Ястребицкая А.Л. Средневековая культура и город в новой исторической науке

Подождите немного. Документ загружается.

Le GoffJ. Pour un autre MoyenAge. P., 1977. P. 102—103; см. также:

prau und spätmittelalterlicher Alltag. Wien, 1986.

Бессмертный Ю.Л. Жизнь и смерть в Средние века. М., 1991. С.

150-152.

Planitz Н. Die deutsche Stadt im Mittelalter. Köln, 1965. S. 219—220;

Hall Th. Op. cit., S. 119—121.

Jardins et vergers en Europe Occidentale. VIII-e—XVTII-e sifecles. Auch,

1989. P. 163, 164, 282.

См.: Jje GoffJ. L'apogee de la France urbaine medidvale... P. 387—396.

Kühnel H. Das Alltagsleben im Haus der spätmittelalterlichen Stadt //

Haus u. Familie

der Spätmittelalterlichen

Stadt.

Köln; Wien, 1984. S. 51—53.

Kühnel H. Das Alltagsleben im Haus... S. 38.

Castelnuovo E. L'artiste // L'Homme medieval. P. 1982. P. 233—266.

Leguay J.-P. La rue au Moyen Äge. Rennes, P., 1984. P. 4; 12.

Ije GoffJ. L'apogee de la France urbaine medievale... P. 390—391.

Bookmann H. Op. cit., S. 48, 52.

Brunner W. Städtisches Tanzer und das Tanzhaus im 16. Jh. // Alltag im

16 Jahrh. Studien zu Lebensformen in mitteleuropäischen Städten. München,

1987. S. 60-62.

Le GoffJ. L'apogee de la France urbaine medievale... P. 392—396.

Ennen E. Stadt und Schule // Die Stadt des Mittelalters. Darmstadt, 1976.

T. 3. S. 461-464.

67 t

Pirenne A. L' instruction des marchands au Moyen Age // Annales

d'histoire economique et sociale. P., 1929. N 1. P. 13—28; см.: Le GoffJ.

L'apogee de la France urbaine medi^ale... P. 370—371.

Ennen E. Op. cit., S. 465-467.

Петр

Абеляр.

История моих бедствий //

Августин Аврелий.

Исповедь;

Абеляр

П. История моих бедствий. 1992. С. 260—295.

См.: Ле Гофф

Ж.

Цивилизация средневекового Запада. М., 1992. С.

^20—325.

71 fr

См.: Cobban A.B. The medieval universities: Their development and

organisation. L., 1975.

См.: Уваров Ю.П. Французы XVI века. М., 1993.

Ястребицкая А.Л. Западная Европа XI—XIII веков...

С.

107—109;

О городской школе и университете см. также: Антология педагогической

мысли христианского средневековья / Сост. и общ. ред В. Г. Безрогов,

О.И. Варьяш. М., 1994. Т. 1-2.

Петр

Абеляр.

История моих бедствий... С. 268—269.

О средневековых интеллектуалах см.: Le GoffJ. L'homme me'dievale...

P 24—28; Fumagalli Beonio Brocchieri

L'intellectuel // L'homme medieval...

P. 201—232; Le GoffJ. L'apogee de la France urbaine medievale... P. 320—321,

339

372—375; Дюби Ж. Европа в Средние века. Пер. с франц. Смоленск

«Полиграмма», 1994.

ПС

Романова В.Л. Рукописная книга и готическое письмо во Франции

в ХІІІ-ХІѴ вв. М., 1975.

Там же. С. 45, 49, 53, 56.

Там же. С. 60-66; 80-81.

См.

Ястребицкая А.Л. О формах

раннекапиталистических отношений

в немецком книгопечатании второй половины XV—середины XVI в. М

1967. С. 165-195.

ол

Bräuer ff. Herren ihrer Arbeitszeit? // Osterreichische Zeitschift für

Geschichtswissenschaften. Heft 2. Wien. 1990. 75—96.

См.: Ястребицкая A.JI. Там же. С. 98—107.

