Тревельян Дж. М. История Англии от Чосера до королевы Виктории
Подождите немного. Документ загружается.
команде на море были приняты англичанином, тогда как испанец не мог отбросить свое военное и
аристократическое чванство даже при спасении своего корабля. Здесь сказалось социальное
различие между двумя странами, проявившееся в методах ведения войны.
В течение 20 лет^ предшествовавших появлению Арма-
213
ды, плавание по океану и тактика стрельбы из бортовых батарей были усовершенствованы
английскими моряками, которые изучали свое ремесло в самых разнообразных формах — на
службе в королевском флоте, как купцы, как исследователи и каперы. Эти службы можно было
легко совмещать или сменять одну на другую. Боевое купечество, привыкшее защищаться и силой
навязывать свою торговлю на всех морях и океанах, приняло большое участие в битве с Армадой.
Однако без государственного военно-морского флота победа не была бы одержана.
Генрих VIII основал военно-морской флот. При Эдуарде VI и Марии он пришел в упадок. При
Елизавете флот был восстановлен; однако в первое двадцатилетие ее царствования строительство
военно-морских верфей шло медленно. Елизавета получила в наследство обанкротившееся
государство и не осмеливалась облагать тяжелыми налогами своих нетерпеливых и строптивых
подданных. Ее вошедшая в поговорку экономность, хотя и не всегда целесообразная, была
необходима для того, чтобы ее правительство могло сводить концы с концами. Больше того,
основная масса тех денег, которые ей удавалось выжать для флота, расходовалась совершенно не
так, как следовало бы. У Сесиля и у бдительного Тайного совета были хорошие намерения, но им
не хватало технических знаний для того, чтобы обнаружить и устранить издревле существовавшее
взяточничество на королевских верфях. Тогда (в 1578 году) Елизавете пришла счастливая мысль
поставить во главе строительства и ремонта ее судов Джона Хокинса.
В течение десятилетия до начала открытой войны, которую королева так долго и так умно
оттягивала, Хокинс на военно-морских верфях сделал так же много, как Дрейк на побережье
Тихого и Атлантического океанов.
Наконец-то деньги королевы полностью расходовались по назначению. Но Хокинс не только
уничтожил взяточничество; этот крупный общественный деятель, который, занимаясь торговлей и
каперством между Африкой и Испанской Америкой, имел опыт, уступавший только опыту
Дрейка, прекрасно понимал, какой тип кораблей он должен был строить применительно к новой
тактике морской войны. Его критики, державшиеся взглядов старой школы, требовали кораблей с
высокой надводной частью, с корпу-
214
сом, неприступным для врага, но неудобных для маневрирования, с помещениями для огромного
количества солдат, которые опустошали бы запасы. Хокинс отказался от таких «замков».
Несмотря на протесты, он строил военно-морские корабли низкие, длинные и узкие, обладающие
высокой маневренностью и оборудованные тяжелыми орудиями. Таким кораблем был
«Мститель», много лет спустя подтвердивший на практике правоту его конструкторов, когда в
течение суток вел бой с испанским флотом.
Английские купцы в поисках более отдаленных рынков были привлечены новыми
потенциальными возможностями, открывающимися перед мореплаванием, и вдохновлялись
общим духом отважного предпринимательства этого века. Но к этим поискам их вынуждало также
закрытие старых ближайших рынков. Потеря Кале, где на королевской торговой базе велась
торговля шерстью в течение стольких прошедших поколений, произошла за несколько месяцев до
восшествия на престол Елизаветы. Это было ударом для английских экспортеров шерсти, от
которого они никогда не смогли оправиться полностью, так как общее направление событий было
выгодно не им, а их соперникам - мануфактуристам и торговцам сукном.
После потери Кале рынком для английской шерсти и сукна все еще оставались самые древние
торговые центры: Брюгге и Антверпен в Нидерландах. Но в течение нескольких ближайших лет и
здесь английские торговые базы были закрыты. Ссора молодой королевы и ее Тайного совета с
Гранвеллой, управлявшим тогда Нидерландами от имени Филиппа II, возникла вследствие
политических, религиозных и экономических разногласий. Пиратство англичан в Ла-Манше;
английская дружба с протестантами в городах, где они торговали, поддерживаемая городскими
властями и населением Антверпена; испанская нетерпимость к иностранным еретикам — все это
сыграло свою роль в разрыве.
Но не менее важным было экономическое столкновение интересов двух меркантилистических
политик - Гран-веллы и Елизаветы. Каждая из сторон считала, что другая находится в ее власти.
Гранвелла был убежден, что если запретить англичанам продавать их сукно в Нидерландах, то они
не смогут продавать его где-нибудь в другом месте и будут вынуждены привозить свою сырую
шерсть для пере-
215
работки .ее на станках Нидерландов. Англичане были уверены, что Нидерланды не могли бы
процветать без торговли с Англией.
Ссора достигла высшей точки в первом десятилетии царствования Елизаветы, за двадцать лет до
начала настоящей войны между Англией и Испанией. Английские торговцы сукном, не
допускавшиеся в Нидерланды, направились в 1567 году в Гамбург с целью проникнуть оттуда в
Европу, и притом для того только, чтобы уже через 10 лет быть изгнанными оттуда
меркантилистской нетерпимостью ганзейских городов.
