Васильев Л.С. Древний Китай. Том 2. Период Чуньцю (VIII-V вв. до н.э.)

Подождите немного. Документ загружается.

вилась и продемонстрировала как свою силу, так и типичную для

древнекитайской мысли в целом особенность — заметный этический

социополитический акцент.

Именно

этот акцент — а для Китая после Конфуция его

следует

считать генеральной парадигмой — стал заново формировать пред-

ставление о легитимности власти и

даже

о некоем культе его носите-

ля.

Конечно, принцип

ван-дао

в рамках этой парадигмы являл собой

лишь

бледную копию

ди-дао,

т.е. правления великих мудрецов леген-

дарной древности Яо, Шуня или Юя. Но все же

ван-дао

— это прав-

ление легитимное, санкционированное и сакрализованное Небом, не

то что

ба-дао

(даже учитывая достоинства гегемонов-ба и их важную

для сохранения Чжунго и вообще китайских традиций политическую

активность).

Генеральная парадигма, вызванная к жизни главами второго слоя

«Шуцзина», стала, таким образом, общепризнанной антифеодальной

идеологией. Именно она начала стойко противостоять деструктивно-

сти чжоуской децентрализации, мешая центробежным тенденциям

развиваться и вести дело к окончательному развалу Поднебесной или

хотя бы

даже

только основного ее ядра, Чжунго. Антифеодальные

установки «Шуцзина» как бы постоянно напоминали враждующим

чжухоу,

гегемонам-бй и самому слабому, но осененному высшей бла-

годатью

Неба правителю-вану, что сложившаяся в период Чуньцю

структура

—лишь краткий этап в истории страны. Этап, который

следовало бы как можно скорее преодолеть, но преодолеть легитимно,

ибо только санкционированная Небом легитимность создает в обще-

стае необходимую стабильность и является фундаментом Высшей

Гармонии и Мудрого Порядка.

Конфуций в чжоуском Китае:

реалии

легенды

Главы второго слоя «Шуцзина» — а точнее, изложенные в них

идеи, включая мощный подтекст, — оказались в истории духовной

культуры Китая своего рода эстафетной палочкой, которую подхватил

великий

Конфуций. Конфуций, или Кун Фу-цзы

(551-479

гг. до

н.э.),

всю свою жизнь прожил в период Чуньцю и, происходя из

захудалой

боковой ветви некогда знатного сунского клана Кунов, вынужденного

свое время бежать от преследований в царство Лу, был хорошо зна-

ком

с окружавшим его обществом. Будучи в какой-то мере причаст-

ным

к знати (он, как и его отец, бравый офицер Шу Лян-хэ, принад-

512

лежал к низшему слою чжоуской аристократии, или) и в то же время

не

имея средств к существованию, он смолоду должен был заботиться

себе сам.

Мать его, вышедшая

чуть

ли не в 17-летнем возрасте за 70-летнего

Шу, не имевшего сына и желавшего родить его от второй молодой

жены,

после быстрой смерти

мужа

в его семью не вписалась и была

вынуждена ее покинуть. Вскоре она умерла. Кун (его

другие

имена —

Кун

Цю или просто Цю, а также Чжун Ни) с юных лет научился зара-

батывать свой

хлеб

сам. Одновременно,

будучи

пытливым юношей,

он

старательно учился, быстрыми темпами поглощая своим недю-

жинным

умом все те сведения о далеком и не слишком отдаленном

прошлом,

какими он мог располагать. Получив некоторое образование

постоянно пополняя его, Конфуций достаточно рано приобрел из-

вестность среди тех, кто стремился к знаниям. Он стал работать в ка-

честве частного учителя, живущего за счет средств своих учеников и

тех меценатов, кто с уважением относился к знаниям.

В отличие от своего отца Конфуций не был преданным служакой.

В молодости он занимал мелкие должности вроде смотрителя или

хранителя амбаров, а затем и вовсе ушел со службы. Военная карьера

его не привлекала, а на сколько-нибудь заметные административные

должности его не приглашали

даже

тогда,

когда его имя и учение бы-

ли

уже хорошо известны, причем не только в родном Лу. Не пригла-

шали в основном потому, что боялись его бескомпромиссности и не

были готовы всерьез следовать тем путем, к которому он призывал.