Jle Гофф

Ж.

Цивилизация Средневекового Запада... С. 276; Котель-

никова Л.А. Феодализм и город в Италии VIII—XV вв. М., 1987.

Очерк V

ГОРОД В СИСТЕМЕ ПОВСЕДНЕВНОЙ

КУЛЬТУРЫ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ:

КОСТЮМ И МОДА

К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ

Соответствие и одновременно «отклонение», взаимодей-

ствие и вместе с тем «противостояние» — эта амбивалентность

положения города в системе феодализма проявляется на всех

уровнях и во всех сферах культуры, в том числе повседневной

жизни Средневековья: идет ли речь о восприятии времени, семье

или о костюме. Наряду со спецификой именно городского образа

жизни и «бюргерского» мировосприятия дают о себе знать об-

щие — основополагающие, сформировавшиеся в аграрном мире,

каким по существу и являлось Средневековье, модели сознания и

мифы. Приверженность традиции, неприятие новшеств, склон-

ность к стереотипам, символизм мышления, нравственная окраска

воспринимаемой действительности — все это было свойственно

горожанам не в меньшей степени, чем обитателям деревень и

замков. Но город не только воспроизводил, хотя подчас в транс-

формированной форме, общие модели мышления, поведения и

образа жизни, но и сам так или иначе порождал их новые формы

и стереотипы, не говоря уже о тех возможностях, которые откры-

вались в сфере материальной культуры и повседневности благодаря

чрезвычайному динамизму его хозяйственной жизни. История

средневекового костюма позволяет в полной мере ощутить эту

органическую «встроенность» городского организма во все сферы

жизнедеятельности средневекового общесіъа. Но прежде чем об-

ратиться непосредственно к рассмотрению материала необходимо

сделать краткий историографический экскурс, касающийся терми-

нов «повседневная» или «материальная культура», «повседневность».

О чем собственно идет речь: о направлении (или одном из ликов?)

Новой исторической науки?

341

С понятиями «история повседневности», «материальная кущ^

тура» наше сознание привычно связывает традиционную тематику

из истории быта, истории техники, рассказы об исторических

курьезах и т.п. Хлынувший в последние полтора десятилетия на

книжные прилавки поток работ (прежде всего зарубежных), посвя-

щенных рассказам о том, как жили, что ели, во что одевались ц

т.п. наши предки, вызывает удовольствие «эрудитов», неискушен-

ного читателя и некоторое замешательство у «профессионалов»

смешанное, правда, с известной долей любопытства и инстинктив-

ным чувством, что за всем этим все же что-то стоит. Но что? Имеем

ли мы дело с модой, с одной из форм «коммерциализации»

истории, со своеобразным возрождением позитивистских увлече-

ний начала века или с чем-то большим, затрагивающим принци-

пиальные проблемы исторического познания?

В книжном потоке без труда можно найти примеры и того, и

другого и третьего, так же как и работы, поднимающие в этой связи

методологически-ключевые проблемы изучения истории. В то же

время нетрудно заметить и нечто общее для них всех, а именно —

органическую связь с состоянием современного общества, с пробле-

мами, которые волнуют людей сегодня, занимают массовое сознание

и ответы на которые люди стремятся найти в своей истории.

Показательно, что обращение к сюжетам и темам истории

повседневности, скажем в ФРГ, где интерес к ней особенно высок,

приходится на рубеж 60—70-х годов, когда, по выражению извест-

ного историка В. Моммзена, «историческое сознание вновь стало

фактором очень важным для политической ориентации граждан» .

