Тузов Д.О. Теория недействительности сделок. Опыт российского права в контексте европейской правовой традиции

Подождите немного. Документ загружается.

закон, устанавливающий недействительность: исключительно ли интерес частного лица

или же также интерес всего оборота" <439>. Разграничение между частным интересом и

интересом "всего оборота" не объясняет, однако, все возможные случаи ничтожности и

оспоримости, поскольку закон, устанавливая их основания, принимает во внимание также

и другие социально значимые интересы: интересы государственной монополии,

безопасности государства, охраны общественной нравственности и др. Например, сделки,

противные добрым нравам (или благочинию, согласно русскому дореволюционному

законодательству <440>), являются недействительными (ничтожными), однако очевидно,

что они не связаны с нарушением интереса оборота.

--------------------------------

<439> Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права. С. 127.

<440> Статья 1528 Свода законов Российской империи.

Этого недостатка по видимости удалось избежать другому направлению, также

оперирующему критерием интереса, однако противополагающему частный интерес не

интересу оборота, а публичному интересу. Данный подход использовали и русские

дореволюционные юристы <441>. "...Если сделка нарушает нормы, охраняющие права

лиц и запрещающие известные действия в интересе общественном или государственном,

т.е. нарушает права публичные, - писал, например, Н.Г. Растеряев, - то нарушение этих

норм поражает сделку ничтожностью; если же сделки нарушают нормы, охраняющие

интересы частного лица, т.е. право частное, признать сделку недействительной можно

лишь по требованию потерпевшей стороны" <442>. Этой точки зрения, как отмечалось в

литературе того времени, придерживалась и сенатская практика <443>.

--------------------------------

<441> См., напр.: Синайский В.И. Русское гражданское право. Вып. I: Общая часть и

вещное право. Киев, 1914. С. 164; Генкин Д.М. Относительная недействительность

сделок. С. 216 и сл.

<442> Растеряев Н.Г. Указ. соч. С. 18 и сл.

<443> См.: Боровиковский А. Законы гражданские (Свод законов. Том X, ч. I) с

объяснениями по решениям Гражданского кассационного департамента...

Правительствующего Сената. СПб., 1904. С. 564. § 18; Синайский В.И. Указ. соч. С. 164.

Критерий частного и публичного интереса является господствующим и в

современной доктрине. Сделка считается ничтожной, если противоречит публичному

(общему) интересу (или "превалирующим ценностям общежития" <444>), и оспоримой

если противоречит защищенному правом частному (индивидуальному) интересу <445>.

При ничтожности подлежащий защите публичный интерес превалирует над интересом

сторон; при оспоримости же правопорядок охраняет одну сторону по отношению к

другой; в этом случае охраняемый интерес лишь в широком смысле является публичным,

поскольку непосредственной целью является защита частного интереса одной стороны

против другой <446>, а именно стороны, находящейся в более слабой позиции вследствие

своего правового положения или конкретного индивидуального состояния; общий

интерес, всегда лежащий в основании любых исков о недействительности, реализуется

здесь более подходящим образом путем предоставления защищаемому субъекту

возможности самому принять решение относительно судьбы сделки <447>. В

современной отечественной цивилистике этот подход хотя еще не получил широкого

распространения (возможно, потому что сам вопрос о материальном критерии

разграничения ставится редко), но также, по-видимому, имеет тенденцию к преобладанию

<448>.

--------------------------------

<444> Tommasini R. Nullita (Diritto privato). P. 870.

<445> См., напр.: Ferri G.B. Op. cit. P. 275; Pastori F. Op. cit. P. 665 s., 675.

<446> См.: Alpa G. Op. cit. P. 783 s.

<447> См.: Bianca C.M. Op. cit. P. 642, 644 s., 613.

<448> См., напр.: Научно-практический комментарий к части первой Гражданского

кодекса Российской Федерации для предпринимателей. 2-е изд. М., 1999. С. 287 (автор

ком. к гл. 9 - М.И. Брагинский); Гражданское право: Учебник для вузов (академический

курс) / Отв. ред. М.К. Сулейменов, Ю.Г. Басин. Т. I. С. 282 (автор - Ю.Г. Басин); Ровный

В.В. Эвикция: проблемы конкуренции исков и права собственности // Правоведение. 2000.

N 5. С. 131. Проводя разграничение между ничтожными и оспоримыми сделками, В.В.

Ровный пишет: "Первые, в большей степени преследуя интересы публичного

(общественного) порядка, реализуют характерную публично-правовую функцию...

