Тихонравов Ю.В. Геополитика: Учебное пособие
Подождите немного. Документ загружается.
Синтез идеологических германских мифов с современной индустриальной и
военной мощью дал начало государству, в котором на первое место ставились
героизм, агрессия, сила и господство. Пруссия рассматривалась как нечто вроде
вооруженного лагеря в центре враждебного окружения. Не случайно Бисмарк
говорил, что единственными эффективными границами Германии является ее
армия. Постепенно сформировалась территориальная концепция обширной и
могущественной «Срединной Европы» (Mitteleuropa), руководимой Германией.
Другим народам региона также предлагалась защита от внешней опасности,
особенно от Франции на Западе и России на Востоке. Сама Германия как
органическое образование отождествлялась с духовным понятием «срединное
положение» (Mittellage). Это еще в 1818 г. сформулировал представитель
мистического направления в немецком протестантизме Арндт: «Бог поместил нас в
центре Европы; мы (немцы) — сердце нашей части света».
В разработку идеи «Срединной Европы» внесли свой вклад такие ученые, как
Адольф Ласеон, Карл Лампрехт, Леопольд фон Ранке, Герман Онкен и др. К числу
глашатаев германской «Срединной Европы» принадлежали не только немцы, но и
шведские ученые Рудольф Челлен и Свен Хедин. Наиболее законченное выражение
эти идеи получили в книге И. Парча «Mitteleuropa», опубликованной в 1906 г., и в
работе евангелического пастора Фридриха Науманна, появившейся под тем же
названием в 1915 г.
Науманн в своей книге поставил геополитический диагноз, тождественный
концепции Челлена. С его точки зрения, для того, чтобы выдержать конкуренцию с
такими организованными геополитическими образованиями, как Англия (и ее
колонии), США и Россия, народы, населяющие Центральную Европу, должны
объединиться и организовать новое интегрированное политико-экономическое про-
странство. Осью такого пространства будут, естественно, немцы.
Науманн, вместе с Челленом, защищал идею «геополитического» охвата
германскими империалистами всех стран, расположенных между Атлантическим
океаном и Персидским заливом, Балтикой и Адриатикой; Челлен и Науманн
доказывали, что вся эта территория имеет единую «географическую судьбу», не
заключает в себе никаких «естественных границ» и на протяжении веков якобы не
терпела «раздробления». Науманн выводил программу империалистических
захватов Германии — «Берлин — Багдад» — из предшествовавшего исторического
развития огромной территории Срединной Европы и Ближнего Востока.
«Срединная Европа» в отличие от чистых пангерманистских проектов была уже не
национальным, но сугубо геополитическим понятием, в котором основное значение
уделялось не этническому единству, а общности географической судьбы. Проект
Науманна подразумевал интеграцию Германии, Австрии, придунайских государств
и, в далекой перспективе, Франции.
§ 4. Концепция «Морской силы» (А. Мэхэн)
Сэр Альфред Тайер Мэхэн (1840—1914) — американский историк, кадровый
военный, офицер американских Union Navy, адмирал морского флота. В 1885—1889
гг. — преподаватель истории военного флота в военно-морском колледже в
Ньюпорте (Род-Айленд), а с 1886 г. — его президент, Мэхэн не пользовался
термином «геополитика», но методика его анализа и основные выводы точно
соответствуют сугубо геополитическому подходу. Практически все его книги были
посвящены одной теме — теме «морской силы» (Sea Power). Если Ратцель,
Маккиндер и Хаусхофер делали упор на преимущество континентальных держав, то
Мэхэн, наоборот, выдвинул концепцию преимущества морских или океанических
держав.
Признавая первостепенное влияние морских вооруженных сил на историю войн
и судьбы государств, Мэхэн попытался установить непосредственную связь между
географическим положением государства, «характером народа» и «морской силой».
Мэхэн утверждал, что «история прибрежных наций» определялась прежде всего
«условиями положения, протяжения и очертаний береговой линии», а также
«численностью и характером населения». Последнее играет роль при сопоставлении
«морских» и «сухопутных» наций: если испанцы отличались «жестокой скупостью»,
то англичане и голландцы были «по природе своей деловыми людьми»;
«способность к основанию колоний» объясняется «национальным гением»
англичан.
