.

«О, мой отец, Алеко страшені» — говорит Земфира. И старый цы-

ган повторяет, осуждая юношу на изгнание: *Ужасен нам твой

будет глас».

Два душевных состояния определяют своей контрастной на-

пряженностью внутренний мир байропического героя п всецело

направляют развитпе рассказа: страстная любовь к единственной

возлюбленной и чувство ненависти и мести к врагу, а также не-

редко к окружающим людям. Любовью к Лсиле и ненавистью

к Гассану определяется судьба Гяура; в Селиме борются любовь

к Зюлѳйке и ненависть к Джафиру, ее отцу; Корсар пенавидит

весь род человеческий и борется против Сеида, он любит только свою

Медору; поход Альпа против Коринфа определяется его любовью

к Франческе и ненавистью к Венеции и МИНОТТИ. Байрон охотно

формулирует в эмфатических конкретных формулах эту противо-

положность чувств в душе героя, одинаковых по своей

страстной напряженности п противоположных только по направ-

лению. Так, Гяур даже в монастыре неизменно возвращается

мыслью «к любимой деве и к ненавистному врагу» (G. 1018);

Корсар признается Медоре: «Самая любовь моя к тебе есть нена-

висть к ним!» (my very love to thee із hate to them — C. 403).

Сердце Лары объято «скорбью, которая учит его ненавидеть лю-

дей за то, что когда-то он любил их слишком сильно» (L. 312).

Даже Гюльнара, единственная из байронических героинь, родст-

венная по духу своему возлюбленному, — «такая нежная в любви,

такая дикая в ненависти!» (С. 1706). Сам поэт в лирическом обоб-

щении сравнивает страстные ласки любящих с теми объятиями,

в которых сплетаются враги в смертельном бою. «Друзья встре-

чаются лишь для того, чтобы расстаться; любовь смеется над вер-

ностью; но истинные враги, если встретятся однажды, останутся

неразлучными до самой смерти!» (G. 645—654).

В соответствии с общими особенностями своего искусства

Байрон не может ограничиться отраженным изображением лю-

бви, владеющей его героем, через ее проявления; он всегда дает

прямую характеристику этого душевного состояния. Так, в био-

графическом портрете Корсара: «Да, то была действительно лю-

бовь, неизменная, не изменяющаяся — любовь к единственной,

которой он никогда не покидал...». «Да, то была Любовь,

если любовью называется чувство нежности, победившее все собла-

зны, усиленное песчастиями, не слабеющее в разлуке, прочное

при всех обстоятельствах — и больше всего этого! — не ослаблен-

ное самим временем!». «Да, если бывает Любовь у смертных, это

была Любовь!» (С. 287—304). Исповедь Гяура представляет эм-

фатическое развитие и утверждение исключительной и всѳпогло-

150

щающей любви. Противопоставляя свое чувство «холодным» пе-

реживаниям северянина, Гяур начинает чудовищной гиперболой:

«Моя любовь была, как поток лавы, клокочущий в огненной груди

Этны» (1101). Такая любовь рассматривается как высшее содер-

жание жизни, как единственная безусловная ценность. «Мое благо,

мое преступление, мое счастье, мое страдание, моя надежда — там

вверху, мое все — здесь на земле!» (1182). «Все равно, куда она

ведет», — восклицает герой, «пусть даже к смерти и страданию

худшему, чем смерть!» (1147). Любовь поглощает любящего все-

цело, весь остальной мир перестает для него существовать: «Ле-

йла, каждая мысль принадлежала тебе одной!» (1181). Только

одна на свете любимая: «Пет другой на всей земле, похожей на

тебя!» (1184). Только раз в жизни можно так любить: «Птица,

поющая в роще, лебедь, который плавает по озеру, знают одну

и только одну подругу» (1169). В знаменитом поэтическом отсту-

плении «Гяура» любовь прославляется как «свет, нисходящий

с неба», как «чувство, воспринятое от божества»; «это луч оттого,

кто создал весь мир, божественное сияние, которое венчает душу»;

«в любвп самое небо нисходит к нам» (1131—1140). Признание

Селима в сцене тайного свидания с Зюлейкой развивает сходные

мотивы. Изображая встречу Паризины и Уго, поэт от своего

имени дает лирическое описание всепоглощающего самозабвения

страстного чувства: «И что для них весь остальной мир, все пере-

мены в нем и все движение времени? Живые существа, земля и

небо стали как ничто для их мысли и взоров. И, словно мерт-

вые, они не сознают уже ничего вокруг себя, вверху и внизу. Как

будто все другое исчезло, и они дышат только друг для друга»

(29-36).

