Тревельян Дж. М. История Англии от Чосера до королевы Виктории
Подождите немного. Документ загружается.
беспокойного севера, увлеченного разработкой проектов механизации производства. В последовавшую
за 1760 годом четверть века было выдано больше патентов, чем за предыдущие полтора столетия.
Постоянный рост английской промышленности и заморской торговли в течение всего XVIII века
зависел от наличия денег для этих целей. Найти же их было тогда не так легко, как в более поздние
времена: правительство яв-
421
лялось сильным конкурентом в займах. Но техника денежного рынка в Лондоне
совершенствовалась. После упадка Голландии Сити стало «центром мировых финансов, где
капитал было получить легче, чем в любом другом месте земного шара».
Методы акционерных компаний были дискредитированы после того, как в 1720 году лопнул
мыльный пузырь «Компании Южных морей», но они пережили свой позор, и люди научились
быть в будущем несколько благоразумнее. Акционерная компания действительно удивительно
подходила к социальной структуре этого аристократического, но коммерческого по своему духу
столетия, так как земельные магнаты могли, не превращаясь при этом в отвратительных
«лавочников», встречаться на заседаниях правления Сити с банкирами, действовать совместно с
ними, соединяя свое политическое влияние с их деловым рассудком.
Но в еще большей степени, чем акционерные компании, финансировали промышленный и
аграрный переворот растущие повсюду провинциальные банки. Они создавались семьей или
одним лицом и, следовательно, не всегда были достаточно надежным кредитором, но в целом
были в состоянии удовлетворить необходимыми фондами нужды расширяющихся предприятий.
Ведущую роль в делах Сити и банковского мира Англии стали играть также евреи и квакеры,
принося туда свои специфические достоинства.
За время, прошедшее от изгнания евреев при Эдуарде I до возвращения их при Кромвеле,
англичане научились самостоятельно вести свои собственные финансовые и деловые предприятия.
Поэтому здесь не было опасности иудейского преобладания и ответной реакции антисемитизма. В
ганноверский период Англия была достаточно сильна, чтобы перенести умеренный наплыв
евреев. Когда процветание Голландии пошло на убыль, многие из евреев двинулись из
Амстердама в Лондон и занялись здесь маклерством. Во время Семилетней войны Гидеон
Сэмпсон был в Сити важным банкиром; в следующем поколении выдвинулись Голдсми-ты, а в
1805 году Натан Ротшильд основал самый известный из всех еврейских банкирских домов в
Лондоне, выгодно связав его с предприятиями семьи в других европейских странах. Но наряду с
такими известными евреями Сити су-
422
шествовал также низкий тип иудейского ростовщика, к которому (и не без основания) питали
отвращение его жертвы-бедняки и расточители всех классов.
Квакеры также становились силой в финансовом мире. Они занимались банковскими делами, и
много сделали для установления в этой области лучших английских традиций; честные,
спокойные, либеральные и миролюбивые, они оказывали сдерживающее влияние на неистовую
жестокость и джингоизм финансового мира.
Глава XIII
АНГЛИЯ ВРЕМЕН СЭМЮЭЛЯ ДЖОНСОНА (Продолжение)
Q Благоприятные социальные условия для развития искусства и культуры. Q Любовь к естественному
ландшафту. О Жизнь деревенского дома. У Спорт. Q Пища. Q Драма и музыка. Q Газеты. Q Печать и
издательства. Q Библиотеки. Q Домашние слуги.
Если Англия XVIII века при руководстве аристократии была страной искусства и изящества, то этому
способствовала ее социальная и экономическая структура. В те времена в стране еще не наблюдалось
значительного развития фабрик с их массовым производством товаров для оптовой торговли, губящим
мастерство и художественный вкус их производителей и резко отделяющих рабочих от нанимателей.
Большая часть наемных рабочих состояла из искусных ремесленников, часто столь же образованных,
состоятельных и занимавших такое же социальное положение, как и мелкие предприниматели и
лавочники.
При таких благоприятных обстоятельствах умелыми руками ремесленников создавались для обычного
рынка товары, так художественно выполненные и такого высокого качества — фарфор, стекло,
серебряные блюда, книги, прекрасно изданные и переплетенные, чиппендейлские стулья и шкатулки,
всевозможные предметы, служащие для украшения и бытового употребления, — что до сих пор они
высоко ценятся знатоками и коллекционерами. Даже самые обычные высокие стоячие часы,
показывавшие время на кухне деревенского дома, были просты и выразительны по рисунку, что
являлось результатом со-
424
четания традиции и индивидуальных вариаций бесчисленных мелких фирм.
В архитектуре развивался незамысловатый английский стиль, известный теперь как «георгианский». В
те дни все здания, сооруженные в городе или деревне, от городских холлов и сельских особняков до
ферм, деревенских домиков и садовых беседок, радовали глаз, потому что правила пропорции в
расположении дверей и окон по отношению к размерам всего здания были тогда понятны обычным
строителям. Эти простые люди хранили секрет, утерянный позднее претенциозными архитекторами
Викторианской эпохи, которые отказались от простого английского георгианского стиля, чтобы
следовать сотне экзотических фантазий — греческих, средневековых и т. п., - и были достаточно
сведущи во всем, касающемся их работы, кроме ее существа.
В XVIII веке искусство было частью обычной жизни и предпринимательства. Картины Хогарта,
Гейнсборо, Рейноль-дса, Ромни и Зоффани, школа миниатюрных портретов, которая достигла
кульминационного пункта в работах Косвея, гравюры Вертю и Вуллетта, бюсты и статуи Рубийяка, ме-
бель и отделка братьев Адам - все это было не вспышкой гения, протестующего против его окружения,
а естественным результатом характера века, частью процесса спроса и предложения. И то же самое
может быть сказано о литературном мире Грея, Голдсмита, Каупера, Джонсона, Босуэлла и Бёрка. По
своему спокойному, установившемуся единству цели и мысли это был классический век, не похожий
на беспокойный викторианский век, когда большинство великих людей — Карлейль, Раскин, Мэтью
Арнольд, прерафаэлиты, Уильям Моррис, Уистлер, Браунинг и Мередит - восставали против
испорченных идеалов их времени или отважно боролись, чтобы навязать публике свой собственный
удивительный гений. Однако XVIII век произвел и величайшего из всех мятежников: Уильям Блейк
родился в 1757 году.