Впрочем, довольно многие из учеников Конфуция получали достаточ-

но

высокие должности и пытались осуществлять то, чему их учили.

Однако,

не имея авторитета учителя, они вынуждены были сдаваться

иод напором обстоятельств. Именно поэтому они и удерживались на

своей должности, хотя порой и заслуживали суровые порицания со

стороны Конфуция («Он не мой ученик! Бейте в барабан и выступайте

против него!»—как-то воскликнул Учитель [94, XI, 16; 212, т. I,

с. 107]).

Вокруг имени Конфуция со временем выросло огромное количест-

во легенд и апокрифических текстов, приписывающих ему различные

поступки и многочисленные сомнительные изречения. Разобраться в

тгом обилии порой весьма противоречивого материала весьма нелег-

ко,

причем многие из тех, кто писал и пишет о нем,

ведут

друг

с дру-

гом ожесточенные споры по поводу того, что из приписанного вели-

кому

мудрецу

можно считать достоверным. В этой связи стоит заме-

тить, что среди специалистов, особенно тех, кто посвятил себя изуче-

нию

Конфуция, преобладает стремление принять максимум из того,

что сохранили о жизни и деятельности мудреца древние предания.

— 766 513

лишь немногие серьезные исследователи не склонны доверять ле-

гендам и апокрифам и ограничивают количество достоверных сведе-

ний

о Конфуции аутентичными источниками, да и то не целиком.

Если

руководствоваться этими строгими критериями — а они в

рамках серьезного анализа представляются единственно возможны-

ми,

— то окажется, что к числу достоверных принадлежит прежде

всего канонический текст

«Луньюя»,

причем далеко не весь (А.Уэйли,

например,

считает полностью аутентичными и безусловно заслужи-

вающими доверия лишь главы 3-9 этого трактата, состоящего из

20 глав — см. [243, с. 21 и 25]). Не слишком большого доверия заслу-

живают в этом плане и иные доханьские тексты, сообщения которых

обычно нуждаются в специальном анализе и перепроверке. К сожале-

нию,

это относится и к «Цзо-чжуань», где наряду с вполне приемле-

мыми

сведениями о Конфуции встречаются и такие, которые вызыва-

ют настороженность и недоверие. Часто недостоверны сведения, соб-

ранные

Сыма Цянем в посвященной Конфуцию главе, где заслужи-

вающие доверия описания перемешаны с явными легендами [103,

гл. 47; 71, т. VI, с. 126-151], а также данные многих

других

древних и

тем более сравнительно поздних источников.

Впрочем, достоверных текстов и

даже

одного только трактата

«Луньюй»,

содержащего подавляющее большинство подлинных изре-

чений

и поучений Конфуция и являющего собой в этом смысле квинт-

эссенцию

истинного раннего конфуцианства, вообще-то вполне доста-

точно для того, чтобы представить себе, кто такой Конфуций и чем он

велик, почему вошел в историю Китая как персона номер один. Не

ставя своей целью в рамках данного тома подробно описать жизнь,

деятельность и тем более учение великого мыслителя (частично об

этом шла речь в

другой

моей книге [22, с. 50-81]), я

хотел

бы сделать

акцент

на том, как повлиял Конфуций на ход исторического процесса

его время, какую роль он и его учение сыграли в развитии событий и

конце

периода Чуньцю. В частности, имеется в виду становление

идеологии, описание которой дано в этой главе.

Прежде всего, несколько слов о том, каким предстает Конфуций и

нашем

главном источнике. В

«Цзо-чжуань»

ему посвящено немало

эпизодов,

подчас достаточно развернутых. И именно они

служат

ос-

новой

для многих устойчивых сомнительных преданий. Часть из них

вполне безобидны и касаются, скажем, оценки тех либо иных истори-

ческих деятелей периода Чуньцю. Чжун Ни, согласно «Цзо-чжуань»,

не

раз с одобрением отзывался о Цзы Чане, сочувственно упоминал

имена

цзиньских сановников Чжао Дуня и Шу Сяна, иногда давал

положительные либо отрицательные оценки отдельных правителей,

например,

похвалил чуского Чжао-вана. Здесь все без натяжек вписы-

вается в контекст повествования. Нет особых сомнений и

тогда,

когда

отдельные эпизоды, как, например, случай с посмертными табличками

луских правителей Си-гуна и Минь-гуна, вызывали развернутые суж-

дения

Конфуция (не

следует

смущаться тем, что эти суждения вклю-

чены в данные

«Цзо-чжуань»

за 625 г. до н.э. — ведь составители

комментария

вполне могли вставить мнение философа о событиях

столетней давности в нужное место хроники).

