Ястребицкая А.Л. Средневековая культура и город в новой исторической науке

Подождите немного. Документ загружается.

цификой брачности в городской среде, а именно большим воз-

растным разрывом между супругами (возраст вступления в первый

брак для мужчин составлял в среднем 29 лет, для женщин —

18—22 года). Большинство флорентийских мужчин ко времени их

отцовства уже проходили кульминационную возрастную точку.

Дела, политика оставляли мало времени и возможностей, чтобы

вникать в жизнь домочадцев и в воспитание детей. К тому же лишь

немногие из отцов доживали до юношеского возраста своих сыно-

вей. Таким образом, домохозяйство, воспитание детей (особенно

при отсутствии женатого старшего брата или дяди) входили в

сферу практически исключительно женщин — матерей, жен

Город вырабатывает особый тип женщины — домохозяйки-прави-

тельницы.

Влияние матери усиливало влияние ее семьи. Часты случаи,

когда именно дядя по матери (или ее отец) вводил в «дело»

сироту-племянника (внука). Этот феномен хорошо известен в

классическое Средневековье в аристократической среде и обуслов-

лен он здесь более высоким социальным происхождением жен.

Этот механизм действовал также и в городской среде, особенно в

позднее Средневековье. Так, французский историк-демограф Д. Рише

показывает, что приобщение купеческих верхов к престижным

судейским и административным должностям осуществлялось во

французских городах начала XVI в. в основном через матерей,

супруг, теток, то есть — через женскую линию

Меньше заботясь о привитии детям ценностных представлений

отцовского «рода», матери внушали им иное видение семьи, со-

знание ценности и смысла отношений кровного, по матери, род-

ства. Как отражение усиления супружеской индивидуальной семьи

может рассматриваться и перегруппировка структуры связей род-

ственной солидарности, фиксируемое с середины XIV в. исследо-

вателями в итальянских городах: «стяжение» семьи вокруг, с одной

стороны, наиболее близких агнатов (дядя, братья, кузены), а с

другой — родственников по линии бабки (по отцу), матери,

супруги. Эти объединения были недолговечны и перестраивались

в каждом новом поколении вокруг новых супружеских пар. Новые

«центры» фамильной солидарности, как показывает Ш. Ронсьер,

не вытесняли, однако, отцовской группы — «линьяжа», как основ-

ной формы ее политической, хозяйственной и социальной соли-

дарности. Напротив, они усиливали его устойчивость, делали более

гибким, более приспособленным к условиям постоянно меняю-

щейся конъюнктуры. На это же указывает и Д. Херлихи. Он

отмечает, что термин «parenti» в итальянских городах XV в. рас-

пространялся на ближайших родственников по крови и альянсу,

181

то есть на тех, которых прежде всего принимали в расчет в

повседневных делах

Сужение семейной группы вокруг наиболее близких родствен-

ников — тенденция, свойственная семейным структурам не только

средиземноморского города. Завещательные акты любекских бюр-

геров (XIV в.) отражают стремление индивида к свободному рас-

поряжению наследственным имуществом и приобретенной не-

движимостью, которые еще в начале столетия рассматривались как

исключительная принадлежность родственной группы. Одним из

выражений этой тенденции является практика, когда завещатель в

присутствии свидетелей, в числе которых были родственники

(avunculus, patruus, cognatus и т.п.), объявлял, что та недвижимость,

которую он завещает, приобретена им на его собственные средства

и составляет его личное «движимое» имущество (fahrende Habe),

которым он может распоряжаться по своему усмотрению

Ана-

логичное развитие имело место в это же время (или даже

несколько раньше) в сфере правового действия таких крупных

торгово-промышленных центров, как Кёльн, Брауншвейг, Магде-

бург, Франкфурт

Ограничение круга близких родственников

при рассмотрении имущественных дел до третьего колена по

нисходящей линии и до четвертого — по горизонтальной в город-

ских судебных актах (у сельской аристократии — соответственно

до 4-го и 8-го колена) фиксируется в XIII—XV вв. в польских

землях

Наиболее экономически выражена была супружеская семья в

ремесленной среде. Это определялось характером и условиями хо-

зяйственной деятельности, относительно слабой укорененностью

и одновременно большей мобильностью, присущими этому слою

городского населения, постоянно пополнявшегося за счет пересе-

ленцев и в целом малообеспеченного. Узкоспециализированное

производство, ориентированное на местный рынок, предъявляло

высокие требования к профессиональной подготовке, но не испы-

тывало потребности в больших и долгосрочных кредитах. Играла

роль и отстраненность основной ремесленной массы, за исключе-

нием узкого круга цеховой верхушки, от проблем городского

управления.

