Уэллек Р., Уоррен О. Теория литературы

Подождите немного. Документ загружается.

ются в принципиальной изоляции от современности, понимают

сЯ

как совершенно особый, замкнутый мир.

Если же ограничиться собственно литературными исследова-

ниями, нужно заметить, что метод исторической реставрации

способствовал усилению попыток разгадать замысел автора, ко-

торый, как предполагают сторонники этого метода, может быть

понят путем изучения истории литературной критики и литера-

турных вкусов. Обычно исходят из того, что, восстановив харак-

тер авторского замысла и выяснив, в какой мере писатель су-

мел его воплотить, мы можем считать себя свободными от не-

обходимости выносить критическую оценку произведению. Автор

откликался на потребности своего времени, и подвергать его

творение критическому разбору с какой-то другой точки зрения

не следует, да это и невозможно. Получается, что состоятелен

лишь один критерий — успех писателя у своих современников.

Нам предлагают не одно-два, а сотни совершенно самостоятель-

ных, различных и взаимоисключающих пониманий сущности ли-

тературы, и каждое из них по-своему «справедливо». Представ-

ление о некоем непреходящем назначении поэзии расщепляется

на множество более частных представлений, и целостность исче-

зает бесследно; неизбежный итог — анархия ценностей, точнее,

отказ от шкалы ценностей. История литературы распадается на

ряд изолированных и поэтому в конечном счете необъяснимых

фрагментов. В своей не столь радикальной формулировке опи-

сываемая теория утверждает, что в истории литературы мы

сталкиваемся с полярно противоположными пониманиями за-

дач поэзии — настолько различными, что между ними бессмыс-

ленно искать какую-нибудь связь: классицизм полярно проти-

востоит романтизму, Поп — Вордсворту, поэзия открыто заяв-

ленной мысли — поэзии, стремящейся косвенно подвести чита-

теля к определенному заключению, и т. п.

Думается, сама идея, согласно которой первой заботой исто-

рии литературы является реконструкция авторского «замыс-

ла»,

в корне ошибочна. Смысл литературного произведения

авторским замыслом не исчерпывается и даже не равнозначен

этому замыслу. Представляя собой определенную ценностную

систему, произведение ведет свою независимую жизнь. Полное

значение произведения искусства не может быть выявлено, если

ограничиваться тем, какое значение вкладывал в него автор или

современники автора. Скорее это полное значение выявится как

итог процесса наращивания значений, то есть путем обобщения

тех смыслов, которые открывали в произведении критика и чи-

татели последующих эпох. Неоправданно, да и невозможно бы-

ло бы соглашаться с приверженцами исторической реконструк-

ции, что весь этот процесс не имеет отношения к сущности про-

изведения и что судить о произведении надо, вернувшись к са-

мому началу. Человек XX века, судящий о явлениях прошлого,

просто не в состоянии выключиться при этом из нашего време-

ни,

не в состоянии предать забвению те ассоциации, которые

вызываются при чтении произведения культурным контекстом

современной эпохи, современными оценками, опытом, накоплен-

ным со времени появления рассматриваемых произведений, и

его смыслом. Мы не можем до конца уподобиться первым чита-

телям Гомера или Чосера, зрителям на праздниках дионисии или

лондонского театра «Глобус». Реконструкция с помощью вооб-

ражения всегда будет решительно отличаться от непосредствен-

ного участия, от непосредственного исповедования взглядов

давно ушедшей эпохи. В отличие от древних зрителей «Вакха-

нок» Еврипида мы неспособны по-настоящему уверовать в Дио-

ниса и в то же время над ним смеяться, и вряд ли среди нас

найдутся такие, кто воспринимал бы Дантовы круги Ада и

Чистилище в буквальном смысле. Если бы мы и в самом деле

могли полностью восстановить восприятие «Гамлета» современ-

ной Шекспиру публикой, мы лишь обеднили бы значение траге-

дии. Мы лишили бы ее тех оттенков смысла, которые с полным

основанием обнаружили в трагедии зрители позднейших эпох.