Эти перемены рынков вызвали большие бедствия и периодическую безработицу в суконной
английской мануфактуре, но постепенно были найдены новые рынки в далеких краях. В Лондоне
образовались новые компании, которые с успехом сбывали товары в Россию, в Пруссию, в
балтийские страны, в Турцию и Левант. Английские купцы сначала проникли по русским водным
путям в Персию, а затем через мыс Доброй Надежды - и в Индию. В 1600 году старая королева
выдала грамоту Ост-Индской компании, открывшую перед последней такое экономическое и
политическое будущее, которое превзошло все романтические вымыслы. Все эти новые смелые
предприятия мирового масштаба освободили торговлю Англии от неизбежных в противном
случае тяжелых последствий — потери ее старых рынков, находившихся поблизости от ее
собственных берегов. Этот переворот оказался возможным благодаря духу предприимчивости ка-
питалистов лондонского Сити, искусству моряков и морских капитанов новой школы и отважным
предприятиям английских исследователей как на суше, так и на море.
Уже в 1589 году Хэклут, посвящая Френсису Уолсингэ-му первое издание своих «Путешествий»,
с гордостью писал:
«Кто из королей нашей страны до Ее Королевского Величества когда-либо видел свои флаги на
Каспийском море? Кто из них вел когда-либо дела с персидским шахом, как это делала Ее
Величество, и получал для своих купцов большие милостивые привилегии? Кто когда-либо до ее
царствования видел английского посла в роскошном портале великого султана в
Константинополе? Кто встречал когда-либо английских консулов и его агентов в Триполи
(Сирия), в Алеппо, в Вавилоне, в Бакаре, и, что еще важнее, кто слы-
216
шал когда-либо ранее об англичанах в Гоа? Какой английский корабль до сего времени бросал
якорь в величавой реке Ла-Плате; проходил туда и обратно непроходимый (как прежде считалось)
Магелланов пролив; продвигался вдоль побережья Чили, Перу и в глубь всей Новой Испании
дальше, чем любой христианин, путешествовавший здесь ранее; пересекал громадную ширь
Южного моря [Тихого океана]? Кто из англичан высаживался на берегах острова Лусон, невзирая
на врагов; входил в союз, в дружественные и торговые сношения с принцами Молуккских
островов и острова Ява; огибал знаменитый мыс Доброй Надежды; бывал на острове св. Елены и,
наконец, возвращался домой из Китая на своем корабле, богато нагруженном товарами, как это
делают подданные нашего ныне процветающего монарха?» В конце царствования Елизаветы
торговля и финансы Англии таким образом восстанавливались и расширялись на новой основе, а
ее старинные соперники быстро шли к упадку.
Прекращение английской торговли само по себе могло и не быть роковым для процветания
Испанских Нидерландов, но там за этим последовали ужасные религиозные преследования и
война Против правления Альбы. Сложный переплет этих событий положил конец длительному
господству Антверпена в торговле и в финансовых делах Европы. Вместо него возвысились
Амстердам и другие города мятежной Голландской республики. В недалеком будущем
голландским морякам предстояло стать главными соперниками англичан во всех водах мира; но
для подданных Елизаветы голландские моряки имели большее значение как союзники в войне,
чем как соперники в торговле.
Тем временем торговые итальянские города приходили в упадок вследствие возрастания
трудностей сухопутной торговли с Востоком и конкурентного влияния морского торгового пути
вокруг мыса Доброй Надежды, оказавшегося в руках Португалии, Голландии и Англии.
Итальянские купцы покинули огромную область мировой конкуренции. Венецианские купцы
перестали приезжать в Англию за котсу-олдской шерстью. В 1587 году последнее большое
торговое судно, отправленное Венецией в Саутгемптон, потерпело крушение; с его гибелью
пришел конец и средневековой торговле и тому значению, какое она имела для Италии и Англии.
Саутгемптон, бывший итальянским складом, при-
217
шел в упадок, а Лондон разбогател еще больше, так как товары из районов Средиземного моря и
Дальнего Востока прибывали теперь в Темзу на английских судах.
В следующем столетии большую роль в английской колониальной торговле, в ее торговой
экспансии и в торговле Бристоля играл табак. Тогда еще не было английских колоний, но уже и
1597 году новый американский «сорняк» ввозился в огромном количестве контрабандным путем в
бухты Корнуолла французскими, фламандскими, корнуоллскими кораблями при открытом и
вооруженном сопротивлении таможенных чиновников. Обычай курить табак в длинных глиняных
трубках был весьма распространен к концу жизни королевы.
Расширение заморских предприятий было тесно связано с развитием торгового капитализма,
несовместимого со старой городской и цеховой системой.
Цеховой строй был неблагоприятен для накопления капитала. По своей технике и укладу своей
жизни купцы и ремесленники Средних веков, быть может, шли впереди грядущих веков. Но по
своему характеру цеховой строй был муниципальным, и его структура была неэластичной, и по-
этому он уступил дорогу системе, которая сама по себе вела к расширению и к перемене. Мы
называем это торговым капитализмом, с дополняющей его «домашней» системой производства.
Капиталист-торговец явился посредником, разрушившим старые преграды. Он пренебрегал
городскими корпорациями, раздавая работу в деревне, и избегал монополий привилегированных
компаний, нарушая их... Он совершал крайности, но он был жизненной силой экономического
развития.