Для Мэхэна главным инструментом политики является торговля. Военные
действия должны лишь обеспечить наиболее благоприятные условия для создания
планетарной торговой цивилизации. Мэхэн рассматривает экономический цикл в
трех аспектах:
1) производство (обмен товаров и услуг через водные пути);
2) навигация (которая реализует этот обмен);
3) колонии (которые производят циркуляцию товарообмена на мировом
уровне).
Мэхэн считает, что анализировать позицию и геополитический статус
государства следует на основании шести критериев:
1. Географическое положение государства, его открытость морям, возможность
морских коммуникаций с Другими странами. Протяженность сухопутных границ,
способность контролировать стратегически важные регионы. Способность угрожать
своим флотом территории противника.
2. «Физическая конфигурация» государства, то есть конфигурация морских
побережий и количество портов, на них расположенных. От этого зависит
процветание торговли и стратегическая защищенность.
3. Протяженность территории. Она равна протяженности береговой линии.
4. Статистическое количество населения. Оно важно для оценки способности
государства строить корабли и их обслуживать.
5. Национальный характер. Способность народа к занятию торговлей, так как
морская сила основывается на мирной и широкой торговле.
6. Политический характер правления. От этого зависит переориентация лучших
природных и человеческих ресурсов на созидание морской силы.
Из вышеперечисленного видно, что Мэхэн строит свою геополитическую
теорию исходя исключительно из «морской силы» и ее интересов. Для Мэхэна
образцом «морской силы» был древний Карфаген, а ближе к нам по времени —
Британия XVII и XIX веков. Понятие «морская сила» основывается для него на
свободе «морской торговли», а военно-морской флот служит лишь гарантом обес-
печения этой торговли. Мэхэн идет еще дальше, считая «морскую силу» особым
типом цивилизации — наилучшим и наиболее эффективным, а потому
предназначенным к мировому господству.
В 1890 г. Мэхэн опубликовал свою первую книгу, ставшую почти сразу же
классическим трудом по военной стратегии — «Влияние морской силы на историю.
1660—1783». Мэхэн выступил со своим трудом в США в период аннексии
Гавайских островов и войны против Испании, повлекшей за собой аннексию
Соединенными Штатами Кубы и Филиппин
52
. Тогда Мэхэн был еще капитаном
военно-морского флота США. Далее последовали с небольшим промежутком другие
работы: «Влияние морской силы на Французскую Революцию и Империю (1793—
1812)», «Заинтересованность Америки в морской силе в настоящем и будущем»,
«Проблема Азии и ее воздействие на международную политику» и «Морская сила и
ее отношение к войне». Первые две книги сложились из лекций по истории морских
войн.
В книге «Влияние морской силы на историю» Мэхэн попытался доказать, что
история Европы и Америки была обусловлена прежде всего развитием военно-
морского флота. «Политика, — писал он, — изменялась как с духом века, так и с
характером и проницательностью правителей; но история прибрежных наций
определялась не столько ловкостью и предусмотрительностью правительств,
сколько условиями положения, протяженности и очертаний береговой линии,
численностью и характером народа, то есть вообще тем, что называется
естественными условиями»
53
.
Эти «естественные условия» требуют создания сильного военно-морского
флота, который в свою очередь имеет решающее значение с точки зрения
«национальной судьбы». Суть главной идеи Мэхэна, настойчиво проводимой во
всех его работах, состояла в том, что морская сила в значительной мере определяет
исторические судьбы стран и народов. Объясняя превосходство Великобритании
над другими государствами в конце XIX века ее морской силой, Мэхэн писал:
«Должное использование морей и контроль над ними составляют лишь одно звено в
цепи обмена, с помощью которого [страны] аккумулируют богатства... но это —
центральное звено». Мэхэн выделял условия, определяющие основные параметры
морской силы: географическое положение страны, ее природные ресурсы и климат,
протяженность территории, численность населения, национальный характер и
государственный строй. При благоприятном сочетании этих факторов, считал
Мэхэн, в действие вступает формула: N+MM+NB=SP, то есть военный флот +
торговый флот + военно-морские базы = морская сила. Свою мысль он резюмировал
следующим образом: «Не захват отдельных кораблей и конвоев неприятеля, хотя бы
и в большом числе, расшатывает финансовое могущество нации, а подавляющее
превосходство на море, изгоняющее с его поверхности неприятельский флаг и
дозволяющее появление последнего лишь как беглеца; такое превосходство
позволяет установить контроль над океаном и закрыть пути, по которым торговые
суда движутся от неприятельских берегов к ним; подобное превосходство может
быть достигнуто только при посредстве больших флотов»
54
. Исходя из подобных
постулатов Мэхэн обосновывал мысль о необходимости превращения США в
могущественную военно-морскую державу, способную соперничать наравне с
самыми крупными и сильными государствами того периода.