И так обстояло дело не только в Германии. Где-то с середины 70-х

годов, пишет в своей автобиографии ученого Ж. Дюби, издатели

стали обращаться к профессиональным историкам с предложени-

ем писать не только для своих коллег и учеников, но и для широ-

кой публики. Именно рост интереса читающей публики к истории

движения цивилизации, к реалиям повседневной жизни, к интриге

политической истории, стимулировал то явление, которое дало

повод говорить, и подчас не без оснований, о «коммерциализации»

исторической науки

Нодеак бы то ни было, такие понятия как «мода», «коммерциали-

зация» все же лишь с большой долей условности могут быть исполь-

зованы для объяснения сегодняшнего повышенного интереса к

истории повседневной жизни. В реальности за этим скрываются

серьезные процессы в массовом сознании, разочарование в глобаль-

ных теориях — «модернизма», научно-технической революции, про-

гресса как линейного поступательного процесса с разумно орга-

низованным обществом будущего в качестве его апофеоза.

342

Пережитые народами трагедии национал-социализма и фашиз-

ма , второй мировой войны, радикальное студенческое движение

^О—70-х годов, социальные катаклизмы последнего десятилетия

доставили европейское общество перед проблемой индивидуаль-

ной ответственности, перед проблемой человека в истории и

потребностью критического переосмысления не только настояще-

го, но и недавнего прошлого

Далеко не случайно, что интерес к

истории «повседневной жизни», и, в частности, к такому ее на-

правлению как «история снизу», особенно высок в немецкой

историографии, причем применительно именно к периоду новей-

шей истории 20—40-х годов

Не менее показателен в этом отно-

шении и все возрастающий интерес к истории повседневности и

в отечественной историографии.

Таким образом, «возрождение» интереса к истории повседнев-

ности представляется в этом контексте как своеобразный «ответ»

на «вызов» общества в его стремлении к самопознанию и поиску

идентичности. Говоря «возрождение», я имею в виду лишь то, что

подъем интереса к истории повседневной жизни уже имел место

в исторической науке (и в обществе) на рубеже прошлого и

нынешнего столетий

Но то, что мы наблюдаем сегодня, вызвано

к жизни иными импульсами развития самой исторической науки.

Тогда, в начале века, интерес к истории повседневной жизни (или к

«материальной культуре»), быту далекого прошлого развертывался в

русле открытой позитивистами хозяйственной и экономической

истории, вносившей новое измерение в изучение истории, допол-

нительно к уже существующим: политическому и идеологическому.

Сегодня же в центре внимания исследователей находятся не

столько материальный мир как таковой, не столько объекты и

вещи сами по себе, сколько человек как создатель этого мира,

данной культуры, человек как субъект истории, выражающий себя

в реалиях (и через реалии) своего повседневного бытия — мате-

риального, психического, социального, биологического. С этой

точки зрения, история повседневной жизни, или повседневности,

как она заявила о себе в начале 70-х — в 80-е годы, во всяком

случае в работах приверженцев направления «Новой исторической

науки» (или «Новой социальной истории»), есть одно из выраже-

ний присущего этому направлению видения истории, ее предмета

и подходов к ее изучению, противопоставляемого абсолютизации

как единичного, исключительного в истории, так и закономернос-

тей, возносимых над человеком и обществом, «подобно мировому

духу»

Каково же содержание понятия «повседневность» и, соответст-

венно, что изучает история повседневной жизни? Этот вопрос

343

сегодня составляет предмет дискуссий социологов, психоло^

антропологов, социальных историков. Для одних «повседне^

ность» — то, что повторяется, синоним обыденного, рутицц

Другие полагают, что «повседневность» может быть вычленена ]j

изучена по контрасту с чем-то исключительным и чрезвычайным

Для третьих «повседневная жизнь» — суть совокупность отделу!

ных, «частных» повседневностей. Некоторые полагают, что «п<^

вседневная жизнь» как научное понятие вообще не правомерно

поскольку каждому человеку свойственна своя повседневность

независимо от его положения в обществе.