В этой среде по-иному строилась брачная политика и характер

брака был иным. Специфика брачной политики горожан в целом

во многом объясняется также особенностями демографических

процессов в этой среде. Д. Херлихи » К. Клапиш-Зубер, исследо^

вавшие брачную практику в городах и сельских областях Тосканы

XV в., отмечали, что в городах часто женились в более позднем

возрасте, чем в деревне и тому имелись экономические причины.

182

В городе семья для молодого человека, стремившегося к матери-

альному благополучию и карьере, была скорее препятствием, чем

поддержкой. Вступление в брак становилось возможным лишь

после достижения требуемого уровня профессиональной подготов-

ки и материального благополучия. Но и здесь имелись различия:

стремившемуся к карьере купца, банкира, юриста требовалось

больше времени, чем обычному рядовому ремесленнику, для об-

заведения семьей, соответствующей его социальному статусу. Воз-

раст вступления в первый брак мужчин из нобильских и богатых

купеческих семей в среднем — 31—39 лет; 27 лет — у бедных и

неимущих. В 25—26 лет женились в XII в. генуэзские ремесленни-

ки; в 38—40 лет — аугсбургские купцы в XIII—ХГѴ вв. Хотя

помолвка заключалась рано, но в брак вступали обычно после того,

как мужчина проходил срок обучения профессии и получал

звание мастера. Выделение женатого сына сопровождалось отчуж-

дением ему части (а иногда и целиком) отцовского дела и имуще-

ства. Во главе дела мог находиться, как правило, только один

мастер. Жесткой последовательности в наследовании мастерской

отца, видимо, не существовало, во всяком случае, в немецких

городах. Нередко отцовскую мастерскую наследовал самый млад-

ший, так как отец долго вел дело сам. Но случалось и так, что,

передав сыну свою мастерскую, отец открывал новую, меньшую.

Иногда отца уже не было в живых к тому времени, когда сын

получал звание мастера. В Генуе XII в., по подсчетам Хьюджес,

каждые 800 мужчин и 700 женщин из ремесленников не имели

уже отцов ко времени вступления в брак. Фигура «патриарха»,

типичная для аристократической, патрицианской семьи, здесь

редка.

Браки, как правило, заключались в одной профессиональной

группе, или смежных (например, суконщики и красильщики) и

чаще, чем в патрициагіских семьях, — по свободному и взаимному

волеизъявлению. Профессия мужа, приданое, «брачный» дар

составляли хозяйственную основу молодой семьи. Ремесленное

предприятие нередко было результатом совместной инициативы

супругов (особенно в отраслях текстильного производства). Дух

экономического партнерства, присущий браку в ремесленной

среде, трансформировал и тактику наследования: при отсутст-

вии детей муж часто завещал мастерскую жене; распространена

была также практика, когда и жены завещали свое имущество

мужьям

Уже сам характер профессионального становления ремесленника

вырывал его надолго из-под контроля семейной группы и связывал

чужими людьми (в патрицианско-купеческой среде подготовка

183

сыновей к семейному «делу», напротив, способствовала их раннему

включению в систему широких родственных взаимосвязей).

