Тихонравов Ю.В. Геополитика: Учебное пособие

Подождите немного. Документ загружается.

больших хозяйственных целых», шли по той же линии. Германские геополитики в

30-х гг. пытались доказывать, развивая мысли Челлена и Хаусхофера, что малые

страны Европы экономически нежизнеспособны и что единственный выход для

«малых народов Европы» заключается в добровольном отказе от «экономического

суверенитета» и подчинении их «руководству» со стороны Германии, подобно тому

как народы Америки или Азии приняли «руководство» США и Англии (мандаты

или доктрину Монро).

Общим местом американской геополитики и политической географии

сделалось утверждение, что Соединенным Штатам недостает многих важнейших

сырьевых материалов, доступ к которым должен быть обеспечен, если США

намерены сохранить безопасность в экономическом и политическом отношениях. В

атомном веке, рассуждают американские геополитики из Йельского и других

университетов и академий Америки — Вейгерт, Питти, Спикмен и др., —

безопасность США может быть обеспечена только закреплением за Америкой

важнейших «центров силы», под которыми следует понимать центры

сосредоточения важнейших видов стратегического сырья. Показательны в этом

отношении труды Исайи Боумена, считающего себя основателем американской

политической географии. Боумен — автор многих книг по политической и

экономической географии, в прошлом либерал, сторонник доктрины президента

Вильсона, директор Американского географического общества, затем президент

одного из богатейших высших учебных заведений США — Университета им. Джона

Гопкинса. В январе 1946 г. на страницах журнала «Форин афферс» Боумен

выступил со статьей на тему «Стратегия территориальных решений», в которой

выдвинул учение о «географических центрах силы», где расположены важнейшие

стратегические ресурсы: нефть, каучук, олово, урановая руда.

Хотя в Англии и были долгое время склонны считать Маккиндера основателем

«истинной» геополитики и оспаривать у Хаусхофера и Челлена приоритет в этой

области, послевоенные британские авторы выражали сожаление по поводу забвения

ее уроков британскими исследователями и политиками. Так, профессор

Манчестерского университета Вальтер Фицджеральд писал в предисловии к своей

книге «Новая Европа», изданной в 1945 г.: «Британские исследователи

политической географии могут убедиться, не без удивления, что в Англии очень

мало было сделано для определения предмета политической географии... Этот факт

решительно контрастирует с положением вещей в Соединенных Штатах и

Германии». Фицджеральд не только цитирует германских геополитиков Маулля,

Зигера и их предшественников, не только заимствует у них определение предмета

геополитики как «науки об обусловленности отношений между государствами их

географической судьбой», но и старается очертить собственную геополитическую

традицию Британии и США. Он, в частности, напоминает, что и в Англии были свои

геополитики на протяжении более чем четверти века — Фаусетт и Голдич — авторы

книг о границах и способах их формирования.

Исходя из ряда положений, выдвинутых Маккиндером, британские

геополитики особенно заинтересовались проблемой «географических единств». В

противоположность американским геополитикам, утверждающим «взаимосвязь»

мировых путей и стратегических ресурсов, их британские коллеги возвращаются к

исконной «теории больших хозяйственных целых». Англия, по их мнению,

принадлежит одновременно к двум таким географическим единствам. Одним из них

британские геополитики считают Западную Европу, Англию и Америку, — это

единство они называют «атлантическим единством», говоря в этой связи об

«атлантических связях», «атлантической культуре», «атлантических путях», в

центре которых находится Англия. Историк Уильямсон, автор работы «Океан в

английской истории», развил точку зрения, согласно которой Англия имеет

законное право претендовать на руководство атлантическими странами, так как

связывает их воедино; по отношению к США Англия является страной — носителем

европейской культуры и географических судеб Европы; по отношению к Европе

Англия является как бы форпостом США и, таким образом, естественным

представителем американо-атлантической культуры.

Развитие чисто атлантистской линии в геополитике после 1945 г. в основном

представляло собой развитие тезисов Спикмена. Как и сам он начал разработку

своих теорий с коррекций Маккиндера, так и его последователи в основном

корректировали его собственные взгляды.