Мы исключили бы саму возможность новых интерпретаций. Не

следует понимать сказанное как оправдание произвольных и

субъективных толкований; необходимость отделять «истинные»

прочтения от ложных по самой своей задаче остается неизменно

острой, и этот вопрос требует особого решения в каждом кон-

кретном случае. Литературовед, занимающийся явлениями прош-

лого,

не удовлетворится лишь современными суждениями о

произведениях; это функция литературного критика, который

подвергает произведение прошлого переоценке исходя из по-

требностей сегодняшнего художественного движения и руковод-

ствуясь сегодняшними исканиями. Историку литературы было бы

небесполезно даже подойти к произведению прошлого с какой-

то иной, третьей точки зрения, которая лежала бы вне рамок

как авторской эпохи, так и современности, или же восстановить

всю историю восприятия и критических оценок произведения,

поскольку этим путем можно приблизиться к постижению всего

его смысла.

На практике, однако, едва ли возможны столь строгие раз-

граничения между подходом историческим и современным.

Нужно избегать опасностей как полного замыкания в границах

эпохи, так и полного игнорирования этих границ. Художествен-

ные ценности имеют историческую природу и раскрываются в

хронологически развертывающемся процессе разгадывания, по-

могая нам в свою очередь понять и ход этого процесса. Сторон-

никам «релятивного» литературоведения с его методом реконст-

рукции не следует противопоставлять доктринерскую абсолюти-

зацию ценностей искусства, основывающуюся на признании их

«вечными и всеобщими» и на идее «неизменности человеческой

природы». Более истинным представляется тот подход, кото-

рый мы считаем уместным определить как «учет перспективы».

Мы должны соотносить произведение с системой ценностей эпо-

хи,

в которую оно создано, и вместе с тем — всех последующих

эпох. Произведение искусства выступает и как «вечное» (то есть

сохраняет определенную значимость для всех времен), и как

«историческое» (то есть его смысл раскрывается в историческом

процессе восприятия, который может быть восстановлен). «Ре-

лятивный» подход превращает историю литературы в ряд изо-

лированных один от другого фрагментов, тем самым исключая

преемственность, а «абсолютизаторский», как правило, выража-

ет лишь сущность сегодняшней — преходящей — ситуации или

же основывается на какой-то абстрактной и внелитературной

концепции, не согласующейся с историческим многообразием

литературы (так обстоит дело с эстетическими критериями но-

вых гуманистов*, марксистов, неотомистов*). «Учет перспек-

тивы» означает, что мы признаем существование единой поэзии,

единой литературы, допускающей сопоставление опыта разных

периодов, развивающейся, изменяющейся, полной разнообраз-

ных возможностей. Литература — это не ряд замкнутых в са-

мих себе произведений, не имеющих между собой ничего обще-

го,

и не ряд замкнутых единств произведений, выделяемых по

принципу временных циклов (романтическая литература, клас-

сицистская литература, эпоха Попа, эпоха Вордсворта). Она,

конечно, не является и той грезившейся классическим писате-

лям «отдельной вселенной», где все подчинено законам единооб-

разия и неизменяемости. И релятивный, и абсолютизаторский

методы в равной мере неприемлемы, однако в наши дни особую

опасность (во всяком случае, в Англии и США) представляет

релятивный метод, ведущий к анархии ценностей и к тому, что

критика предает забвению свои задачи.

На деле каждая работа по истории литературы требует

определенных принципов отбора и известных усилий, направ-

ленных на характеристику произведения и его оценку. Историки

литературы, отказывающиеся признать значение критики,

вместе с тем неосознанно для себя и сами выступают как крити-

ки,

обычно — как критики-подражатели, попросту руководству-

ющиеся традиционными критериями и суждениями о тех или

иных писателях. Сегодня такой критик — это, как правило, за-

поздалый романтик, невосприимчивый ко всякому нероманти-

ческому искусству, и в особенности к современной литературе.