Вторые, ориентированные на конкретных потерпевших или определенный круг

заинтересованных лиц и зависимые от их частной инициативы, - частноправовую" (Там

же). Вместе с тем очевидно, что публично- и частноправовую функцию могут выполнять

не сами ничтожные и оспоримые сделки, как выходит у автора, а нормы,

устанавливающие основания их недействительности. Равным образом именно нормы, а не

ничтожные и оспоримые сделки, "ориентированы" на тех или иных субъектов права

(адресатов правовых норм). Наконец, "зависимыми от частной инициативы" являются не

оспоримые сделки, как выражается автор, и уже не нормы, а сама недействительность

оспоримых сделок. Подобные дефекты словоупотребления нельзя считать

несущественными: зачастую именно они приводят к смешению концепций, как это,

например, происходит, когда оспоримость считают видом недействительности.

Вместе с тем слабые стороны критерия частного и публичного интереса признавали

сами его сторонники. "Указанный критерий, - констатировал В.И. Синайский, - в общем

пригоден для различия ничтожности и оспоримости, но его недостаток состоит в том, что

самое разграничение публичного и частного интереса чрезвычайно трудно проводить на

практике; здесь должен быть поэтому предоставлен простор для судьи, по крайней мере в

тех случаях, когда закон прямо не объявляет юридическую сделку ничтожной" <449>.

--------------------------------

<449> Синайский В.И. Указ. соч. С. 164.

Из этого замечания становится ясно глубокое различие, существующее, несмотря на

кажущееся сходство, между подходом русских дореволюционных юристов, применявших

критерий частного и публичного интереса для разграничения конкретных ничтожных и

оспоримых сделок на практике, когда сам закон не устанавливал для этого никаких

ориентиров, и подходом современных авторов, использующих тот же самый критерий для

объяснения уже имеющихся законодательных решений, когда проблемы практического

разграничения ничтожных и оспоримых сделок, о которой упоминал В.И. Синайский,

более не существует. Это разграничение проводит сам закон, и если в том или ином

случае юридическая судьба сделки, не соответствующей императивной норме, специально

законом не определена, действует общее правило ст. 168 ГК, устанавливающее

ничтожность такой сделки. Применять здесь еще какой-то материальный критерий не

только излишне, но и неправильно.

Столь же малопригоден критерий частного и публичного интереса для той цели,

которую ставят при его использовании современные авторы, а именно для объяснения

позиции законодателя, относящего одни сделки к числу ничтожных, а другие - к числу

оспоримых. Как объяснить, применяя этот критерий, почему, например, сделка,

совершенная при отсутствии лицензии на занятие соответствующим видом деятельности

(ст. 173 ГК), затрагивающая, безусловно, публичный интерес, определена в законе как

оспоримая, а не как ничтожная? И почему нормы о сделках несовершеннолетних,

малолетних, недееспособных и т.д., направленные на охрану одного и того же - частного

<450> - интереса, в одних случаях устанавливают ничтожность, а в других - оспоримость

соответствующих сделок (ср. ст. 171, 172 и ст. 175, 176 ГК)? К тому же, как справедливо

заметил Синайский, зачастую и "самое разграничение публичного и частного интереса"

представляет собой известные трудности.

--------------------------------

<450> А о том, что ими охраняется именно частный интерес, свидетельствует и

возможность "исцеления" ничтожных сделок малолетних и граждан, признанных судом

недееспособными.

В советском правоведении критерий интереса не мог использоваться в прежнем

виде. Противопоставлять частное публичному, личные интересы общественным было не

принято. Это естественно сказалось и на разграничении ничтожных и оспоримых сделок,

которое часть доктрины обосновывала теперь (или, возможно, только вуалировала)

степенью значимости интереса, которому противоречит недействительная сделка <451>, а

не его частным или публичным характером. "Государство, - писал И.Б. Новицкий, -

выделяет в одну группу более важные случаи, когда сделка нетерпима с точки зрения

интересов государства (например, сделка, направленная к явному ущербу для

государства), и относит в другую группу случаи, признаваемые государством менее

важными с точки зрения интересов социалистического общества (например, сделки,

совершенные под влиянием существенного заблуждения). В первой группе случаев сделка

объявляется недействительной независимо от просьбы ее участников или других лиц; во

второй группе случаев сделка только тогда может быть признана недействительной, если

о том будет заявлено требование со стороны участника в сделке или представителя

прокуратуры и др." <452>. Иными словами, более важные интересы охраняются путем

установления ничтожности сделки, а менее важные - ее оспоримости. Но сам интерес при

этом внешне один - государственный (= общественный).

--------------------------------

<451> См., напр.: Новицкий И.Б. Сделки. Исковая давность. С. 69; Шахматов В.П.