Если интенсификация отношений родства среди городскою

купечества и патрициата диктовалась стремлением поддержать и

укрепить свой хозяйственный и социальный статус в условиях

конкурентной борьбы и политического соперничества, то ремес-

ленная масса, исключенная из сферы политической активности и

не имевшая глубоких «корней», ориентировалась в своих родст-

венных связях на супружескую семью прежде всего. Однако вряд

ли следует и в этом случае, с одной стороны, преуменьшать

значение широкой семейной группы как таковой, а с другой —

преувеличивать степень индивидуализации и независимости самой

супружеской ячейки. Сознание родственной преемственности было

достаточно развито и у низших социальных групп горожан. В Тос-

кане ХГѴ—XV вв. это выражалось, в частности, в способе присвое-

ния имени ребенку в семьях мелких ремесленников, включавшего

два, нередко три компонента: собственное имя, полученное им при

крещении, имя отцовское и деда. Широко был распространен

также обычай присвоения старшему сыну в семье имени покойно-

го деда (или отца), передававшегося, таким образом, из поколения

в поколение

Э. Машке, исследовавший списки членов братства

нищих-слепых при монастыре кармелитов в Трире (XV в.) обратил

внимание на большое число семейных пар среди неместных,

пришедших издалека «братьев» (из Шпейера, Франкфурта-на-

Одере и Франкфурта-на-Майне, Страссбурга, Базеля, Люцерна,

Парижа, Метца и других городов), так же как и на состав этих

семей: это — супружеская пара и их дети; но часто также —

супружеская пара (с детьми или без детей), но с престарелыми

родителями, или мужчина или женщина со своими родителями, с

бабкой или дедом

Развитие сознания принадлежности к «семье», пусть не столь

обширной и разветвленной, как у высших, ведущих социальных

;лоев, было обусловлено той социальной и хозяйственной ролью,

которую она играла и в ремесленной среде. Как известно, для того,

чтобы начать собственное дело, ремесленник должен был пройти

ученичество, поработать подмастерьем, приобрести необходимый

минимум средств для его ведения. В обеспечении всех этих условий

одно из важнейших мест принадлежало именно семейной группе.

Достаточно вспомнить стереотипные предписания уставов немец-

ких цехов, закрывавших доступ в свои ряды незаконнорожденным,

сыновьям лиц, связанных с «позорящими» профессиями (цирюль-

ник, ткач полотняных изделий, музыкант и др.). Так, кёльнский

цех ювелиров принял в 1391 г. в свой состав мастера Иозе Холле

184

на основании рекомендательного письма, в котором старшины

цеха ювелиров в Аугсбурге, его родном городе, уведомляли, что

Холле — сын ныне покойного, но благочестивого и почтенного

мастера Хайнриха Холле и происходит от законного брака. Наслед-

ственный, семейный характер профессии — одно из основных

условий приема новых мастеров в цех, особенно в позднее Сре-

дневековье. Цех мясников в Хёкстере требовал (1500 г.) от вновь

поступавшего свидетельства о том, что этой профессией занимался

кто-либо из его родственников — отец, отчим, тесть или, если речь

шла о женившемся на вдове, ее покойный муж. Цехи освобождали

сыновей мастеров от вступительного взноса или сводили его к

минимуму. В том же цехе мясников Хёкстера вступительный взнос

для сыновей мастеров составлял 16 гульденов, для посторонних —

40! Семейный характер профессии учитывался нередко и при

приеме в ученики.

Таким образом, семья обусловливала профессиональную пре-

емственность и социальный статус. Создается впечатление, одна-

ко, что по сравнению с купечеством, особенно его высшим слоем,

влияние семейной группы на судьбы молодого поколения было

здесь все же менее интенсивным. Происхождение из одной и той

же семьи не влекло за собой с необходимостью в равной мере

благоприятных шансов для всех детей в их последующей самосто-

ятельной жизни, так же как и передача мастерской одному из

сыновей еще не служила сама по себе залогом его делового

процветания, как об этом свидетельствуют, в частности, судьбы

четырех сыновей кузнечных дел мастера Якоба Клейншмидта из

Хёкстера. Наследовал его мастерскую второй сын, проработавший

с отцом до самой его смерти в 1510 г., но из нищеты он выбраться

не смог так же, как и его отец. Старший сын в 1498 г. завел

собственное дело, специализируясь на тонких кузнечных работах.

К 1510 г. он стал одним из богатейших бюргеров и вскоре — первым

ратманом от цеха кузнецов. Третий брат, работавший также само-

стоятельно с 1494 г., такого благополучия не достиг; четвертый —

мастерской не имел и работал по найму

Недостаточность родственной, семейной солидарности на этом

социальном уровне городского ремесленного населения вос-

полнялась прочностью территориально-соседских и даже, как по-

казывают исследования, земляческих связей (очень эффективных

в Генуе, Любеке и других городах, подверженных мощным им-

миграционным процессам), в то время как хозяйственная само-

стоятельность и кажущаяся изолированность супружеской семьи

нарушались и ограничивались торгово-ремесленными корпора-

циями.