Это же можно сказать по поводу осуждения Конфуцием цзиньско-

го гегемона Вэнь-гуна, вызвавшего в 641 г. до н.э. вана для встречи

(вассал не имеет права вызывать сюзерена), или похвалы Конфуция в

адрес историографа, не побоявшегося в 607 г. до н.э. обвинить Чжао

Дуня в убийстве цзиньского Лин-гуна (как уже упоминалось, его ло-

гика была проста: раз не успел, уезжая от Лин-гуна, покинуть пределы

Цзинь

в момент убийства правителя, значит,

будучи

старшим минист-

ром,

отвечаешь за это убийство). Примерно так же можно отнестись и

некоторым сентенциям Конфуция по поводу соблюдения или несо-

блюдения этических норм, высказанным в связи с эпизодами, описы-

ваемыми в «Цзо-чжуань». Их не слишком много, и они вполне

умест-

ны

в тексте. Иное дело — такой текст, где ситуация весьма сомни-

тельна, а то и вовсе невероятна.

В 535 г. до н.э., по данным «Цзо-чжуань», готовившийся к смерти

Мэн

Си-цзы, влиятельный сановник Лу, заметил своим близким, что в

Лу есть Кун Цю, очень умный и способный потомок знатного сунско-

го рода. Рождение его было предсказано в одной из надписей на брон-

зовом сосуде, принадлежавшем представителю этого же рода [114,

7-й год Чжао-гуна; 212, т. V, с. 614 и 619]. А раз так, то пусть двое из

ближайших наследников Мэна станут учениками Куна и

будут

у него

учиться церемониалу. Наследники Мэна отправились к Конфуцию,

который,

приняв их, лестно отозвался о Мэн Си-цзы. Сам по себе эпи-

зод, вкратце повторенный в гл. 47 о Конфуции у Сыма

Цяня

[71, т. VI,

с. 127], вроде бы не содержит ничего необычного. Конфуций с юности

отличался знанием церемониала и вполне возможно, что к 16 годам —

а речь именно об этом времени — уже приобрел некоторую извест-

ность в этом плане. Однако смущает то обстоятельство, что юноше

было всего 16, когда к нему по воле знатного сановника пришли

учиться два аристократа. Не слишком ли рано

даже

для Конфуция?

Согласно традиции, изложенной Сыма Цянем, в ранней юности

Конфуций

был беден и занимал низкое положение, которое

чуть

по-

правилось после того, как он стал мелким чиновником на

службе

исесильного клана Цзи. Это отнюдь не означает, что ученики у Кон-

фуция

появились лишь после этого. Не исключено, что первые из них,

которых упомянуто в «Цзо-чжуань», пришли к нему рано (хотя воз-

раст учителя не может не смущать исследователя). Известно даже, что

один

из них сопровождал

Кун-цзы

в поездке в столицу Чжоу, которую

тот

будто

бы совершил в молодости с помощью луского гуна [71,

т. VI, с. 127]. На мой взгляд, это маловероятно; и денег у Чжао-гуна

лишних не было, да и знать не знал он

тогда

никакого Кун Цю. Самое

же невероятное во всем этом эпизоде то, что влиятельный престаре-

лый луский сановник якобы хорошо знал 16-летнего Кун Цю, лестно о

нем

отзывался и велел своим наследникам идти к нему учиться.

Эта ситуация неправдоподобна. Она не вписывается в контекст

(молодой бедный мелкий чиновник явно ничего значительного еще не

успел совершить, а знатоков ритуала в чжоуском Китае и особенно в

Лу всегда хватало, в том числе и весьма опытных, понаторевших в

своем деле). Но если это вымысел, то как и почему он мог появиться?

