Зеленин Д.К. Избранные труды. Том 2. Очерки русской мифологии: Умершие неестественною смертью и русалки

Подождите немного. Документ загружается.

Всего

этого, конечно,

мало.

Когда срок весенних деревенских увесе-

лении

оканчивается, тогда необходимо подчеркнуть это обстоятельство

русалкам

особо.

И вот русалок частью прямо гонят подальше в

леса,

частью же вежливо

«провожают»

туда же,

указывая

дорогу

подальше,

Эти

«проводы»

сливаются с поминально-похоронными обряда-

ми (и, быть может,

даже

развились из этих

последних).

Как заложные

покойницы, русалки лишены были в свое время погребальных почестей,

и это обстоятельство их, конечно, мучает. Лучшее средство успокоить

их,

умиротворить, это — выполнить по отношению к ним, хотя бы после

времени, похоронные обряды и почести. И вот русалок хоронят, причем

иногда подражают христианскому обряду отпевания, а чаще выполняют

необходимую

принадлежность древнерусских языческих похорон — весе-

лую

тризну, т. е. состязание,

«дерутся

по мертвецы».

Русальские

обряды с ряженым конем имеют, по-видимо-

му,

особую

цель — хотят напугать или поразить русалок и для этой цели

приглашают символ доброго божества — коня.

Правда, обряды с ряженым конем недостаточно ясны для нас. По-

скольку

конь и все принадлежности коня являются оберегом и сре-

дством от близких к русалкам сестер-лихорадок

), постольку можно ду-

мать, что конь именно

поражает

и путает провожаемых русалок. Но в

некоторых местах народ отожествляет ряженого коня с русалкой. Нако-

нец, обряды (точнее, игры) с ряженым конем мы видим и не только в

русальные

дни, а

также

и на

святках,

на масленице, на свадьбах. Быть

может, это простое игрище. Весьма возможно, что оно взято, вместе с

«русалиями»,

от западноевропейских народов.

Заимствование с

запада

названия

для обрядовых игрищ:

русалии

почти не оставляет сомнения в том, что в наших русальских обрядах

должны

быть взятые с

запада

элементы. Но что именно взято

оттуда, это остается неясным, несмотря на

разыскания

по данному воп-

росу

А. Н. Веселовского.

Кроме

заимствованных западноевропейских элементов, в русальских

обрядах необходимо предполагать наличность еще трех разных элементов:

Лихорадка

«сильно

боится лошадей: как только больной

увидит

лошадь,

его

лихо-

радка непременно начнет мучить».

Для

леченья больного лихорадкой покрывают кожей

пропавшей лошади [Ивановский

1872, с. 2). Еще

народные

средства

от

лихорадки:

под

подушку больному кладут конскую голову [Преображенский А.

1853, с. 53;

Зеленин,

с. 803]: голову больного обкладывают «кобыльею сорочкой» [Преображенский А.

1853а,

с.

165]; на

больного надевают

хомут

[Савченков

1890, с. 116).

культа растительного, культа земледельческого и об-

рядности купальской. По крайней мере в ггроисходятдих одновре-

менно с русальскими весенних празднествах мы видим именно три эти

эле-

мента: к культу земледельческому принадлежит, например, обливанье во-

дою

для

вызывания

дождя, оплодотворение земли через

зарывание

фаллуса

(Ярила,

быть может

Плехана);

к культу растительности — внесение в се-

ления зелени (украшенной троицкой березки). Для подробного исследо-

вания

полного

понимания всех русальских обрядов необходимо потре-

буется

обследование и всех этих обрядностей — купальской, раститель-

ной,

земледельческой и западноевропейских русалий.

Е. В. Аничков в своем исследовании о весенней обрядовой песне затро-

нул

всю весеннюю народную обрядность целиком, но это сделано им с

осо-

бою

задачею: проследить переход от обряда к первобытной песне. Сообраз-

но

с такою задачею русальским обрядам им уделено сравнительно мало

внимания. К тому же этот исследователь держался теории, ложно (по на-

шему мнению) отожествляющей русалок с душами умерших предков.

Наконец, нам кажется, что и г-н Аничков не оказался чуждым из

лишнему

увлечению западноевропейской этнографией, а именно: перео-

ценил значение некоторых западноевропейских обрядов в их современ-

ном понимании. Так, на

западе

Европы широко расгфостранены обря-

ды, понимаемые теперь как «изгнание известной олицетворенной поры

времени»;

«изгоняется обыкновенно олицетворение какого-нибудь цикла

праздников, или поста, или одного из времен

года»,

например похороны

Карнавала. Соответственно этому похороны Костромы Аничков объяс-

няет так:

«тут

сжигается или топится олицетворение самой

весны»

[Аничков

1903. с. 288-290].