«Ветер дует куда хочет»: историк-социолог не может претендовать на то, чтобы объяснить, почему
искусство и литература в какой-то период процветали или развивались необычным путем. Но он может
указать на некоторые общие условия, благоприятствующие появлению тонкого вкуса и созданию
художественных произведений в Англии времен Сэмюэля Джонсона.
425
Богатство и досуг увеличивались и охватывали все более широкие слои общества; гражданский мир и
личная свобода были более обеспечены, чем в какой-либо предшествующий век; войны, которые мы
вели за морем при помощи маленьких профессиональных армий, почти не мешали мирным занятиям
обитателей счастливого острова. Никогда империя не приобретала чего-либо с меньшими затратами,
чем Канаду и Индию. Что касается Австралии, то капитан Кук просто подобрал ее из моря (1770). Даже
гибельная война, в которой мы потеряли расположение старых американских колоний, хотя она и
причинила значительное расстройство торговле, мало затронула самый уклад жизни в побежденной
стране, потому что наше морское могущество, хотя и оспаривалось, но было сохранено; даже тогда,
когда французский флот некоторое время плавал по Ла-Маншу (1779), мы боялись не голода, а
вторжения, однако опасность скоро миновала. Так же было и во время наполеоновских войн. Один год
современной тоталитарной войны более губителен для общества и более разрушителен для высших
проявлений цивилизации Англии, чем целый цикл войн в дни старшего или младшего Питта.
Но одни только богатство и безопасность не могут быть достаточными причинами появления великого
века вкуса и искусства. Викторианский век был даже более богатым и еще более безопасным; однако
дома, построенные в этот период, и находящиеся в них предметы домашнего обихода (за исключением
книг) были невысокого качества. В XVIII веке вкус не был испорчен обилием машинной продукции. И
производитель, и покупатель товаров ориентировались еще на ремесленные образцы. Художник и
производитель еще не придерживались диаметрально противоположных взглядов. Оба были
ремесленниками, снабжающими немногочисленную группу покупателей, вкус которой не был
испорчен, так как ей еще не приходилось видеть действительно плохих вещей. Жизнь и искусство
были еще человеческими, а не механическими, и качество ценилось значительно больше, чем
количество.
Другим обстоятельством, благоприятным для искусства в Ганноверскую эпоху, было
аристократическое влияние, которое окрашивало не только политику, но и многие другие аспекты
жизни. Аристократический слой общества тех
426
дней включал не только крупную знать, но и сквайров, и более богатое духовенство, и образованный
средний класс, который вступал с ними в близкие отношения. Этот обширный слой, достаточно
многочисленный и имевший неоспоримые социальные привилегии, мог позволить себе требовать во
всем прежде высокое качество. Высшие слои этой аристократии задавали тон буржуазии и
интеллигенции, а они за это отдавали знати свои умственные способности и идеи — как, например,
Бёрк снабжал своими идеями лорда Рокингэма. Лидеров общества XVIII века не мучил постоянный зуд
стремления доставать все больше и больше денег, производить все больше и больше товаров, неважно
какого сорта, как это было с могущественными детьми Маммоны, которые в XIX веке задавали тон в
Англии, Америке и во всем мире. Аристократическая атмосфера была более благоприятна для
искусства и вкуса, чем буржуазная и демократическая, установившаяся позднее в Англии, или тотали-
тарная - в Европе.
Действительно, аристократия была даже лучшим покровителем искусства и литературы, чем
королевская власть в ее старомодной форме. Монархия иногда может иметь вкус, как это было во
Франции во времена Людовика XIV и Людовика XV, но он существовал только при дворе, как един-
ственном признанном центре просвещенности и прогресса. Английская же аристократия имела не один
центр, а сотни
;
разбросанные по всей стране в «жилищах джентльменов» и провинциальных городах,
каждый из которых был центром учености и вкуса, что вполне возмещало упадок учености в
официальных университетах и упадок вкуса при ганноверском дворе. Георг II покровительствовал
только музыке Генделя и ничему больше. Но это не имело большого значения, так как покровительство
оказывали тысячи других лиц — хотя, однако, еще не миллионы. Оксфордский университет ничего не
сделал для Гиббона, а король не нашел ничего лучшего, как сказать ему: «Ну, ну, мистер Гиббон,
пишите, пишите, пишите». Но читающая публика тех дней была достаточно многочисленна и
разборчива, чтобы должным образом оценить его величие в тот момент, когда появился первый том его
сочинений (1776).
Вкус XVIII века не был совершенным. Ограниченность его симпатий в литературе хорошо известна.
Даже в искусст-
427
ве слишком много, может быть, думали о Рейнольдсе и недостаточно — о Хогарте и Гейнсборо.
Основанием Королевской академии в 1768 году Джошуа Рейнольде сделал покупку картин модным
занятием среди поднимающегося среднего класса, который стремился «приобщиться» к знати. Без
сомнения, он обеспечивал этим материальные выгоды для своих собратьев-художников, создавая более
широкий спрос на их товары. Но не подготовил ли невольно этот наиболее благородный рыцарь путь
для вульгаризации искусства? И не послужила ли его Королевская академия тому, что отдельные виды
живописи и скульптуры стали слишком стереотипными?