Указ. соч. С. 148.

<452> Новицкий И.Б. Сделки. Исковая давность. С. 69.

По сути, этим же критерием руководствуются и те авторы, которые разграничивают

ничтожные и оспоримые сделки "с учетом существенных различий СТЕПЕНИ

НАРУШЕНИЯ ЗАКОНА при совершении недействительных сделок" <453> или "в

зависимости от того, В КАКОЙ МЕРЕ совершение той или иной сделки нарушает

интересы общества и участвующих в сделке либо связанных с ней отдельных лиц" <454>

(выделено мной. - Д.Т.). Так, по мнению Р.О. Халфиной, "ничтожными признаются

сделки, совершение и исполнение которых грубо нарушают интересы общества,

противоречат его принципам и системе ценностей..." <455>. Несмотря на внешнее

отличие этого подхода от позиции И.Б. Новицкого, в нем использован все тот же критерий

значимости интереса, ибо вопрос о том, В КАКОЙ СТЕПЕНИ та или иная сделка

нарушает закон или общественные интересы ВООБЩЕ, есть, по сути, вопрос о

ЗНАЧИМОСТИ КОНКРЕТНОГО НАРУШЕННОГО ИНТЕРЕСА (вряд ли нарушение

одного и того же интереса может иметь степени).

--------------------------------

КонсультантПлюс: примечание.

Учебник "Гражданское право: В 2 т. Том I" (под ред. Е.А. Суханова) включен в

информационный банк согласно публикации - Волтерс Клувер, 2004 (издание второе,

переработанное и дополненное).

<453> Гражданское право: Учебник: В 2 т. / Под ред. Е.А. Суханова. Т. 1. М.: Бек,

1993. С. 137 (автор - В.С. Ем).

<454> Гражданский кодекс Российской Федерации. Часть первая: Научно-

практический комментарий / Отв. ред. Т.Е. Абова, А.Ю. Кабалкин, В.П. Мозолин. М.: Бек,

1996. С. 288 (автор ком. к гл. 9 - Р.О. Халфина).

<455> Там же.

Критерий значимости интереса подходит еще менее (если сравнительная степень

здесь вообще уместна) для объяснения деления порочных сделок с точки зрения

существующей системы позитивного права. Почему, например, сделки, недействительные

вследствие несоблюдения формы, закон объявляет ничтожными, в то время как сделки,

совершенные под влиянием обмана, насилия или угроз, а также кабальные сделки относит

к числу оспоримых? <456> Вряд ли в первом случае противоречие сделки "интересам

общества", его "принципам и системе ценностей" является более грубым, чем во втором.

Кроме того, данный критерий, в отличие от критерия частного и публичного интереса, не

объясняет даже приблизительно, почему оспоримые сделки аннулируются только по

требованию строго определенных в законе лиц, а на ничтожность может ссылаться

всякий, кто имеет в этом заинтересованность. Наконец рассматриваемый критерий, как и

критерий серьезности дефекта сделки, является количественным, а потому против него

могут быть приведены и все те аргументы, которые были высказаны против последнего.

--------------------------------

<456> См.: Гавзе Ф.И. И.Б. Новицкий "Сделки. Исковая давность" [Рецензия] // СГП.

1955. N 1. С. 133.

Еще одним критерием, предложенным для разграничения ничтожных и оспоримых

сделок, является степень распознаваемости нарушения. Его сторонники исходят не из

характера или значимости затрагиваемых сделкой интересов, а из того, насколько порок

сделки заметен для окружающих. Так же, как и критерий интереса, он был известен и

русским дореволюционным юристам. Если ничтожность акта очевидна для всякого,

отмечал, например, А.М. Гуляев, то в случае оспоримости "нарушение не бросается в

глаза, наличность этих нарушений нужно показать и доказать..." <457>. Среди советских

цивилистов этот критерий использовал, в частности, О.С. Иоффе. "Условия

недействительности ничтожных сделок очевидны и доказательств не требуют, - отмечал

он, - напротив, пороки оспоримых сделок трудно распознаваемы и нуждаются в

доказательствах, именно поэтому недействительность таких сделок не наступает сама по

себе" <458>.

--------------------------------

<457> Гуляев А.М. Русское гражданское право. Обзор действующего

законодательства и проекта Гражданского уложения: Пособие к лекциям. Киев, 1907. С.

79 и сл.

<458> Иоффе О.С. Советское гражданское право. Общая часть. Л.: Изд-во ЛГУ,

1967. С. 297.

Иногда критерий распознаваемости применяется наряду с критерием интереса в

качестве дополнительного, служа восполнению недостатков последнего. Так, И.Б.