Развитие торгового капитализма наперекор старой муниципальной цеховой системе ясно
обнаруживалось в торговле шерстью уже давно — во времена Чосера. В царствование Елизаветы
оно сделало другой большой шаг вперед образованием заморских торговых компаний нового рода.
Их было два типа. Первый тип — «регулируемая компания», в которой все члены торговали на
свой собственный капитал, подчиненные общим правилам товарищества; таковой была компания
«предприимчивых купцов», которые, как экспортеры сукна, имели большое значение в прошлом и
такое же большое значение в будущем, а также компании Восточ-
218
ная, или Балтийская, Русская (Московская) и Левантская. Второй тип — акционерные компании:
Ост-Индская и Африканская и через два поколения — компания Гудзонова залива. В компаниях
второго типа торговля производилась всеми купцами сообща и прибыли и убытки делились между
пайщиками.
Для каждой из этих компаний, безразлично, регулируемой или акционерной, королевской хартией
отводилась определенная географическая зона ее операций, и ни один «нарушитель» ее
монополии — пусть даже и английский купец — не смел там торговать.
Такая монополия была и справедлива, и необходима вследствие расходов на форты, учреждения и
вооружение, которые компании должны были содержать за свой счет, потому что в далеких водах
королевский военно-морской флот не мог их защищать. Эти компании времен Елизаветы во
многих отношениях своими привилегиями и своей деятельностью походили на
«привилегированные компании», которые в царствование Виктории помогали развивать внут-
ренние области Африки и вместе с тем нарушать сложившийся в них порядок. Быть может, это
был век, когда уже неразумно было передоверять политические дела и военные силы частной
группе подданных королевы. Но при Елизавете не было другого способа для продвижения
торговли в дальние страны, и если здесь, в дальних странах, упомянутые компании плохо
управляли, то страдали их члены и английское государство не отвечало за последствия. Эти круп-
ные лондонские компании, лишь очень слабо связанные с государством, работали в таких
условиях, которые способствовали развитию частного предпринимательства, самоуправления и
уверенности в себе. Как бы велико ни было в конечном счете значение этих компаний в истории
Индии и Северной Америки, их влияние на родине на формирование английского характера, на
социальные и политические перемены было также очень велико, как это показала история эпохи
Стюартов и Ганноверов. Спустя поколение после смерти Елизаветы путешественник Питер Манди
отметил одно из «семи дел, в которых Англия, можно сказать, имеет превосходство, — торговлю и
открытия, а именно множество компаний купцов, получивших право для торговли за границей,
которые вкладывают свои знания и средства
219
для ее развития, отправляя на риск свои товары и всякого рода флотилии и суда в большую часть
известных к тому времени стран мира». Со средневековой Англией торговали итальянцы,
французы и немцы; сама Англия эпохи Елизаветы торговала даже с далекими прибрежными
странами. В торговом отношении мы перестали быть наковальней и сами сделались молотом.
Для отдаленного потомства знаменательным событием истории Англии эпохи Елизаветы будет
появление в тот период пьес Шекспира. Объясняется это не только тем, что именно в это время
довелось родиться величайшему гению человечества. Его творения могли быть созданы только в
тот период, охватывающий последние годы царствования Елизаветы и начало царствования
Якова, в какой ему выпало счастье жить. Он не мог бы писать так, как писал, если бы мужчины и
женщины, среди которых он жил, не были такими, какими они были по своему складу ума, жизни
и речи, или если бы лондонские театры в ближайшие после разгрома Армады годы не достигли
известной степени развития и не были готовы к воплощению на сцене его творений.
Не случайность, что шекспировские пьесы написаны больше в стихах, чем в прозе,, потому что
слушатели, к которым он обращался — простые люди английских городов и деревень, - привыкли
к поэзии как к способу передачи сказаний, занимательных рассказов, историй, новостей о
современных событиях и сенсационных сообщений. На городских улицах и на деревенских
лужайках вразнос продавались не газеты и романы, а баллады об Автолике и его товарищах,
удовлетворяя общий спрос. Баллады размножались и продавались в количестве многих тысяч
экземпляров; они содержали библейские легенды или классические мифы и истории,
средневековые легенды или рассказы о событиях сегодняшнего дня - об Армаде или о Пороховом
заговоре, о последнем убийстве или о сбежавшей парочке. И лирические произведения, и
любовные песни, слова которых продолжают жить как шедевры в наших современных анто-
логиях, распевались как общенародная музыка и выражение народного чувства. В таких условиях
за двадцать лет до того, как были поставлены первые пьесы Шекспира, внезапно появилась новая
драма, новая школа драматургов, из которых главным был Марло, и труппы высокообразован-
220
ных актеров, относящихся к своей профессии с величайшей серьезностью. К средневековому
клоуну, балаганщику, старающемуся превзойти по своему страшному виду самого Ирода,
присоединились новые люди более утонченного искусства, из которых Бербедж вскоре сделался
наиболее знаменитым; эти люди довели искусство интерпретации действия до совершенства; при
них были мальчики-ученики, с самого детства со всей строгостью обучаемые играть женские роли
с достоинством, веселостью и ловкостью.