В 1956 г. ученик Спикмена Д. Мейниг опубликовал труд «Хартленд и римленд

в евразийской истории». Здесь Мейниг специально подчеркнул, что

«геополитические критерии должны особо учитывать функциональную ориентацию

населения и государства, а не только чисто географическое отношение территории к

Суше и Морю»

. В таком подходе весьма заметно влияние Видаль де ла Блаша.

Мейниг говорит о том, что все пространство евразийского римленда делится на три

типа по своей функционально-культурной предрасположенности:

1. Китай, Монголия, Северный Вьетнам, Бангладеш, Афганистан, Восточная

Европа (включая Пруссию), Прибалтика и Карелия — пространства, органически

тяготеющие к хартленду.

2. Южная Корея, Бирма, Индия, Ирак, Сирия, Югославия — геополитически

нейтральны.

3. Западная Европа, Греция, Турция, Иран, Пакистан, Таиланд — склонны к

талассократическому блоку

В 1965 г. другой последователь Спикмена У. Кирк выпустил книгу

, название

которой повторяло название знаменитой статьи Маккиндера «Географическая ось

истории». Кирк развил тезис Спикмена относительно центрального значения

римленда для геополитического баланса сил. Опираясь на культурно-

функциональный анализ Мейнига и его дифференциацию «береговых зон»

относительно «теллурократической» или «талассократической»

предрасположенности, Кирк выстроил историческую модель, в которой главную

роль играют прибрежные цивилизации, от которых культурные импульсы

поступают с большей или меньшей степенью интенсивности внутрь континента.

При этом «высшие» культурные формы и историческая инициатива признаются за

теми секторами «внутреннего полумесяца», которые Мейниг определил как

«талассократически ориентированные».

После второй мировой войны, особенно в 70—90-е гг., предпринимались

попытки переосмысления методологических основ геополитических трактовок

международных отношений. Например, американский исследователь Л. Кристоф

утверждал: «Современные геополитики смотрят на карту, чтобы найти здесь не то,

что природа навязывает человеку, а то, на что она его ориентирует»

Развитие геополитических взглядов применительно к ядерной эпохе мы

встречаем у другого представителя той же американской школы Колина С. Грэя,

посвятившего этой проблеме несколько работ, выдержанных в ключе обоснования

гегемонистских притязаний США на мировой арене. В своей книге «Геополитика

ядерной эры» он дает очерк военной стратегии США и НАТО, в котором ставит

планетарное месторасположение ядерных объектов в зависимость от

географических и геополитических особенностей регионов. В середине 70-х гг. Грэй

назвал геополитику наукой о «взаимосвязи между физической средой в том виде,

как она воспринимается, изменяется и используется людьми и мировой

политикой»

. Как считал Грэй, геополитика касается взаимосвязи международной

политической мощи и географического фактора. Под ней подразумевается «высокая

политика» безопасности и международного порядка; влияние длительных

пространственных отношений на возвышение и упадок силовых центров; то, как

технологические, политико-организационные и демографические процессы

сказываются на весе и влиянии соответствующих стран

При всем сохранившемся влиянии традиционных идей и концепций возникли

новые разработки и конструкции, построенные на понимании того, что с

появлением авиации и особенно ядерного оружия и средств его доставки

традиционные модели, в основе которых лежал географическо-пространственный

детерминизм, устарели и нуждаются в серьезной корректировке. Наиболее

обоснованные аргументы в пользу этой точки зрения выдвинул А.П. Северски. В его

геополитическом построении мир разделен на два огромных круга воздушной

мощи, сконцентрированных соответственно на индустриальных центрах США и

Советского Союза. Американский круг покрывал большую часть Западного полуша-

рия, а советский — большую часть Мирового Острова. Оба они обладали

приблизительно равной силой над Северной Америкой и Северной Евразией,

которые, по мнению Северски, в совокупности составляют ключ к мировому

господству

Технологические нововведения в военной области продиктовали

необходимость применять глобальный подход к проблемам безопасности. Его

использование дало повод ряду ученых по-новому трактовать геополитику.

