Ямпольский М. Физиология символического. Возвращение Левиафана: Политическая теология, репрезентация власти и конец Старого режима

Подождите немного. Документ загружается.

Леонардо да Винчи. Зеркальный восьмигранник.

Рисунок в «Дневниках». Библиотека Французской академии,

манускрипт В, фолио 28

1 394 М. Ямпольский. Физиология символического. Книга 1

знает; постигшим тайну основания: место основания

—

это

пустое место, напоминающее ему о том, что он наделен ре-

чью (qui le renvoie a sa condition de parlant)

287

В Леонардовой схеме как будто предвосхищается Паноп-

тикон Бентама, проанализированный Фуко. Но сходство это,

как и в случае с перевернутым миметизмом, нуждается в

фундаментальной поправке. В призме Леонардо, в отличие от

Паноптикона, наблюдатель одновременно является наблюда-

емым. Леонардо создает механизм, генерирующий маску. И

хотя в его зеркальности есть также и сходство со схемой клас-

сической репрезентации, рассмотренной Фуко на примере

«Менин», модель Леонардо—Лежандра строится не столько на

подстановках и эквивалентностях, сколько на сдвиге, несход-

стве и невозможности абсолютных совпадений «мест» и «по-

зиций». По существу, лежандровская схема основывается на

сдвиге субъекта в сторону от оси взгляда, о котором речь шла

в первой части. Но, что особенно важно, сдвиг этот позво-

ляет Лежандру ввести в схему идею множества, сообщества,

которое как раз и есть умножение несовпадающих отраже-

ний. Для меня модель Лежандра важна еще и тем, что она

позволяет по-новому взглянуть на существо структурного

символа, о котором только что шла речь. Структурный сим-

вол — не просто порождение кризиса рациональности, стал-

кивающейся с противоречиями. Расхождения, несовпадения,

противоречия парадоксально оказываются основой, на кото-

рой рациональность строит символические конструкции. Ги

Розолато пишет о «поливалентности (plurivalence), предпола-

гаемой символом и противостоящей традиционной монова-

лентности (univalence) некоторых отношений между означа-

ющим и означаемым»

288

. Рациональность обретает всю

полноту своей силы именно на основании собственного кри-

зиса, распада однозначных отношений внутри знака, кризи-

са, из которого она не выходит с XVII века и по сей день.

Левиафан поэтому — это и иррациональный символ, и Дру-

гой, в котором рациональность находит свои понятия.

Показательно, конечно, что Французская революция с ее

настойчивым поиском образа сообщества до такой степени

ориентирована на производство пустоты, широкого, от-

крытого, ничем не заполненного пространства. Историк урба-

низма Ричард Сеннет назвал эти архитектурные пустоты

«объемом свободы», в котором, по существу, обретается ле-

жандровское «символическое». Сеннет считает, что пустота

впервые заявляет о себе, когда парижские власти в 1791 году

Часть 2. Театр разума: по ту сторону подражания 3 1 1

вырубают деревья и мостят площадь Людовика XV

289

, хотя, на

мой взгляд, пустота является структурным принципом уже

регулярных парков времен Людовика XIV Площадь, о кото-

рой пишет Сеннет, позже будет переименована в площадь

Революции и станет местом казни Людовика XVI. Гильоти-

на естественно возникает в этом пространстве «негативнос-

ти» как самое прямое и угрожающее воплощение пустоты,

открытой для «символического». Жан Старобинский описы-

вает этот процесс как «приобретение» чернотой (noirceur)

нового значения и возникновение «темного центра» (centre

tenebreux) на месте традиционного расположения источника

света. В этом контексте он, например, понимает возведение

эшафота для Людовика XVI в «темном центре» площади Ре-

волюции

290

«Темный центр» как бы помещает смерть в фокус репре-

зентативного пространства. Впрочем, это артикулирование

репрезентации вокруг темы смерти типично уже для «старо-

го режима». Поскольку абсолютная власть неотрывна от идеи

собственного увековечивания, весь мир в ее глазах превраща-

ется в своеобразный монумент, символические руины, ее

прославляющие и сохраняющие память о ней. Уже в силу

одного этого она задается как «минувшая», как мертвая. Луи

Марен обратил внимание на глубокую связь монархических

монументов и могил. Согласно изощренному теоретизирова-

нию куратора Кабинета медалей и древностей Генриха IV

Раскаса де Багарри (Rascas de Bagarris), «наиболее совершен-

ная форма государевой славы должна быть <...> подобна мо-

гиле»

291

. Но, суммирует Марен логику де Багарри, эта моги-

ла не будет свидетельством отсутствия монарха, наоборот:

...вовсе не Государь будет отсутствовать, будет потерян и мертв

в прошлом, которое возвращается вновь в репрезентации:

память заставит последующие поколения мыслить о себе как

об отсутствующих в том времени и месте, где пребывает го-

сударь...

292

Абсолютистская репрезентация, таким образом, по мне-

нию Багарри, действительно строится вокруг идеи отсутствия,

которая зеркально обращается на зрителя, исчезающего в

образовавшейся пустоте.