Уильям Шекспир
В середине царствования Елизаветы актерам и драматургам был открыт широкий путь к богатству
и почету. Странствующие труппы находились под покровительством литературно образованных
знатных людей, дворцы и господские усадьбы которых они посещали как желанные гости, играя
221
в залах и галереях. Но даже лучше «как для славы, так и для выгоды» было играть в театрах,
выстроенных на луговинах Саутуорка, на берегу Темзы, перед пестрой и разборчивой публикой
столицы; в то время как горожане со своими женами, ученики со своими возлюбленными
направлялись через Лондонский мост посмотреть на пьесу, люди высшего общества прибывали в
лодках из Уайтхолла, а ловкие молодые юристы - из здания Судебного подворья.
Представления давались в дневное время, не было ни занавеса, ни рампы. Авансцена была
открыта. Наиболее привилегированная публика сидела на «стульях», почти среди актеров,
«зрители партера» стояли внизу, под дождем и солнцем, глазея на спектакль. Крытые галереи,
которые включали «деревянные уборные театра», были также полны народа. Таким образом, на
представления собирались различные классы общества, в большей или меньшей степени отлича-
ющиеся друг от друга по вкусам и образованию. Шекспир должен был всем им доставить
удовольствие.
Когда Шекспир впервые познакомился с этой требовательной публикой, она жаждала интриги и
пышного зрелища, шума, грубого фарса, вульгарной клоунады, потока тонких и ловких острот и
самой лучшей музыки, потому что у англичан тогда были самые лучшие песни и лучшая музыка в
Европе; она также была полна страстного интереса, которого нет у современной средней публики,
к риторике и поэзии как средству передачи актерской игры и выражения страстей. И все это давал
Марло и его товарищи по работе, создав в несколько лет новую драму, которую Шекспир
тщательно изучил. Он поддержал эту традицию и в последующие двадцать лет развил ее в нечто
гораздо большее, чем самое совершенное из всех общественных развлечений.
Его поэзия была еще более высокого класса, чем «могучий стих» Марло, и он изобрел
прозаический диалог, утонченный и мощный и иногда такой же прекрасный и гармоничный, как и
его стихи. Он сделал обе формы Средством изображения не только красоты, ужаса, остроумия и
высшей философии, но совершенно нового явления в драме — изображения индивидуальных
характеров вместо прежних типов и «олицетворенных» страстей, которые до этого господствовали
на сцене. Даже сюжет, даже действие было подчинено теперь характеру, как, например, в «Гам-
222
лете», и все же пьеса нравилась. Его мужчины и женщины настолько реальны, что мы всегда
обсуждаем их, как будто они жили своей настоящей жизнью, а не на сцене. И действительно, за
два прошедших столетия герои его пьесы жили в исследованиях искусствоведов даже ярче, чем на
сцене. И все же они — пьесы, даже когда они представляются в нашем воображении, и только
сцена может дать им полную силу, хотя очень часто она их искажает. Театру Елизаветы мы
обязаны Шекспиром и всем, что он создал. За это мы должны принести благодарность театру и
современникам Елизаветы.
Историк, изучающий социальную историю, не может описать людей прошлого во всей их
реальности; самое большее, что он может сделать, — это указать условия, при которых они жили
и работали. Но если он не может показать, каковы были наши предки, то это может сделать
Шекспир. По его пьесам мы можем изучить мужчин и женщин того времени. Например, мы
можем установить действительные отношения между полами, положение и характер женщин
времен Елизаветы, возможно, лучше, чем это могло бы быть отражено в социальной истории.
Так как наше изучение английской сцены переходит из средневековья к Новому времени, то мы
получаем все в больших масштабах ту помощь, прообраз которой впервые показал нам Чосер, а
именно беллетристику, которая изображала современных писателю людей - их склад мышления,
их речь, их поведение. Эти современные впечатления с течением времени сделались
историческими документами исключительной ценности. Тогда же в XVII столетии вошло в
обычай писать интимные дневники и мемуары, такие, как дневники Эвелина, Пеписа и позднее
босуэловского «Джонсона». Эти произведения, а также английская драма и романы Филдинга,
Джейн Остин и Тролоппа и сотни других помогали социальной истории как раз в той области, где
юридических и экономических документов недостаточно. Все, кто стремится узнать, какими были
его предки, найдут неиссякаемый источник радости и знания в литературе, которой налет времени
придал исторический интерес, о чем не мечтали ее авторы. Таковы «книги, искусство, наука», по-
могающие изучению социальной истории прошлого, и величайшая заслуга здесь принадлежит
Шекспиру.
223
Глава VIII
АНГЛИЯ КАРЛА И КРОМВЕЛЯ
Q Начало колониальной экспансии. Q Ост-Индская компания. Q Осушение болот. Q Социальные условия и
последствия Великого мятежа. Q Домашняя жизнь.
Период правления Стюартов в Англии до вспышки Великого мятежа [гражданской войны] может
рассматриваться в области социальной и экономической истории как лишенное событий
благополучное продолжение века Елизаветы, протекающего в условиях мира и безопасности,
сменивших внутренние тревоги и внешние войны. Сельское хозяйство, промышленность и
торговля продолжали усиленно развиваться в направлении, уже описанном в двух
предшествующих главах. Мирно процветающее сельское общество, в котором широкие слои
обладали земельной собственностью, благоприятными возможностями и средним достатком,
предоставляло обширный простор для деятельности и усиления влияния сельского крупного и
мелкого дворянства, а также йоменов; даже находящиеся в менее благоприятных условиях
крестьяне и сельскохозяйственные рабочие мало жаловались на свою участь. Промышленность и
торговля развивались в том же направлении, которое определилось во времена Тюдоров.