Здесь не лишне привести очень точное замечание Р. Г. Кол-

лингвуда: человек, «заявляющий, что ему известно, почему

Шекспир — поэт, молчаливо дает понять, что ему известно, яв-

ляется ли поэтом Гертруда Стайн, а если нет — известно, поче-

му она не поэт».

Самым печальным последствием этого «научного» подхода

явилось пренебрежение к современной литературе как материа-

лу Для серьезного исследования. Литературоведы академи-

ческого склада вкладывали в понятие «современная литерату-

ра» столь широкий смысл, что последним по времени писателем,

заслуживающим серьезного внимания, оказывался едва ли не

Мильтон. Правда, в последнее время добрую и прочную репута-

цию в качестве материала истории литературы приобрел XVIII

век, и обращаться к нему даже стало модно — это своего рода

бегство в более утонченный, устойчивый, иерархически упорядо-

ченный по сравнению с нашим мир. Стали привлекать внимание

ученых и романтизм, а также литература более поздних десяти-

летий XIX века; наконец, самые смелые из ученых академи-

ческой ориентации даже заявляют о необходимости научного

изучения современной литературы и сами сю занимаются.

Единственный существенный аргумент против подобного

изучения творчества ныне здравствующих писателей заключает-

ся в том, что мы лишены возможности судить о нем во всей его

целостности, и их последующие книги, которые помогли бы яс-

нее представить сущность более ранних произведений, нам

неизвестны. Однако этот недостаток, с которым мы сталкиваем-

ся,

лишь обращаясь к творчеству писателей, еще не сказавших

последнего слова, с лихвой искупается преимуществами, кото-

рые критику дает непосредственное знание описываемых в сов-

ременной литературе эпохи и обстоятельств, а также возмож-

ность личного — или хотя бы эпистолярного — общения с писа- ;

телем. Если мы находим заслуживающими внимания многих

старых авторов второго, а то и десятого ряда, в не меньшей

мере заслуживает его первоклассный и даже обычный писатель

современности. Академическое литературоведение игнорирует

современную литературу, как правило, из-за неумения воспри-

нять се или же из робости перед нею. Оно дожидается «приго- \

вора эпохи», не приняв во внимание, что это будет всего только

приговор других критиков и читателей, в том числе и других

профессоров. Вся идея предполагаемого безразличия истории

литературы к выводам литературной теории и наблюдениям

критики в корне ложна по очень простой причине: любое произ- j

ведение искусства существует сейчас, оно открыто для осмысле- j

ния современниками, написано ли оно вчера или тысячу лет

назад, и неизменно представляет собой вариант решения неко-

торых художественных проблем. Его нельзя анализировать, ха-

рактеризовать и оценивать, если все время не прибегать к прин-

ципам критического разбора. «Историк литературы должен

быть критиком хотя бы для того, чтобы остаться историком».

Й наоборот, история литературы чрезвычайно важна для ли-

тературной критики, если последняя не желает ограничиваться

чисто субъективными суждениями по принципу «нравится — не

нравится». Критик, которого не тревожит его полное незнание

всех исторически складывавшихся в литературе отношений, бу-

дет то и дело грубо ошибаться в своих приговорах. Ему не дано

будет определить, какое произведение является новаторским и

Какое — подражательным; не зная исторических условий, в ко-

торых создавалось произведение, он неизбежно впадет в за-

блуждение, толкуя о его природе. Слабое знание или полное

незнание истории толкает критика на путь поверхностных дога-

док или заставляет его заняться описаниями собственных «путе-

шествий по миру шедевров»; он будет стремиться избегать лите-

ратуры сравнительно далекого прошлого, объявив, что это об-

ласть «ученого-антиквара» и «филолога».

Показательный пример — средневековая литература, в осо-

бенности английская; за исключением, быть может, творчества

одного Чосера,она почти не подвергалась осмыслению в эстети-

ческом плане и критическому разбору. А ведь, отправляясь от

современного восприятия, можно по-новому оценить многие яв-

ления англосаксонской поэзии или богатой талантами средневе-

ковой лирики; и, наоборот, исторический подход и системати-

ческая разработка проблем генезиса пролили бы новый свет на

современную литературу. Часто наблюдаемая нами взаимная

изоляция литературной критики и истории литературы нанесла

ущерб как той, так и другой.