Романтические обстоятельства, открытие погребенных под пеплом городов Геркуланума и Помпеи,
возбудили огромное любопытство, которое, может быть, имело более благоприятные последствия для
археологии, чем для искусства. Греко-римская скульптура второго разряда была взята как мерило
суждения, и следующее поколение скульпторов Академии, Ноллекенс и Флаксман, настаивало на том,
что все статуи, даже современных британских государственных деятелей, должны отливаться по этому
образцу, должны быть задрапированы в тогу древних (подобно статуе Фокса в Блум-сбери-сквер), да и
в других отношениях скульптура должна перестать следовать традиции"подлинного Ренессанса Ру-
бийяка (умершего в 1762 году). Но, как это ни странно, в то же самое время Бенджамен Уэст отказался
применить этот закон об одежде к исторической живописи: вопреки серьезным, но дружеским
протестам самого Рейнольдса Уэст настоял, чтобы его картина о смерти Вольфа (выставленная в
Академии в 1771 году) изображала генерала и его людей в современной британской форме, а не в
древних доспехах, в каких эти современные герои сражений хотели быть изображенными для большей
известности. Своей настойчивостью, проявленной им в борьбе за это смелое нововведение, Уэст
добился хартии вольности для школы исторической живописи, которую он осцовал и сделал
чрезвычайно популярной, особенно благодаря распространению гравюр.
Но, несмотря на капризы моды в искусстве и большое разнообразие талантов его выдающихся
представителей, весь характер XVIII века был благоприятен для высокого разви-
428
тия искусства и ремесла. В Англии было полно всяких прекрасных вещей всех сортов, старых и новых,
местных и иностранных. Дома в городе и деревне были так же богаты, как музеи и художественные
галереи, но книги, гравюры, фарфор, мебель и картины не выставлялись напоказ, а находились в домах
гостеприимных хозяев на своих естественных местах как предметы домашнего обихода.
И внутренний вид домов, и все, что находилось вне их стен, говорило о том, что Англия была
прекрасной страной. Деятельность человека, пожалуй, не только не уменьшала, но даже увеличивала
красоту природы. Фермерские строения и домики местного стиля и из местного материала органически
входили в спокойный ландшафт и гармонически разнообразили и украшали его. Поля, окруженные
каймой ежевики и боярышника, обсаженные высокими вязами, и новые насаждения дуба и бука были
прекрасной заменой голых открытых полей, вересковых степей и густого кустарника прежних дней.
Правда, не все это исчезло. Еще почти в каждой деревне был парк при господском доме, с группами
больших деревьев, под которыми олени ощипывали побеги.
В последнее десятилетие века возникла известная школа художников-пейзажистов, главным образом
акварелистов, - за Гёртином и юным Тэрнером скоро последовали многие другие, включая Крома и
Котмана из нориджской школы и самого Констебля. Они рисовали Англию в наиболее совершенный
момент ее жизни, прежде чем началось поругание ее красоты. Вначале модный спрос на портреты и
сюжетные картины был больше, чем на пейзажи, несмотря на талант, проявленный в этом жанре
Гейнсборо и Ричардом Уилсоном. Но затем в течение всего этого периода возрастало сознательное
восхищение пейзажем, ландшафтом в его более широких очертаниях. Оно отражалось и поощрялось
литературой, начиная с первого появления «Времен года» Томсона в 1726 году, а затем сказалось и в
произведениях Каупера, пока Вордсворт наконец не преобразил и не возвысил эту тему. Но никакое
печатное слово не могло выразить единственную в своем роде красоту нашего острова, которую могли
показать только художники, — меняющиеся свет и тени неба, земли и листвы в нашей насыщенной
водой атмосфере. Таким образом, восхищение англичан
429
своей страной получило отражение в литературе и искусстве, в работах Вордсворта и художников-
пейзажистов именно тогда, когда XVIII век кончился и началась новая эра.
Уже в царствование Георга II это новое увлечение и интерес, проявляемый к более дикому и
обширному ландшафту, изменил манеру разбивки парков в загородных особняках. Английские
сады, преобладавшие при Вильгельме III и Анне, аллеи, украшенные свинцовыми статуэтками в
голландском стиле, и живые изгороди из кустов тиса {которым, подстригая их, придавали самую
фантастическую форму) исчезали, чтобы дать доступ траве и деревьям парка к стенам
помещичьего дома. Фруктовый сад и огород внутри высоких кирпичных стен теперь
рассматривались как существенная принадлежность сельского дома, но размещались они не перед
окнами фасада, а на небольшом расстоянии. Без сомнения, при этом были и потери, и выигрыши.
Печально, что сотни прелестных свинцовых фигур были уничтожены, переплавленные в пули для
стрельбы в американцев и французов. Но уничтожение голландских садов для того, чтобы
освободить место для травянистых склонов и деревьев, видимых из окон, свидетельствовало о
растущем восхищении природой, которое вскоре заставило англичан находить удовольствие даже
в гористых пейзажах, побудило их отправляться в Озерную область, а в следующее столетие - в
шотландские горы и Альпы, прежде внушавшие цивилизованным людям отвращение.
Это инстинктивное тяготение к более ярким картинам неукрощенной природы было неизбежной
реакцией со стороны все более цивилизирующегося общества. В прежние времена леса и чащи
были повсюду совсем рядом, и человек постоянно вел войну с дикой природой; в те дни он искал
разнообразия и развлечения от этой борьбы в образцовых садах. Теперь же он победил. Сельская
местность, все еще прекрасная, была принесена в жертву живым изгородям и насаждениям.
Поэтому теперь природу в ее нетронутом виде следовало искать где-нибудь вдали, согласно мис-
тическим доктринам Руссо.
Пристрастие к горам, появившееся в конце XVIII века, сопровождалось столь же горячей любовью
к морскому побережью, доселе пренебрегаемому. Правда, в первой половине века новый обычай
посещения приморских мест пре-
430
следовал медицинские цели. По совету докторов люди отправлялись вдыхать морской воздух в
деревне Брайтельм-стон (Брайтон), пить целебные воды в Скарборо и даже погружаться в волны.