Американский исследователь Д. Дедни, уделяя главное внимание роли технического

фактора в отношениях между географической средой и политическими процессами,

рассуждает следующим образом: «Геополитическая действительность служит фо-

ном для географии и технологии. Он придает форму, прокладывает русло и

предполагает осуществление политической власти во многом тем же самым

образом, как горные хребты, мосты и фортификационные сооружения воздействуют

на армию во время сражения.

Они не полностью определяют результат, но благоприятствуют различным

стратегиям... неодинаково... География планеты, конечно, не изменяется. Но

значение естественных особенностей планеты в борьбе за военное превосходство и

безопасность изменяется с технологическими изменениями в человеческой

возможности разрушать, перевозить и сообщать. Без сильного чувства технологии

геополитика вырождается в земной мистицизм»

Глобализация геополитики с техницистских позиций характерна для военных

стратегов НАТО. Примечательно высказывание одного из них: «В геополитике

ядерного сдерживания технология сменила географию по значению, в то время как

психологические аспекты основной политики с позиции силы достигли

доминирующего влияния в их стратегическом политическом курсе. Технология не

может явно заменить географические признаки. При всем этом технология ядерного

века оказалась настолько революционной в своем влиянии на географию, что

практически сменила ее в качестве основного фактора геополитики»

. Это

заявление преследует цель приспособить геополитику к «политике с позиции силы»,

отдать решительный приоритет роли технологии и, таким образом, допустить, что

геополитические отношения возникли «натуралистически», без вмешательства

социальных и политических структур и теорий.

Техницистские трактовки геополитики преобладают в работах ученых, стоящих

на позициях неолиберализма

. В этих исследованиях антагонистические идеологии

«на шахматной доске народов» рассматриваются как экстерриториальные,

обладающие способностью свободно преодолевать границы между странами и

группами стран, принадлежащими к различным экономическим и военно-полити-

ческим группировкам. Причем возводится в абсолют значение технического

фактора, в том числе роль средств массовых коммуникаций, в отношениях

идеологической борьбы между государствами. «При современных средствах

коммуникации трудно избежать борьбы идеологий или изолироваться от нее», —

пишет американский географ П. Бакхольтц

С именами «либералов» связано становление «бихевиористской» школы

геополитики, создающей поведенческие и статистические модели распространения

войн и конфликтов

. Среди своих целей «бихевиористская» геополитика называет

выявление объективных законов международных отношений с целью вытеснить

субъективные модели традиционных реалистов, исходящие из представлений о

двухполярности мира, заменить их полицентрическими схемами международных

отношений. Эти работы образуют один из главных стержней генеральной тенденции

на реанимацию геополитического отражения международной обстановки в западной

политической географии после второй мировой войны. Сразу же после второй

мировой войны геополитики приняли самое активное участие в конструировании

«биполярной» схемы мира

; в ядерно-космическую эру биполярные

геополитические схемы типа хартленда Маккиндера утрачивают былую

популярность. Одновременно возрастают мультиполярность и взаимозависимость в

мировой экономике и политике

. Негибкость геостратегических доктрин типа

ядерного сдерживания по отношению к новым региональным проблемам в этих

условиях становится явной.

Усложнившаяся «геометрия» сил в мировой политике часто представляется

«либералами»

в виде четырехугольника и описывается по двум диагоналям: «Запад

— Восток», «Север — Юг». Первая диагональ трактуется как политический

результат раздела мира в Ялте, в результате чего в 1947—1949 гг. в Центральной

Европе возник «физический контакт» между «сверхдержавами». Его наличие вкупе

с возможностью СССР и США уничтожить друг друга в ядерной войне оценивается

как суть первой диагонали. Вторая диагональ — проблема «Север — Юг» —

сводится к экономическим противоречиям, к контрастам между «богатым Севером»

и «бедным Югом». Такая «геометрия» является по своей сути географической

схематизацией (геополитической интерпретацией) державной теории и доктрины

неоколониализма.

Для «либералов» характерно отрицание преемственности на уровне

политической лексики между скомпрометировавшей себя нацистской геополитикой

и современной геополитикой как темой и методом «внешней» политической

географии. Если имеют в виду нацистскую геополитику, то пишут по-немецки

«Geopolitik»; в любом другом смысле пишут по-английски «Geopolitics» или по-

французски «geopolitique».