Но существует и другой уровень осмысления понятия «повсе-

дневность», «повседневная жизнь» — как интегративного метода

познания человека в истории, как истории «целиком», то есть

«тотальной» истории. Эта трактовка имеет немало приверженцев

среди тех, кто занимается изучением истории доиндустриальной

Европы, особенно среди медиевистов и историков раннего Нового

времени. Для них история повседневности нечто большее, чем

описание быта или повествование о том, как жили в прошлом,

пишет Г. Яритц, австрийский историк-медиевист, один из энтузи-

астов этого направления. Она —не дополнение к «серьезной»

истории, но она также и не «история снизу» — история.«бесправ-

ных и обездоленных», хотя медиевисты не игнорируют эти соци-

альные слои и группы. Она не сводима также и к «истории будней»,

«рутины», хотя и включает ее в поле своего внимания, «но лишь

как один из аспектов»

Речь идет, по существу, об освоении историками нового иссле-

довательского пространства, охватывающего, «элементарную базо-

вую деятельность человека, которая встречается повсеместно и

масштабы которой фантастичны» Это гигантская область позна-

ния, которую Ф. Бродель условно обозначал понятиями «матери-

альная цивилизация», «структуры повседневности», объемлет все

то, из чего складывается собственно, жизнь человека: ее условия,

трудовую деятельность, потребности (жилище, питание, одежда и

т.д.) и возможности их удовлетворения, технику и технологии,

самого человека как существо биологическое.

Н(Г это также и весь спектр соответствующих человеческих

взаимоотношений, поступков, действий, желаний, надежд, идеа-

лов, ценностных ориентаций и правил, регулирующих и также

определяющих в ту или иную эпоху «возможное и невозможное»

в поведении человека, его индивидуальной и коллективной прак-

тике, формах коммуникаций, общения.

Культуро-антропологически ориентированная история повсе-

дневности изучает человека в его связях с окружающей средой

344

^экологической и социальной), в его биологическом поведении

^семья, матримониальная практика и т.п.) и материальных ус-

10ВИЯХ жизни и труда; с его потребностями и возможностями

дентальными, социально-психологическими, материальными) их

удовлетворения. Иными словами, обращается ли она к предметно-

му, вещному миру, объектам, или образу жизни, она во всех

сЛучаях имеет целью выявить всю совокупность стоящих за ними

социокультурных взаимосвязей, определяющих (или направляю-

щих) функционирование общественного организма в целом. Зада-

ча историка повседневности (и главная трудность) — не рекон-

струкция и описание индивидуальных форм бытия, но выяснение

некоего инварианта, присутствующего в формах и быта, и город-

ского или сельского поселения, и сеньориальной эксплуатации,

обмена, семьи, религиозного культа и политической организации

изучаемой эпохи.

Применительно к европейскому высокому Средневековью опыт

подобного синтеза был предпринят Ж. Ле Гоффом в его известной

работе «Цивилизация средневекового Запада»; в таком же методи-

ческом и методологическом ключе написана им также и работа

«Апогей средневековой городской Франции 1150—1330 гг.», со-

ставляющая одну из частей второго тома коллективного труда

«Городская Франция»

Истории повседневности позднего Сре-

дневековья и раннего Нового времени посвящено синтезирующее

исследование Ф. Броделя «Материальная цивилизация, экономика

и капитализм»

Концепция истории повседневности и материальной культуры

как интегративного метода изучения исторического прошлого ле-

жит в основе научного проекта австрийских историков «Повсе-

дневная жизнь и материальная культура Австрии в позднее Сред-

невековье и раннее Новое время» и созданного ими в Кремсе

европейского исследовательского центра «Medium Aevum Quotidia-

num». Одной из главных задач этого центра, наряду с разработкой

исследовательских методик, является создание банка данных о

предметном мире, наполнявшем и формировавшем жизнь средне-

векового человека. Создание подобного банка данных, почерпну-

тых из источников разного типа, как полагают австрийские медие-

висты, позволит выявить некие общие линии, социокультурные

взаимосвязи; поставить вопрос о воздействии традиции, измене-

ниях в пристрастиях, вкусах, моде — о всем комплексе взаимо-

влияний, в конечном счете определяющих историческое своеобра-

зие «образа жизни» в Средневековье. Городу в этой программе

отводится одно из центральных мест. Методически и конкретно-

исторически важные результаты некоторых из посвященных ему

345

исследований по интересующей нас здесь теме городского костюма

приводятся и в данном очерке.