Мэхэн был ярым сторонником доктрины американского президента Монро
(1758—1831), который в 1823 г. декларировал принцип взаимного невмешательства
стран Америки и Европы, а также поставил рост могущества США в зависимость от
территориальной экспансии на близлежащие территории. Мэхэн считал, что у
Америки «морская судьба» и что эта «Manifest Destiny» («проявленная судьба»)
55
заключается на первом этапе в стратегической интеграции всего американского
континента, а потом и в установлении мирового господства.
Надо отдать должное почти пророческому предвидению Мэхэна. В его время
США еще не вышли в разряд передовых мировых держав, более того, не был
очевиден даже их «морской цивилизационный тип». Еще в 1905 г. Маккиндер в
статье «Географическая ось истории» относил США к «сухопутным державам»,
входящим в состав «внешнего полумесяца» лишь как полуколониальное стратеги-
ческое продолжение морской Англии. Маккиндер писал: «Только что восточной
державой стали США. На баланс сил в Европе они влияют не непосредственно, а
через Россию». Характерно, что десятью годами раньше адмирал Мэхэн
предсказывал именно Америке планетарную судьбу, роль ведущей морской
державы, прямо влияющей на судьбы мира.
В книге «Заинтересованность Америки в морской силе» Мэхэн утверждал, что
для того, чтобы Америка стала мировой державой, она должна:
1) активно сотрудничать с британской морской державой;
2) препятствовать германским морским претензиям;
3) бдительно следить за экспансией Японии в Тихом океане и
противодействовать ей;
4) координировать вместе с европейцами совместные действия против народов
Азии.
Мэхэн видел судьбу США в том, чтобы не пассивно соучаствовать в общем
контексте периферийных государств «внешнего полумесяца», но в том, чтобы
занять ведущую позицию в экономическом, стратегическом 'И даже идеологическом
отношениях.
Независимо от Маккиндера Мэхэн пришел к тем же выводам относительно
главной опасности для «морской цивилизации». Эту опасность представляют
континентальные государства Евразии — в первую очередь Россия и Китай, а во
вторую — Германия. Борьба с Россией, с этой «непрерывной континентальной
массой Русской империи, протянувшейся от западной Малой Азии до японского
меридиана на Востоке», была главной долговременной стратегической задачей.
Мэхэн перенес на планетарный уровень принцип «анаконды», примененный
американским генералом Мак-Клелланом в североамериканской гражданской войне
1861 — 1865 гг. Этот принцип заключается в блокировании вражеских территорий с
моря и по береговым линиям, что приводит постепенно к стратегическому
истощению противника. Так как Мэхэн считал, что мощь государства определяется
его потенциями становления «морской силой», то в случае противостояния
стратегической задачей номер один является недопущение этого становления в
лагере противника. Следовательно, задачей исторического противостояния Америки
является усиление своих позиций по шести основным пунктам (перечисленным
выше) и ослабление противника по тем же пунктам. Свои береговые просторы
должны быть под контролем, а соответствующие зоны противника нужно стараться
любыми способами оторвать от континентальной массы. И далее: так как доктрина
Монро (в части ее территориальной интеграции) усиливает мощь государства, то не
следует допускать создания аналогичных интеграционных образований у
противника. По Мэхэну, евразийские державы (Россия, Китай, Германия) следует
удушать в кольцах «анаконды», сдавливая континентальную массу за счет
выведенных из-под ее контроля береговых зон и перекрывая по возможности
выходы к морским пространствам.