Основанные при Елизавете компании для торговли с отдаленными странами Нового Света
богатели, приобретая все большее влияние; вместе с ростом компаний разрастался и Лондон,
обгоняя быстрее, чем раньше, другие города, и все быстрее увеличивалась разница между ним и
другими городами как в отношении численности населения, так и в отношении богатства и всех
других признаков его могущества. В целом по всей стране система ученичества, законы о
224
бедных, регулирование заработной платы и цен, экономические и административные функции
мировых судей, действовавших под наблюдением и руководством Тайного совета, были в
основном такими же в день, когда собрался Долгий парламент, как и вдень смерти королевы
Елизаветы*. Никаких крупных перемен в сельском хозяйстве, в промышленности или в
социальном строе не произошло в Англии за те сорок лет, когда зарождалась парламентская и
пуританская революция в недрах этого внешне устойчивого и неподвижного общества.
Медленный ход изменений в экономической и социальной жизни Англии в течение первых сорока
лет нового века ненамного .ускорился после соединения монархий — английской и шотландской
— в лице преемника Елизаветы. Народы, парламенты, законы, церкви и системы торговли обоих
королевств оставались еще на столетие такими же разделенными и различными, как и раньше. Не
произошло также и обмена населением в результате унии корон. Шотландия была слишком бедна,
чтобы привлекать к себе англичан, слишком ревнива, чтобы признать иммигрантов из Англии.
Когда Яков VI, король Шотландии, он же Яков I, король Англии, направлялся из Холируда в
Уайтхолл в 1603 году, его сопровождали толпы придворных и обедневших авантюристов —
первая струя того великого потока шотландцев, которые с тех пор переходили границу в поисках
счастья. Но это было задолго до того, как поток приобрел такие размеры, что стал явлением
национального значения. Сменился целый ряд поколений, прежде чем шотландские фермеры,
механики, садовники, администраторы, врачи и философы во множестве двинулись на юг,
принося с собой свое мастерство, трудолюбие и знание, достаточные, чтобы оказать влияние на
жизнь Англии, на рост ее благосостояния. Весь же XVII век англичане в поисках новых идей в
религии, политике, агрономии, мелиорации, садоводстве, торговле, навигации, философии, науке
и искусстве обращались не к Шотландии, а к Голландии.
В свою очередь, при Стюартах английская мысль и практика также не имела большого влияния на
шотландцев, чья
* Елизавета I умерла в марте 1603 года, а Долгий парламент открылся в ноябре 1640 года. — Прим. ред.
8 Зак. 2864
225
гордость восставала против попыток их слишком могущественного соседа оказывать свое
влияние. Шотландская религия облачилась в строгое одеяние чисто местного производства и-
была одинаково враждебна англиканству с его «Книгой Общих молитв» и английскому
пуританизму с его неортодоксальными сектами. Особый дух шотландского общества,
феодального в смысле личной верности вассала своему лорду, но равноправного в смысле
человеческих отно-, шений между классами, был также совершенно недоступен рассудку
англичанина до тех пор, пока романы Вальтера Скотта не стали, конечно, задним числом, ключом
к нему.
В заморской торговле купцы обеих стран все еще оставались соперниками. Богатые англичане,
пользуясь силой своих кошельков, повсюду одерживали верх, всячески вытесняя шотландцев с
иностранных и колониальных рынков. Дома оба народа сердито смотрели друг на друга через
мирную теперь границу. Уния корон могла бы положить конец непрерывным военным
столкновениям, длившимся три столетия, но старая традиция взаимных обид и мести создала
враждебность, с которой не так легко было покончить. В гражданских и религиозных смутах
времени Стюартов английские и шотландские партии церкви и солдаты часто действовали
совместно на стороне парламента или короля, но чем больше они узнавали друг друга, тем труднее
им было прийти к соглашению, так как эти две нации все еще находились на разных уровнях
мышления и чувствования.
Как бы ни были малы и постепенны перемены в самой Англии в течение первых сорока лет XVII
века, как бы ни было мало влияние династической унии с Шотландией на социальную жизнь этого
времени, все же эти спокойные годы явились свидетелями величайшей из всех перемен — начала
непрерывной экспансии английской нации за моря. Успешное основание колоний в Виргинии,
Новой Англии, на Вест-Индских островах — например на Барбадосе — и создание первых
торговых пунктов на побережье Индостана были крупнейшими событиями царствования Якова I и
первых лет правления Карла I.
Английская нация снова начала выходить за пределы своих островных границ, и на этот раз в
правильном направлении. Попытка, сделанная вовремя Столетней войны, превратить Францию в
английскую провинцию явилась пер-
226
вым инстинктивным проявлением пробуждающегося национального самосознания и вновь
осознанной способности к экспансии. После крушения этой попытки англичане на полтора века
оказались замкнутыми в самой Англии и здесь накапливали свои богатства, знания и морскую
мощь; теперь они снова начали расширяться, но совершенно иными методами, под совсем иным
руководством.
На этот раз «добрый йомен, чьи члены были сделаны в Англии», снова выступил, но не в
компании с рыцарями и не под предводительством короля, не с луком для разграбления и
завоевания древней цивилизации, а с топором и плугом, чтобы основать в диких местах новую
цивилизацию.