185

сыновей к семейному «делу», напротив, способствовала их раннему

включению в систему широких родственных взаимосвязей).

Если интенсификация отношений родства среди городского

купечества и патрициата диктовалась стремлением поддержать и

укрепить свой хозяйственный и социальный статус в условиях

конкурентной борьбы и политического соперничества, то ремес-

ленная масса, исключенная из сферы политической активности и

не имевшая глубоких «корней», ориентировалась в своих родст-

венных связях на супружескую семью прежде всего. Однако врад

ли следует и в этом случае, с одной стороны, преуменьшать

значение широкой семейной группы как таковой, а с другой —

преувеличивать степень индивидуализации и независимости самой

супружеской ячейки. Сознание родственной преемственности было

достаточно развито и у низших социальных групп горожан. В Тос-

кане ХГѴ—XV вв. это выражалось, в частности, в способе присвое-

ния имени ребенку в семьях мелких ремесленников, включавшего

два, нередко три компонента: собственное имя, полученное им при

крещении, имя отцовское и деда. Широко был распространен

также обычай присвоения старшему сыну в семье имени покойно-

го деда (или отца), передававшегося, таким образом, из поколения

в поколение

Э. Машке, исследовавший списки членов братства

нищих-слепых при монастыре кармелитов в Трире (XV в.) обратил

внимание на большое число семейных пар среди неместных,

пришедших издалека «братьев» (из Шпейера, Франкфурта-на-

Одере и Франкфурта-на-Майне, Страссбурга, Базеля, Люцерна,

Парижа, Метца и других городов), так же как и на состав этих

семей: это — супружеская пара и их дети; но часто также —

супружеская пара (с детьми или без детей), но с престарелыми

родителями, или мужчина или женщина со своими родителями, с

бабкой или дедом

Развитие сознания принадлежности к «семье», пусть не столь

обширной и разветвленной, как у высших, ведущих социальных

;лоев, было обусловлено той социальной и хозяйственной ролью,

которую она играла и в ремесленной среде. Как известно, для того,

чтобы начать собственное дело, ремесленник должен был пройти

ученичество, поработать подмастерьем, приобрести необходимый

минимум средств для его ведения. В обеспечении всех этих условий

одно из важнейших мест принадлежало именно семейной группе.

Достаточно вспомнить стереотипные предписания уставов немец-

ких цехов, закрывавших доступ в свои ряды незаконнорожденным,

сыновьям лиц, связанных с «позорящими» профессиями (цирюль-

ник, ткач полотняных изделий, музыкант и др.). Так, кёльнский

цех ювелиров принял в 1391 г. в свой состав мастера Иозе Холле

184

на основании рекомендательного письма, в котором старшины

цеха ювелиров в Аугсбурге, его родном городе, уведомляли, что

Холле — сын ныне покойного, но благочестивого и почтенного

мастера Хайнриха Холле и происходит от законного брака. Наслед-

ственный, семейный характер профессии — одно из основных

условий приема новых мастеров в цех, особенно в позднее Сре-

дневековье. Цех мясников в Хёкстере требовал (1500 г.) от вновь

поступавшего свидетельства о том, что этой профессией занимался

кто-либо из его родственников — отец, отчим, тесть или, если речь

шла о женившемся на вдове, ее покойный муж. Цехи освобождали

сыновей мастеров от вступительного взноса или сводили его к

минимуму. В том же цехе мясников Хёкстера вступительный взнос

для сыновей мастеров составлял 16 гульденов, для посторонних —

40! Семейный характер профессии учитывался нередко и при

приеме в ученики.

