Стасюлевич М.М. (сост.) История Средних веков: Крестовые походы (1096-1291гг.)

Подождите немного. Документ загружается.

Санкт-Петербург

АСТ • Москва

2001

ИСТОРИЯ

СРЕДНИХ ВЕКОВ

Крестовые походы

(1096–1291 гг.)

Составитель

М. М. СТАСЮЛЕВИЧ

БИБЛИОТЕКА МИРОВОЙ ИСТОРИИ

3-е издание, исправленное и дополненное

ББК 63.3 (0) 4

И 90

История Средних веков: Крестовые походы (1096–1291 гг.) / Сост. М. М. Ста-

сюлевич. – СПб.: OOO «Издательство «Полигон»; М.: ООО «Фирма

«Издательство «АСТ», 2001.– 592 с., ил. – (Библиотека мировой истории).

ISBN 5-89173-099-5 («Полигон»)

ISBN 5-17-009291-1 («АСТ»)

ББК 63.3 (0) 4

ISBN 5-89173-099-5 («Полигон»)

ISBN 5-17-009291-1 («АСТ»)

Охраняется Законом РФ об авторском праве. Воспроизведение всей книги или любой

ее части запрещается без письменного разрешения издателя. Любые попытки

нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.

И 90

Третья книга капитальной хрестоматии М. М. Стасюлевича «История Средних веков» охва-

тывает XII—XIII века и посвящена событиям эпохи Крестовых походов. При изложении их ис-

тории составитель использовал сочинения не только христианских авторов, но и мусульманские

источники. Хрестоматия М. М. Стасюлевича уже почти полтора столетия считается незамени-

мой книгой для тех, кто преподает и изучает историю этого периода.

Из предисловия к первому изданию

Предшествующие две книги охватывают

собой 600 лет средневековой истории; тре-

тья книга посвящена XII–XIII столетиям.

Содержание этих 200 лет несравненно бо-

гаче и знаменательнее: XII и XIII вв. были

временем самого блестящего и полного

развития феодального общества, когда оно

успело, наконец, выработать известный ис-

торический тип, цельный, своеобразный,

каким был прежде тип греческой и римской

образованности, основанный, впрочем, на

началах прямо противоположных цивили-

зации Древнего мира. Феодал и civis

romanus остаются и до сих пор единствен-

ными, самыми полными и вместе самыми

крайними пунктами развития двух идей, на

которых некогда зиждился весь обществен-

ный строй; через эти два типа прошло че-

ловечество прежде, нежели вступило в свою

новую фазу, к которой принадлежат после-

дние поколения и которая при всех своих

великих преимуществах тем не менее в от-

ношении полноты и законченности не мо-

жет равняться с теми двумя колоссальны-

ми предшественниками, отошедшими в веч-

ность.

Время от падения Древнего мира до на-

чала Крестовых походов было темной эпо-

хой постоянной подготовки и разработки

феодальных начал; собственно, только в XII

и XIII столетиях выходит на сцену все то,

что мы привыкли называть средневековым.

При составлении третьей книги мы ста-

рались, не ограничиваясь приведением от-

дельных отрывков из трудов писателей,

брать каждое историческое произведение

в его целости – от начала, от посвящения,

от пролога и до самого конца, представля-

ли отпускаемые места в анализе и останав-

ливались на полном переводе того, что в

сочинении каждого писателя являлось за-

мечательным. Таким образом, мы нашли

средство не только дать обширные извле-

чения из работ таких писателей, как Виль-

гельм Тирский, Бернард Казначей, Виллар-

дуэн, Жан Жоанвиль, Марин Санудо и дру-

гие, но вместе с тем и представить полное

содержание их трудов в целости. Мы об-

ратили в этот раз особенное внимание на

посвящения и прологи, потому что они

дают самое лучшее понятие о литератур-

ных вкусах того времени, объясняют мно-

гое из жизни писателей и служат их авто-

биографией. При изложении истории

Крестовых походов мы использовали сочи-

нения не только латинских писателей, но

привели также показания важнейших визан-

тийских историков и те отрывки из мусуль-

манских источников, которые могли быть

нам доступны по их французским или ла-

тинским переводам.

В заключение позволяем себе выразить

надежду, что приписанное нам стремление

заменить своим трудом употребление руко-

Крестовые походы (1096–1291 гг.)

водств, вероятно, рассеется теперь само

собой при одном взгляде на обширность

нашего труда: даже и три тома, уже появив-

шиеся в печати, из которых в каждом мо-

жет удобно поместиться по объему два-три

учебника, не могут служить учебником

предмета, преподаваемого всего только

один год. Но никакая обширность нашего

издания нисколько не препятствует препо-

давателю пользоваться им, а учащемуся

прочесть вне урока по указанию препода-

вателя то или другое место из Жоанвиля или

Виллардуэна, которое дополнит классную

работу и даст уму и воображению самую

здоровую пищу.