Дело в том, что Мэн Си-цзы перед смертью стал слаб, рассеян и

как-то

допустил ошибку в церемониале [114, 7-й год Чжао-гуна; 212,

т. V, с. 612 и 616]. Именно после этого промаха он через несколько

месяцев умер. Смерть его явно была связана с этой неудачей — вина

огромна! Вполне вероятно, что он

думал

только о том, как исправить

ошибку, чем, к слову, заслужил одобрение Конфуция, которым завер-

шается в

«Цзо-чжуань»

весь эпизод. Но значит ли это, что престаре-

лый Мэн в скорби вспомнил именно о Кун Цю? Вполне возможно, что

все было иначе. Когда двое из его дома стали учениками Конфуция,

они

могли вспомнить об обстоятельствах смерти сановника и связать

их со своим учителем. Могла это сделать за них традиция, имевшая

обыкновение

с легкостью создавать такого рода связи. Как бы то ни

было, но здесь мы имеем дело скорее всего с фабрикацией ситуации

задним числом.

Я не случайно остановился на этом эпизоде столь подробно. Про-

блема в том, что таких выдумок вокруг имени и деяний Конфуция

великое множество. К числу самых незначительных из их числа мож-

но

было бы отнести предвидения, приписываемые Конфуцию. В Лу в

492 г. до н.э. как-то случился пожар, сгорели два храма [114, 3-й год

Ай-гуна;

212, т. V, с. 801 и 802] (см. также [103, гл. 47; 71, т. VI,

с. 139]). Кун-цзы, бывший в царстве

Чэнь

и не знавший, какие храмы

сгорели, уверенно заявил, что это храмы

двух

гунов, Хуаня и Си. Так

оно

и было. Почему? В

«Цзо-чжуань»

нет ответа. Но ответ и без того

всем был известен.

Хуань-гун

пришел к трону через труп брата, уби-1

того с его согласия, а Си-гун — тот самый правитель, чью табличку

неправильно

положили, потеснив Минь-гуна (Конфуций в свое время

это

осудил). Иными словами, если и были в Лу правители с подмо-

ченной

репутацией, так это Хуань и Си, если чьим храмам и гореть —

то именно их храмам.

Впрочем, предсказаниям такого рода в

«Цзо-чжуань»

и «Го юе»,

как

упоминалось, несть числа. Важнее обратить внимание на расска-

зы,

содержание и смысл которых явно не вписываются во все извест-

ное

о Конфуции. Прежде всего, это все то, что связано с рассказами о

его службе.

Из

диалогов и афоризмов

«Луньюя»

хорошо известно, что Конфу-

ций

долго и горячо стремился получить заметный пост и на

службе

доказать правильность своего учения, но все его старания были тщет-

ными.

Учеников его на

службу

приглашали, а его самого не брали.

для того у современных ему правителей были веские основания:

Конфуций

был бескомпромиссным в своих убеждениях, а эти

убежде-

ния

в его время, как легко заметить, не вполне вписывались в

суровую

реальность периода Чуньцю. Принимая все это во внимание, не

следу-

ет доверчиво относиться к преданиям о

службе

философа, явно поя-

вившимся

опять-таки задним числом. О чем же идет речь?

Как

уже говорилось, в

502-501

гг. до н.э. делами Лу ведал Ян Ху,

выступивший против глав

трех

влиятельных кланов. Однако затеян-

ный

им дворцовый переворот не удался, и Ян вынужден был бежать.

В Лу наступила пора нестабильности. Дин-гун по-прежнему не имел

реальной власти, а три влиятельных клана еще не сумели оправиться

от потрясений. Потрясения, о которых идет речь, отюдь не ограни-

чивались планами и заговором Ян Ху. Заговор и восстание Яна лишь

высветили разброд внутри каждого из некогда могущественных кла-

нов,

причем этот разброд был усилен распрями из-за наследования

власти после смерти предводителей этих кланов. Конфуций,

судя

по

всему, участия в этих событиях не принимал и ограничился тем, что

осудил цзиньский дом Чжао за поддержку Яна [114, 9-й год Дин-гуна;

212, т. V, с. 771 и 773]. Однако в сообщении

«Цзо-чжуань»

за сле-

дующий, 500 г. до н.э., где рассказывается о замирении Ци и Лу после

нескольких лет войн и острого политического соперничества, Конфу-

ций

уже фигурирует как должностное лицо, советник Дин-гуна.