Новицкий, как уже отмечалось, основывал деление порочных сделок на критерии

значимости затрагиваемого интереса. Понимая вместе с тем его неудовлетворительность

для объяснения ряда законодательных решений, он прибегал также к критерию

распознаваемости <459>, не показывая, однако, механизм взаимодействия того и другого

критерия в конкретном случае.

--------------------------------

<459> См.: Новицкий И.Б. Сделки. Исковая давность. С. 69: "В некоторых случаях

сделка страдает таким пороком, который заметен для всякого... В этих случаях суд

принимает во внимание недействительность сделки вне зависимости от ссылки на то

заинтересованного лица. Иногда со стороны трудно, а часто и невозможно заметить

порочность сделки (например, сделка, совершенная под влиянием обмана). Это

обстоятельство не бросается в глаза, и всякий может предположить, что сделка вполне

действительна. Здесь необходимо проявление активности со стороны потерпевшего лица в

форме предъявления иска о признании сделки недействительной..."

Критерий распознаваемости не может быть принят уже потому, что очевидность или

неочевидность нарушения являются вопросом факта. То, что при одних обстоятельствах

заметно каждому, при других может быть скрыто и не бросаться в глаза. Например,

применение при совершении сделки насилия или угроз закон рассматривает как

основание оспоримости независимо от того, происходит ли это на виду у всех или

известно только контрагентам. Сделка, заключенная несовершеннолетним в возрасте от

14 до 18 лет без согласия родителей, является оспоримой, хотя доказать отсутствие

письменного согласия на совершение такой сделки не представляет никакого труда.

Мнимый или притворный характер сделки, напротив, как правило, тщательно

замаскирован, и тем не менее это ничтожные, а не оспоримые сделки. Выявить

незаконность содержания бывает также очень нелегко, однако, по общему правилу, этот

порок приводит именно к ничтожности, а не к оспоримости сделки <460>.

--------------------------------

<460> Ср.: Рабинович Н.В. Указ. соч. С. 16.

Шаткость критерия распознаваемости понимали и сами его сторонники <461>. Так,

О.С. Иоффе применял его с оговоркой, указывая в качестве дополнительного признака

разграничения серьезность порока сделки. "Отнесение... сделок к ничтожным обусловлено

причинами двоякого рода, - писал он. - Недействительность одной их части... настолько

очевидна и в такой мере бесспорна, что необходимость констатации ее в судебном...

решении не возникает. Недействительность других сделок, входящих в число ничтожных,

не всегда очевидна. <...> Но все они страдают такими пороками... что не могут иметь

юридической силы ни при каких обстоятельствах" <462>. Однако такое объяснение,

возвращающееся, по сути, к критерию серьезности порока, ставит новые вопросы. Почему

при одних пороках (например, пороке формы) закон изначально исключает юридическую

силу сделки, а при других (например, пороке воли) нет? И что значит "не могут иметь

юридической силы ни при каких обстоятельствах"? Чем или кем это может быть

предопределено до законодателя?

--------------------------------

<461> См., напр.: Новицкий И.Б. Сделки. Исковая давность. С. 69.

<462> Советское гражданское право / Отв. ред. О.С. Иоффе, Ю.К. Толстой, Б.Б.

Черепахин. Т. 1. Л.: Изд-во ЛГУ, 1971. Аналогичное объяснение деления сделок на

ничтожные и оспоримые дает М.В. Кротов (см.: Гражданское право: Учебник / Под ред.

А.П. Сергеева, Ю.К. Толстого. Ч. 1. 3-е изд., перераб. и доп. М.: Проспект, 1998. С. 257.

Но все же главный недостаток рассматриваемого критерия - в невозможности с его

помощью объяснить, почему недействительность оспоримых сделок закон ставит в

зависимость от воли и инициативы строго определенных лиц, управомоченных на

оспаривание, а недействительность ничтожных наступает ipso iure. Допустим, что пороки

оспоримой сделки скрыты от глаз посторонних. Но почему право требовать ее

аннулирования не предоставлено любому, кто узнал об этих пороках и может их доказать?

В отличие от критерия частного и публичного интереса, критерий распознаваемости, как и

уже рассмотренный критерий значимости нарушенного интереса, не позволяет даже

приблизиться к ответу на этот вопрос.

Наконец, согласно еще одной концепции, обосновывающей разграничение порочных

сделок, казалось бы, самой их природой, "выделение оспоримых сделок объясняется тем,

что признание их недействительными, в силу особых, присущих им свойств, не может

иметь места без соответствующего заявления потерпевшей стороны (или

заинтересованного лица)" <463>, поскольку помимо такого заявления "нельзя вообще

установить наличие тех предпосылок, без которых сделка не может быть объявлена

недействительной" <464>, иными словами, только возбуждение спора свидетельствует о

пороке сделки (несвободном формировании воли, отсутствии согласия и т.п.) <465>.