5. ОБЩЕЕ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ.

СРАВНИТЕЛЬНОЕ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ.

ИСТОРИЯ НАЦИОНАЛЬНЫХ ЛИТЕРАТУР

•

Подразделяя литературоведение на отдельные области, мы

выделили литературную теорию, историю литературы и крити-

ку. Попытаемся теперь подразделить литературоведение по дру-

гому принципу и предложить обоснованное определение таких

его областей, как литературоведение общее и сравнительное и

история национальных литератур. Термин «сравнительное лите-

ратуроведение» слишком громоздок, это, несомненно, в какой-то

мере объясняет не слишком большой, сверх ожидания, интерес

академической науки к работам сравнительного характера.

В английский язык термин «сравнительный» ввел Мэтью Ар-

нольд, передав им в своем переводе (1848) термин Ампера*

«histoire comparative*. Французы же предпочитали другой тер-

мин, который еще до Ампера предложил Вийман,— «Iitteratu-

ге сотрагёе» (1829), по аналогии с «anatomie сотрагёе» (1800)

Кювье. Немцы пользуются понятием «vergleichende Literatur-

geschichte». Впрочем, ни одно из прилагательных в этих сочета-

ниях нельзя признать вполне удачным; ведь сравнение — метод,

используемый всеми науками в любом критическом анализе,

так что производными от «сравнения» прилагательными невоз-

можно сколько-нибудь точно обозначить специфические черты

анализа литературоведческого. Труды по истории литературы

Редко ставят основной своей задачей формальное сопоставление

Разных национальных литератур, или художественных движе-

нии, или отдельных писателей, или книг: впрочем, работы, подоб-

нее «Менуэту» Ф. Ч. Грина, где сопоставляются характерные

3 Зак. 'от», ЬЗ

черты английской и французской литератур XVIII пека, небес-

полезны, поскольку они выявляют не только общность и родст-

венность литературного развития разных народов, но и разли-

чия в нем.

В практическом своем употреблении термин «сравнительное

литературоведение» * означал и означает разработку весьма

далеких друг от друга областей и групп вопросов. Он может,

во-первых, означать исследование устной литературы, особенно

фольклорных мотивов и их миграции, их вхождения в «высо-

кую», «художественную» литературу. Проблемы фольклора

лишь отчасти являются эстетическими проблемами, поскольку

фольклор — эта важная область науки — лишь до известной сте-

пени занимается явлениями художественной жизни; фольклор

изучает всю созданную тем или иным «народом» цивилизацию —

костюмы, обычаи, поверья, орудия труда, а также искусство.

Следует, однако, подчеркнуть, что изучение устной литера-

туры— это неотъемлемая часть изучения всей литературы,

поскольку фольклористика очень тесно связана с разработкой во-

просов письменной литературы, и между литературой письмен-

ной и устной наблюдается постоянное взаимодействие. Не согла-

шаясь с крайней точкой зрения таких фольклористов, как

Ганс Науман *, который почти всю созданную в близкие к нам

эпохи устную литературу называет gesunkenes Kulturgat (по-

таенное культурное наследие), мы должны признать, что на уст-

ную литературу оказывает глубокое воздействие создаваемая

высшими слоями общества письменная литература. С другой сто-

роны, справедливо предположить, что многие ведущие литера-

турные жанры и мотивы имеют фольклорное происхождение;