Картина побережья Скарборо в 1735 году показывает плавающих посетителей-мужчин; а в
Маргете около 1750 года «передвижная купальня Била», запряженная лбшадьми, въезжала прямо в
море и из нее представители того или иного пола спускались в воду по закрытой от посторонних
взоров лестнице и затем, если желали, могли плыть дальше.
Но те, кто приезжал сюда, чтобы лечить тело, находили также лекарство и для души. Созерцание
моря и берегового пейзажа привлекало все больше людей к утесам и отмелям, прежде всего ради
здоровья, но также и для духовного наслаждения, которое было одним из средств улучшения
здоровья. Знаменательно, что в конце царствования Георга III морские волны были впервые
правдиво и любовно изображены Тэрнером. Прежде реально изображали лишь корабли, но не
воду, по которой они плавали. Поэты тогда часто описывали ужасы океана; теперь они описывали
его красоту и призывали его волноваться!
В XVIII веке местоположение новых сельских домов впервые стало выбираться по эстетическим, а
не только по практическим соображениям. Часто дома строились на возвышенном месте, там,
откуда «открывалась широкая перспектива». Конечно, люди стремились превзойти самих себя в
строительстве своих домов, и это стремление к «улучшению» порой вынуждало их закладывать
свои имения, как это было с последним графом Верни из Клайдона.
Мода имеет много странных причуд. Пристрастие к искусственным руинам на много лет
предшествовало «готическому возрождению» в литературе, религии и архитектуре. Прежде чем
родились Пьюджин или Вальтер Скотт и на полстолетия до того, как стало заметно их влияние,
уже воздвигались как часть пейзажа «разрушенные средневековые замки» и некоторые дома
украшали причудливым «готическим» орнаментом. Но, к счастью, особняки, которые многие
люди воздвигали в XVIII веке для себя, были по большей части построены в георгианском стиле,
иногда со следами классики, такими, как портики и фронтоны, которые, однако, естественно
сочетались с георгианским сти-
431
лем, связанным по своему происхождению с Ренессансом. Больше претенциозности было в
палладинском и некоторых других стилях, привнесенных в тот или иной особняк его владельцем,
который, путешествуя по Италии, видел здания, построенные в таком стиле.
В этих сельских домах, больших и маленьких, жизнь била ключом. Стремление, к налаживанию
поместья и к сельскохозяйственным улучшениям заставляло сквайра целые дни разъезжать, а ос-
тававшиеся дома женщины также не тратили времени понапрасну, организуя свое обширное домашнее
хозяйство, сидя за рукоделием или хлопоча в кладовой. В течение недель, а то и месяцев здесь гостили
большие группы приезжих, которых обильно угощали, развлекали охотой, музыкой и литературой,
картинами и игральными костями, приводившими иногда к разорению хозяина или гостя. Теперь для
сельского дома было обычным иметь библиотеку, соответствующую его величине, наполненную
томами в кожаных переплетах, помеченных фамильным гербом, - книгами английских, латинских и
итальянских классиков и множеством обширных томов превосходно иллюстрированных путешествий,
местных историй или книг, гравюр и эстампов. Цивилизация XX века не имеет ничего аналогичного
таким частным библиотекам.
Во многих отношениях это было общество без предрассудков. Чарльз Фокс ввел в моду небрежность в
одежде. Палата общин - центр английской аристократии - производила на иностранного посетителя в
1782 году впечатление «дезабилье».
«Нет ничего особенного в одежде членов палаты; они даже приходят в палату в пальто и в сапогах со
шпорами. Не
Мебель второй половины XVIII в.
432
является вообще чем-то необычным увидеть члена палаты лежащим растянувшись на одной из скамей,
в то время как другие дебатируют. Одни грызут орехи, другие едят апель
:
сины. Без конца входят и
выходят; и как только кто-нибудь желает выйти, он становится перед спикером и кланяется ему,
подобно школьнику, когда он спрашивает разрешения у учителя».
Может быть, с тех пор как стал существовать мир, ни одно общество мужчин и женщин не
наслаждалось жизнью в такой степени и так разносторонне, как английский высший класс в этот
период. Литературные, спортивные, светские и политические круги состояли из одних и тех же лиц.
Когда наиболее неудачливый из всех великих политиков Чарльз Фокс сказал на смертном ложе, что он
жил счастливо, он сказал правду. Высочайшее красноречие, энергичная политика, долгие дни,
проведенные на охоте за куропатками, деревенский крикет, бесконечные и интереснейшие беседы,
страсть к греческой, латинской, итальянской и английской поэзии и истории - всем этим и, увы, также
безумным азартом игрока Фокс наслаждался в полной мере и разделял все эти удовольствия с
многочисленными друзьями, которые любили его. Он был не менее счастлив и во время долгих
дождливых дней в Холкхэме, которые он проводил, сидя у изгороди, невзирая на дождь, и вступая в
дружеские разговоры с пахарем, объяснявшим ему тайну культуры турнепса.