Мэхэн хорошо понимал, что северная континентальная полусфера является
ключевой в мировой политике и борьбе за влияние. Внутри Евразии в качестве
наиболее важного компонента северной полусферы он признавал позицию России
— этой доминантной азиатской континентальной державы. Зону между 30- и 40-й
параллелями в Азии он рассматривал как зону конфликта между сухопутной мощью
России и морской мощью Англии. Доминирование в этом регионе, по его мнению,
могло бы удерживаться с помощью цепи ключевых баз на суше вдоль периферии
Евразии. Мэхэн выдвинул предположение, что однажды Соединенные Штаты,
Великобритания, Германия и Япония объединятся против России и Китая —
предположение, делающее честь проницательности американского адмирала. В
целом же Мэхэн рассматривал Соединенные Штаты как продвинутый далеко на
запад аванпост европейской цивилизации и силы. Считая США мировой державой
будущего, он неустанно и с энтузиазмом призывал к укреплению военно-морской
мощи США, которая соответствовала бы американскому имперскому предназна-
чению. Флот, способный к наступательным действиям, заявлял он, обеспечит США
неоспоримые преимущества в Карибском бассейне и Тихом океане.
Мэхэн был не только теоретиком военной стратегии, но активно участвовал в
политике. В частности, он оказал сильное влияние на таких политиков, как Генри
Кэбот Лодж и американские президенты Мак-Кинли и Теодор Рузвельт, которые
неоднократно обращались к Мэхэну за советами. Теодор Рузвельт даже считал себя
учеником Мэхэна, подчеркивая свою солидарность с ним.
Более того, если рассматривать американскую военную стратегию на всем
протяжении XX века, то мы увидим, что она строится в прямом соответствии с
идеями Мэхэна. Причем, если в первой мировой войне эта стратегия не принесла
США ощутимого успеха, то во второй мировой войне эффект был значительным, а
победа в холодной войне с СССР окончательно закрепила успех стратегии
«Морской силы».
В то же время Мэхэну доводилось жаловаться, что многие представители
академических кругов в США его не понимают и остаются верными прежним,
«устарелым» взглядам на географическое положение США как на исключительно
благоприятное для обороны. Тем не менее 18 августа 1951 г. в военно-морской
академии в Ньюпорте (Род-Айленд) была создана кафедра военной истории, кото-
рая, следуя идеям адмирала Мэхэна, стала продолжателем учения о «морской силе».
Идеи Мэхэна были восприняты во всем мире и повлияли на многих
европейских стратегов. Даже сухопутная и континентальная Германия — в лице
адмирала Тирпица — приняла к сведению тезисы Мэхэна и стала активно развивать
свой флот. В 1940 и 1941 г. две книги Мэхэна были изданы и в СССР.
Книга Мэхэна «Влияние морской силы на историю. 1660— 1783 гг.»,
опубликованная в 1890 г., имела огромный успех. Только в США и Англии она
выдержала 32 издания и была переведена почти на все европейские языки, в том
числе и на русский (1895). Английские рецензенты называли работы Мэхэна
«евангелием британского величия», «философией морской истории». Кайзер Гер-
мании Вильгельм II утверждал, что старается наизусть выучить работы Мэхэна, и
распорядился разослать их во все судовые библиотеки Германии. Необычайный
успех выпал на долю этих работ в Японии. Симптоматично, что у нас также
предпринимались попытки применить идеи Мэхэна к истории России
56
. В этом
контексте интерес представляют, например, статьи С.А. Скрегина и В.Ф.
Головачева, появившиеся в 1989 г. в журнале «морской сборник».
В первой мировой войне мэхэновская стратегия «анаконды» реализовалась в
поддержке Антанты белому движению по периферии Евразии (как ответ на
заключение большевиками мира с Германией), во второй мировой войне она также
была обращена против «Срединной Европы» и, в частности, через военно-морские
операции против стран Оси и Японии. Но особенно четко она видна в эпоху
холодной войны, когда противостояние США и СССР достигло тех глобальных,
планетарных пропорций, с которыми на теоретическом уровне геополитики
оперировали уже начиная с конца XIX века.
Фактически основные линии стратегии НАТО, а также других блоков,
направленных на сдерживание СССР (концепция «сдерживания» тождественна
стратегической и геополитической концепции «анаконды») — АСЕАН, АНЗЮС,
СЕНТО — являются прямым развитием основных тезисов адмирала Мэхэна,
которого на этом основании вполне можно назвать «отцом» современного
атлантизма.
§ 5. «География человека» (П. Видаль де ла Блаш)
Поль Видаль де ла Блаш (1845—1918) — основатель французской школы
«географии человека», занимающейся главным образом изучением воздействия
географической среды на человека, в частности местных природных условий на
историю данного района. В 1891 г. Видаль де ла Блаш основал журнал «Annales dc
Geographic».