Показательно, что в середине XVIII века и до его конца

разворачивается дискуссия вокруг усыпальной архитектуры

древности. В обществе открыто дискутируется вопрос о рас-

пространении королевской привилегии воздвигать себе ком-

1 396 М. Ямпольский. Физиология символического. Книга 1

меморативные монументы на более широкий круг лиц. Воз-

никает множество проектов коммеморативной архитектуры,

среди которых особое место начинают занимать кенотафы —

пустые гробницы. Одновременно распространяется фикция

античной погребальной архитектуры, якобы строившейся на

принципе круга и сферы. Как отмечает привлекший внима-

ние к этой дискуссии Жак де Казо, сфера выступала как

наиболее полное выражение возвышенного и образ совершен-

ства. Де Казо считает, что проект шарообразного кенотафа

Ньютона, задуманного Булле, строился следующим образом:

посетитель должен был находиться в точке соприкосновения

двух шаров — земного и полого шара кенотафа —

своего рода негативного его образа, символизирующего огром-

ность космоса <...>. Заметим, что такая схема дает точную

иллюстрацию современного поэтического определения «моги-

лы как памятника, расположенного на границе двух миров»

293

По существу, речь шла о создании целого ряда фиктив-

ных точек с повышенным символическим значением. Тако-

ва точка соприкосновения двух шаров, один из которых яв-

ляется полой, негативной версией другого. Посетителю

кенотафа предлагается поместить себя в сакральной точке

репрезентации, в том месте, где как раз и происходит выво-

рачивание шара, переход от его «внешнего» к его «внутрен-

нему», к негативности как образу универсума и смерти од-

новременно. При этом зритель, помещая себя в этой точке,

метафорически оказывается присутствующим в месте «отсут-

ствия», негативности, смерти, ставшем местом символичес-

кого «обитания» некоего умершего сверхгероя. Эта игра при-

сутствия и отсутствия становится особенно впечатляющей,

если учесть, что она разворачивается именно в пустой гроб-

нице, которая построена вокруг иного негативного центра —

отсутствующего мертвого тела, место которого символичес-

ки предлагается занять посетителю

294

Разумеется, и повышенный интерес к гробницам, и стрем-

ление демократизировать принципы их возведения, и обсуж-

давшийся в качестве важнейшего государственного проекта

план строительства Королевского Пантеона, куда наряду с

прахом монархов должен был помещаться и прах «великих

сынов отчизны», и аналогичный проект Лекё, и стремление

к отделению погребальной архитектуры от церкви, и разра-

ботка нового символического ритуала кремации

295

— все это

лишь разрозненные знаки того, до какой степени возрастает

Часть 2. Театр разума: по ту сторону подражания 3 1 1

роль мертвого тела и смерти в репрезентативных практиках

конца XVIII века, до какой степени негативность, пустота

оказываются в центре новых семиотических систем.

Брайен Ротман связал становление таких знаковых сис-

тем с ассимиляцией культурой понятия математического

нуля — нулевого означающего, по выражению Ротмана —

«особого метазнака отсутствия некоторых знаков»

296

. Нетрудно

увидеть, что в эпоху Нового времени ноль в значительной

мере эквивалентен мане и хау. Ротман дает убедительный

анализ изменений, возникающих в результате ассимиляции

культурой знака нуля. Он показывает, что в предшествующую

этому событию эпоху не вызывало сомнения положение о

том, что вещь предшествует знаку, а знак является позже,

только для того, чтобы эту вещь обозначить. Ноль радикаль-

но меняет саму концепцию семиозиса. Он предшествует обо-

значаемой им функции и, по существу, порождает ее

297

. Власть

в ее новом обличье также оказывается парадоксальным об-

разом включенной в систему таких репрезентативных систем,

которые строятся вокруг негативного метаозначающего.

Смерть включена в такие системы на правах их аллегории.

Показательно, каким образом эта доминанта нулевой,

негативной абстракции воплощается в архитектурных проек-

тах, например в «Храме Земли» Лекё или у того же Булле —

в «Храме Природы и Разума» (1793). Это здание, как и «Ке-

нотаф», заключает в себе гигантский пустой объем. В «Хра-

ме» огромный сферический купол накрывал собой хаотичес-

кий земной рельеф, нечто вроде кратера с дном, рассеченным

глубокой трещиной. Идеальная геометрия купола должна была

воплощать идею разума, с которым встречалась беспорядоч-

ная природа. Речь шла о буквальном превращении феноме-

нального в концептуальное, в «геометрические» понятия Ра-

зума. При этом феноменальное полностью подчинено идее

ничто как чисто рациональному понятию.

Цирк-амфитеатр Булле вмещает в себя триста тысяч зри-

телей, но при этом разомкнут наружу. Он как бы соединяет

в себе пространство, свернутое к центру и развернутое в бес-

конечность вовне. Показательно, что и восьмигранная зер-

кальная призма Леонардо — тоже замкнутое пространство,

разомкнутое игрой отражений в бесконечность.

Среди архитектурных проектов Французской революции

особое место занимают памятники (храмы) закону, спроек-

тированные Леграном и Молино (Legrand et Molinos) в

1791 году по инициативе депутата Законодательного собрания

Армана-Ги Керсена (Armand-Guy Kersaint).

Лекё. Храм земли

Пританей первого класса.

Гравюра Пулло из книги А.-Г. Керсена

Рассуждение об общественных памятниках», 1792

/'ЛЧ-VA

FTT>

FMFTASZX Л XLST'KB

Проект пританея, намеченного к постройке

на месте разрушения Бастилии.

Гравюра Пулло из книги А.-Г. Керсена

«Рассуждение об общественных памятниках», 1792