Нередко «либералы» инкриминировали послевоенному советскому

руководству использование одной из разновидностей теории «хартленда», где

подчеркивается «исключительность» географического положения Восточной

Европы в борьбе держав за мировое господство, которой оно руководствовалось в

своей деятельности по организации СЭВ, по укреплению обороноспособности

восточноевропейских стран

Неоатлантизм

Победа над СССР означала вступление в радикально новую эпоху, которая

требовала оригинальных геополитических моделей. Геополитический статус всех

традиционных территорий, регионов, государств и союзов резко менялся.

Осмысление планетарной реальности после окончания холодной войны привело

атлантистских геополитиков к двум принципиальным схемам.

Одна из них может быть названа пессимистической (для атлантизма). Она

наследует традиционную для атлантизма линию конфронтации с хартлендом,

которая считается не законченной и не снятой с повестки дня вместе с падением

СССР, и предрекает образование новых евразийских блоков, основанных на

цивилизационных традициях и устойчивых этнических архетипах. Этот вариант

можно назвать «неоатлантизм», его сущность сводится в конечном итоге к

продолжению рассмотрения геополитической картины мира в ракурсе

основополагающего дуализма, что лишь нюансируется выделением дополнительных

геополитических зон (кроме Евразии), которые также могут стать очагами

противостояния с Западом. Наиболее ярким представителем такого

неоатлантического подхода является С. Хантингтон.

Вторая схема, основанная на той же изначальной геополитической картине,

напротив, оптимистична (для атлантизма) в том смысле, что рассматривает

ситуацию, сложившуюся в результате победы Запада в холодной войне, как

окончательную и бесповоротную. На этом строится теория мондиализма, концепция

конца истории и единого мира, которая утверждает, что все формы геополитической

дифференциации — культурные, национальные, религиозные, идеологические,

государственные и т.д. — вот-вот будут окончательно преодолены и наступит эра

единой общечеловеческой цивилизации, основанной на принципах либеральной

демократии. История закончится вместе с геополитическим противостоянием,

дававшим изначально главный импульс истории. Этот геополитический проект

ассоциируется с именем американского геополитика Фрэнсиса Фукуямы,

написавшего программную статью с выразительным названием «Конец истории».

Концепцию Сэмюэла П. Хантингтона — директора Института стратегических

исследований им. Джона Олина при Гарвардском университете — можно считать

ультрасовременным развитием традиционной для Запада атлантистской

геополитики. Важно, что Хантингтон строит свою программную статью

«Столкновение цивилизаций» (которая появилась как резюме большого

геополитического проекта «Изменения в глобальной безопасности и американские

национальные интересы») как ответ на тезис Фукуямы о конце истории.

Показательно, что на политическом уровне эта полемика соответствует двум

ведущим политическим партиям США: Фукуяма выражает глобальную

стратегическую позицию демократов, тогда как Хантингтон является рупором

республиканцев. Это достаточно точно выражает сущность двух новейших

геополитических проектов — неоатлантизм следует консервативной линии, а

мондиализм предпочитает совершенно новый подход, в котором все геополитичес-

кие реальности подлежат полному пересмотру.

Смысл теории Хантингтона, сформулированный им в статье «Столкновение

цивилизаций», сводится к следующему. Видимая геополитическая победа

атлантизма на всей планете — с падением СССР исчез последний оплот

континентальных сил — на самом деле затрагивает лишь поверхностный срез

действительности. Стратегический успех НАТО, сопровождающийся

идеологическим оформлением, — отказ от главной конкурентной

коммунистической идеологии — не затрагивает глубинных цивилизационных

пластов. Хантингтон вопреки Фукуяме утверждает, что стратегическая победа не

есть цивилизационная победа; западная идеология — либерал-демократия, рынок и

т.д. — стала безальтернативной лишь временно, так как уже скоро у незападных

народов начнут проступать цивилизационные и геополитические особенности,

аналог «географического индивидуума», о котором говорил Савицкий.

Отказ от идеологии коммунизма и сдвиги в структуре традиционных

государств — распад одних образований, появление других и т.д. — не приведут к

автоматическому равнению всего человечества на универсальную систему

атлантистских ценностей, но, напротив, сделают вновь актуальными более глубокие

культурные пласты, освобожденные от поверхностных идеологических клише.