Нам думается, что именно русская обрядность должна доказать весь-

ма позднее и чисто культурное появление этих мнимых

олицетворений того или иного промежутка времени. Такие

олицетворения отвлеченных понятий русскому народу чужды и

привива-

ются только теперь, с распространением образования.

При

«проводах

весны»

провожаемое существо зовется, однако же, ру

салкой

(с. 253, 259). Очевидно, одно из

названий

новое, наносное. В

Прикамском

крае

обычай «встречать

лето»

1 мая был до недавнего времени

чисто городским: его знали только образованные

люди,

которые и

называ-

ли

его иногда польским словом

«маёвка».

Это обстоятельство и многие дру-

гие соображения доказывают, что старые «проводы русалки» были в новое

время поняты и

названы

иначе: «проводы

весны»;

прежняя

«русалка»

(или

«Кострома»,

«чехоня»)

была заменена весной, а отнюдь не наоборот.

Олицетворение

масленицы в виде сжигаемой

соломы

это

—

новое

объяснение древнего обряда, ставшего совершенно непонятным. Обрядо-

вое жжение

соломы,

вместе с разными старыми вещами, совершается в

разное время года (на

святках,

в Великий четверг, на свадьбах, в

Купалу)

всегда в

такие

дни и часы, когда желательно присутствие умерших пред-

ков. Жжение

соломы

и означает, подобно воскурению

фимиама,

пригла-

шение к родному очагу покойных предков,

«родителей».

Эта мысль ясно

выражена

в Стоглаве: «в Великий четверток порану

солому

палят и

кличут

мертвых»

[Стоглав,

1863»

41 гл., вопр. 26].

Довольно

ярко

сквозит она и в южновеликорусском обряде

«греть

родителей»

В заго-

венья (в том числе и в конце масленицы) умершие предки приглашают-

ся для участия в последней скоромной трапезе, всегда

обильной.

Соглас-

но

с общенародным русским обычаем, ужин в заговенье никогда со

сто-

ла

на ночь не убирается: его оставляют для умерших предков.

заключение еще раз повторяем, что для

полного

понимания ру-

сальских

обрядов необходимо одновременное исследование всей весен-

ней обрядности, так как принадлежащие к разным весенним культам

обряды частью перемешались и видоизменились под взаимным влияни-

ем.

Мы же рассмотрели выше главным образом лишь те обряды, кото-

рые связываются с русалками в современном их народном понимании.

Древнейший их смысл мог быть иногда и несколько иным.

См.

статью

«Жертвы

умершим

предкам»

Заключение

Сравнение

заложных покойников и русалок;

неудовлетворенные покойники

своей работе мы старались провести параллель между

заложными покойниками, с одной стороны, и между русал-

ками

—

с другой.

Задача

эта удалась нам не вполне: о залож-

ных покойниках в нашем распоряжении имеется меньше сведений, о ру-

салках же

—

много

больше.

Образ русалок выясняется с большими подроб-

ностями, которых для заложных покойников б. ч. совсем не имеется.

Про-

вести полное и всестороннее сравнение русалок с заложны-

ми покойниками оказалось,

таким

образом, невозможным.

Но

если

образ заложных покойников вьфисовывается, по нашим ис-

точникам, без особенных подробностей, зато образ этот обрисован в на-

родных поверьях

более

определенными, устойчивыми, резкими чертами.

русалках мы встречаем немало сведений неопределенных, противоре

чивых, часто исключающих одно другое. В конце концов, несмотря на

ряд мелких подробностей, образ русалок остается в мировоззрении рус-

ского

народа

туманным, неясным, расплывчатым.

Мифологический

образ заложных покойников, безусловно, древ

нее

образа русалок. Об этом весьма ясно свидетельствует то обстоя

тельство,

что в верованиях многих других народов мы находим образы,

весьма близкие к нашим заложным покойникам; напротив, мифологиче-

ского

образа, совпадающего с русскими русалками, нет ни у одного на-

рода

Хотя

у нас обыкновенно неопределенность поверий и обрядов счита-

ется признаком их

глубокой

древности: обряд, мол, успел уже забыть-

ся,

— но это верно далеко не всегда. Новые поверья и обряды отлича-

ются

большею

нео1феделенностью

— именно потому, что за ними нет

древнего предания.