Непостоянство Фокса в выборе рода деятельности и наслаждений вполне отвечало характеру того
общества, в котором он так долго был ведущей фигурой. Всякая деятельность города и деревни,
общественная и частная жизнь -все привлекало этих либерально настроенных, чистосердечных
аристократов, которых соотечественники вовсе не стремились гильотинировать. Наиболее известные
среди них имели крупные недостатки. Вопреки выражению «пьет, как лорд» имеется много
доказательств, что чрезмерное пьянство было привычкой всех классов английского общества, как
низших, так и высших. Но азартная игра и супружеская неверность были, возможно, более заметны в
высших кругах общества того времени, пока евангелическое влияние, имевшее дело сперва с простым
народом, не стало сдерживать и высшие классы, подготавливая их к тем испытаниям, которые ожидали
эти круги в XIX веке, когда стало возможным обсуж-
433
дать их поведение и оспаривать их привилегии. До тех пор время принадлежало им, и это было золотое
времяГ
Этот классический век, в котором «Словарь» Сэмюэля Джонсона (1775) способствовал созданию
истинно английских слов, видел также и установление правописания при помощи правил, принятых
теперь всеми образованными людьми. В век Мальборо даже королевы и знаменитые генералы писали
так, как им нравилось. Но в 1750 году лорд Честерфилд писал своему сыну:
«Я должен сказать тебе, что орфография, в истинном смысле слова, абсолютно необходима и для
писателя, и для джентльмена, так как одна ошибка в правописании может сделать его смешным на всю
жизнь. Я знаю высокопоставленного человека, который никогда не мог избавиться от насмешек за то,
что написал «wholesome» без «w».
Одновременно он советует юноше читать Платона, Аристотеля, Демосфена и Фукидида, которые не
знакомы никому, кроме знатоков, хотя многие цитируют Гомера. Именно знание греческого языка,
добавляет Честерфилд, должно отличать джентльмена; одной латыни недостаточно. Это значит, что
высший жрец моды в тот период, когда мода имела такое большое значение, считал классическое
образование обязательным для джентльмена.
Старинные виды охоты уступали теперь место охоте на лисиц. Охота на оленя — благороднейший вид
спорта прошедших веков — стала воспоминанием, исключая Эксмур и несколько других районов. Уже
в 1728 году некоторые охотники опустились до позорной охоты на оленя «с повозки», что было
началом конца. Причина этого очевидна: уничтожение лесов, огораживание пустошей и расширение
запашки вызывали непрерывное уменьшение стада диких оленей, которые привыкли бродить на
широких сельских просторах. В царствование Георга III олени, щипавшие траву под дубами, еще
являлись украшением парка джентльмена и пользовались полной безопасностью в пределах парка, но
уже не были больше предметом охоты. В соответствующий сезон их могли убивать для господского
стола лишь сам владелец парка или его лесничий.
Охота на зайцев, любимая Шекспиром и Роджером Коверли, исчезала более медленно. Хотя охота на
лисиц успешно развивалась в течение всего XVIII века, однако еще
434
в 1835 году спортивный журнал насчитывал 138 свор собак, с которыми охотились на зайцев, против
101 своры собак, использовавшихся для охоты на лисиц. Охота на зайцев имела то преимущество, что
пеший деревенский охотник легче мог держать в поле зрения короткие круги, совершаемые
преследуемым зайцем, чем следить за более долгим и прямым бегом лисиц. Но хотя демократический
пеший элемент принимал меньшее участие в охоте на лисиц, охота с ее красными и синими куртками,
сворами собак и звуками охотничьих рогов захватывала воображение всех живущих в сельской
местности; песни, посвященные охоте на лисиц, звучали так же громко и весело в трактире, как и за
обеденным столом владельца манора.
В царствование Георга III охота на лисиц была в основном такой, какой она осталась и впоследствии,
за исключением того, что лишь очень немногие, не живущие в графстве, присоединялись к
охотничьему обществу. Но охота уже перестала быть делом одного или двух соседей, разъезжающих
по своим собственным землям. Собачьи своры рыскали теперь по всему району, и крупные охотничьи
общества, подобные «Бедминтону», «Питчли» и «Кворну», подняли науку охоты на такой уровень, на
котором она находится и теперь. С годами расстояние увеличивалось, а законы об огораживании,
перерезав открытые поля в охотничьих графствах Центральной Англии изгородями, предъявили боль-
шие требования к качествам и лошади, и всадника.
В XVIII веке соколиная охота на дичь или охота при помощи сетей и приманок была быстро вытеснена
охотой с ружьем. Приемы птичьей охоты также постепенно приближались к современной практике, но
более медленно, чем методы охоты на животных. Вспугивание птиц, однако, еще не применялось.
Высокие стебли скошенной вручную травы позволяли охотникам близко подкрадываться к куропаткам
вслед за своим верным сеттером.
Фазанов не вспугивали из гнезд, высоко над головами охотников, а выгоняли из кустарника и рощиц
при помощи своры лающих спаниелей и стреляли их во время взлета. В северных вересковых степях
белых куропаток было тогда меньше, чем в наши дни, но они были менее дикими. В некоторых местах
было много глухарей и уток, а целые полчища зайцев причиняли большой ущерб фермерам. Кроли-
435
ки еще не были таким бичом, каким они являются теперь (в 1939 году), потому что тогда лугов
было меньше, чем пашен. Голубей, цапель, полевых куликов, каменок, коростелей и других диких
птиц стреляли так же свободно, как и более обычную дичь.
Заряжаемое с дула кремневое ружье с медленным воспламенением очень отличалось от
современного ружья с выбрасывателем гильзы; действие кремневого ружья было более
медленным, стрелять приходилось намного впереди птицы. Это обстоятельство вызывает
сомнение в подвигах Кока из Норфолка, который якобы не один раз убивал по 80 перепелок менее
чем сотней выстрелов. Перезарядка ружья требовала много времени и, если производилась не-
брежно, была опаской; поэтому после каждого выстрела охотник должен был останавливаться, а
собаке приказывал «замереть», пока заряжалось ружье. В середине XVIII века лесничие, подобно
Черному Джорджу в «Томе Джонсе» [Филдинга], были вообще не столь почтенными людьми, как
их преемники в позднейшие времена. Часто они сами были «самыми отъявленными браконьерами,
убивавшими одну пару птиц для господина и две для себя». Но ни джентри, ни их лесничие не
были единственными охотниками за дичью; в войне с браконьерством в старой Англии никогда не
наступало перемирия.