Будучи профессиональным географом, Видаль де ла Блаш был увлечен
«политической географией» Ратцеля и строил свои теории, основываясь на этом
источнике, хотя многие аспекты немецкой геополитической школы он жестко
критиковал. Взгляды де ла Блаша складывались под воздействием богатых традиций
французской географической и исторической мысли, а также критического
осмысления германской политической географии. Теоретические положения Видаль
дела Блаша во многом противостояли концепции основателя геополитики Ратцеля.
Эта черта — явная или скрытая полемика с концепцией Ратцеля и его
последователей — является характерной в целом для французских подходов первой
половины XX века к проблемам геополитики. Именно в оппозиции к германской
геополитике развивалась французская интерпретация современных геополитических
аспектов международных отношений. Если в центре концепции Ратцеля были
понятия пространства, географического положения государства и связанное с
«потребностью в территории» понятие «чувство пространства», то Видаль де ла
Блаш в центр своей концепции поставил человека, став основателем
«антропологической школы» в политической географии, своеобразного
французского альтернативного варианта осмысления геополитических проблем.
В отличие от германской политической географии конца XIX — начала XX
века, из которой Видаль де ла Блаш почерпнул немало идей, французскому автору
был чужд географический фатализм. Он придавал большое значение воле и
инициативе человека. В статье 1898 г., посвященной Ратцелю, Видаль дела Блаш
впервые выдвинул тезис о том, что «человек, так же как и природа, может
рассматриваться в качестве географического фактора» — и не столько пассивного,
сколько активно воздействующего и направляющего процессы на земном шаре, но
действующего не изолированно, а в рамках природного комплекса
57
.
Противостояние германской и французской научных школ отражало реально
существовавшие противоречия между двумя странами и их интересами.
Объективные потребности каждой из них — Франции и Германии — решить свои
ближайшие и стратегические задачи, обрести свое устойчивое место в европейском
концерте государств и народов определили не только политику и общественное
мнение, но и научные подходы к разрешению глобальных проблем человеческой
цивилизации, заставляли искать теоретические обоснования и объяснения
происходящим процессам и намечать контуры будущего.
Неудивительно, что особое внимание Видаль де ла Блаш уделял Германии,
которая была главным политическим оппонентом Франции в то время. Он считал,
что Германия является единственным мощным европейским государством,
геополитическая экспансия которого заведомо блокируется другими развитыми
европейскими державами. Если Англия и Франция имеют свои обширные колонии в
Африке и во всем мире, если США могут почти свободно двигаться к югу и северу,
если у России есть Азия, то Германия сдавлена со всех сторон и не имеет выхода
своей энергии. Де ла Блаш видел в этом главную угрозу миру в Европе и считал
необходимым всячески ослабить этого опасного соседа.
Такое отношение к Германии логически влекло за собой геополитическое
определение Франции как входящей в состав общего фронта «морской силы»,
ориентированной против континентальных держав. Позиции де ла Блаша
противостояло германофильское направление, во главе которого стояли адмирал
Лавалль и генерал де Голль.
В своей книге «Картина географии Франции» (1903) де ла Блаш обращается к
теории почвы, столь важной для немецких геополитиков: «Отношения между
почвой и человеком во Франции отмечены оригинальным характером древности,
непрерывности... В нашей стране часто можно наблюдать, что люди живут в одних
и тех же местах с незапамятных времен. Источники, кальциевые скалы изначально
привлекали людей как удобные места для проживания и защиты. У нас человек —
верный ученик почвы. Изучение почвы поможет выяснить характер, нравы и
предпочтения населения»
58
.
Но, несмотря на такое — вполне немецкое — отношение к географическому
фактору и его влиянию на культуру, Видаль де ла Блаш считал, что Ратцель и его
последователи явно переоценивают сугубо природный фактор, считая его
определяющим. Человек, согласно де ла Блашу, есть также «важнейший
географический фактор», но при этом он еще и «наделен инициативой». Он не
только фрагмент декорации, но и главный актер спектакля.
Эта критика чрезмерного возвеличивания пространственного фактора у Ратцеля
привела Видаль де ла Блаша к выработке особой геополитической концепции —
«поссибилизма» (от лат. possibilis — возможный). Согласно этой концепции,
политическая история имеет два аспекта — пространственный (географический) и
временной (исторический). Географический фактор отражен в окружающей среде,
исторический — в самом человеке («носителе инициативы»)
59
. Видаль де ла Блаш
считал, что ошибка немецких «политических географов» в том, что они считают
рельеф детерминирующим фактором политической истории государств. Тем самым
принижается фактор историзма и человеческой свободы. Сам же он предлагает
рассматривать географическое пространственное положение как «потенциаль-
ность», «возможность», которая может актуализироваться и стать действительным
политическим фактором, а может и не актуализироваться. Это во многом зависит от
субъективного фактора — человека, данное пространство населяющего.