--------------------------------

<463> Рабинович Н.В. Указ. соч. С. 15.

<464> Там же. С. 16.

<465> См.: Там же. С. 15 и сл.

Данная концепция, на первый взгляд свободная от рассмотренных недостатков

других подходов, обоснованно критикуемых ее автором, в действительности не проясняет

существа вопроса. Прежде всего она, собственно, не предлагает вообще никакого

критерия разграничения. Остается непонятным, какие же именно "особые свойства"

оспоримых сделок не позволяют признать их недействительными без заявления

заинтересованного лица.

Кроме того, нельзя согласиться с тем, что о пороке оспоримой сделки может

свидетельствовать только возбуждение спора лицом, управомоченным на оспаривание.

Данное утверждение, по сути, переводит объективно существующее основание

оспоримости в субъективную плоскость, ставит его наличие в зависимость от воли,

желания заинтересованного лица. Между тем порок оспоримой сделки всегда существует

объективно и, в принципе, может быть доказан независимо от предъявления иска о

признании такой сделки недействительной. Например, принуждение к совершению

сделки под угрозой применения насилия, с которым связано возникновение у

потерпевшего права на оспаривание (ст. 179 ГК), является преступлением (ст. 179 УК РФ)

и подлежит доказыванию в уголовном процессе как основание уголовной ответственности

безотносительно к тому, была ли потерпевшим оспорена сама сделка. Выявленный таким

образом порок существует объективно. В соответствующих случаях он может быть

доказан и в гражданском процессе, когда закон придает ему юридическое значение,

независимо от реализации права на оспаривание сделки.

Другое дело, что право оспаривания, возникшее из объективно существующего

порока и не зависящее от сознания и воли управомоченного лица, в силу принципа

диспозитивности может быть реализовано исключительно по его инициативе, как,

впрочем, и вообще всякое субъективное гражданское право. Вопрос, однако, в том,

почему закон в данном случае предусматривает особое право оспаривания и наделяет им

конкретное лицо, вместо того чтобы просто объявить сделку не имеющей юридической

силы (ничтожной)? С рассматриваемой позиции, предоставляющей право оспаривания

лишь в качестве средства доказывания порока сделки, ответить на него невозможно.

Утверждение, что только возбуждение спора заинтересованным лицом может

свидетельствовать о пороке сделки, означает придание данному факту заранее

предустановленного доказательственного значения. На самом деле реализация права

оспаривания по самой логике не может быть доказательством порока сделки, ибо само это

право возникает именно из последнего. В противном случае пришлось бы прийти к

абсурдному выводу о том, что реализация права оспаривания есть в то же время и

доказательство его существования. Но даже если бы это и было так, если бы о пороке

оспоримой сделки могло свидетельствовать только возбуждение спора, главный вопрос -

о мотиве установления законодателем подобного правила - оставался бы нерешенным,

ибо сама по себе невозможность аннулирования оспоримой сделки без заявления

заинтересованного лица является, очевидно, не причиной, а следствием деления

недействительных сделок на ничтожные и оспоримые <466>.

--------------------------------

<466> Точно так же подмена причины следствием происходит при использовании

критерия правомерности, отстаиваемого В.Б. Чуваковым. По мнению этого автора,

"причиной" разграничения порочных сделок на ничтожные и оспоримые является то, что

если первые представляют собой правонарушения, а значит, не порождают

обусловленных ими регулятивных прав и обязанностей, то вторые являются действиями

правомерными и вызывают тот правовой эффект, на достижение которого направлены

(см.: Чуваков В.Б. Порочные сделки в системе юридических фактов. С. 23, 27 и сл., 34).

Даже если не касаться здесь вопроса о противоправности недействительных сделок (см.

об этом выше, гл. I), совершенно очевидно, что наступление или ненаступление правовых

последствий зависит от того, является ли порочная сделка ничтожной или оспоримой, а не

наоборот. Кроме того, автор не объясняет, из чего выводилась бы противоправность или

правомерность сделки, если бы законодатель решал вопрос о ее отнесении к ничтожным

или оспоримым именно на этом основании. Впрочем, такое объяснение вряд ли возможно,

ибо противоправность является юридической квалификацией и не может устанавливаться

на доюридическом уровне, т.е. до установления ничтожности или оспоримости.