Неопределенность

образа русских русалок мы объясняем прежде все-

го

сравнительною новизною этого образа. Но есть и другие причины

тому.

Образ русских русалок сложный, в нем отразились некоторые

свойства и

признаки

полудниц, леших, водяных, олицетворенных

болез-

ней,

сказалось влияние древнегреческих сирен (§ 50).

Сопоставление

— хотя бы и неисчерпывающее — русалок с наложны-

ми покойниками и русальских обрядов с поминками заложных не остав-

ляет,

однако же, сомнения в том, что между заложивши покойниками

русалками больше сходства, чем разницы.

Мы

не будем вновь пе|>есказывать здесь все эти черты сходства.

(См.

о том выше с. 214, 215, ср. с. 175, 176, 183-185, § 50. 59 и 48).

Выскажем лишь несколько соображений по новому вопросу о том, кто

именно

из заложных покойников и покойниц проявляет

свою

деятельность за фобом.

Прямые

свидетельства наших источников давали нам право говорить

везде выше лишь о покойниках и покойницах

(русалках),

умерших не-

естественною

смертью. Но размышление над некоторыми имеющимися в

нашем распоряжении данными заставляет

высказать

предположение,

что

из общего числа умерших неестественною смертью покойников дея-

тельную

роль играют и место в народной мифологии

получили

лишь те,

кои умерли неудовлетворенными, тоскующими. По-видимому, пред-

полагается,

что их тоска и неудовлетворенность продолжаегся и за

гро-

бом,

не дает им покоя и побуждает так или иначе проявлять свою дея-

тельность.

«Видно,

нет ей

спокою»,

— говорит

рязанский

рассказ

об

утопленнице,

которая «как кого увидит, к себе манит» (§ 39).

Исключаются,

разумеется,

народности, позаимствовавшие

русское

воззрение

на

русалок

более или

менее

целиком, как, например, бессарабские румыны.

белорусов

«есть

поверье, что если человек, умирая, будет о чем-ли

бо

сильно сожалеть, то он непременно

ради

этого предмета будет при-

ходить

с того света

„вупором"»

[Демидович 1896, № 2/3, с. 140].

Если

одни из заложных покойников были неудовлетворенными в ча-

сы своей смерти, то для других эта тоскующая неудовлетворенность,

жадность была свойством их природного

нрава

И эта никогда не удов

летворяющаяся жадность

также

остается за гробом. Таков черниговский

Батурка

(§ 11), жадность коего вошла в пословицу, ярый Аника

(с.

65). Опойцев и после смерти мучит

жажда:

на Нижней

Волге

о них

думают даже, будто бы они выливают всю влагу из почвы кругом своей

могилы

(§ 27 и 30).

Пинчуки

(малорусы Пинского у. Минской губ.) относят к заложным

покойникам

также

и богачей. У них отмечено такое поверье:

«Люди

злые,

как-то: знахари, чародеи, утопленники, удавленники, а

также

богачи

после смерти остаются на земле до тех пор, пока внутренности

их не сгниют. Потом дьявол входит в их трупы, и они начинают ходить

по

домам»

[Булгаковский 1890, с. 191]. Богачам русский народ обычно

приписывает жадность, ненасытность, постоянную неудовлетворен-

ность

—

единственное свойство, которое

могло

объединить, в народном

мировоззрении, умерших богачей с умершими преждевременною неес-

тественною смертью.

Галицкие

малорусы знают особый

разряд

покойников, так

называ-

емых покутников, которые

также

не имеют на том свете спокоя [Гна-

тюк 1912, с. X].

Дополнения и поправки

главе 1-й

§ 1, с. 39.

«Греть

родителей»

—

очерк об этом святочном обряде

дол-

жен был составить один из

параграфов

второй статьи, предназначенной

для

напечатания в этом же первом выпуске

«Очерков

русской

мифологии»

(ср.

выше с. 31). Очерк этот был уже напечатан мною [Зеленин 1909,

с. 256—271]; но теперь я объясняю этот обряд несколько иначе. Костры из

соломы,

сора и разных старых вещей, иногда с воскурением ладана или

можжевельника, служат для призыва

умерших

предков. Эта цель обря-

да ясно

выражена

и в Стоглаве: «в Великий четверток порану

солому

палят и кличют мертвых»

[Стоглав,

1863, 41 гл., вопр. 26].

§ 3, с. 41—42. «В Вологодской губернии на

могилу

самоубийцы

сыплют

несколько пшеничных зерен и наблюдают издали: если птица не

клюет,

то не надо и поминать покойника, исключая Дмитриевой

суб-

боты

да Всех Святых, когда покупают крендели и пряники и раздают

людям,

а богатые раздают

яйца.