В отечественной историографии, в частности в медиевистике

изучение истории повседневности не институализировано как в

Австрии или, например, в Польше. Оно не получило пока еще и

массового распространения, подобно тому, как это имеет место

скажем, в ФРГ, во французской или английской историографиях.

Из этого, однако, не следует, что российские историки остались

индифферентны и к тематике и к тем теоретическим проблемам

исторического познания, которые сегодня с ней связываются.

Формально специальных работ действительно не так много. Вместе

с тем, мы имеем полное основание говорить об известной традиции

в изучении повседневности и материальной культуры, как и об

опыте социокультурного синтеза в этой области изучения истории

Средневековья. У историков этой традиции стоит Л.П. Карсавин

(1883—1953). В его пионерских работах начала века, посвященных

средневековой культуре и религиозности, фактически впервые был

сформулирован и реализован принцип системного подхода к изу-

чению материальной культуры и повседневности как части едино-

го социокультурного целого

Именно этим методологическим

принципом руководствуется и автор.

Почему из всех возможных тем, входящих в исследовательское

поле истории повседневности и материальной культуры, выбрана

именно эта? Дело в том, что история костюма, изобилующая, как

ни одна другая тема, яркими и эффектными фактами, особенно

способна ввести исследователя в искушение, фиксировать лишь

поверхностную эволюцию, формальные изменения моды, не вда-

ваясь в выяснение глубинных причин этих изменений, их связи с

социальной эволюцией, изменениями эстетических и этических

представлений и т.п. Не менее опасна и другая распространенная

крайность абсолютизации одного какого-нибудь измерения —

социального или функционального. Обращаясь в контексте этой

книги к истории городского костюма, мне хочется показать на ее

материале, с какими проблемами имеет дело изучение историй

повседневности и материальной культуры, которое (как понимает

это Новая историческая наука), к какой бы теме оно не обраща-

лось, всегда имеет целью социокультурный зондаж исторической

действительности.

* * *

Бесспорно: первая и непосредственная функция одежды —~

защитить человеческое тело от неблагоприятных воздействий по-

годы: от дождя и снега ненастной осенью или в зимнюю пору, от

346

паляідих лучей солнца летом. Но костюм, одежда выполняют и

другие, «нематериальные» функции, напрямую связанные с гос-

подствующими в данном обществе представлениями о целомудрии

п стыдливости, роскоши и богатстве, социальном престиже. Кос-

тюм многое может поведать о своем хозяине — о его склонности

производить впечатление или о его гордыне и спеси. Будучи

неотъемлемым компонентом повседневной жизни человека — его

быта, окружающего его мира вещей, одежда вместе с тем запечат-

левает в себе явления иного, более «высокого» уровня, принадле-

жащие сфере сознания и поведенческих форм.

Костюм, сама манера одеваться — один из «языков» культуры

в ее историко-антропологическом понимании. Ткань, из которой

шили одежду, покрой платья, характер цветовой гаммы, как и

широта ее спектра, аксессуары костюма говорят нам об уровне

экономического развития общества, особенностях присущей ему

материальной культуры, организации социальных отношений, но

одновременно они «знак», «символ» принятых и господствующих

в данном обществе и в данной культуре социально-психологичес-

ких установок, норм и ценностных ориентаций, стиля поведения.

Костюм запечатлевает не только статику. Само изменение манеры

одеваться, ослабление, или, напротив, усиление тех или иных

функций одежды, это также показатели более глубинных социо-

культурных процессов, движения культуры и общества, их транс-

формации и, в конечном счете, сложения нового их качества.

История костюма, как и «материального быта вообще», оправ-

дана только в том случае, если она вплетается «в одно развиваю-

щееся целое» истории культуры, как писал в начале нашего сто-

летия Л.П. Карсавин. Ему же принадлежит образная и в своей

образности предельно точная характеристика сути метода подхода

к изучению истории повседневности и материальной культуры,

который мы сегодня определяем как историко-антропологичес-

кий. Конкретно-исторические примеры, приводимые в этой связи

Л.П. Карсавиным, позволяют ощутить всю сложность задач, перед

которыми оказывается историк культуры, так же как и высоту

требований, предъявляемых ими к его профессиональной подго-

товке.