Но совершенно так же исключительно чувство ненависти, вла-

деющее байроническим героем. Так, в биографической характери-

стике Конрада говорится: «Он слишком ненавидел людей, чтобы

чувствовать раскаяние, и голос гнева считал священным зовом»

(С. 262); поэтому, «где мрачно останавливались взоры его, суро-

вые и полные ненависти, там, поблекнув, исчезала надежда и со

вздохом прощалось милосердие» (225). Не мимолетной вспыш-

кой гнева является душевное волнение Лары: «Это глубокое дви-

жение души, не знающее милосердия ни в чем, когда владеет

гнев», «горечь, изгоняющая всякое раскаяние». Такое чувство на-

ходит свое выражение в следующем признании: «Он ненавидел

борьбу, не приводящую к цели, оставляющую жизнь побежден-

ному врагу» (730). Поэтому Конрад, попав во власть Сепда, ожи-

дает мучительной казни: это только справедливо — «его враг, по-

бежденный, испытал бы такую же судьбу» (С. 977). И Гяур, ко-

гда мстит Гассану за смерть Лейлы, следует тому же закону:

«Она изменила ему, и он ее убил, но меня она любила, и я нака-

зал его смертью» (G. 1065). После убийства Гассана герой вос-

клицает: «Я насытил свой гнев, мое дело сделано» (687). Но

даже смерть оставляет врагов непримиренными: Гяур смотрит

151

в лицо поверженному врагу и хотел бы в его чертах увидеть

следы душевных мучений: «Я искал на лице его, и напрасно ис-

кал, отражения мысли, подавленной страданием... О, что бы дала

Месть за то, чтобы подметить отчаяние на лице умирающего»

(1089 сл.). Так — Гяур; но и враг его, Гассан, даже после смерти

сохраняет в чертах лица все ту же непримиримую ненависть к по-

бедителю. «Как будто роковой час, решивший его участь, оставил

в нем, как прежде, неутолимую ненависть». «Каждая черта лица

мрачного мертвеца выражала ярость, но не раскаяние» (671,

1091).

Мотив любви, весьма существенный для развития сюжета

в «южных поэмах», нигде не служит у Пушкина предметом пря-

мого описания. Поэтому отсутствует и вся патетическая риторика

в изображении страстного чувства, которая занимает так много

места в «восточпых поэмах». Характерно, однако, что любовным

переживаниям героини Пушкин посвящает несколько больше ме-

ста (в «Кавказском пленнике» — «Ты их узнала, дева гор...»,

в «Бахчисарайском фонтане» — рассказ Заремы), конечно, и

здесь он проявляет обычную краткость и сдержанность. Мотивы

ненависти и мести играют более существенную роль только в сю-

жете «Цыган». Здесь признание Алеко звучит как отголосок па-

тетической риторики байроновских героев:

Я не таков. Нет, я, не споря,

От прав моих но откажусь!

Или хоть мщеньѳм наслажусь.

О нет! когда б над бездной моря

Нашел я спящего врага,

Клянусь, и тут моя нога

Не пощадила бы элодея;

Я в волны моря, не бледнея,

И беззащитного б толкнул;

Внезапный ужас пробужденья

Свирепым смехом упрекнул,

И долго мне его паденья

Смешон и сладок был бы гул.