(Одно

яйцо стоит 40 поклонов.) Если

же видят, что птица клюет зерна, то кидают их и потом на могилу

в продолжение года и

даже

двух, „сколько не напостынет"». Рассказы-

вают, что один самоубийца являлся во сне и просил не поминать его,

потому

что от этого он опускается глубже; говорил, что их шестеро но-

сят сатану на голове, а подошвы их

сосут»

[Иваницкий 1890, с. 117].

По

вопросу о лишении церковного поминовения самоубийц народное

воззрение в общем согласно с учением православной церкви, которая с

глубокой

древности предписывает лишать самоубийц церковного поми-

новения (цитаты см.: [Лопарев 1895, с. 025—030]

§ 6, с. 47. В Вологодской губ. «о душах самоубийц думают, что они

идут к диаволу.

„Душу

дьяволу отдал". Есть поговорка о самоубийце:

„черту

баран"» [Иваницкий 1890, с. 117].

«Кто

удавится — черту баран», т. е. поступает под власть черта

[Ефименко 1864, с. 33].

«„Ободранный

баран черту

готов"»,

прокричал эти слова парень и

бросился

в воду... Черти-то и сцапали его и утащили в свой вертеп»

[Железнов

1888, с. 310, 311].

«Як

хто убьецця с качели, то буде

чертова

жертва»

[Ясгребов В.

1894, с. 117].

«Всякому

человеку на роду написано, какою смертью и когда уме-

реть; а пьяницам — нет:

пьяница

<...> сам от себя погибает <...> пьяни

ца где обопьется, там ему и могила <...> Как ангелы-хранители отсту-

пятся

(от пьяницы.

—

Д. 3.), тут-то они (черти.

—

Д. 3.) и задушива-

ют

пьяниц» [Железнов 1888, с. 329].

«Люди

злые, как-то: знахари, чародеи, утопленники, удавленники, а

также

и богачи после смерти остаются на земле до тех пор,

пока

внут-

ренности их не сгниют. Потом

дьявол

входит

в их

трупы,

и они начи-

нают ходить по

домам»

[Булгаковский 1890, с. 191].

§ 7, с. 49. У белорусов Сокольского у. Гродненской губ. отмечено

поверье: душа утопленника пребывает в том речном

омуте,

где он

утонул.

Если кто будет купаться в этом месте, то душа утопленника его

утонит, а

сама

оттуда выйдет [Federowski 1897, s. 78].

Поверье

крестьян Купянского у. Харьковской губ. гласит:

«душа

утопленников,

тела которых не были вынуты из воды и не преданы зем-

ле,

каждую ночь в виде собаки приходит к

телу

и воет на берегу, а

потом

бросается в воду и там стонет, свистит,

кричит:

О-ох!

о-ой!»

[Иванов П. 1893, с. 63].

По

представлениям галицких малорусов, утопленники купаются по но-

чам в том месте, где они утонули; или же показываются на месте сво-

ей смерти во время каждого новолуния [Гнатюк 1912, с. XI].

«Утопленныкы

у пивночы выходят ш воды, распалюют огонь и rpi-

юцця коло его; кажуць, шо воны до тих пор не обсохнуть, покы не буде

страшный

суд»

[Ястребов В. 1894, с. 77].

§ 8. Среди «Сказаний уральских казаков», записанных Иоас. Игн. Же

лезновым

(1824—1863), есть сказание о проклятых [Железное 1888,

с. 288—330]: путник-казак разговаривает с

«проклятым»,

который рас-

сказывает про свое житье-бытье. Извлекаем из этого

рассказа

наиболее

важное для нас.

«Я

проклятой <...> Я такой же был человек, как и ты, как и вес

люди.

Да вот, попал в дьявольское обчество и почитай на одном коне с

дьяволами сижу <...> Мать

(меня)

прокляла; „не в час

лихое слово

молвила

и погубила меня. Правда... сам я тому причиной, на мать руку

поднял...

с пьяных глаз возьми и толкни матушку в грудь. Этого матуш-

ка <...> не стерпела, плюнула мне в рожу, да и сказала: „Будь же ты за

это,

анафема,

проклят!" <...> В тот же миг подцепили меня дьяволы и

увлекли

в свое сонмище. Теперь и исполняю повеленное мне дьяво-

лом

<...> слоняюсь по

миру

между людьми, отыскивая таких девушек

иль

бо малодушен, кои по полюбовникам или по мужьям тоскуют, при-

мазываюсь к ним... Ведь я во

плоти

<...> Опять и то, если б я и не хо-

тел,

так дьяволы приневолят: я в их власти. Что прикажут, то и ис-

полняй.