В 1917 г. Видаль де ла Блаш публикует одну из своих фундаментальных работ
— книгу «Восточная Франция», посвященную жизненно важной для Франции
геополитической проблеме — проблеме Эльзаса и Лотарингии и в целом восточной
Франции. Известно, что Франция традиционно считала необходимым установление
границы с Германией по Рейну, который во французских школьных учебниках в
течение последних столетий назывался не иначе, как одной из великих рек Франции.
В своем труде Видаль де ла Блаш доказывает исконную принадлежность провинций
Эльзас-Лоррэн к Франции и неправомочность германских притязаний на эти
области. При этом он апеллирует к Французской революции, считая ее якобинское
измерение выражением геополитических тенденций французского народа,
стремящегося к унификации и централизации своего государства через
географическую интеграцию.
Политический либерализм он также объясняет привязанностью людей к почве,
а отсюда и естественное желание получить ее в частную собственность. Таков
взгляд Видаль де ла Блаша на связь геополитических реальностей с реальностями
идеологическими: пространственная политика Западной Европы (Франции)
неразрывно связана с «демократией» и «либерализмом».
Лейтмотивом исследования Видаль де ла Блаша стал вопрос: как
инкорпорировать земли Эльзаса и Лотарингии (где большинство жителей говорят на
немецком языке) во французскую жизнь? Ответ вроде бы лежит на поверхности:
внедрить все французское и вытеснить все германское. Однако Видаль дела Блаш
выдвигает парадоксальную на первый взгляд идею превращения этих земель, вновь
перешедших к Франции после первой мировой войны, в зону взаимного
сотрудничества между Францией и Германией. Он пишет о необходимости сделать
эти богатые земли не плотиной, отгораживающей выгоду лишь одной стороны, а
открыть их взаимным отношениям и сделать их как можно более проницаемыми. Он
рассматривает этот вопрос не с точки зрения ближайших задач, а пытается
построить историческую модель развития европейского геополитического
пространства в целом (не забывая, разумеется, французских интересов). При этом де
ла Блаш дает, помимо исторического, географическое обоснование принадлежности
этих земель к Франции
60
.
Главные положения концепции Видаль де ла Блаша в законченном виде
изложены в его книге, изданной в 1922 г. (рукопись осталась незавершенной ввиду
смерти автора в 1918 г.). Центральным элементом концепции де ла Блаша является
понятие локальности развития цивилизации, основу которого составляют отдельные
ячейки (cellules), очаги (noyaux). Эти первичные клетки, элементы цивилизации
представляют собой очень небольшие общности людей, которые складываются во
взаимодействии человека с окружающей природой. В рамках этих относительно
изолированных ячеек постепенно и самопроизвольно вырабатываются
определенные «образы жизни». Человек во взаимодействии с окружающей средой
формируется сам, обретая себя, в то же время природа раскрывает свои
возможности только в рамках этого теснейшего взаимодействия с человеком.
«Географическая индивидуальность, — писал Видаль де ла Блаш, — не есть что-то
данное заранее природой; она лишь резервуар, где спит заложенная природой
энергия, которую может разбудить только человек»
61
.
Эти «ячейки», «первичные элементы», взаимодействуя между собой,
постепенно образуют ту ткань цивилизации, которая, расширяясь, постепенно
охватывает все большие территории. Это взаимодействие не какой-то
продолжающийся поступательно процесс, а отдельные вспышки, сменяющиеся
катастрофами, регрессией. Столь же многообразны и противоречивы сами формы
взаимодействия «первичных ячеек» цивилизации: от заимствований и слияний до
почти полного уничтожения. Процесс взаимодействия затрагивает прежде всего
«северную полусферу от Средиземноморья до Китайского моря» — именно эту зону
выделяет Видаль де ла Блаш, выстраивая свою концепцию. В рамках северной
полусферы, особенно в Западной и Центральной Европе, взаимодействие
«первичных элементов» цивилизации происходило практически непрерывно и по-
литические образования, «сменяя друг друга, накладывались на ту или иную
конфигурацию взаимодействующих между собой множеств небольших очагов,
сообществ, этих своеобразных микрокосмосов». Сближение и смешение этих
разнородных элементов привело «к образованию империй, религий, государств, по
которым с большей или меньшей суровостью прокатывался каток истории». Именно
благодаря этим отдельным небольшим очагам теплилась жизнь в Римской империи,
а затем в Западной и Восточной римских империях, в имперских государственных
образованиях Сасанидов, персов и т.д. (В обширных областях Восточной Европы и
Западной Азии цивилизационный процесс нередко прерывался, возобновляясь не-
сколько позже и частично.)