Не только в любви и ненависти поднимается байроновскии

герой за пределы доступного обычному человеку: Байрон лю-

бит в более общей форме подчеркивать напряженность и силу

владеющих им страстей. Неукротимая страстность героя — один

из обычных мотивов романической идеализации в «восточпых

поэмах». В признаниях Уго на суде мы слышим, что «душа его»

ни в чем «не знала удержу» (abhorred control — 296), что от

отца он унаследовал «неукротимое сердце» (tamelessness of

heart —288) и «пламенный дух» (soul of flame—P.291).Гяуром

владеют страсти «суровые и не знающие границ» (passions fierce

and uncontrolled — 978). В своей исповеди он противопоставляет

прожитую им бурную жизнь мирному существованию в мона-

шеской келье. «Мои дни, хоть и немногочисленные, прошли на

земле во многих радостях и еще больших скорбях; все же в часы

152

любвп п битвы я избежал жизненной усталости: то в союзе

с друзьями, то окруженный врагами, я ненавидел томительность

покоя... Лучше я стану этим насекомым, ползущим по стенам

тюрьмы, чем буду проводить однообразные и скучные дни, осуж-

денный па размышление и созерцание... Дай мне снова эту ра-

дость и это страдание, чтобы я мог снова жить и любить!»

(982—1119). В увертюре «Корсара» поэт с увлечением описы-

вает жизнь морских разбойников, полную напряженной страсти

и беспрестанных волнений: «Мы живем буйной жизнью (wild

life), в постояпной смене забот и покоя, и в каждой перемене

видим радость... Кто сумеет об этом рассказать, кроме тех, кто

это испытал, кто сам посился в восторге по широким волнам

океана — это ликование, это безумное биение крови в сердце,

которое охватывает странника среди водяной пустыни?.. Чувст-

вовать там, где более слабый теряет уж сознание!.. Пусть бу-

дет, что суждено — мы срываем самую жизнь этой жизни!..»

(we snatch the life of life) и т. д. (С. 1—42). Биография Лары

подчеркивает в нем прежде всего игру страстей, в которой

и юности душа его перегорела: «Странно сказать, в юности он

был полон жизни и деятельности, горел желанием наслаждений,

всегда готов был вступить в борьбу; женщины, война, океан —

все, что обещало счастие или грозило смертью, он испытал по

очереди и наградой его в радости и горе не было что-то скром-

ное и скучное; в папряженности чувства он искал спасения от

мысли; буря в сердце его была сильнее, чем буря в природе;

оп мог взирать на нее с презрением» (the Tempest of his heart

in scorn had gazed on that the feebler Elements hath raised —

L. 115—130 и т. д.). Сравнение с бурей повторяется в «Кор-

саре». Конрад в темнице с жадностью прислушивается к завы-

ванию бури за окном и чувствует свое родство с разбушевав-

шейся стихией: «О, как оп прислушивался к шумящей глубине

морской. ..Ив диком сердце его рождались желания еще более

дикие, пробужденные голосом родной стихии!» (С. 1418—1421).

В «Чайльд Гарольде» этот мотив развивается от лица самого

ноэта: он любит природу, но «больше всего в минуты гнева ее»

(and loved her best in wrath —II, XXXVII). Знаменитое описа-

ние грозы на Женевском озере в III песни «Чайльд Гарольда»

широко развивает эту тему (ХСІІ—ХСѴІІ): «О, дивная ночь!.,

дай мне быть соучастником твоего грозного вдохновения, сде-

латься частью бури и тебя» (a sharer in thy fierce and far de-

light—a portion of the tempest and of thee!) и т. д. В самой фа-

буле «восточных поэм», конечно, дается достаточно мате-

риала для отраженной характеристики владеющих героем

страстей.

Пушкин вводит этот мотив в психологический портрет Алеко:

«По, боже, как играли страсти Его послушного душой! С каким

волнением кипели В его измученной груди!». В сентенциозном

обобщении эпилога поэт возвращается к этому основному мо-

153

мейту трагедии Алека: «И всюду страсти роковые, И от судеб

защиты поті». Обычиыіі у Байрона мотив — картина бури м нри-

роде, радостно волнующей страстную душу героя, — повторяется

в «Кавказском пленнике»: «И бури немощному вою С какой-то

радостью внимал». В остальном Пушкин, как всегда, ограничи-

вается отраженной характеристикой событий и положений фа-

булы.