Из

текста явствует, что именно вмешательство Конфуция помогло

лускому

гуну

заключить достойное Лу соглашение с Ци. При этом

именно

Кун Цю; как на то специально обращено внимание, настоял на

том, чтобы достигнутое соглашение не сопровождалось никакими

праздничными

торжествами, которые

хотел

было устроить циский

Цзин-гун.

Как ни странно, такой текст оказался базовой основой, во-

круг которой, как снежный ком, разрослась легенда о том, как Конфу-

ций

сумел посрамить престарелого Цзин-гуна, заставив его безропот-

но

снести наказание его танцоров, танец которых Конфуций не одоб-

рил (танцорам, по данным Сыма

Цяня,

по приказу Конфуция отрубили

руки и ноги [71, т. VI, с. 132]).

Нет

смысла всерьез доказывать, что такая легенда не имеет ничего

общего с реальным обликом и, главное, учением Конфуция, в котором

был весь смысл его жизни. Это было с успехом сделано китайскими

исследователями и издателями, о чем упоминает в примечании к эпи-

зоду

Д.Легг

[212, т. V, с. 777]. Однако, несмотря ни на что, легенда

живет и

даже

радует

современного отечественного читателя — слиш-

ком

уж красива фабула [53а, с. 240-243; 58, с. 93-97]. Досадно, что,

излагая ее в версии Сыма

Цяня,

Р.Вяткин — серьезный переводчик и

исследователь — не сделал соответствующих примечаний, ограни-

чившись апологетической ссылкой на сборник преданий о Конфуции

[71,

т. VI, с. 132 и 326].

Но

если отбросить

легенду,

остается сам факт: Конфуций к 50 го-

дам наконец-то на службе, к которой он всю жизнь так стремился.

Правда, остается вопрос: действительно ли все было так? Не было ли

появление

Конфуция как ученого знатока церемониала и вообще нор-

мативов на встрече правителей лишь знаком уважения к нему, чем-то

вроде разового почетного приглашения почтенного

дафу

(этот ранг

Кун

Цю в го время явно уже имел)? И не связано ли все это было с

тем, что в Лу на

рубеже

VI-V вв. до н.э. на какой-то момент образо-

вался вакуум власти, в силу чего Дин-гун мог проявить некоторую

самостоятельность, т.е. сам вести переговоры и опираться на советы

умного человека? Эти вопросы не случайны.

Ведь

несмотря на обилие

легенд о

службе

Конфуция (он

будто

бы за год сделал образцовым

правление в маленьком городке, после чего был назначен на важную

должность сановника в Лу, см. [103, гл. 47; 71, т. VI, с. 131]), именно

службы, возможности испытать на

деле

свою доктрину

мудрецу

и не

хватало. Косвенно об этом свидетельствуют его колебания в связи с

приглашением со стороны Гуншаня Бу-ню.

Согласно

«Цзо-чжуань»

[114, 5, 8 и 12-й годы Дин-гуна; 212, т. V,

с. 758 и 760, 767 и 770, 780 и 781], Гуншань Бу-ню был одним из важ-

ных чиновников, кто после Ян Ху вершил судьбами

трех

луских кла-

нов

(все три столицы этих кланов оказались под властью мятежных

чиновников,

из которых Гуншань находился в Би, — см, комментарий

Д.Легга

[212, т. V, с. 781]). Би был важнейшим из центров Лу, ибо там

находилась резиденция фактически правившего царством на протяже-

нии

многих десятилетий клана Цзи.

Туда

и пригласил Конфуция Гун-

шань

Бу-ню.

«Луньюе»

[94,

XVII,

5; 212, т. I, с.

183-184]

этот пассаж выглядит

так: «Гуншань Фу-жао, захватив Би и подняв мятеж, обратился к Учи-

телю с предложением навестить его, и тот был склонен принять пред-

ложение. Цзы Лу был недоволен и заметил, что не

следует

ехать.

чего

бы

ехать

навещать Гуншаня? На это Конфуций сказал: „Разве

не

является основанием то, что он пригласил меня? Если кто-либо

хочет

взять меня на

службу,

то я полагаю, что смогу создать [новое]

Чжоу на востоке". Разночтений среди переводчиков практически нет

(ср.