нет недостатка и в свидетельствах растущей общественной роли

фольклорного творчества. И все-таки неопровержимым остается

тот факт, что фольклор многое вобрал в себя и от рыцарского

романа, и от лирики трубадуров. Как бы ни были разочарованы

романтики, убежденные в огромных творческих возможностях

народного искусства и в том, что оно восходит к глубокой древ-

ности, нам хорошо известно, что многие народные баллады,

сказки и предания были сложены в не столь давние времена

и ведут свое происхождение от литературы высших обществен-

ных слоев. Изучение устной литературы остается важной зада-

чей каждого ученого, стремящегося понять процесс литератур-

ного развития, происхождение и утверждение современных жан-

ров и приемов. К сожалению, дело пока что сводится прежде

всего к изучению мотивов и их миграции из страны в страну;

иными словами, внимание сосредоточено на том материале, ко-

торый для исследователя современных литератур является всего

лишь необработанным сырьем. Правда, в последние годы фоль-|

клористы все чаще обращаются к изучению художественных

приемов, форм, особенностей образного мышления, к морфоло-'

гии формы, к функциям повествователя или рассказчика, высту-

паЮ

щего со своей сказочной историей перед слушателями; так

создаются предпосылки для того, чтобы труд фольклористов

мог быть органично включен в область широко понимаемого

литературоведения. Хотя перед учеными, изучающими устную

литературу, стоят специфические проблемы — им необходимо

исследовать социальную среду, проследить, как передаются мо-

тивы,— основные интересующие их проблемы, несомненно, сов-

падают с теми, которыми занимаются исследователи письмен-

ной литературы, да и непрерывность взаимодействия устной и

письменной литературы никогда не нарушалась. Исследователи

современных западноевропейских литератур пренебрегали

фольклором, обедняя самих себя; но историки литератур сла-

вянских и скандинавских стран, где фольклор остается — или

до недавнего времени оставался — живым, довольно тесно свя-

заны с проблемами фольклористики. Впрочем, термин «срав-

нительное литературоведение» все же не должен, по всей веро-

ятности, обозначать изучение устной литературы.

В другом своем смысле этот термин означает изучение свя-

зей между двумя — или более — литературами. Такое значение

придают термину труды сильной французской школы компара-

тивистов, возглавлявшейся покойным Фернаном Бальденспер-

же * и сплотившейся вокруг журнала «Ревю де литератюр ком-

парэ». Эта школа особенно активно — порой не без прямолиней-

ности, а порой и с достойной всяческих похвал виртуозностью —

разрабатывала такие вопросы, как формирование писатель-

ских репутаций и известности за рубежом, литературные

влияния, слава (Гёте и французская или английская литерату-

ра, Оссиан, или Карлейль, или Шиллер во Франции). Она пред-

ложила методологию, которая требовала не ограничиваться со-

биранием фактов о переводах, откликах, влияниях, но тщатель-

но анализировать само представление о том или ином писателе

в тот или иной период, выявлять его «образ», сложившийся

в данной стране, оперируя самым разнообразным материалом:

изучая характер литературных журналов эпохи, деятельность

переводчиков, особенности салонов, свидетельства путешествен-

ников, а также и «почву усвоения» — то есть специфическую

атмосферу и литературную ситуацию, в которую попадал при-

влекший внимание иностранный автор. Таким путем удалось

собрать немало свидетельств тесной близости литератур, в осо-

бенности западноевропейских, и существенно обогатить пред-

ставление о «чужеземной жизни» литератур прочих.

Но и такое понимание сущности «сравнительного литерату-

роведения» таит в себе определенные противоречия. Оказывает-

ся,

накопление работ подобного рода не приводит к созданию

Какой-то законченной системы анализа. Приходится признать,

то методология остается одной и той же, изучаем ли мы «судь-

бу Шекспира во Франции» или «отношение к Шекспиру в Анг-

лии XVIII века», влияние По на Бодле.ра или влияние Драйдена

з*

на Попа. Если сопоставление литератур производится без учета

их развития в целостности, дело сводится к проблемам внеш-

него ряда— к изучению источников и влияний, характера репута-

ций и причин славы. Мы не можем таким путем анализировать

И оценивать отдельные произведения, ни даже рассматривать

в ее сложности и цельности проблему их генезиса; вместо этого

мы будем заняты лишь отзвуками — будем изучать, кто и как

переводил такой-то шедевр, какие он вызывал подражания (не-

редко создаваемые второстепенными писателями), или же

восстанавливать предысторию прославленного произведения, то

есть стадии миграции выраженной в нем темы и элементов его

формы, а также их последующее освоение. Если счесть этот

круг вопросов основным предметом «сравнительного литерату-

роведения», мы останемся в пределах внешнего бытия литерату-

ры;

наблюдающийся в последние десятилетия упадок этого на-

правления компаративистики отражает общую неудовлетворен-

ность положением, когда главное внимание уделяется просто

«фактам», источникам и воздействиям.

