и начинающие адвокаты, отправлявшиеся по более легкомысленным делам в Кьюпидс-гарден,
переправлялись туда на лодках. Для перевозки карет и лошадей существовали паромы. До постройки в
1738 году Вестминстерского моста Лондонский мост являлся единственной дорогой через реку.
Проходившая через этот мост улица была после опустошений, причиненных Великим пожаром,
отстроена в более современном стиле, но выступавшие над водой старые быки моста все еще
препятствовали движению по реке и подвергали опасности торговый флот. «Проскочить под мостом»
все еще было смелым предприятием. Говорили, что Лондонский мост был построен для того, чтобы
умные люди передвигались по нему, а глупцы — под ним.
Крупные торговые суда не могли поэтому подниматься по реке выше моста, но ниже моста река была
покрыта целым лесом мачт. Подобную картину можно было наблюдать еще разве только в
Амстердаме. Фарватер был особенно людным, так как больших доков, за исключением доков в Дет-
форде, тогда еще не было, а единственный док в Блэкуолле предназначался только для судов Ост-
Индской компании.
Среди лугов на берегу Темзы стоял в величавом одино-
365
чество госпиталь Челси, в котором четыре сотни солдат, пенсионеров, участников сражений при
Седжмуре, Лэнде-не и Бойне, жили, обсуждая еженедельные известия об операциях Мальборо с
профессиональной серьезностью. Невдалеке находилась деревня Челси, в которой несколько
светских людей вздумали устроить себе приют, настолько же удаленный от шума Лондона и
Вестминстера, как и сам Кенсинг-тонский дворец.
С тех пор как уголь стал топливом почти для каждого лондонского очага, воздух в Лондоне стал
настолько грязным, что один иностранный ученый жаловался: «Всегда, когда я изучаю
лондонские книги, мои манжеты делаются черными, как уголь». В те дни, когда северо-восточный
ветер нес облака дыма, даже район Челси становился опасным для астматиков, как имел все
основания жаловаться болезненный философ граф Шефтсбери. Не удивительно поэтому, что
король Вильгельм, обладавший слабыми легкими, жил, когда это было возможно, в Хэмптон-Корт
и лишь по необходимости — в Кенсингтоне. Анна после вступления на престол могла бы без
всякого ущерба для своего здоровья перенести королевскую резиденцию из деревни в город, из
Кенсингтона в Сент-Джеймсский дворец. Но это было бы единственным удовлетворением,
которое она дала бы своим подданным; она не только бывала часто в Бате, а еще чаще в Виндзоре,
но даже в то время, когда приезжала в город, двери Сент-Джеймсского дворца открывались только
для ее министров и фавориток и для тех, кого министры или фаворитки приводили к ней с
парадного или черного хода. На протяжении всего своего царствования она никогда не
чувствовала себя вполне здоровой. Как Вильгельма мучила астма, так подагра или водянка мучили
Анну. Трястись в карете, направляясь в Вестминстер, чтобы открыть парламент, или в собор Св.
Павла, чтобы принести публично благодарность за какую-нибудь славную победу, было для нее
подлинным наказанием, которое она соглашалась терпеть лишь изредка.
Поэтому королева Анна заботилась о поддержании дворца так же мало, как и Вильгельм. Как
метафорически, так и буквально Уайтхолл «веселого монарха» [Карла II] лежал в развалинах и
никогда больше не был восстановлен. За исключением трагически известной Банкетной палаты
(Бан-
366
кетинг-хауз), весь дворец сгорел в 1698 году, и его стены, лишенные крыши, еще загромождали
берег реки. Светская публика, дефилируя в портшезах и шестиконных каретах по Мэлл или
прогуливаясь в более уединенном саду, расположенном прямо под окнами Сент-Джеймсского
дворца, должна была довольствоваться лишь мыслью о том, что находится вблизи от невидимой
королевы. Это было тем более важно, что в нескольких минутах ходьбы в другом направлении
помещались обе палаты парламента.
«Двор» был микрокосмом и пульсирующим сердцем Англии еще со времен Альфреда, при
норманнах и Плантагене-тах, во времена Генриха и Елизаветы и вплоть до дней Карла II; двор
последнего являлся не только ареной развлечений, вольностей и скандалов, но и тем центром, в
котором оказывалось покровительство политике, моде, литературе, искусству, науке,
изобретательству, предприимчивости и сотне других видов деятельности энергичных подданных
короля, искавших известности или вознаграждения. Однако после революции слава двора
потускнела. Ни политическое положение короны, ни личный темперамент тех, кто ее носил, уже
не были прежними. Суровый Вильгельм III, болезненная Анна, Георги-немцы, Георг-«фермер» и
склонная к домашней жизни Виктория - никто не желал содержать двор с той же пышностью,
какой он отличался во времена королевы Елизаветы. Отныне двор был резиденцией уединивше-