§ 34. Два инструмента законодательной политики

Итак, ни один из предложенных критериев - ни взятый отдельно, ни в совокупности

с другими - не позволяет объяснить все случаи ничтожности и оспоримости юридических

сделок внутри действующей правовой системы. Это связано с тем, что вместо поиска

возможного основания их разграничения в самой природе соответствующих отношений

все гипотезы, выдвинутые и выдвигаемые после закрепления разграничения

непосредственно в законе, стремятся найти указанное основание в нормах позитивного

права, т.е. исходят из уже проведенного законодателем деления. Перед исследователем

более не стоит задачи, на решение которой были направлены усилия русской

дореволюционной цивилистики, - выработать при отсутствии в законе каких-либо на этот

счет указаний объективный критерий, позволяющий устанавливать ничтожность и

оспоримость в практической, правоприменительной деятельности. С момента вступления

в силу ГК РСФСР 1922 г. и по сегодняшний день поиск материального критерия деления

порочных сделок на ничтожные и оспоримые может иметь практическое значение

исключительно в сфере законотворчества. Но тогда он должен исходить не из позитивно-

правового материала, а из природы соответствующих отношений, с привлечением

исторических и сравнительно-правовых данных. Если же он преследует цель

теоретического обоснования уже существующих законодательных решений, что, как

правило, и происходит, то попытки решить этот вопрос при помощи какого-то одного или

двух критериев чаще всего изначально обречены на неудачу. Такой поиск не является

научным, поскольку законодательные решения могут иметь в своей основе самые

различные предпосылки идеологического, политического, экономического и иного

характера. Зачастую они продиктованы конъюнктурными соображениями, нередко

являются результатом политического компромисса, а иногда и вовсе иррациональны. Во

всяком случае, искать в них последовательное и четкое проведение какой-либо единой

теоретически обоснованной концепции было бы тщетно. В сказанном легко убедиться,

если сравнить основания ничтожности и оспоримости сделок в праве различных стран.

Например, так называемые пороки воли при заключении сделки (ошибка, обман,

принуждение) в правопорядках большинства современных государств, в том числе и

России, служат основаниями оспоримости <467>. Казалось бы, такое решение отвечает

самому существу дела, и в этом, как мы видели, была также убеждена Редакционная

комиссия по составлению проекта русского Гражданского уложения <468>. "...Пороки

воли, - отмечает современный автор, Антонио Гуарино, - не могут влечь, СОГЛАСНО

ЛОГИКЕ (выделено мной. - Д.Т.), всегда и в каждом случае недействительность сделки:

хотя бы и порочная, воля все же существует, следовательно, нет оснований считать, что

сделка юридически недействительна. Вот мотив, по которому правопорядки склоняются к

тому, чтобы отдать вопрос о пороках воли в руки судебной власти, которая должна

каждый раз устанавливать действенность порока, о котором заявлено, и степень его

тяжести, решая, какие меры следует принять..." <469>.

--------------------------------

<467> См., напр.: ст. 178, 179 ГК РФ, ст. 90 и сл. Закона об Общей части ГК Эстонии

2002 г., art. 1117 французского Code civil, § 119, 123 германского BGB, art. 21, 23, 28 - 31

швейцарского Обязательственного закона, § 870, 871, 875 австрийского ABGB, art. 1427 -

1433, 1438, 1439 итальянского Codice civile, ст. 3:44, 6:228 ГК Нидерландов. Аналогичную

позицию занимает в данном вопросе и англо-американское право (см.: Дженкс Э.

Английское право / Пер. с англ. Л.А. Лунца. М., 1947; Ласк Г. Гражданское право США

(право торгового оборота). М., 1961. С. 90).

<468> См. выше, § 20.

<469> Guarino A. Diritto privato romano. 11° ed. Napoli: Jovene, 1997. P. 67, nota.

Однако тот же автор признает, что решения, которые в разных правовых системах

даются этой проблеме, могут быть различными, что устанавливать оспоримость сделок с

пороками воли является лишь "в общем" склонностью развитых правопорядков <470>.

Действительно, истории права, равно как и современному законодательству некоторых

стран, известны иные решения данного вопроса, основанные, по-видимому, на иной

"логике". Так, саксонское Гражданское уложение 1863 г. рассматривало сделки,

совершенные под влиянием физического принуждения или существенной ошибки, как

ничтожные (ст. 92, 95, 830, 837 и сл.) <471>, а согласно Своду гражданских узаконений

губерний Прибалтийских 1864 г. такие сделки считались несостоявшимися (ст. 2961,

2981) <472>. Таковыми они являются и по ныне действующему Гражданскому закону

Латвии 1937 г. (ст. 1445, 1463) <473>. Видимо, такое решение было связано с

представлением разработчиков этих законов о физическом насилии и существенном

заблуждении как обстоятельствах, исключающих волю на совершение сделки. По крайней

мере, в отношении последнего из этих пороков пояснение чисто дидактического

характера, уместное скорее в учебнике, чем в тексте нормативного акта, дает сам

законодатель. "Существенное заблуждение уничтожает всю силу сделки, - говорится в ст.