Первым необходимым условием для этого предприятия был мир. Пока продолжалась война с
Испанией, ограниченные запасы богатства и энергии Англии поглощались борьбой на морях, в
Ирландии и в Нидерландах. В условиях войны потерпела неудачу попытка Елизаветы основать
Виргинию. В первый год царствования нового короля — Якова I — его заслугой явилось
заключение выгодного мира после успешной войны. Его последующая внешняя политика была во
многих отношениях слабой и неразумной: он привел к упадку военный флот и отрубил голову
Рэли, чтобы угодить Испании. Но, во всяком случае, его пацифизм дал Англии мир, и его
подданные использовали эту передышку, чтобы посеять семена Британской империи и
Соединенных Штатов. Восстановление мощи военного флота Карлом I и поддержание его
последующими правителями создали возможность для безопасного развития колониального
движения. Правительство обеспечивало условия, при которых колонизация была возможна, а
частное предпринимательство проявляло инициативу, предоставляло деньги и людей.
Лондонские компании, как, например, Виргинская компания и компания залива Массачусетс,
финансировали и организовывали иммиграцию, которая без их помощи была бы невозможна.
Целью знати, джентри и купцов, снабжавших деньгами, было, с одной стороны, быстро получить
хороший процент на свои капиталовложения, но в еще большей степени — создать за океаном
постоянный рынок для английских товаров в обмен на продукты Нового Света, такие, как,
например, табак, который Виргиния стала вскоре производить в большом количестве.
Патриотические и рели-
227
гиозные мотивы воодушевляли многих из тех, кто предоставлял средства, корабли и снаряжение
для этого предприятия. За 1630-1643 годы было затрачено 200 тысяч фунтов стерлингов на
перевозку в Новую Англию на двухстах кораблях 20 тысяч мужчин, женщин и детей; за этот же
период больше 40 тысяч эмигрантов было перевезено в Виргинию и другие колонии.
Наиболее деятельные «организаторы» движения принадлежали к знатнейшим и богатейшим
подданным короля; но сами колонисты были из средних и низших слоев города и деревни. Они
участвовали в колонизации отчасти из эгоистических и экономических соображений, а отчасти —
из идейно-религиозных. Для большинства поселенцев религиозный мотив играл весьма
несущественную роль или даже совсем не имел никакого значения, но он вдохновлял вождей
эмиграции в Новой Англии, подобных отцам-пилигримам (1620), а позже Джона Уинтропа и его
товарищей. Их религиозное рвение наложило пуританский отпечаток на северную группу
колоний, что должно было оказать сильное влияние на социальное развитие будущих
Соединенных Штатов.
Те, кто пересекал Атлантику по религиозным мотивам, стремились, по словам Эндрю Марвелла,
избежать «ярости прелатов». При Якове, Карле и Лоде в Англии допускалась только одна религия,
и это была отнюдь не пуританская религия. Некоторых из религиозных эмигрантов в Новую
Англию стремились установить в этой дикой стране царствие Божие по женевскому образцу и
принудить к этому всех, кто захочет стать гражданами теократической республики - чем вначале
действительно и был Массачусетс. Другой тип пуританских изгнанников — подобно основателю
колонии Род-Айленд Роджеру Вильямсу и различным группам поселенцев Нью-Гемпшира и
Коннектикута •*- желал пользоваться религиозной свободой не только сам, но готов был
распространить ее и на других. Вильяме был изгнан из Массачусетса за то, что отстаивал мнение,
что светская власть не способна оказывать какое-либо влияние на совесть людей. Так в Новой
Англии уже в 1635 году выявилось то противоречие между двумя пуританскими идеалами -
принудительным и либеральным, — которое позже раскололо ряды победителей «круглоголовых»
старой Англии. Терпимое отношение к разным религиям господствовало в ан-
228
гликанской Виргинии и в Мэриленде, основанных католиком лордом Балтимором.
Поселенцы Виргинии, Вест-Индских островов и в значительной части даже Новой Англии
эмигрировали из Англии совсем не по религиозным мотивам. Рядовые колонисты ушли за океан с
характерным для англичанина желанием «улучшить свое положение», что в то время означало
приобрести землю. Свободная земля и свободная вера — вот обещания, содержавшиеся в
памфлетах, которые выпускались компаниями, поддерживавшими эмиграцию. Это было время
земельного голода в Англии. Многие младшие сыновья крестьян и йоменов не могли получить
землю на родине; прежние копигольдеры часто оказывались согнанными со своих старых,
обеспеченных держаний и низведенными на положение арендаторов или держателей по воле
лорда. Рента росла, и держатели жестоко боролись за землю. Безработные ремесленники также
могли быть уверены, что на новых местах будет большой спрос на их труд. Многих предприим-
чивых дворян манили не только перспективы получения земель, но и погоня за неведомым,
чудесным, рассказы о баснословных богатствах, которые можно приобрести в Америке: эти
стремления суждено было осуществить только их отдаленным потомкам и совершенно
неожиданными путями. Молодая Новая Англия не являлась страной больших богатств или
больших социальных контрастов.