Хантингтон цитирует Джорджа Вейгеля: «десекуляризация является одним из

доминирующих социальных факторов в конце XX века». А следовательно, вместо

того чтобы отбросить религиозную идентификацию в едином мире, о чем говорит

Фукуяма, народы, напротив, будут ощущать религиозную принадлежность еще

более живо.

Хантингтон утверждает, что наряду с западной (атлантистской) цивилизацией,

включающей в себя Северную Америку и Западную Европу, можно предвидеть

геополитическую фиксацию еще семи потенциальных цивилизаций:

1) славяно-православная,

2) конфуцианская (китайская),

3) японская,

4) исламская,

5) индуистская,

6) латиноамериканская и, возможно,

7) африканская.

Конечно, эти потенциальные цивилизации отнюдь не равнозначны. Но все они

едины в том, что вектор их развития и становления будет ориентирован в

направлении, отличном от траектории атлантизма и цивилизации Запада. Так, Запад

снова окажется в ситуации противостояния. Хантингтон считает, что это

практически неизбежно и что уже сейчас, несмотря на эйфорию мондиалистских

кругов, надо принять за основу реалистическую формулу: «The West and The Rest»

(«Запад и все остальные»).

По мнению С. Хантингтона, в нарождающемся мире источником конфликтов

станет уже не идеология и не экономика, а важнейшие границы, разделяющие

человечество, и преобладающие источники конфликтов будут определяться

культурой.

Означает ли это, что нация-государство перестанет быть главным

действующим лицом в международных делах? Нет, Хантингтон так не считает. Но,

по его словам, наиболее значимые конфликты глобальной политики будут

разворачиваться между нациями и группами, принадлежащими к разным

цивилизациям. Столкновение цивилизаций станет доминирующим фактором

мировой политики. «Линии разлома между цивилизациями,— считает Хантингтон,

— это и есть линии будущих фронтов»

Действительно ли грядущий конфликт между цивилизациями — завершающая

стадия той эволюции, которую претерпели глобальные конфликты в современном

мире? На протяжении полутора веков после Вестфальского мира, который оформил

современную международную систему, в западном ареале конфликты разворачи-

вались главным образом между государями — королями, императорами,

абсолютными конституционными монархами, стремящимися расширить свой

бюрократический аппарат, увеличить армии, укрепить экономическую мощь, а

главное — присоединить новые земли к своим владениям. Этот процесс породил

нации-государства. Начиная с Французской революции, основные линии

конфликтов стали пролегать не столько между правителями, сколько между на-

циями.

Хантингтон полагает, что данная модель сохранялась в течение всего XIX века.

Конец ей положила первая мировая война. А затем в результате русской революции

и ответной реакции на нее конфликт наций уступил место конфликту идеологий.

Сторонами такого конфликта в соответствии с концепцией Хантингтона были

вначале коммунизм, нацизм и либеральная демократия. Во время холодной войны

этот конфликт воплотился в борьбу двух сверхдержав, ни одна из которых не была

нацией-государством в классическом европейском смысле. Их самоидентификация

формулировалась в идеологических категориях.

Конфликты между правителями, нациями-государствами и идеологиями были

главным образом конфликтами западной цивилизации. У. Линд назвал их

«гражданскими войнами Запада». Это столь же справедливо в отношении холодной

войны, как и в отношении мировых войн, а также войн XVII, XVIII, XIX столетий. С

окончанием холодной войны подходит к концу и западная фаза развития

международной политики. В центр выдвигается взаимодействие между Западом и

незападными цивилизациями. На этом новом этапе народы и правительства

незападных цивилизаций уже не выступают как объекты истории — мишень

западной колониальной политики, а наряду с Западом начинают сами двигать и

творить историю.

Идентичность на уровне цивилизации, по мнению Хантингтона, будет

становиться все более важной и облик мира будет в значительной мере

формироваться в ходе взаимодействия семи-восьми крупных цивилизаций.