Во времена Стюартов в Гемпшире и Кенте незаметно появился крикет, ставший развлечением
простого народа. Первоначальный способ счета путем «зарубок» на палке является
доказательством безграмотности народа. Однако в начале XVIII столетия крикет расширил свои
географические и социальные границы. В 1743 году отмечалось, что «знать, дворяне и
духовенство» принимали участие в качестве партнеров в игре «мясников, сапожников или медни-
ков». Три года спустя, когда Кент выиграл 111 очков против ПО у сборной команды Англии, лорд
Джон Сэквилль был членом той победившей команды, капитаном которой был садовник Ноул.
Деревенский крикет быстро распространился по всей стране. В те дни, когда игра в крикет еще не
была подчинена строгим правилам и сопровождалась быстрой сменой забавных инцидентов, когда
каждый мяч мог создать потенциальный кризис в игре, - в то время было очень интересно
наблюдать за ней. Сквайр, фермер, кузнец и по-
436
денщик, пришедшие с женами и детьми посмотреть на забаву, — все собирались вместе в летнее
послеполуденное время и все одинаково веселились. Если бы французское дворянство было
способно играть в крикет со своими крестьянами, его замки никогда не были бы сожжены. До
последних лет этого столетия крокетные ворота состояли из двух вертикально стоящих колышков
в один фут высотой, находившихся на расстоянии около 24 дюймов, и третьей палки, или
перекладины, положенной на них. Пространство между колышками, куда игрок должен был
успеть всунуть конец своей биты прежде, чем вратарь сможет втолкнуть туда мяч, с риском
получить сильный удар по пальцам, называлось «popping hole». Бросающий мяч игрок заставлял
его быстро катиться по площадке по направлению к низким воротам; если, как это часто
случалось, шар проходил между колышками, не задевая их, отбивающий мяч игрок не выходил из
игры. Бита была изогнута на конце, подобно хоккейной клюшке. К концу века игра радикально
изменилась: было уничтожено «popping hole», был прибавлен третий колышек и высота ворот
увеличена до 22 дюймов. В результате этих перемен была введена прямая бита.
Англичане XVIII века любили хороший стол, и наша островная кухня уже приобрела некоторые
характерные достоинства и дефекты. Иностранцы удивлялись большому количеству и
превосходному качеству рыбы и красного и белого мяса, потребляемых на острове, но невысоко
оценивали отношение англичан к овощам, которые только что появились как приправа к мясу.
Английские повара, казалось, столь же неспособны были изготовить овощное блюдо, как и при-
готовить что-нибудь лучшее, чем «коричневую воду» в качестве кофе. Но в каком бы виде они ни
подавались, огороды богачей и бедняков давали теперь много самых разнообразных овощей:
картофель, капуста, морковь, брюква, брюссельская капуста, огурцы и салат употреблялись с
мясом в таком же количестве, как и сегодня. Сладкие блюда и пудинги уже гордо занимали место
на английском столе.
Счет Вудфорда на муку за 1790 год составил всего 5 фунтов 7 шиллингов 6 пенсов, что указывает
на очень ограниченное количество хлеба, испеченного и съеденного в доме приходского
священника. За тот же период его счет на мясо составлял 46 фунтов 5 шиллингов. Питание
англичан средне-
437
го класса в этот период состояло в основном из мясной пищи, потребление которой значительно
превышало потребление хлеба. За тот же год счет Вудфорда на солод для его домашнего
пивоварения составил 22 фунта 18 шиллингов 6 пенсов. Достойный священник описывал свои
обеды в дневнике: обычный, хороший обед для избранной компании (в 1776 году) состоял из
«вареной бараньей ноги, пудинга из взбитого теста и пары уток». Другой обед (1777) состоял из
«пары кроликов, тушенных с луком, вареной бараньей шеи и жареного гуся, из пудинга с
коринкой и простого пудинга, за-которым последовал чай». «Очень изысканный обед», которым
он наслаждался в церкви Христа в Оксфорде (1774), приближается к нашему представлению о
таких корпоративных празднествах, в которых находили столько удовольствия более
привилегированные из наших предков:
«Первая перемена блюд состояла из большой трески, бараньего филе, супа, пирога из цыпленка,
пудинга, корнеплодов и т. п. Вторая перемена — из голубей и спаржи, телячьего филе с грибами и
превосходным соусом, жареного сладкого мяса, свежих омаров, абрикосового торта, а посредине
стояла пирамида из сбитых сливок с вином и желе. После обеда были поданы фрукты, мадера,
белый и красный портвейн. Мы все были очень бодры и веселы». В сельских местностях жители,
возвращавшиеся домой темной ночью верхом и навеселе, часто становились жертвой несчастных
случаев.
Молодой немец Мориц, живший в Англии в 1782 году, имея скудный кошелек, питался хуже, чем
священник Вуд-форд, так как он оказался во власти хозяек английских пансионов, которые
обращались с ним так, как слишком многие из них до сих пор обращаются со своими несчастными
постояльцами.
«Английский обед [писал он] для таких жильцов, как я, обычно состоит из куска полусваренного
или полузажаренного мяса и небольшого количества капустной листвы, сваренной в воде,
которую они поливали соусом, сделанным из воды, муки и масла».
(Я подозреваю, что именно эту жижицу имел в виду Вольтер, когда сказал, что у англичан сто
религий и только один соус!) Но, добавляет Мориц:
«Прекрасный пшеничный хлеб, который я нашел здесь,
438
наряду с превосходным маслом и чеширским сыром восполнял мои скудные обеды. Ломтики
хлеба с маслом, которые подаются к чаю, тонки, как лепестки мака. Но есть и другой, обычно
употребляемый с чаем, сорт хлеба с маслом, который поджаривается на огне и бесподобно хорош.
Вы берете один ломтик за другим и держите их на огне на вилке до тех пор, пока масло не растает
настолько, что проникнет через все ломтики сразу: этот хлеб называется тост».