1445 Гражданского закона Латвии, - так как предполагается, что заблуждающийся вовсе

не давал согласия на сделку, и сделка, следовательно, вовсе не состоялась" <474>.

Наконец, согласно Общим положениям гражданского права Китайской Народной

Республики 1986 г. практически любые сделки с пороками воли "не обладают

обязательственно-правовой силой с момента их совершения" <475>, т.е., если следовать

нашей терминологии, их, по-видимому, следует рассматривать как ничтожные <476>.

--------------------------------

<470> Ibid. P. 67 s.

<471> Цит. по: Гражданское уложение. Кн. V. Обязательства: Проект... Т. 1 с

объяснениями. СПб., 1899. С. 86.

<472> Там же. С. 85.

<473> См.: Гражданский кодекс Латвийской Республики. СПб., 2001. Впрочем, этот

же закон иногда называет их недействительными (ст. 1447, 1450, 1452, 1453).

<474> Там же.

<475> Цит. по: Общие положения гражданского права Китайской Народной

Республики. Приняты 4-й сессией Всекитайского собрания народных представителей

шестого созыва 12 апреля 1986 г. // Гражданское законодательство КНР: Пер. с кит. М.:

МЦФЭР, 1997. С. 28.

<476> Некоторыми юристами бывшей ГДР высказывалось предложение изменить в

этом же направлении немецкое законодательство: "De lege ferenda злонамеренный обман

и противоправная угроза должны по меньшей мере приводить к ничтожности сделки..."

(Дорнбергер Г., Клейне Г., Клингер Г., Пош М. Гражданское право Германской

Демократической Республики. Общая часть: Пер. с нем. М., 1957. С. 365).

Этот небольшой сравнительно-правовой анализ показывает, что для разграничения

ничтожных и оспоримых сделок гражданское законодательство разных стран использует

неодинаковые критерии. Да и в пределах правовой системы любого отдельно взятого

государства объяснить данное разграничение с помощью какого-то одного критерия вряд

ли возможно. Следует поэтому согласиться с теми, кто вообще не связывает деление

законодателем порочных сделок на ничтожные и оспоримые с какой-либо градацией

охраняемых интересов по их достоинству, приводя в подтверждение нормы,

устанавливающие за нарушение предписаний, направленных на защиту схожих между

собой интересов, иногда ничтожность, а иногда оспоримость сделки <477>.

--------------------------------

<477> См.: Rescigno P. Manuale del diritto privato italiano. 7a ed. Ristampa con

appendice di aggiornamento. Napoli: Jovene, 1987. P. 360.

"Нет, конечно, необходимости подчеркивать, - пишет автор одной из последних

работ, представляющих именно такое видение вопроса, проф. Марио Таламанка, - что...

невозможно обнаружить некоего рода онтологии этих двух форм патологии сделки - в том

смысле, что вне логики (правовой. - Д.Т.) системы не существует ситуаций,

предрасположенных по их существу к ничтожности, а других - к оспоримости, но речь

идет лишь о градации защиты субъекта - носителя интереса, считающегося понесшим

ущерб от порока сделки" <478>. По мнению автора, в современном праве, в отличие от

римского, фигуры ничтожности и оспоримости являются вне всякой исторической

обусловленности лишь двумя инструментами, между которыми законодатель,

руководствуясь единственно соображениями законодательной политики, может

произвольно осуществлять выбор <479>.

--------------------------------

<478> Talamanca M. Inesistenza, nullita ed inefficacia dei negozi giuridici nell'esperienza

romana. P. 13, n. 53 (в рус. пер.: Таламанка М. Указ. соч. С. 26, сн. 53).

<479> Ibid. P. 13, 6.

Среди российских цивилистов к сходным выводам приходит А.П. Сергеев, отмечая,

что "в сущности, любая недействительная сделка по воле законодателя может быть

отнесена либо к оспоримым, либо к ничтожным сделкам. Это означает, что между

оспоримыми и ничтожными сделками нет каких-либо принципиальных различий, и дело

заключается лишь в целесообразности отнесения одних недействительных сделок к числу

оспоримых, а других - к числу ничтожных" <480>.