переводы [212, т. I, с.

183-184;

243, с. 210; 245, с. ПО; 211, с. 143-

144; 59, с. 426]).

Может смутить разве что расхождение в полном имени (Фу-жао

вместо Бу-ню). Но разные имена одних и тех же персонажей в древне-

китайских

текстах встречаются сплошь и рядом, а реалии и детали

(захват города Би и мятеж) не оставляют сомнений в том, что пригла-

шал Конфуция на

службу

именно узурпатор и мятежник Бу-ню.

слову, это подтверждает и Сыма

Цянь,

повторяющий с вариантами

как

приглашение Бу-ню, так и реакцию на него Конфуция и его уче-

ника

Цзы Лу [103, гл. 47; 71, т. VI, с. 131]. Самое же важное во всем

эпизоде то, что Конфуций на какой-то момент заколебался, был готов

поехать — так сильна была в нем жажда найти применение своим

силам.

К Гуншаню Конфуций в конечном счете не поехал. Но вся

ситуация, — несмотря на старания биографов Конфуция, начиная с

Сыма

Цяня,

— убедительно свидетельствует против предположения,

что Конфуций в 500 г. до н.э.

имел должность или хотя бы всерьез

мог рассчитывать на нее в Лу (напомню, что именно на этом, с легкой

руки Сыма

Цяня,

настаивают многие).

Есть еще один эпизод в «Цзо-чжуань», связанный с именем Кон-

фуция

и повествующий о его причастности к правящим верхам. Но и

этот эпизод вызывает определенные сомнения. Речь все о том же дра-

матическом моменте в Лу, обусловленном мятежами и временным

вакуумом власти. Как

следует

из лаконичного текста, служивший у

лишенного

власти Цзи ученик Конфуция, уже упомянутый Цзы Лу (он

же Чжун Ю), предложил разрушить стены столиц

трех

кланов, где

укрепились мятежники [114, 12-й год Дин-гуна; 212, т. V, с. 780 и

781]. Предложение было принято, и стены столицы клана Шу (Хоу)

были разрушены, после чего глава клана Цзи двинулся в Би. Однако

люди из Би во главе с Бу-ню, выступившие против Цзи, прибыли в

столицу Дин-гуна. Правителю, главам

трех

кланов, а с ними Цзы Лу и

Конфуцию

пришлось укрыться в цитадели. И только после контрата-

ки,

начать которую приказал

будто

бы Конфуций, мятежные толпы

были рассеяны, а укрепления в Би снесены.

История

со снесением луских крепостей понятна именно в свете

мятежа, нестабильности и кризиса,

даже

некоего вакуума власти в Лу

Приглашение от Гуншаня пришло около этого времени, а не в 502 г. до н.э., как

•то вытекает из изложения Сыма

Цяня,

ибо Ян Ху бежал из Лу только в 501 г. до н.э.,

гак что самостоятельно действовать от имени клана Цзи Гуншань мог лишь после

П'ОГО.

519

на

рубеже

VI-V вв. до н.э. Но причем здесь Конфуций? Он явно попал

цитадель только потому, что его

туда

затащил его ученик Цзы Лу,

проявлявший

большую заботу о своем Учителе. Цзы Лу был на

служ-

бе в клане Цзи, традиционно отвечавшем за все в Лу. Все главы кла-

нов,

включая Цзи, были в цитадели. Был там и по-прежнему мало что

значивший

в политическом смысле Дин-гун. Так почему же приказ

контратаке должен был отдавать Конфуций — тот самый

сугубо

гражданского склада мудрец, который демонстративно заявлял, что в

военном

деле

ничего не понимает [114, 11-й год

Ай-гуна;

212, т. V,

с. 824 и

826]?

Здесь не может быть места для сомнений: эпизод, о котором идет

речь, явно отредактирован задним числом, дабы выставить именно

великого мудреца спасителем Лу от мятежников. В этом нет ничего

удивительного. Многое в комментариях

«Цзо-чжуань»

и «Го юя»,

которые являются основным источником для анализа периода Чунь-

цю,

создано примерно таким же образом. Достаточно напомнить чи-

тателю о многочисленных исполнившихся предсказаниях, изобилую-

щих в этих текстах.