Экономические условия сделали первую половину XVIII века периодом относительного изобилия
для трудящегося класса. По крайней мере многие рабочие имели за завтраком пиво, хлеб, масло,
сыр, иногда - мясо. В полдень многие ели обильную, хотя и грубую пищу. Смоллет в «Roderick
Random» (1748) описывает свое посещение «харчевни», где он «почти задыхался от удушливого
запаха варившегося мяса и был окружен компанией извозчиков, носильщиков и нескольких
лакеев, не имевших места или не получавших еды в доме хозяина. Все они, сидя за отдельными
столами, покрытыми скатертями, вид которых вызывал тошноту, ели мясные кости, рубец,
студень из бычьих ног и колбасу». Однако бесчисленные местные различия в заработке и
условиях жизни требуют, чтобы обобщения о питании рабочего класса делались чрезвычайно
осторожно. Многие питались главным образом хлебом с сыром, с небольшим количеством
овощей, пивом и чаем.
Театр был очень популярен в Англии XVIII века. В первые годы его возрождения при Карле II он
обслуживал только Лондон и пользовался покровительством двора. Теперь сфера его деятельности
значительно расширилась. В более крупных провинциальных городах были основаны труппы, а
странствующие актеры постоянно бродили по стране, играя перед простой публикой в сараях и
городских залах для собраний. Священник Вудфорд сообщает об их периодическом появлении в
Корт-хауз, Касл-Кэри, в одной сомерсетширской деревне, насчитывавшей 1200 жителей, где время
от времени они играли «Гамлета», «Оперу нищих» и другие хорошие пьесы. «Уловка щеголей»
Фаркера оставалась популярной еще долгие годы после безвременной смерти ее автора в 1778
году, но недостаток в хороших новых пьесах чувствовался до тех пор, пока более чем 60 лет
спустя Голдсмит и Шеридан не создали несколько первоклассных комедий.
439
В то же время, как мы и можем ожидать в стране, где так покровительствовали ораториям Генделя,
музыкальная сторона театра была превосходна. Томас Эрн (1710-1778) положил на музыку песни
Шекспира и написал музыку ко многим пьесам. И английская легкая опера (развитие которой
продолжается со времен «Оперы нищих» до Гильберта и Салливана) чрезвычайно расцвела в дни
Дибдина (1745-1814). Будучи еще очень молодым, он написал музыку «Лионель и Кларисса»; и
позднее он еще долго писал для своих земляков сентиментальные, патриотические и морские песни,
вроде «Бедного Джека» и «Тома Боулинга», которые они любили распевать. Англичане того времени
не ограничивались только слушанием музыки. Они не стыдились пробовать свои собственные голоса,
когда не торопясь ехали верхом, шли или работали в одиночестве на свежем воздухе, да и в стенах
дома они имели много досуга, и если хотели музыки, то должны были создавать ее для себя сами.
Драматический гений Дэвида Гаррика в середине столетия и Сары Сиддонс после него сделали
лондонский театр знаменитым. Искаженная версия Шекспира, которую они играли — «Король Лир» со
«счастливым концом», — вызывает у нас ужас. Но мы должны признать заслуги актеров и
литературных критиков этого века, убедивших англичан, что Шекспир был величайшей славой нашей
нации. Его читали, цитировали, его вообще знали гораздо лучше, чем сегодня, так как поэзия и
художественная литература не встречали тогда какой-нибудь серьезной конкуренции со стороны
печатных изданий менее долговечного характера. Читающий мир был достаточно широк, чтобы
предоставить художественной литературе наилучшие возможности. Мильтон был тогда известен и
уважаем немногим меньше, чем Шекспир.
Печатная газета около середины века совсем вытеснила рукописные «новости». В начале царствования
Георга III газета стоила два или три пенса — в зависимости от налога, — а по объему она выросла до
четырех страниц in folio, которые Каупер ожидал каждый вечер в своем сельском уединении и громко
читал за .чашкой чая дамам.
Каждая из четырех страниц имела четыре столбца. После 1771 года, когда обеими палатами
парламента было молчаливо разрешено публиковать дебаты, это стало одной из
440
основных задач газеты. С этих пор ее немногочисленные читатели были хорошо осведомлены о
политике, так как во время парламентских сессий больше половины газеты отводилось отчетам о
сессии. Много места — целая страница, а то и более — отводилось платным объявлениям, сообщениям
о книгах, концертах, театрах, нарядах и различных людях, нуждающихся в домашних слугах.
Остальное место в газете было занято поэзией, серьезными и юмористическими статьями, письмами в
газету (подписанными именем корреспондента или псевдонимом), обрывками информации и
театральными или светскими сплетнями, перемешанными с газетными объявлениями и длинными
официальными отчетами об иностранных делах. Современная газета тогда еще находилась только в
процессе своего создания. Ее тираж был пока весьма ограниченным: 2 тысячи экземпляров считались
хорошим тиражом; в 1795 году тираж «Морнинг пост» упал до 350 экземпляров, тогда как тираж
«Тайме» поднялся до 4800. Занятие журналистикой не давало возможности ни приобрести, ни потерять
большие состояния: наградой было приобретение влияния, особенно в политике. Было несколько
хороших провинциальных газет, подобных «Нортгемптон меркьюри», «Глостер джорнэл», «Норидж
меркь-юри» и «Ньюкасл курант».
Со времен Карла.II не только театр и газеты, но и издание книг стало проникать из столицы в
провинцию. Ослабление цензуры и закон о лицензиях, изданный в царствование Вильгельма III,
устранили существовавшие ранее ограничения для прессы, в результате чего не только значительно
выросли типографские и издательские фирмы в Лондоне, но и была учреждена провинциальная пресса
во многих других городах. Все дела по изданию и продаже книг велись тогда одной и той же фирмой.