Но мы и теперь по-прежнему считаем

недостаточным в деле исторического пре-

подавания ограничиваться одной катехиза-

цией предмета в учебнике; впрочем, и наши

противники, по-видимому, склонились, на-

конец, в пользу этого мнения. По крайней

мере, мы не так давно читали, хотя и в дру-

гом ежедневном издании, но выходящем под

той же редакцией, которая поместила в сво-

ем ежемесячном журнале («Русский вест-

ник», 1863 г.) разбор первого тома нашего

труда, а именно следующее: «Учебники ис-

тории, – говорит одна из передовых статей

газеты (№ 238, 1864 г.), – никогда не сооб-

щат им (учащимся) чувства истории; учеб-

ники истории дадут им только ряды слов и

чужих воззрений, которые коснутся их

лишь поверхностно. Но, усваивая шаг за ша-

гом букву и дух древних языков, учащиеся

самолично входят в мир истории и овладе-

вают первоначальными источниками исто-

рического ведения. Они усваивают себе ис-

торию на самом деле всеми способностями

и инстинктами. Они овладевают действи-

тельно бывшим, а не заучивают чужие рас-

сказы и рассуждения в учебнике, перело-

женном с немецкого».

Мы говорили два года тому назад дру-

гими словами, но то же самое и заключили

так: «Кто прочел Тацита, Эгингарда, Фро-

ассара, тот лучше знает историю и более

исторически образован, нежели тот, кто ус-

воил себе целое историческое руковод-

ство». Тогда нас упрекнули в стремлении

заплатить дань духу времени; но теперь мы

видим, что все это было одно недоумение,

ибо наши противники также думают, что

только в чтении источников «учащиеся ус-

ваивают себе историю на самом деле, все-

ми способностями и инстинктами, овладе-

вают действительно бывшим» и т. д.

Пусть учебники остаются на своем мес-

те, пусть совершенствуется в них форма ка-

тихизации и пусть они делаются более удоб-

ными для памяти; но мы нисколько не по-

вредим учебникам, если пополним то, чего

недоставало в нашей литературе и чего не

могли никаким образом заменить никакие

учебники.

В конце этой книги приложена родо-

словная таблица латинских королей и

князей Палестины в XII и XIII вв., со-

ставленная по «Stammtafeln zur Geschichte

der Europaeischen Staaten» von Voigtel

(Braunschweig, 1864), с исправлением

вкравшихся в них ошибок и с дополнения-

ми по показанию современников. Карта

земного круга, составленная в самом кон-

це эпохи Крестовых походов для практиче-

ского руководства крестоносцев венециан-

ским патрицием Марином Санудо, служит

наглядным изображением географических

представлений того времени.

18 марта 1865 г.

Ипполит Тэн

ления способов чувствовать и мыслить, ко-

торыми обладали люди несколько веков

тому назад. Сделан был тому опыт, и опыт

удался.

Размышляя об этих способах чувство-

вать и мыслить в различные эпохи, дошли

наконец до убеждения, что именно они-то

и составляют исторические факты первого

порядка. Их влияние заметили на самых ве-

ликих событиях; они объяснили их и сами

в свою очередь объяснились ими: потому

сделалось необходимо на будущее время

дать им место в истории и притом одно из

самых высших. Так и было поступлено, и с

той поры все изменилось в истории: пред-

мет, метод, средства, понимание законов и

причин. Это-то преобразование, как оно

совершилось и должно было совершиться,

мы и постараемся изложить здесь.

1. Исторические памятники служат

только указанием, при помощи которо-

го предстоит воссоздать физического и

осязаемого человека. Когда вам случает-

ИППОЛИТ АДОЛЬФ ТЭН (HYPPOLIT TAINE. 1828–1893). Тэн – один из замеча

тельнейших критиков Франции. Окончив курс в École normale, он получил степень док

тора за свои две диссертации: «De personis Platonicis» и «Essai sur les fables de La

Fontaine» (Par., 1853). В следующем году Парижская академия дала ему премию за его

новый труд «Essai sur Tite Live». Последующие литературные этюды Тэна были изданы

вместе под заглавием «Essais de critique et d’histoire» (Par., 1857). В 1863 г. он окончил

свое самое капитальное произведение «Histoire de la litterature anglaise», в 4 томах.

ВВЕДЕНИЕ

ОБ ОТНОШЕНИИ ЛИТЕРАТУРЫ

КАЖДОЙ ЭПОХИ К ЕЕ

ИСТОРИИ

(в 1863 г.)

Историческая наука в Германии преоб-

разовалась лет сто тому назад, во Франции

лет шестьдесят и только благодаря тому

обстоятельству, что начали изучать литера-

туру.