Что же из этого следует? Во-первых, различия между цивилизациями не просто

реальны. Они наиболее существенны. Цивилизации несхожи по своей истории,

языку, культуре, традициям и религии. Люди разных цивилизаций по-разному

смотрят на отношения между Богом и человеком, индивидом и обществом, гражда-

нином и государством, родителями и детьми, мужем и женой, имеют разные

представления о соотносительной значимости прав и обязанностей, свободы и

принуждения, равенства и иерархии. Они более фундаментальны, чем различия

между политическими идеологиями и политическими режимами. Конечно, различия

не обязательно предполагают конфликт, а конфликт не обязательно предполагает

насилие. Однако в течение столетий самые затяжные и кровопролитные конфликты

порождались именно различиями между цивилизациями.

Во-вторых, мир становится более тесным. Взаимодействие между народами

разных цивилизаций усиливается. Это ведет к росту цивилизационного

самосознания, к тому, что глубоко осознаются различия между цивилизациями и то,

что их объединяет.

Североафриканская иммиграция во Францию вызвала у французов враждебное

отношение и в то же время укрепила доброжелательность к другим иммигрантам —

«добропорядочным католикам и европейцам из Польши». Американцы гораздо

болезненнее реагируют на японские капиталовложения, чем на куда более крупные

инвестиции из европейских стран. Взаимодействие между цивилизациями укрепляет

их цивилизационное самосознание, а это, в свою очередь, обостряет уходящие в

глубь истории или, по крайней мере, воспринимаемые таким образом разногласия и

враждебность.

В-третьих, процессы экономической модернизации и политических изменений

во всем мире размывают традиционную идентификацию людей с местом

жительства, одновременно ослабевает и роль нации-государства как источника

идентификации. Образовавшиеся в результате лакуны по большей части

заполняются религией, нередко в форме фундаменталистских движений. Подобные

движения сложились не только в исламе, но и в западном христианстве, иудаизме,

буддизме, индуизме. В большинстве стран и конфессий фундаментализм

поддерживают образованные молодые люди,

высококвалифицированные специалисты из средних классов, лига свободных

профессий, бизнесмены. Как заметил американский религиовед Г. Вейгель:

«десекуляризация мира — одно из доминирующих социальных явлений конца XX

в.»

. Возрождение религии, или, говоря словами другого теолога Ж. Кепеля,

«реванш Бога»

, создает основу для идентификации и сопричастности с общностью,

выходящей за рамки национальных границ, для объединения цивилизаций.

В-четвертых, рост цивилизационного самосознания диктуется раздвоением

роли Запада. С одной стороны, Запад находится на вершине своего могущества, а с

другой — происходит возврат к собственным корням. Все чаще приходится

слышать о «возврате в Азию» Японии, о конце влияния идей Неру и «индуизации

Индии», о провале западных идей социализма и национализма и «реисламизации»

Ближнего Востока. На вершине своего могущества Запад сталкивается с

незападными странами, у которых достаточно стремления, воли и ресурсов, чтобы

придать миру незападный облик.

В прошлом элита незападных стран обычно состояла из людей, в наибольшей

степени связанных с Западом, получивших образование в Оксфорде, Сорбонне или

Сандхерсте и усвоивших западные ценности и стиль жизни. Население же этих

стран, как правило, сохраняло неразрывную связь со своей исконной культурой. Но

сейчас все переменилось. Во многих незападных странах идет интенсивный процесс

девестернизации элиты и возврата к собственным культурным корням. И

одновременно с этим западные, главным образом американские, обычаи, стиль

жизни и культура приобретают популярность среди широких слоев населения.

В-пятых, культурные особенности и различия менее подвержены изменениям,

чем экономические и политические, и вследствие этого основанные на них

противоречия сложнее разрешить или свести к компромиссу. В бывшем Советском

Союзе коммунисты могли стать демократами, богатые превратиться в бедных, а

бедняки — в богачей, но русские при всем желании не смогут стать эстонцами, а

азербайджанцы — армянами.

Судя по всему, роль региональных экономических связей будет усиливаться. С

одной стороны, успех экономического регионализма укрепляет сознание

принадлежности к одной цивилизации. А с другой — экономический регионализм

может быть успешным, только если он коренится в общности цивилизации.