Такой критике нельзя не подвергнуть еще одно толкование

понятия «сравнительное литературоведение»; это толкование ис-

ходит из необходимости изучать литературу во всем ее богатст-

ве — «мировую литературу», «всеобщую», «вселенскую» литера-

туру. Уравнивая понятия «мировая» и «всеобщая» литерату-

ра *, необходимо понимать, что это не совсем справедливо. Тер-

мин «мировая литература», калька гётевского Weltiiteratur,

пожалуй, чрезмерно широк, ибо его использование предполага-

ет необходимость изучения литературы на всех пяти континен-

тах— от Новой Зеландии до Исландии. Между тем Гёте имел

в виду нечто иное. Говоря о «мировой литературе», он подразу-

мевал эпоху, когда все литературы сольются в одну *. Речь

шла о том идеальном великом синтезе, который образуют лите-

ратуры всех народов, причем каждый народ внесет в общую

сокровищницу свою долю. Сам Гёте понимал, что это лишь меч-

та, ибо ни один из народов не желает отказываться от своего

индивидуального достояния. В наши дни осуществление гётев-

ской мечты отодвинулось, пожалуй, еще дальше в будущее, да

к тому же мы едва ли всерьез хотим, чтобы многообразие наци-

ональных литератур было стерто предполагаемой амальгамой.'.

Понятием «мировая литература» часто пользуются и в третьем"

смысле. Им обозначают сокровищницу накопленного опыта, ко-

торым мы обязаны классикам, чья слава всемирна и непоколе-

бима,— Гомеру, Данте, Сервантесу, Шекспиру, Гёте. «Мировая

литература» — синоним «библиотеки шедевров», самое лучшее

из всей литературы; такое понимание может быть оправдано

с точки зрения педагогической или литературно-критической, но

оно не удовлетворит ученого, который не может взирать лишь

на высочайшие пики, коль скоро его задача —• научить весь гор-,

ный хребет, или же, говоря уже не метафорически, он не может

§8

отбросить весь процесс исторически подготавливаемых в лите-

ратуре изменений.

Отдав предпочтение термину «всеобщая литература», мы

столкнемся с трудностями другого рода. Первоначально под

ним имелось в виду изучение поэтики, теории литературы и ее

основных принципов, но в последние десятилетия Пауль Ван

Хигем стремится вложить в это понятие специфическое содержа-

ние,

противопоставив его понятию «сравнительная литература».

По его мысли, «всеобщая литература» имеет своим предме-

том те литературные движения и устремления, которые приоб-

ретают международный характер, в то время как «сравнитель-

ная» занимается взаимоотношениями двух или более литератур.

Но в таком случае каким образом определить, «всеобщая» или

«сравнительная» литература должна изучать, например, увлече-

ние Оссианом? Невозможно убедительно разграничить вопрос

о влиянии Вальтера Скотта на европейские литературы и про-

блему международной популярности исторического романа в

эту же эпоху. «Сравнительная» и «общая» неизбежно оказыва-

ются чем-то единым. Быть может, лучше говорить просто о ли-

тературоведении, в поле зрения которого вся литература?