62
Специфика Европы заключается, по мнению Видаль де ла Блаша, в том, что
здесь как нигде в мире весьма близко соседствуют друг с другом самые различные
географические условия: горы и моря, лесные массивы и степи, большие реки,
текущие с юга на север и связывающие различные зоны, плодородные прибрежные
почвы, наиболее изрезанная морская линия побережья, а также во многом
обусловленный этими условиями климат, не способствующий паразитизму, но и не
столь суровый, чтобы парализовать энергию человека. Эти факторы в значительной
мере и привели к формированию на европейском пространстве самого большого
многообразия отдельных очагов, локальных сфер, небольших сообществ со своими
«образами жизни», которые находились в постоянном взаимодействии. Имитация,
пример, заимствование, способность впитывать самые различные влияния стали
основой динамизма и богатства европейской цивилизации, одной из ее характерных
черт
63
.
Концепция Видаль де ла Блаша перекликается с некоторыми положениями
концепции Ратцеля. прежде всего с его подходом к всемирной истории как
«беспрерывному процессу дифференциаций». Ратцель уделял большое внимание
локальным очагам, из которых складывалось многообразие цивилизаций. В одной из
своих работ он писал: «Благодаря обособленности могли развиваться те различия,
которые лишь впоследствии стали взаимно влиять друг на друга и благотворно или
вредно действовать на природные свойства человека. Все расовые и культурные
различия народов, все различия в могуществе государств в конце концов должны
быть сведены к процессу дифференциаций, совершающемуся путем изменений в
географическом положении, климате и почве»
64
. В отличие от Ратцеля Видаль де ла
Блаш, помимо акцента на активной роли человека и помимо отрицания
географического детерминизма (свойственного Ратцелю), совершенно иначе
определял роль государств, политических образований в процессе развития
цивилизаций. Если для Ратцеля государство — это прежде всего «органическое
существо», развивающееся в соответствии с «законом растущих территорий»
65
, то де
ла Блаш склонен рассматривать его скорее как нечто внешнее, вторичное,
определяемое в конечном счете самим характером и формой взаимодействия
различных локальных очагов, этих отдельных ячеек цивилизации. Примечательно,
что ни Ратцель, ни Видаль де ла Блаш не отрицали возможности образования
мирового государства. Ратцель, однако, связывал эту возможность с территориаль-
ным ростом государств, который он считал универсальной тенденцией. Развитие
контактов, расширение торговых отношений он рассматривал прежде всего в
качестве прелюдии к установлению политического контроля данного государства
над новыми колонизируемыми территориями. Торговля и война у Ратцеля — это две
формы, две стадии в процессе территориального роста государства
66
. Видаль де ла
Блаш также уделял большое внимание вопросам коммуникаций, считал возможным
создание в будущем мирового государства в результате взаимодействия отдельных
локальных очагов. Он рассматривал этот процесс взаимодействия как
самодостаточный, способный привести в отдаленной перспективе к тому, чтобы
человек стал осознавать себя в качестве «гражданина мира»
67
.
Важной особенностью концепции Видаль де ла Блаша является тезис о
постепенном преодолении противоречий между морскими и континентальными
государствами за счет складывания принципиально новых отношений между землей
и морем: континентальные пространства становятся более проницаемыми,
разветвленная сеть коммуникаций ориентирует их в сторону морских путей, море в
свою очередь все больше становится зависимым от связей с континентальными
зонами. Это «взаимопроникновение» земли и моря есть универсальный процесс —
таков вывод Видаль де ла Блаша
68
.
Поссибилизм де ла Блаша был воспринят большинством геополитических школ
как коррекция жесткого географического детерминизма предшествующих
геополитиков. Во Франции, как уже отмечалось, он стал основателем национальной