Между 1726 и 1775 годами в Англии было 150 таких фирм вне Лондона и почти столько же в столице.
Оживленная литературная и научная жизнь многих провинциальных городов во времена Сэмюэля
Джонсона поощрялась местными газетами и местными издательскими фирмами, которые часто
достигали больших успехов. В конце столетия такой блестящий труд, как «Британские птицы» Бьюика,
с его знаменитыми гравюрами на дереве, был напечатан и издан в Ньюкасле на Тайне. Книгопечатание
441
XVIII века, хотя и менее причудливое, чем в елизаветинские времена, и менее механически
правильное, чем викторианское, стояло выше и того и другого как вид изящного искусства.
Многие издания, особенно большие и дорогостоящие тома, которыми восхищались это
аристократическое столетие, продавались по подписке, которую автор проводил среди своих друзей и
покровителей. Большая часть книг поступала в прекрасные частные библиотеки. Но и в Лондоне, и в
провинции, особенно в курортных местах, были основаны библиотеки, выдающие книги на дом; первая
такая библиотека была открыта в 1740 году. Бат и Саутгемптон имели прекрасные общедоступные
библиотеки. Среди соседей и друзей были распространены также книжные клубы.
Поэзия, путешествия, история и романы — все находило место в народном чтении. Заявление немца
Морица, сделанное им после посещения Англии, является замечательным свидетельством высокой
степени нашего литературного развития в этот период (1782 год):
«Конечно, верно, что английские классические авторы читаются несравненно больше, чем немецкие,
которые в общем читаются только учеными или самое большее средним классом народа. Английские
же национальные авторы широко распространены и читаются всем народом, достаточным
доказательством чего служат бесчисленные переиздания их произведений. Моя квартирная хозяйка,
которая является всего лишь вдовой портного, часто читает Мильтона; она говорила мне, что ее
покойный муж влюбился в нее именно по этой причине, так как она читает Мильтона с особенным
выражением. Этот единственный пример доказывает немного, но я беседовал с некоторыми людьми из
низшего класса, и все они знали своих национальных авторов и читали многих из них, если не всех».
В течение XVIII века сосредоточение крупных имений у знати и у более богатых из мелкопоместного
дворянства и развитие капиталистического сельского хозяйства привели к исчезновению мелкого
сквайра с годовым доходом от 100 до 200 фунтов, который обрабатывал собственную землю или
сдавал одну-две фермы в аренду. Этот особый тип, некогда столь важный в жизни и управлении
сельских местностей, стал теперь значительно менее заметным. Его место в
442
некоторых отношениях было занято возросшим числом мелкопоместных дворян и интеллигенции,
живущих в сельской местности на различные небольшие доходы, но пустивших здесь менее глубокие
корни, чем старые сельские сквайры. Такая перемена имела как положительные, так и отрицательные
стороны. Она способствовала более высокому уровню культуры: Беннет в «Гордости и предрассудке»
является человеком нового типа, более привязанным к своей библиотеке, чем к земле. Священник
Вудфорд писал в своем дневнике, что его годовой доход - только 400 фунтов, но на эти средства он мог
держать 5 или 6 слуг, в доме и вне его, заботиться о своих родственниках, свободно путешествовать и
оказывать щедрое гостеприимство богатому и бедному. Его привычка отмечать в дневнике каждый
истраченный или отданный шестипенсовик свидетельствует о том, что он понимал необходимость
быть бережливым и поэтому ему удавалось жить безбедно при своем скромном доходе.
Расходы на наилучшего домашнего или дворового слугу составляли только 10 фунтов в год жалованья
и стоимость его содержания; многие довольствовались даже значительно меньшим. На таких условиях
армии слуг, мужчин и женщин, наполняли дома дворян. Многие становились «старыми слугами»,
привилегированными и близкими, которых их хозяева и хозяйки никогда не думали увольнять; это
было важным и облагораживающим моментом в старой английской жизни. Часто сменявшие друг
друга девушки-служанки, которые недолго пребывали в этой роли и скоро уходили, чтобы выйти
замуж, учились во время своего пребывания в услужении искусству приготовления пищи и ведению
домашнего хозяйства, что оказывалось весьма полезным для них впоследствии, когда они становились
женами и матерями. В жилищах крестьян и рабочих также существовали стародавние традиции
ведения хозяйства. В те дни, когда еще нельзя было купить в соседней лавке за углом все, включая
консервы, беспомощная и необученная хозяйка дома была значительно более опасным, а поэтому и
более редким явлением, чем в современной городской жизни.
г
Глава XIV
ШОТЛАНДИЯ В НАЧАЛЕ И В КОНЦЕ XVIII ВЕКА
Q Парламентская и экономическая уния с Англией (1707). Q Калоден и завоевание Горной Шотландии
(1746).
Так как рамки этой работы ограничены историей Англии, то ничего еще не было сказано о соседнем
королевстве — Шотландии. На протяжении более двух столетий после войн Эдуарда I и Уоллеса
англичане и шотландцы мало общались друг с другом, если не считать отдельных военных
столкновений. В царствование Елизаветы они перестали быть активными врагами, потому что у них
появился общий интерес — защита острова против держав католической реакции; но они усвоили
совершенно различные формы церковной политики, которые в дальнейшем внесли различия в характер
социальной и духовной жизни по обе стороны границы.
С восшествием Якова VI Шотландского на английский трон (1603) его два королевства оказались
связанными стеснительными узами дуалистической монархии. Сам Яков понимал Шотландию лучше,
чем Англию, но при его сыне и внуках меньшее из двух королевств управлялось в соответствии с
планами, состряпанными в Лондоне епископами, придворными или членами парламента, которые
ничего не знали о нуждах и обычаях Шотландии и стремились лишь заставить ее служить
определенным целям английской политики того времени. Эдинбургский Тайный совет получал свои