Таким образом, семья обусловливала профессиональную пре-

емственность и социальный статус. Создается впечатление, одна-

ко, что по сравнению с купечеством, особенно его высшим слоем,

влияние семейной группы на судьбы молодого поколения было

здесь все же менее интенсивным. Происхождение из одной и той

же семьи не влекло за собой с необходимостью в равной мере

благоприятных шансов для всех детей в их последующей самосто-

ятельной жизни, так же как и передача мастерской одному из

сыновей еще не служила сама по себе залогом его делового

процветания, как об этом свидетельствуют, в частности, судьбы

четырех сыновей кузнечных дел мастера Якоба Клейншмидта из

Хёкстера. Наследовал его мастерскую второй сын, проработавший

с отцом до самой его смерти в 1510 г., но из нищеты он выбраться

не смог так же, как и его отец. Старший сын в 1498 г. завел

собственное дело, специализируясь на тонких кузнечных работах.

К 1510 г. он стал одним из богатейших бюргеров и вскоре — первым

ратманом от цеха кузнецов. Третий брат, работавший также само-

стоятельно с 1494 г., такого благополучия не достиг; четвертый —

мастерской не имел и работал по найму

Недостаточность родственной, семейной солидарности на этом

социальном уровне городского ремесленного населения вос-

полнялась прочностью территориально-соседских и даже, как по-

казывают исследования, земляческих связей (очень эффективных

в Генуе, Любеке и других городах, подверженных мощным им-

миграционным процессам), в то время как хозяйственная само-

стоятельность и кажущаяся изолированность супружеской семьи

нарушались и ограничивались торгово-ремесленными корпора-

циями.

185

Супружеская семья, как домашняя община. Но не только

это обстоятельство препятствует отождествлению супружеской

семьи средневекового городского ремесленника с современной

малой семьей. Так же как и в крестьянской среде в ту эпоху, она

представляла собой преимущественно домашнюю общину — до-

мохозяйство. Наряду с мастером, его женой и их детьми, как

отмечалось выше, в состав ее входил кто-нибудь из овдовевших

или утративших работоспособность родителей (чаще мужа), обе-

дневших или одиноких родственников (незамужние сестра мужа,

племянница, тетка). Это были желанные дополнительные рабочие

руки для разнообразных дел — по дому и связанных с хозяйством

(вспомним, что сельские занятия составляли тогда неотъемлемый

элемент городской жизни). Но этим состав семейной общины не

исчерпывался: ученики, подмастерья, работники в тех хозяйствах,

где они имелись, где их нанимали, также жили в доме мастера,

подчиняясь единому хозяйственному ритму и общему домашнему

распорядку; питались с ним за одним столом, получали от него

одежду.

Таким образом, семья городского ремесленника представляла

собой коллектив, связанный не только узами брака и кровного

родства, но и совместным производством. В этом органическом

единстве домохозяйства, как места проживания семьи и одно-

временно сферы производственной деятельности, заключается от-

личительная черта семейной структуры в ремесленной среде го-

родского населения. Уменьшение размеров домохозяйства, све-

дение его к одной супружеской ячейке или, напротив, укрупнение

(многоячейные, расширенные домохозяйства), что могло опреде-

ляться, как показывают исследования, комплексом разнородных

причин, мало что меняло в его природе как домашней общины.

Эта семейная структура функционировала, не изменяя своей сущ-

ности, на протяжении столетий. Она входит в полосу кризиса по

мере разложения средневекового ремесленного производства,

обострения противоречий между мастерами и подмастерьями, уг-

лубления социальной и имущественной дифференциации самосто-

ятельных мастеров, распространения раннекапиталистических форм

организации производства.

Городская семья в завещательных актах. Одна из трудно-

стей изучения городской семьи сопряжена с выбором источни-

ков, открывающих возможность на массовом материале выявить

формы семейных структур, тенденции их эволюции и тот социо-

культурный контекст, в котором собственно и реализовались

функции семьи.

186

С этой точки зрения особого внимания заслуживает такой тип

источников, как бюргерские завещательные акты. Они достаточно

широко сегодня используются историками-демографами для ко-

личественных исследований семьи: определение «семейного коэф-

фициента» — числа детей на семью, частоты повторных браков,

количества «одиноких очагов» (вдов, вдовцов) и т.п. Но в данном

случае мне хотелось бы обратить внимание на те возможности,

которые завещательные акты открывают для уяснения функций

городской семьи, «семейного сознания» и глубинных социоэконо-

мических и социокультурных факторов его определявших. Эти

размышления порождены, в частности, завещаниями любекских

бюргеров. Публикация их была начата еще в прошлом веке и

продолжена (в форме регест) уже после второй мировой войны

крупным немецким историком городской культуры медиевистом

А. фон Брандтом.