В биографическом прошлом героев Байрона главное место

занимает мотив разочарования. В биографической реминисцен-

ции «Корсара» и «Лары», к которой следует здесь присоединить

биографическое вступление в I песни «Чайльд Гарольда», исто-

рия разочарования героя сообщается в самых общих чертах, без

каких бы то ни было фактических подробностей. Все герои Бай-

рона разочарованы, и поэт дает подробное описание их душев-

ного состояния, но мотивы разочарования не всегда ясны и не

всюду одинаковы. В большинстве «восточных поэм» это при-

чины личные, романические: с одной стороны, обманутое често-

любие и задетая гордость, с другой стороны, переживание

любви, единственной и страстной, наполнявшей всю жизнь ге-

роя и оставшейся неудовлетворенной. Оба мотива одновременно

присутствуют в биографин Селима, Альпа, Уго; в чистом виде

любовный мотив представлен Байроном в «Гяуре». В «Корсаре»

и отчасти в «Чайльд Гарольде» выдвигается другая картина:

разочарование в людях, скептическое отношение к их нравст-

венному достоинству, явившееся па смену простой доверчиво-

сти и любви к людям (ср. «Корсар»: «Душа его изменилась,

прежде чем дела его заставили бороться с людьми и утратить

надежду на небо»; «Он воспитался в этом мире в школе разо-

чарования»; «Обреченный быть обманутым именно благодаря

своим добродетелям, он решил, что эти добродетели — причина

зла. ..» — С. 249—260). Наконец, в том же «Чайльд Гарольде» и

отчасти в «Ларе» говорится об игре страстей в душе героя, о его

юношеских увлечениях и разгульной жизни, в которой перего-

рела душа его, охладев к страданиям и радостям земного су-

ществования.

Если Гирей в «Бахчисарайском фонтане» может быть при-

числен к разочарованным героям, причина его разочарования

личная и романическая: любовь к Марии.

Но, равнодушный и жестокий,

Гирей презрел твои красы

И ночи хладные часы

Проводит мрачный, одинокий,

С тех пор, как польская кпяжпа

В его гарем заключена...

Алеко, подобно Чайльд Гарольду и Корсару, разочарован

в нравственном достоинстве человека («Любви стыдятся, мысли

гонят, Торгуют волею своей, Главы пред идолами клонят И про-

сят денег да цепей...» н т. д.). Но более определенного сходства

154

между обвинениями Алеко и привычными мотивами биографии

героев Байрона не обнаруживается, а некоторые элементы в его

характеристике справедливо возводятся исследователями к Руссо

(«Когда бы ты воображала Неволю душных городов! Там люди

Ii кучах, за оградой Не дышат утренней прохладой, Ни вешним

запахом лугов»). В самой поэме причина трагической катаст-

рофы, как обычно, романическая. Наиболее интересные совпадения

с Байроном встречаются в биографической характеристике кав-

казского пленника, который является «первым опытом» Пуш-

кина в изображении разочарованного героя. Наивное, доверчи-

вое отношение к людям, сменяющееся разочарованием в нрав-

ственном достоинстве человека, юношеский разгул страстей, за

которым следует ранний холод чувства, сближают биографиче-

ские признания пленника с типом «Корсара» и «Чайльд Га-

рольда», а композициоппая функция биографической реминис-

ценции, как было уже сказано, подчеркивает связь между «вос-

точными поэмами» Байрона и кавказской поэмой Пушкина. Из

числа более общих мотивов разочарования необходимо выде-

лить один, ввиду его традиционного значения — разочарование

п дружбе и любви, получившее выражение в классической фор-

муле

В сердцах друзей нашед измену,

В мечтах любви безумный сон...