Но с какими бы трудностями мы ни сталкивались, стремясь

предложить концепцию всеобщей истории литературы, важно

видеть литературу в ее целостности и прослеживать процессы

ее становления и развития, не обращая внимания на языковые

барьеры. Важнейший аргумент в пользу методологии «сравни-

тельного», или «общего», или просто взгляда на литературу как

целостное явление — очевидная несостоятельность подхода к на-

циональным литературам как к замкнутым образованиям. Запад-

ные литературы, вне всякого сомнения, выступают как целостное

единство. Нельзя отрицать непрерывность развития от греков и

римлян к средневековым литературам Западной Европы и далее

к основным современным литературам; а если мы сумеем избе-

жать недооценки восточных влияний, и прежде всего Библии, мы

увидим, что это тесное единство обнимает литературы всей Ев-

ропы, России, США, Латинской Америки. Это единство ощущали

и в сущности воплотили еще в начале XIX века (хотя их сред-

ства были ограниченными) основоположники истории литера-

туры— братья Шлегели *', Боутервек, Сисмонди *, Хеллэм *. Од-

нако впоследствии усиление националистических настроений,

с одной стороны, и возраставшая специализация — с другой, спо-

собствовали все более узкому и провинциальному подходу к

проблеме, выразившемуся в культе изучения истории националь-

ных литератур. Идея всеобщей истории литературы возродилась

во второй половине XIX века под воздействием эволюционизма.

Первыми приверженцами «сравнительного» метода в литерату-

роведении были фольклористы и этнографы, которые, в значи-

тельной мере под влиянием Герберта Спенсера*, изучали проис-

хождение литературы, прослеживали, как в формах устной лите-

ратуры выявлялось многообразие художественных возможностей,

закреплявшихся в ранних образцах эпоса, лирики и драмы. Од-

нако эволюционизм почти не затронул историю новых литератур;

а после того как его сторонники начали проводить слишком близ-

кие параллели между развитием литературы и процессами био-

логических изменений, было подорвано доверие к эволюциониз-

му в целом, а вместе с ним — и стремление создать всеобщую

историю литературы. К счастью, в последние годы наблюдаются

многочисленные свидетельства возрождения таких интересов.

Работа Эрнста Роберта Курциуса* «Европейская литература

и латинская культура средневековья» (1948), автор которой, де-

монстрируя поразительную эрудицию, путем анализа всей лите-

ратурной традиции Запада устанавливает ряд общих западным

литературам моментов, и «Мимесис» (1946) Эриха Ауэрбаха*,

представляющий собой историю реализма от Гомера до Джой-

са, основанную на тонком стилистическом анализе отрывков из

произведений отдельных авторов,— это значительные литерату-

роведческие достижения. Курциус и Ауэрбах, не обращая вни-

мания на устоявшуюся иерархию национальных вкладов, убеди-

тельно показывают единство западной цивилизации и непрехо-

дящую жизненность наследия античности и средневековой

христианской культуры.

Предстоит вновь создать историю литературы, в которой бы-

ли бы преодолены национальные границы и осуществлен опре-

деленный синтез *. Развитие сравнительного литературоведе-

ния предъявляет высокие требования к лингвистической подго-

товке ученых. Речь идет о расширении перспектив анализа и

преодолении узконациональных, провинциальных пристрастий.

Это непростое дело, однако литература едина, как едино челове-

чество *, и будущее истории литературы связано именно с та-

ким к ней подходом.

В этой громадной области — а ученому предстоит иметь де-

ло со всей историей литературы — несомненно, существуют свои

подразделения, отчасти определяющиеся и лингвистическими

границами. Прежде всего следует выделить три группы евро-

пейских литератур соответственно трем главным европейским

языковым группам — германские, романские и славянские. Ро-

манские литературы чаще, чем другие, становились предметом

взаимосвязанного рассмотрения; к этому стремился еще Боу-

тервек, и традицию можно проследить вплоть до работы Лео-

нардо Ольшки, пытавшегося создать целостную историю средне-

векового периода их развития. Что касается германских литера-

тур,

их изучение в сравнительном плане обычно ограничивалось

эпохой раннего средневековья, когда еще сильно чувствуется

их родственность, определяющаяся общностью тевтонской

цивилизации. Есть основа и для сопоставительного рассмотре-