Европейское сообщество покоится на основаниях европейской культуры и

западного христианства. Успех НАФТА (Североамериканской зоны свободной

торговли) зависит от продолжающегося сближения культур Мексики, Канады и

США. А Япония, напротив, испытывает затруднения с созданием такого же

экономического сообщества в Юго-Восточной Азии, так как Япония — это

единственное в своем роде общество и уникальная цивилизация. Какими бы

мощными ни были торговые, экономические и финансовые связи Японии с

остальными странами Юго-Восточной Азии, культурные различия между ними

мешают продвижению по пути региональной экономической интеграции по образцу

Западной Европы или Северной Америки.

Общность культур, напротив, явно способствует стремительному росту

экономических связей между Китайской Народной Республикой, с одной стороны, и

Гонконгом, Тайванем, Сингапуром и заморскими китайскими общинами в разных

странах мира — с другой. С окончанием холодной войны общность культуры

быстро вытесняет идеологические различия.

Своей концепцией «столкновения цивилизаций» Хантингтон бросил вызов

многим устоявшимся представлениям о характере происходящих и потенциальных

глобальных противостояний, а также предложил новую парадигму для

теоретического исследования и прогнозирования миропорядка на рубеже XX и XXI

веков. Это едва ли не самая крупная из представленных за последнее десятилетие

научная концепция, в которой дана общая картина мира. Хантингтон — один из

наиболее авторитетных политологов мира — и сам понимает, что полемизировать с

его концепцией убедительнее всего было бы с помощью иной целостной теории,

альтернативной не только его идеям, но и устаревшей парадигме холодной войны,

которую, по его мнению, «драматические события последнего пятилетия

превратили в достояние интеллектуальной истории».

Отдельные аспекты концепции Хантингтона вызывают критические вопросы.

Цивилизации существуют испокон века. Почему же только сейчас они бросают

вызов мировому порядку? Хотя их роль и влияние действительно меняются, но

оценка этих изменений зависит от позиции исследователя. Поэтому цель

цивилизационной модели — прежде всего привлечь внимание западной

общественности к тому, как все это воспринимается в мире. Отечественные оп-

поненты Хантингтона (А.С. Панарин, Е.Б. Рашковский) отмечают, что тезис о

грядущем конфликте цивилизаций скорее постулируется, нежели обосновывается.

Возникает вопрос: почему же цивилизационные конфронтации не имели места,

допустим, пятьдесят или сто лет назад? Речь может идти о возрастающем значении

мировых цивилизаций в продолжающемся и чрезвычайно неравномерном

всемирном процессе модернизации.

Е.Б. Рашковский критикует концепцию Хантингтона по трем позициям. Первая

позиция, сложность внутреннего состава каждой из цивилизаций — какой бы

наблюдатель ни очерчивал цивилизацию как понятие или как систему. В каждой из

цивилизаций идет внутренняя борьба за господство над природными и людскими

ресурсами, напряженная борьба за гегемонию в символической сфере — и не только

в идеологических, но и в религиозных категориях.

Вторая позиция относится к внутренней динамике цивилизаций. Они

обладают подвижностью, могут видоизменяться. Цивилизации находятся под

воздействием западнических и почвеннических импульсов, рационализма и

традиционализма.

Третья позиция заключается в зависимости современной трактовки

традиционной проблематики от политической конъюнктуры. Можно понять

социоэкономические и психологические предпосылки религиозного

фундаментализма и в исламском мире, и в православном, и в индуизме, и в

иудаизме. Фундаментализм, если к нему присмотреться, чужд не только

рационализму, но и традиционализму, ибо он не приемлет традицию в ее

исторической изменяемости и данности. Он пытается утвердить традицию как нечто

харизматически измышленное, закрепить традицию рациональными средствами.

Геополитические выводы из подхода Хантингтона очевидны: он считает, что

атлантисты должны всемерно укреплять стратегические позиции своей собственной

цивилизации, готовиться к противостоянию, консолидировать стратегические

усилия, сдерживать антиатлантистские тенденции в других геополитических

образованиях, не допускать их соединения в опасный для Запада континентальный

альянс.

Он дает такие рекомендации:

«Западу следует

1) обеспечивать более тесное сотрудничество и единение в рамках собственной