Байрон воспринял эту формулу от представителей рассудоч-

ного скептицизма, популярной философии французского Просве-

щения, охотно развенчивавшей нравственные достоинства че-

ловека: дружба основана на своекорыстии, любовь есть простая

игра чувственпостп — друзья покидают нас в несчастии, жен-

щины коварны п изменчивы и легко поддаются соблазну нового

чувства. В юношеской лирике Байрона мотив этот неоднократно

возвращается, например: «Я любил — но те, кого любил, ис-

чезли; я имел друзей — но бежали мои ранние друзья» («Хочу

я быть ребенком вольным» — В. W. I, 206). Или: «О человек!.,

твоя любовь — сладострастие, твоя дружба — обман» («На мо-

гилу Ньюфаундлендской собаки» — I, 281). Или еще: «Возлюб-

ленной сердце похитил другой, изменчива дружба, как солнце

зимой» («Наполним опять наши кубки» — I, 284) и т. д. В био-

графии Чайльд Гарольда рассказывается о том, как герой на-

учился понимать, что сотоварищи пиров — льстецы, окружавшие

его в богатстве и счастьи, что Женщин привлекало к нему зо-

лото, а пе любовь (I, IX). Тот же мотив возвращается в «Про-

щании» Чайльд Гарольда: «Кто станет верить мнимым вздохам

жепы или возлюбленной?».

Но сближение «Кавказского пленника» с «Чайльд Гароль-

дом» намечается и в другом существенном мотиве. Именно

вдесь, а не в «восточных поэмах» рассказывает Байрон особенно

много о равнодушии к жизни как следствии разочарования или

155

пресыщения ее радостями, о душевном холоде героя, уже не

способного к любвн. Мотив этот развивается в I песпп при

встрече Гарольда с Инессой. Об этой встрече поэт говорит: «На

этот раз его нзменчивое сердце осталось бесчувственным»

(LXXXII), и в обобщающей сентенции он поясняет, что

«страсть безумствует, пока не притупляется, а потом она уле-

тает прочь; порок, который в сладострастии сам роет себе мо-

гилу, давно похоронил псе его надежды, так что они уже не вос-

креснут» (LXXXIII). «Ничто па свете», прибавляет он, «не могло

разогнать его печали» (LXXXIV). «О жертва наслаждений! па

увядшем челе его мрачное отвращение к жизни наложило Каи-

нову печать» (LXXXIII). В стансах «К Инессе» в уста героя

вложены такие признания: «Красота уже не приносит мне на-

слаждения. Твои глаза почти не имеют для меня очарования».

«Не любовь и не ненависть и по разочарованное тщеславие,

мечтающее о почестях, заставляют меня проклинать мое тепе-

решнее состояние и бежать от того, что когда-то я цепил больше

всего; но усталость, которая возникает во мне, кого я ни встречу,

что бы я ни увидел, о чем бы я ни услышал...». В признаниях

пленника звучат родственные мотивы, хотя без каких-либо бо-

лее точных совпадений: «Но Русский жизни молодой Давно

утратил сладострастье». «Твой друг отвык от сладострастья,

Для нежных чувств окаменел», или:

Как тяжко мертвыми устамп

Живым лобзаньям отвечать

И очи, полные слезами.

Улыбкой хладною встречать! ..

Ср. также такие выражения: «Моей души печальный хлад»;

«Без упоенья, без желанья Я вяну жертвою страстей»; «рассе-

янный, унылый», «уснув бесчувственной душой» и т. д. Сходство

темы увеличивается сходством ситуации: эти признания всплы-

вают при встрече с прекрасной женщиной. Но мотивировка от-

каза от любви в «Чайльд Гарольде» другая: не таинственная,

всепоглощающая любовь к прошлому, а утомление чувства,

перегоревшего в страстях. Впрочем,вначале «Чайльд Гарольда»,

в биографическом вступлении, затронут и этот мотив: «Он взды-

хал о многих, но любил одну, а эта одна, увы! не могла ему

принадлежать!» (V). Однако в «Чайльд Гарольде» мотив любви

к единственной, мимоходом затронутый в пачале поэмы, не воз-

вращается более в ее дальнейшем течении и не упоминается

вовсе при встрече с красавицей Инессой. Отношение пленника

к черкешенке и таинственной возлюбленной, оставшейся на ро-

дине, должно быть сопоставляемо, как было сказано выше,

с сюжетной схемой «Корсара».

В черновых набросках «Кавказского пленника», сообщаемых

Анненковым, встречается выпущенная в окончательной редак-

ции строфа, которая развивает существенный для душевного ох-

156

т/кдѳния Чайльд Гарольда мотив — пресыщения любовными

наслаждениями пылкой юности (ср. Ак. изд., т. II, с. 379):

Когда роскошных дев веселья

Младыми розами венчал —

И жар безумного похмелья

Минутной страсти посвящал...