Несмотря на хронологически весьма неравномерное распреде-

ление документов по отдельным годам (от одного до ста), они

проливают свет на многие стороны демографического и социо-

культурного развития одного из крупнейших городов средневеко-

вой Европы, главы ганзейского союза Любека XIII—XV вв. Вы-

разительные данные содержат они относительно организации род-

ственной преемственности, состава семейной единицы, ее взаимо-

отношений с родственной группой, интенсивности отношений

родства в целом. Но не только, косвенно они дают также и

основания для уяснения роли и характера земельной собственно-

сти в средневековом городе типа Любека — порта, торговой

метрополии с патрицианским управлением. Они раскрывают вза-

имосвязь между формами семьи, практикой организации родст-

венной преемственности и спецификой отношений собственности

в городской среде.

Вопрос об источнике изначальной аккумуляции богатств этого

города и его патрицианской и купеческой верхушки не так прост,

как принято считать. Анализ поземельных отношений позволяет

полагать, что именно владение земельной собственностью прежде

всего определяло социальный статус бюргера Любека XIII в. Со-

гласно указу Генриха Льва относительно городского совета, чле-

нами рата могли быть только те, кто владел земельной соб-

ственностью в пределах городских стен, но не те, кто «обеспечивал

себе пропитание занятием ремеслами». Ратманам — землевладель-

цам и ростовщикам — принадлежала верховная собственность на

торговые и ремесленные помещения. И именно их политическое

(и военное) имущество, оформленное путем ряда пактов в конце

XIII в. в Ганзу, положило основание привилегированной ганзей-

187

ской торговле. Не любекские купцы превратились в землевладель-

цев (это было позже), а наоборот, любекские «роды», пользуясь

своим могуществом земельных собственников, создали широкую

транзитную торговлю. Широкий обмен, денежные операции —

все это не могло не иметь обратного влияния на город: его

социальную структуру, право и поземельные отношения, обраще-

ние земли. Все это так или иначе находит отражение в практике

наследования, представлениях о родственной преемственности, в

действиях по обеспечению экономических основ семейной группы

и т.п. В XIII в. распоряжение недвижимостью жестко было огра-

ничено семейными структурами. Имущественная связь внутри

родовой группы была крепче, чем внутри семьи супружеской.

Имущество мужа и жены не сливалось; без согласия жены муж не

мог распоряжаться ее недвижимостью. В случае смерти жены при

бездетном браке половина ее приданого возвращалась ее родне.

Раннее любекское право (начало XIII в.) ограничивало выход

земли из родовой собственности: без согласия родственников

(наследников) запрещалась продажа, залоговые операции, пожерт-

вования. И вплоть до ХГѴ в. любекский тестамент — односторон-

нее, как правило индивидуальное распоряжение прежде всего и

главным образом движимым имуществом. Вместе с тем, он поз-

воляет проследить развитие интересной тенденции к индивидуа-

лизации земельной собственности, высвобождению ее (и супру-

жеской семьи, о чем выше уже было сказано) из-под контроля

родни. Выражением этого является широко распространенная

практика формального «превращения», с согласия ближайших

наследников и с санкции городского совета, недвижимости в

«движимость», как собственности, приобретенной завещателем на

свои собственные средства в течение жизни.

Массовость имеющихся в нашем распоряжении любекских

завещательных актов все же далеко не достаточна для того, чтобы

ответить на вопрос: какая из двух тенденций преобладала, но их

свидетельства достаточно выразительны, чтобы ощутить всю слож-

ность и противоречивость реальной действительности в этом во-

просе eixje и в середине — второй половине ХГѴ столетия. Типичен

с этой точки зрения, например, завещательный документ некоего

Вихмана Друге (1460 г.). Здесь, с одной стороны, явно стремление

сохранить нераздельность семейного имущества — патримония,

что проявляется в выделении детям от первого брака лишь прав на

ренту от земельной собственности завещателя и сверх того —

денежной суммы. Вместе с тем, брату завещателя (в другом вари-

анте документа — совместно с матерью) передается отцовское

наследственное имущество в местечке Аттендорн и дом в Любеке,

188