«...C давних пор уже появляются труды по «истории» костюма, «исто-

рии» оружия, земледельческих орудий труда и т.п. Некоторые из этих

трудов мне приходилось в свое время изучать. Не знаю более утомитель-

ных по бессвязности изложения и мучительной скуке книг. Они стано-

вятся интересными лишь в том случае, если сам начинаешь производить

историческую

работу над

собранным в них изобильным материалом. Дело

заключается в следующем. — Не может быть связи развития, т.е. истори-

347

ческой связи, между пространственно разъединенными вещами, пока ц*

преодолевается их разъединенность и материальность. Повесьте в одц^

ряд все костюмы данного народа за известный период времени. Скоиц^

бы вы не переходили глазами (с помощью или без помощи ног) от одно^

к другому, вы, оставаясь в строгих пределах «костюмности», не сумеете

связать ваш ряд в одно развивающееся целое... Для установления связ^

вам понадобятся понятия формы, цветов и их гармонии, качества матерц^

и т.д. А чтобы понять изменение одной формы в другую, переход oj,

состояния этих цветов к состоянию тех, вам придется так или иначе

прибегнуть к чувству

формы

и краски, к эстетическим

бытовым идеалам.

Вы, разумеется, постараетесь сохранить свою объективность, прибегнув

сперва к понятиям техники, к технологии материалов. Но, во-первых, и

техника, и технология уже социально-психические факты, а во-вторых,

их будет недостаточно и все равно без эстетических и бытовых идеалов

вам не обойтись. Когда же вы сумеете объять ваш материал категориями

социально-психического, он оживет, приобретет исторический смысл и

ценность, а чисто материальные предметы (в нашем примере

—

костюмы)

станут выражать, символизировать, при всей разъединенности своей,

непрерывное развитие некоего качествования.

Римская тога с ее тщательно разглаженными линиями, не набрасыва-

ется небрежно на плечи, подобно походному плащу. Требуется известное

уже при Цинциннате умение ее надеть и носить. В ней нельзя работать.

В ней смешно бежать или даже быстро идти, торопиться. Она требует

внимательного отношения к себе, когда садишься и встаешь, пожалуй, не

менее внимательного, чем кринолин или фижмы. Зато мало какой другой

наряд способен в той же мере оттенить важность и благородно-спокойные

манеры. В этом смысле наш современный мундир ничего не стоит по

сравнению с римской тогой. И разве не такою должна была стать

официальная и парадная одежда римлянина, не извне, как современный

чиновник, заковываемого в достоинство, но определяющего его изнутри?

Римлянин был весь проникнут сознанием своей свободы и своего досто-

инства, которые не позволяют ему бегать и спешить, подобно какому-ни-

будь рабу, зависимому человеку, выскочке. — «Civis romanus sum». Если

он заседает в сенате или отправляет магистратуру, он должен и вовне

неторопливо выразить свое достоинство, сдержать природную живость

своей натуры, вероятно, не меньшую, чем у современных итальянцев.

Если он идет по улице, ему, сопровождаемому толпою друзей и клиентов,

нечегоіуподобляться какому-нибудь жалкому простолюдину. Хорош пред-

ставитель Римского народа — Веррес! Пираты появились у берегов его

резиденции, врываются в гавань. А он выскочил посмотреть, в чем дело,

прямо с пира, не сняв венка, не надев тоги или военного плаща полко-

водца! Право, не гибнет ли Рим? — К римскому провозглашенному

войсками императором генералу, движущемуся из Галлии в Рим, прибыли

послы сената. И он принимает сенаторов не в тоге, а в ...штанах!...

Теперь, я полагаю, ясно, при каких условиях и при каком подходе К

проблеме возможна «история костюма», «история материального быта»

348