--------------------------------

<480> Сергеев А.П. Некоторые вопросы недействительности сделок. С. 11. "В

сущности, практически любая сделка, не соответствующая требованиям закона и иных

правовых актов, - отмечает автор в другом месте, - может быть по мотивам

целесообразности отнесена законодателем к числу оспоримых или ничтожных сделок"

(Там же. С. 14).

Действительно, невозможно отрицать, что ничтожность и оспоримость не являются

какими-то внутренне присущими сделкам естественными свойствами. Они представляют

собой результат правового регулирования, а следовательно, их установление в конечном

счете зависит только от воли законодателя. Однако это не должно приводить к скепсису в

отношении самой возможности и допустимости искать обоснование деления порочных

сделок на ничтожные и оспоримые в природе соответствующих отношений,

обусловленной особенностями поражающих эти сделки пороков, не должно приводить к

выводу, что "объективные предпосылки такого деления отсутствуют" <481>.

--------------------------------

<481> Там же. С. 14.

Верно, конечно, что всецело во власти законодателя в каждом конкретном случае

решать, является ли следствием того или иного порока недействительность сделки ipso

iure (ничтожность) или же только возникновение у заинтересованного лица права

оспорить сделку. Достаточно вспомнить в связи с этим об изменении законодательного

подхода к крупным сделкам акционерных обществ, совершенным с нарушением

установленного законом порядка, т.е. при отсутствии соответствующего решения совета

директоров (наблюдательного совета) или общего собрания акционеров. Согласно

прежней редакции Федерального закона "Об акционерных обществах", действовавшей до

1 января 2002 г., такие сделки, строго следуя закону, надлежало рассматривать как

ничтожные <482>, а согласно п. 6 ст. 79 данного Закона в новой редакции они относятся к

числу оспоримых.

--------------------------------

<482> Подробнее см.: Кресс В.В., Тузов Д.О. Указ. соч. // Вестник ВАС РФ. 2001. N

10. С. 93 - 96.

Однако уже само это изменение свидетельствует о том, что законодатель при

установлении тех или иных последствий пороков сделки действует (или, по крайней мере,

должен действовать) не слепо, а руководствуясь законами логики, исходя из существа

регулируемых отношений и требований непротиворечивости нормативной системы. Так, в

приведенном примере квалификация крупных сделок акционерных обществ,

совершенных с нарушением установленного законом порядка, как ничтожных не

соответствовала самому существу регулируемых отношений (более обоснованным

казалось предоставить заинтересованным лицам право на иск об аннулировании крупной

сделки, а не рассматривать ее как недействительную ipso iure <483>) и, кроме того, явно

противоречила законодательному подходу в сходной ситуации к крупным сделкам

обществ с ограниченной ответственностью, признававшимся по закону оспоримыми, а не

ничтожными.

--------------------------------

<483> См.: Там же.

Конечно, строго говоря, нельзя отрицать власть законодателя нормировать

общественные отношения произвольно и даже вопреки законам логики. "...Такая власть, -

восклицает Кариота Феррара, - вполне может быть признана за законодателем, который, к

сожалению, присваивает себе множество других правомочий!.." <484> Но остановиться на

констатации этого факта - значит не сказать ничего. Упомянутый выше скептицизм в

отношении возможности обнаружить какой-либо сущностный критерий разграничения

ситуаций ничтожности и оспоримости сделок не позволяет дать законодателю те

ориентиры, следуя которым он мог бы осознанно и целенаправленно осуществлять свой

выбор между этими "двумя инструментами" законодательной политики. Дело, таким

образом, вовсе не в том, чтобы признать ничтожность и оспоримость какими-то

естественными, имманентными свойствами тех или иных порочных сделок и неотступно

следовать выстроенной классификации (подобное упрощение было бы грубой ошибкой, и

в этом Таламанка совершенно прав), а в том, чтобы установить определенную

объективную связь между существом регулируемых отношений, целями законодательной

политики и инструментами ее реализации. Выявить такую связь, дать тем самым

законодателю "путеводную нить" в лабиринте многообразных жизненных ситуаций и

призвана наука гражданского права.

--------------------------------

<484> Cariota Ferrara L. Op. cit. P. 344, n. 14.

Как уже было отмечено, выдвигавшиеся до сих пор теории "сущностного"

разграничения ничтожных и оспоримых сделок, имеющие целью объяснить природу

данного деления на базе действующего законодательства, не выдерживают критики и

заранее обречены на неудачу уже вследствие неверной постановки ими вопроса. И все же,

подходя к предложенным ими критериям с правильных методологических позиций,

следует признать, что наиболее близко к раскрытию сути деления недействительных

сделок на ничтожные и оспоримые подошла теория, основанная на критерии публичного