А вздумай-ка ослушаться, беда! так отстегают железными рас-

каленными прутьями, что в другой раз не захочешь супротивничать...

Есть <...> (среди проклятых. — Д. 3.)

мальчики

и девочки. Эти,

глядя

но возрасту, около дома шишлят: мальчики дрова собирают,

провизию запасают, а девочки есть готовят, одежду починяют, новую

шьют <...> все по домашности. Мальчишки, невидимо от людей, ходят

по

домам, но базару, по мясным рядам, выглядывают, где что положено

без

молитвы, и от всего этого берут по малости <...> чтобы хозяевам не

в догад

было.

Бывают <...> (среди нас. — Д. 3.) и средственньгх лет

мужчины и женщины, да редко, а все молодежь одна да мелюзга. А са-

ми мы <...> не растем и не стареемся: как кого в каком возрасте за-

станет проклятие, так тот в таком возрасте и остается на всю жизнь; а

жизнь

наша

<...> долга, до второго пришествия, до суда страшного.

одиночку (живем. — Д. 3.) — где приведется, а домами-юртами

живем завсегда под водой, на дне озера, прудов, стариц, — вобче в сто

ячих и тинистых водах, где никогда не бывает водосвятия <...> (куда. —

Д.

3.) и по воду никто не ходит.

(В

Баскачкиной ростоши <...> (овраге, соединяющемся одним кон-

цом

со старым руслом Яика.

—

Д. 3.) живут) истовые черти <...> с ду-

шами опивиц,

удавленников

и утопленников, вобче с душами тех, кто

сам на себя руки накладет. А мы <...> (проклятые. — Д. 3.) с самоу-

бивцами не якшаемся <...>

наша

жисть особая: мы, проклятые, во

пло-

ти, а они, самоубивцы, бесплотны. Мы <...> живем все-таки в свое

удовольствие,

на всей своей

воле,

а они вечно в цепях, вечно в хому-

тах, вечно под огненным кнутом <...> И сами черти с нами мало жи-

вут; у них свои особые собранья. У нас, в наших притонах, только для

надзора, для порядка, живут поочередно несколько чертей...

некоторые дни и сами черти дают нашему брату вольготу: весь Ве-

ликий пост, все Оспожинки

, все те дни, в кои люди постятся и молят-

ся <...> Вот в это-то время и собираемся мы в притоны и заводим тан-

цы, пляски и всякие игрища <...> А раз в году, в понедельник на Фо-

миной неделе, все шуты и все шутовки беспременно должны являться в

притоны: в этот день делается нам перекличка, поверка...

хоша и во плоти, но не полный

человек.

Тоже и шутовка: хотя и во

плоти,

но и она не полный же человек. А неполный человек с неполным че-

ловеком

не может соединяться; для этого нужно, чтобы хоша один человек

был

полным человеком... Спина корытом бывает не у нас, а у настоящих

чертей <...> у них и

хвост»

[Железное 1888, с. 291—300].

§ 8, а, с. 51. Белорусы Волковысского у. Гродненской губ. верят,

что

удавленники, утопленники и все самоубийцы могут ходить по

смерти, так как их душами владеет черт [Federowski 1897, s. 78].

Обоянском у. Курской губ. «простолюдины <...>

верят

<...> в хож-

дение по ночам тех из мертвецов, которые были особенными грешника

ми в жизни...» [Машкин 1903, с. 70].

§ 8, б, с. 52. «Самоубийцы <...> не дают покою близким, снятся»

([Добровольский

1897, с. 374] — Смоленская

губ.).

§ 8, д, с. 54. Утопленники любят вредить людям, между прочим

топят их; иногда показываются людям в разных видах, например в виде

коня; кого такой конь обнюхает, тот умрет. Человеком утопленник яв-

ляется то весь белый, то черный как

уголь

и с очень длинными волосами

[Гнатюк1912,

с. XI].

§ 8, е, С. 55.

Вотяцкие ву-мурты (водяные) возят дрова для отопления своих

до-

мов

на

лошадях, причем

«лошади

эти —

превращенные люди, которых ву-мурты хватают

во время

купанья»

[Смирнов

И. 1890, с. 201], т. е.

утопленники.

Один

вологодский самоубийца, явившись во сне,

«говорил,

что их

шестеро носят сатану на

голове...»

[Иваницкий 1890, с. 117].