Все эти группы эмигрантов отправлялись в колонии по собственному желанию, с помощью
частного предпринимательства и под влиянием частной пропаганды. Правительство высылало
туда лишь осужденных, а позже — пленников гражданских войн. Эти несчастные, а также
молодежь, похищенная частными предпринимателями для продажи в рабство на Барбадосе или в
Виргинии, зарабатывали себе свободу, если жили достаточно долго, и часто являлись ос-
нователями преуспевающих фамилий. Дело в том, что вскоре молчаливо было признано, что одни
лишь негры из Африки должны находиться в бессрочном рабстве. Торговля рабами с испанскими
колониями, начало которой положил Хокинс, теперь позволяла снабжать Виргинию и английские
острова Вест-Индии.
В период гражданских войн Карла и Кромвеля поток добровольных эмигрантов сократился.
Виргиния и Мэриленд
229
были пассивно лояльными королю; даже колонии Новой Англии, хотя симпатии их были на
стороне пуритан, остались нейтральными. Уже тогда силен был в Америке инстинкт «изоляции»
от европейских дел. Три тысячи миль — путь очень далекий, путь тяжелых лишений, длившийся
несколько месяцев; за это время смерть собирала немалую дань на плохо приспособленных
кораблях. Таким образом, после ее нескольких первых лет социальная история Америки навсегда
перестала быть частью социальной истории Англии. Новое общество начало вырабатывать свои
собственные характерные черты в условиях жизни пионеров-иммигрантов, резко отличающихся
от тех, которые господствовали в «английском саду» времен Шекспира и Мильтона. Тем не менее
колонии явились продуктом английской жизни XVII столетия, ставшей для них источником идей
и устремлений, которые должны были вести их далеко по новым путям их судьбы.
Англия того времени и в течение двух последующих столетий была подходящим источником,
поставлявшим колонистов надлежащего сорта. Именно поэтому в Северной Америке и Австралии
еще и сейчас говорят по-английски. До конца XIX века в Англии процветала сельская жизнь и
господствовали традиции. Рядовой англичанин не был еще горожанином, совершенно оторванным
от природы; он еще не был клерком или узкоспециализированным рабочим, не могущим
приспособиться к новым условиям, не желающим променять преимущества высокого уровня
жизни у себя дома на тяжелую трудовую жизнь в неведомой стране. Англичанин времен Стюартов
и Ганноверов умел лучше приспособляться, чем его потомки, и мотивы, побуждавшие его эмиг-
рировать, были более сильными. На родине ему не обеспечивался ни соответствующий уровень
жизни, ни пенсия на старости лет; он мог рассчитывать лишь на то, что мог заработать
собственным трудом. Закон о бедных спасал его лишь от голодной смерти, но не больше. Кроме
того, житель английского города XVII века все еще понимал кое-что в сельском хозяйстве, а
житель английской деревни еще понимал кое-что и в ремеслах. Горожане обрабатывали свои
«городские поля». В деревне были люди, не только обрабатывающие землю, но и строившие себе
жилища и сараи, ткавшие и изготовлявшие одежду, делавшие мебель, земле-
230
дельческие орудия и упряжь. Женщины-крестьянки могли печь, доить коров, готовить пищу,
помогать на полях, прясть, чинить или шить одежду, а также и выращивать своих детей.
Эмигранты из таких экономически самостоятельных селений, привезенные на одном корабле,
были в силах создать и поддерживать существование нового поселения в необитаемых местах,
даже там, где не было никакой городской торговли для снабжения их всем необходимым.
Создатели первых американских поселений должны были быть поразительно многогранными,
выносливыми и смелыми людьми. Большая часть первых колонистов — считают, что больше трех
четвертей, — умерла преждевременно в результате лишений, обрушившихся на них в пути, болез-
ней, голода, отсутствия жилищ и войн с индейцами. Лишь немногие выжившие в первые годы
иммиграции основывали города в этом лесном краю, заселяли и расширяли их. Во многих
отношениях это было повторением англосаксонского заселения Британии: борьба с девственным
лесом и болотами, война со старыми обитателями. Но англосаксонские завоеватели были
варварами, привыкшими к дикой жизни; американские поселенцы же были людьми цивили-
зованными, некоторые из них были высокообразованными. Одним из их первых дел в
Массачусетсе было создание университета — Кембриджа на новой земле. Чтобы переносить
трудности примитивной жизни, от цивилизованных людей требуются высокие качества, которыми
Англия тех времен могла щедро снабдить.
Вновь основанные колонии — как на материке, так и на островах, как под контролем лондонских
компаний, так и непосредственно под властью короны — сразу получили широкую
независимость. Они избирали [административные] собрания в каждой колонии и сделали каждый
городской округ самоуправляющейся единицей. В Новой Англии церковная конгрегация
укрепляла связи и руководила политикой городского округа. Инстинктивное стремление устра-
нить власть метрополии, безразлично, в лице короля или компании, существовало уже в первых
поселениях, особенно в Массачусетсе, но общеконтинентальные масштабы оно приобрело лишь
при Джордже Вашингтоне.
Стремление первых английских поселенцев к самостоятельному управлению своими делами не
может быть припи-
231
сано исключительно их отдаленности от Европы. Испанские, французские и голландские колонии
в Америке и Южной Африке были не менее удалены, но они, однако, долго оставались не
демократическими по форме правления, а подчиненными власти метрополии. Независимый ха-
рактер английских поселений отчасти был вызван обстоятельствами их возникновения: они не
были основаны каким-либо государственным актом, а возникли по частной инициативе. Многие
колонисты покинули Англию с мятежным настроением, в поисках спасения от ее церковных по-
рядков. А король Франции, наоборот, обычно не допускал гугенотов в Канаду.