При этом успели заметить, что ни одно

литературное произведение не может быть

рассматриваемо, как простая игра вообра-

жения, мимолетный каприз разгоряченно-

го мозга: оно служит снимком с нравов сво-

его времени и знаком известного настрое-

ния умов. На основании такого наблюдения

заключили, что возможно при помощи ли-

тературных памятников дойти до восстанов-

Крестовые походы (1096–1291 гг.)

ся переворачивать окоченелые страницы

фолианта, пожелтевшие листы манускрип-

та, короче, поэму, кодекс, завет, какое бу-

дет при этом ваше первое замечание? Вы

заметите прежде всего, что это еще не глав-

ное. Это только форма, в которую отлива-

лось нечто другое, подобная ископаемой

раковине, оттиску, который остается на кам-

не от животного, исполненного некогда

жизни и теперь погибшего. Под раковиной

находилось животное, и под формой лите-

ратурного памятника жил прежде человек.

К чему бы изучать раковину, если бы мы не

могли при ее помощи составить себе поня-

тие о животном. Точно так же вы изучаете

памятник, чтобы через то узнать человека:

раковина и памятник есть не что иное, как

омертвелые обломки, и имеют ценность, как

указание на цельное и живое существо. До

этого-то существа следует достигнуть, и

именно его-то необходимо воссоздать.

Весьма ошибаются те, которые изучают па-

мятник для него самого. Это значило бы

работать в качестве присяжного ученого и

заразиться библиоманией. Собственно го-

воря, не мифология, не язык должны обра-

щать на себя наше внимание, но только

люди, которые построили слова и образы,

соответственно нуждам своих органов и

первобытному складу ума. То или другое

общее положение само по себе ничего не

значит; обратите внимание на людей, кото-

рые его установили, и тогда, например, об-

раз XVI в. в Англии предстанет перед вами

в строгой и энергичной фигуре архиепис-

копа или английского мученика. Все, что

существует, существует в виде определен-

ной личности; а потому нужно стараться

познать ее. Когда установлена связь между

догматами, когда состоялось распределение

частей поэмы, – или развитие конституций,

или преобразование языка, – тогда можно

сказать не более, как только то, что почва

готова; истинная история выходит на сце-

ну, когда историк начинает на расстоянии

времен различать человека живого, дейст-

вующего, одаренного страстями, вооружен-

ного силой привычки, с известным голосом

и своеобразной физиономией, с известны-

ми телодвижениями, в одежде, столь же

отличной и полной, как одежда человека, ко-

торого мы только что оставили на улице.

Мы должны стараться сократить, насколь-

ко возможно, тот громадный промежуток

времен, который препятствует нам видеть

человека собственными глазами, глазами

нашей головы. Что скрывается под изящ-

ными страничками сатинированной бумаги

новейшей поэмы? Новейший поэт, то есть

человек, подобный Альфреду Мюссе, Гюго,

Ламартину или Гейне, кончивший, как они,

курс наук, совершивший путешествие в чер-

ном фраке и перчатках, хорошо принятый

в дамском обществе; в один вечер он сдела-

ет до полсотни приветствий и выпустит в

свет двадцать острых слов; утром читает

журналы; обыкновенно помещается во вто-

ром этаже; не предается излишним востор-

гам, потому что он нервен и притом пото-

му, что в этой непроницаемой демократии,

в которой живем мы, французы, презрение

к официальным достоинствам преувеличи-

ло свои притязания и возвысило свою важ-

ность, а также и потому, что утонченность

обычных чувствований дает каждому охо-

ту принимать себя за бога. Вот что мы ус-

певаем подметить во всех так называемых

méditations, размышлениях или новейших

сонетах. Точно так же под трагедией XVII в.