В биографии Чайльд Гарольда говорится о его «вакхана-

лиях» (VI) с «пафосскими девами» (Paphian girls), которые

«смеются и поют» (VII), и с которыми он проводит дни и ночи

в «шумных пиршествах» (riots most uncouth) (II). «Немного

было на земле предметов», говорит с сожалением поэт, «которые

нравились ему, кроме любовниц (concubines) и развратников

(carnal companie) и блестящих кутил из высшего и низшего

круга» (II). Таким образом, разочарование его, прежде всего,

понимается поэтом, как «пресыщение» (he felt the fulness of

satiety —VI) — мотив, к которому Пушкин возвращается в био-

графии Онегина.

Мотив пресыщения, раннего охлаждения души, делающего ее

бесчувственной к радостям жизни и особенно к женской любви,

не выдвигается в «восточпых поэмах» с такой настойчивостью,

как в «Чайльд Гарольде» и в «Кавказском пленнике». Место его

чаппмает другой, психологически родственный мотив, более со-

ответствующий мелодраматически повышенному тону «восточных

поэм»: мотив раскаяния, мучительных страданий за непоправи-

мое прошлое, душевной агонии преступника, на совести кото-

рого тяжелый грех перед людьми или перед самим собой. Со-

вершенное в прежней жизпи героя таинственное преступление

(например, в биографии Лары) положило грань между ним и

другими людьми, явилось причиной его одиночества, той атмос-

феры тайны и страха, которая его окружает; оно же определило

собой его «разочарование» и «раскаяние». Байрон и в этом слу-

чае продолжает популярную литературную традицию, особенно

ярко выраженную в «страшном романе»: мучения совести не-

раскаянного преступника, его душевная агония перед смертью —

одна из любимых тем г-жи Радклифф и ее современников.

Мо-

ралистический тон сохранился и у Байрона; его герой, хотя

«благородный злодей», но все-таки «злодей». Когда Корсар оста-

ется наедине с самим собой, как рассказывает поэт в биографи-

ческой характеристике, им овладевают муки встревоженной

совести: «Шаги его поспешны, глаза подняты к небу, руки судо-

рожно сжаты», «щеки пылают, лоб от волнения покрылся вла-

гой» (С. 235—248). Заключенный в темницу, в ожидании казни

он вспоминает о совершенных преступлениях; в такую минуту,

говорит поэт, ты видишь перед собой «открытую гробницу —

обнаженное сердце человека» (С. 934—961). Из таинственного и

мучительного прошлого Лары возникает грозное ночное виде-

ние, которое наводит такой ужас на его больную совесть

157

(L. 214). В ночь перед приступом Альп один из всего лагери

не может найти себе покоя и «завидует» воинам, спокойно ус-

нувшим накануне решительной битвы и не тревожимым сове-

стью (S. 350 и сл.). В «Гяуре» изображению душевных стра-

даний героя, связаппых с воспоминаниями о прошлом, посвя-

щепа едва ли не самая значительная часть поэмы. После смерти

Лѳилы и Гассана Гяур «еще живет и дышит, по не дыханием

человеческой жизни: змея обвивается вокруг его сердца, и от ее

укусов все мысли его восстали друг на друга» (1194). «Огонь

неутоленный, неутолимый пылает вокруг него и в самом сердце

его; никто не услышит и никто не сумеет пересказать всех му-

чений этого внутреннего ада» (751). Как скорпион, окружен-

ный огненным кольцом, он извивается, истерзанный отчаянием,

«не подходя к земному существованию, не имея надежды на не-

бесное, вверху — окруженный мраком, внизу — отчаянием, во-

круг него — пламя, внутри его — смерть» (436). Лучше физи-

ческие страдания, чем эта «мрачная пустота»: быть осужденным

«вечно созерцать пустое небо, без единого облака и без солнца»;