Кроме того, в старом английском обществе существовали привычки к самоуправлению, которые
были легко перенесены за океан. Так, традиции сквайрархии, принесенные с родины — местное
управление английским графством мировыми судьями, которые были местными землевладель-
цами, — привели вскоре в Виргинии к установлению господства аристократов-плантаторов,
целыми днями разъезжавших верхом по своим владениям; жизнь их отличалась от жизни
английского сельского дворянства главным образом тем, что они владели неграми-рабами.
Аристократический строй развивался наряду с развитием плантаций табака, который вскоре стал
основным богатством колонии.
В Новой Англии установилась пуританская демократия фермеров и торговцев, также
коренившаяся в привычках, привезенных из Старого Света. В начале XVII века английское
графство и деревня, находившиеся под властью сквайров и мировых судей, все еще сохраняли
элементы общинного самоуправления. Фригольдеры принимали участие в суде графств.
Манориальная курия все еще обслуживалась крестьянами, которые номинально, и в известной
степени фактически, являлись судьями в разбиравшихся там делах. В каждой английской деревне
были различные мелкие должности - констебля, надзирателя за бедными, старосты, рабочих для
починки дорог, церковного старосты, пивовара, помощника церковного старосты —• и
бесчисленное множество других мелких общественных должностей, которые замещались простым
людом путем избрания или по преемственности. Эти привычки к местному самоуправлению на
родине помогали созданию городских организаций и судов Новой Англии.
232
Эмигранты перенесли сюда также суд присяжных и обычное английское право — закон свободы.
Наконец, немалую роль сыграла доктрина о праве парламента как представителя народа
соглашаться или не соглашаться на введение налогов; эта доктрина была широко распространена в
Англии Якова I и Карла I, особенно среди лидеров оппозиции, подобных Эдвину Сендису,
который так много сделал для колонизации Виргинии, и среди пуританского дворянства и
йоменов Восточной Англии, сыгравших главную роль в заселении Новой Англии. Для этих людей
являлось непреложной необходимостью немедленное создание колониальных собраний.
Дух независимости стимулировался также религией Библии, которую колонисты принесли с собой
с родины. Даже в Массачусетсе, где священники и пуритане сначала получили тираническую
власть над остальными, не существовало никаких правовых норм для их духовного и социального
господства, помимо молчаливого согласия их сограждан. Духовенство Новой Англии не могло,
подобно англиканскому духовенству Лода, претендовать на авторитет, исходящий от короля. Еще
менее могло оно, подобно католическим священникам, руководившим всей жизнью Французской
Канады, опираться на незапамятную древность своей духовной власти, берущей начало в Древнем
Риме. Единственным основанием для власти церкви в Новой Англии или в Виргинии было
общественное мнение. Поэтому и религия американцев, говорящих на английском языке, стала
скорее конгрегациональной, чем церковной, и в дальнейшем служила укреплению
демократического духа заатлантического общества.
Таким образом, частным предпринимательством, а именно финансовым, коммерческим,
сельскохозяйственным и политико-религиозным, были основаны американские колонии. Первым
применением государственной политики и военной силы в целях развития колониальной империи
был захват Кромвелем Ямайки у Испании (1655) и последовавшее затем при Карле II
приобретение у голландцев территории Нью-Йорка, Нью-Джерси и Пенсильвании (1667). В это
время государство было уже невластно изменить независимый характер английского
колониального общества. Но растущая потребность в защите колониальной торговли
233
королевским флотом в Атлантике от иностранных врагов делала возможной политику
государственного вмешательства в эту торговлю, осуществляемого с помощью Навигационных
законов. Со времен Кромвеля эти законы, если не полностью, то по крайней мере частично,
проводились в жизнь. Их целью, успешно достигавшейся, являлся рост доли английских товаров,
перевозимых на английских судах, и сохранение за Англией доминирующей роли в торговле ко-
лониальных стран.
В то же самое время на другой стороне земного шара корабли другой лондонской торговой
компании начали новую главу в истории Англии. Ост-Индская компания, основанная хартией
Елизаветы в 1600 году, получила по этой хартии монополию торговли ее членов с «Ост-Индией»,
включая право издавать законы и право суда над своими служащими за океаном и — что также
подразумевалось — право вести войну и заключать мир в странах, находящихся за мысом Доброй
Надежды. В течение многих последующих поколений ни один корабль английского военно-
морского флота не огибал мыса Доброй Надежды. Корона не считала себя в силах предпринимать
на Востоке каких-либо действий в защиту национальной торговли в этих областях, подобно тому,
как это делалось в защиту атлантической торговли с американскими колониями. Поэтому
компании приходилось своими силами защищать свои фактории с помощью сипаев; на морях
крупные корабли Ост-Индской компании, построенные, снаряженные и укомплектованные
людьми как для торговли, так и для войны, отражали своими бортовыми батареями нападение
португальских и голландских конкурентов и пиратов всех наций. Но компания мудро заботилась о
том, чтобы избегать столкновений с индийскими правителями, и не проявляла никаких
территориальных или политических вожделений.