Следует

лишь удивляться

тому,

что такого рода

интерполяций,

т.е. прямого вмешательства в текст, редактирования

его с целью подчеркнуть что-либо важное и

даже

фабрикации никогда

не

существовавших фактов, в этих комментариях так мало. Видимо,

здесь сыграла определенную роль профессиональная этика историо-

графов,

требовавшая от них максимального соблюдения точности и

допускавшая вмешательство, включая фабрикацию фактов, лишь в

крайних

случаях,

особенно в дидактических целях.

Учитывая эту особенность мастеров составления древнекитайских

текстов, примем во внимание все то, что они написали о Конфуции

как

о человеке, жившем в конце периода Чуньцю и волею

судеб

время

от времени оказывавшемся в сложных ситуациях. В

«Цзо-чжуань»

мало упоминается о путешествиях Кун-цзы по различным царствам,

но

о них есть немало данных в биографии (у Сыма

Цяня)

и в трактате

«Луньюй».

Много нового к уже сказанному они не добавляют, разве что

лишний

раз подчеркивают стремление мудреца найти правителя, кото-

рый

дал бы ему возможность реализовать его доктрину на практике.

Увы! Ни один из правителей царств, обычно с почетом встречавших

мудреца, так и не предоставил ему такой возможности. Зато Конфу-

ций

повидал свет, что сыграло немаловажную роль в придании его

учению совершенной формы. Чему же учил Конфуций и как вписыва-

лось его учение в ту генеральную социомироустроительную кон-

цепцию,

которая была создана безымянными авторами второго слоя

«Шуцзина»?

Конфуций:

генеральные

основы доктрины

Учение Конфуция, как упоминалось, изложено в сборнике его из-

речений и диалогов

«Луньюй».

задачу

данной главы

входит

обра-

тить внимание лишь на самую основную, стержневую, структурообра-

зующую

часть доктрины великого мыслителя. Уже упоминалось, что

именно

Конфуций подхватил эстафету из рук безымянных авторов

второго слоя «Шуцзина». Эта эстафета имела отношение к концепции

социомироустроительных основ. Суть ее сводилась к

тому,

чтобы

выяснить

и показать всем, что такое общество и государство, какими

они

должны быть и как при этом должны выглядеть, а также на что

призваны

опираться те, кто хорошо это понимает и стремится достичь

оптимальных результатов в неимоверно трудном

деле

реализации

сформулированных уже древними мудрецами (точнее, вложенных в

их

уста

и продемонстрированных их деяниями) идеалов.

Почему эта исключительно сложная задача выпала на долю

Конфуция?

Почему Конфуций оказался тем, кто сумел не столько

решить ее, сколько указать верный путь к решению? Что способство-

вало этому?

Пытаясь

ответить на все эти вопросы, нельзя обойти молчанием

саму объективную ситуацию, в какой находился чжоуский Китай пе-

риода Чуньцю. Главы настоящего тома, особенно последняя из них,

десятая, в целом достаточно полно (насколько в состоянии судить

автор) ее обрисовывают. В самом общем виде смысл ее сводится к

тому,

что чжоуский Китай в середине 1 тыс. до н.э. оказался перед

своего рода историческим вызовом, на который он обязан был дать

ответ. От того, каким

будет

этот ответ, зависела вся последующая

судьба

великой древней цивилизации.

В аналогичной ситуации в ту далекую эпоху стояли многие страны,

далеко не все из них нашли оптимальный ответ на вызов эпохи.

Ушли в прошлое такие могучие и известные своей высокой культурой

страны, как Вавилония, Ассирия, доэллинистический Египет, не гово-

ря

уже о многих странах меньшего размера, имевших более скромные

заслуги перед мировой культурой,

будь

то государства

хеттов

или

эламитов,

а также весьма своеобразные общности типа финикийцев

или

скифов. Словом, ушли в небытие многие, остались немногие. И

)то обстоятельство заставляет еще раз обратить пристальное внима-

ние

на то, чем живы народы и культуры, что лежит в основе жизне-

способности великих цивилизаций, одной из которых по праву счита-

ется дальневосточная китайско-конфуцианская.