«лучше погибнуть во время бури, чем, как разбитый корабль,

медленно догнивать на прибрежных утесах» (957—970). Нако-

нец, тот же мотив появляется и в судьбе «антагониста», ко-

нечно, не в таком широком развитии, как в характеристике

гороя. Описывается уныние Гассана после смерти Лейлы: «Мрач-

ный Гассан покидает свой гарем и. не склоняет более своих взо-

ров па лица женщин. Весь день он проводит па охоте, но радо-

стей охотников не разделяет...» (G. 439). Более обстоятельна

картина душевного состояния герцога Азо после казни жены и

сына, завершающая «Паризину»: «С тех пор никогда слеза не

орошала его ланит, и никогда улыбка не появлялась на лице

его» (Р. 537). «Он преступил за грани радости и страдания:

здесь на земле ему оставались только бессонные ночи и мучи-

тельные дни; ум его уже умер для хвалы и порицания, сердце

избегало себя и не хотело покориться судьбе, но забыть было

уже не в силах» (545). «Нечем было ему заполнить глубокую

расселину, болезненно зиявшую в его душе» (571). В заключе-

ние — эффектное сравнение — дерево, разбитое молнией, которое

никогда уже не пустит свежих ростков (579—586).

Мотив раскаяния встречается и у Пушкина, но ослабленный

и отодвинутый из центра художественного внимания. В призна-

ниях кавказского пленника он звучит вместе с другими моти-

вами разочарования, но не развивается в широкие и мрачные

картины душевного отчаяния, как в «Гяуре». Сравнения, напо-

минающие отрывки психологического портрета Гяура, лишепы

эмфазы, мелодраматической экспрессивности, более элегичпы,

чем у Байрона:

Ты видишь след любви несчастной,

Душевной бури след ужасной;

Оставь меня, но пожалей

158

О скорбной участн моей!..

И гасну я, как пламень дымный.

Забытый меж пустых долин...

Душевное состояние Гирея после смерти Марии, как было

уже сказано (ср. с. 133), напоминает Гассана (и Азо):

Но в сердце хана чувств иных

Таится пламень безотрадный...

Терзания преступной души могли бы сделаться предметом

изображения в «Цыганах», но рассказ о судьбе Алеко обрыва-

ется как раз в том месте, с которого начинается повествование

«Гяура», и только в последней картине дается сдержанный на-

мек на душевные переживания героя, выходящие за пределы

поэмы («убийца страшен был лицом»). Ближе всего к тради-

ционному изображению преступной души подходит Пушкин

в «Братьях-разбойниках», давая картину предсмертного бреда

терзаемого совестью разбойника («Пред ним толпились приви-

денья, Грозя перстом издалека...» и т. д.). Однако мотив этот

слишком распространенный, чтобы можно было говорить о пря-

мом влиянии поэзии Байрона.

В результате подробного описания отдельных психологиче-

ских тем напрашивается вывод, который был уже сделан кн. Вя-

земским и другими современниками Пушкина: характеристика

героя в «южных поэмах» слагается из байронических мотивов,

но мотивы эти не развиты в более подробные описания и худо-

жественно ослаблены в связи с общим ослаблением внимания

к душевному миру героя. Но можно говорить об ослаблении

байронических мотивов и в другом отношении. В соответствии

с общим стилем «восточных поэм», их романической фабулой,

их стремлением к преувеличенной экспрессивности в описа-

ниях, в выражении лица героя, движениях, жестах и позах опи-

сание душевных состояний стремится также к мелодраматическим

эффектам, к лирической эмфазе и гиперболе. Если изобра-

жается любовь, поэт настаивает на том, что это любовь всепо-

глощающая, бесконечно страстная, единственная; если нена-

висть, то непримиримая и губительная, не находящая успокое-

ния даже после смерти ненавистного врага; если храбрость, то

храбрость безумная, нечеловеческая; если отчаяние, то столь

глубокое, что душа, охваченная им, уже пе способна пи к какой

радости жизни; самое неожиданное рыцарское благородство со-

единяется в душевном облике героя с самыми чудовищными пре-

ступлениями; вообще крайности сосуществуют в этом мире

исключительных переживаний, не примиренные и не мотивиро-

ванные психологически, по объединенные общим эмоциональ-

ным тоном поэмы, одинаковым напряжением выразительных

контрастов, без полутонов, без смягчающих и индивидуальных

159