скрывается поэт, поэт, как, например, Ра-

син, изящный, расторопный, куртизан, ма-

стер говорить, в величественном парике и

башмаках с бантом, ройялист и христианин

от всего сердца, «получивший от Бога дар

не краснеть ни в каком обществе, ни в об-

ществе короля, ни за евангелием»; он уме-

ет забавлять своего властелина, переводить

ему на отличный французский язык «le

gaulois d’Amyot»; к вельможам весьма по-

чтителен и всегда умеет перед ними «оста-

ваться на своем месте»; угодлив и осторо-

жен в Марли, как и в Версале, среди пред-

писанных удовольствий природы

подстриженной и декорационной, реверан-

сов, грации и тонкого обхождения вельмож

в шитье, которые встают пораньше, чтобы

заслужить назначение на должность в слу-

чае чьей-нибудь смерти, и очаровательных

дам, которые рассчитывают по пальцам ге-

неалогии, чтобы добиться табурета. О всем

этом вы найдете довольно у С. Симона и на

эстампах Перелля, как сейчас видели то

Ввведение

у Бальзака и в акварелях Лами. Равным об-

разом, когда мы читаем греческую траге-

дию, наши первые усилия должны быть на-

правлены к тому, чтобы представить себе

греков, то есть людей, которые живут по-

лунагими в своих гимназиях или на публич-

ных площадях под светлым небом, имея

перед глазами чудные виды; они заняты со-

общением своему телу силы и ловкости,

болтовней, прениями, подачей голосов или

патриотическим пиратством; в остальном –

праздные и воздержные, они имеют в доме

три кружки для меблировки и два анчоуса в

глиняном горшке, наполненном маслом; им

служат рабы, благодаря которым у них ос-

тается много свободного времени для ук-

рашения своего духа и упражнения своих

членов; у них нет другой заботы, кроме

желания иметь у себя самый красивый го-

род, самую прекрасную процессию, самые

прекрасные идеи и самых красивых людей.

Все это растолкует вам больше, нежели

множество диссертаций и комментарий,

одна статуя, как Мелеагр или Тезей в Пар-

феноне, или, еще лучше, вид сияющего го-

лубого Средиземного моря, эта шелковая

туника, из которой выплывают острова, как

куски мрамора; и к этому возьмите каких-

нибудь двадцать мест, выбранных у Плато-

на и Аристофана. Равным образом, чтобы

понять индийскую пурану, начните с того,

что представьте себе отца семейства, кото-

рый, «увидев сына на коленях сына», уда-

ляется по закону в пустыню с секирой и

сосудом, под банановое дерево на берегу

ручья, перестает говорить, удваивает посты,

живет нагишом между четырех огней, имея

над собой пятый огонь, – я подразумеваю

палящее солнце, которое беспрерывно по-

жирает и воспроизводит живые существа.

По очереди и целыми неделями он вперяет

свой взор на ступню Брамы, потом на его

колено, лядвею, пуп и так далее, пока в ре-

зультате усилий напряженного воображе-

ния не появятся галлюцинации, пока все

формы существующего, перемешавшись и

слившись друг с другом, не заколеблятся в

этой голове, одержимой кружением, и пока

неподвижный человек, сдерживая дыхание,

вперив свой взор, не увидит, как вселенная,

наподобие дыма, исчезнет над всеобъемлю-

щим и бессодержательным существом, в

котором он ищет распуститься сам. В этом

отношении путешествие по Индии было бы

всего назидательнее; но за недостатком луч-

шего оно может быть заменено рассказами

путешественников, географическими сочи-

нениями, ботаникой и этнологией. Во вся-

ком случае, прием исследования должен

быть тот же. Язык, кодексы, законодатель-

ный и религиозный, есть не что иное, как

абстракты; полнота заключается в челове-

ке действия, в человеке физическом и ося-

заемом, который ест, ходит, борется, рабо-

тает; оставьте в стороне теории конститу-

ций и их механизм, теории религий и их

систему, а постарайтесь увидеть людей в

их мастерских, в их конторах, за плугом

на полях, вместе с их небом, почвой, до-

мами, одеждой, привычками, пищей, как вы

то делаете, высадившись в Англии и Ита-

лии, когда вы всматриваетесь в лица и те-

лодвижения, глядите на тротуары и тавер-

ны, на горожанина, как он прогуливается,

на мастерового, как он пьет. Вся наша за-

бота должна быть направлена к тому, что-

бы по возможности всякое наблюдение

было бы для нас очевидно, лично, непос-

редственно и осязательно, хотя бы оно от-

носилось и к прошедшему: это единствен-

ный путь к познанию человека; сделаем же

прошлое настоящим; чтобы судить о ка-

ком-нибудь предмете, постараемся, чтобы

он был нам присущ; отсутствующее не

может подлежать наблюдению. Конечно,

такое воспроизведение прошедшего всегда

останется неполным; оно приведет к неза-

конченным суждениям; но надобно поко-

риться этому неудобству; лучше познание

недовершенное, чем пустое или ложное, а

нет средства постигнуть до некоторой сте-

пени деятельность прошедшего времени,

как до некоторой степени увидеть людей

тех эпох.

Но это только первый шаг в истории; его

сделали в Европе при возрождении творчес-

кого воображения в конце прошлого столе-

тия, благодаря инициативе Лессинга, Валь-

тера Скотта; во Франции, несколько позже,

пошли тем же путем Шатобриан, Августин

Тьерри, Мишле и многие другие. Но вот

еще второй шаг.

Крестовые походы (1096–1291 гг.)

2. Человек физический и осязаемый

служит только указанием, при помощи

которого предстоит изучить внутрен-

него и неосязаемого человека. Когда вы

наблюдаете человека осязаемого, чего вы

ищете в нем? Человека неосязаемого. Его

слова, достигающие до вашего уха, его те-

лодвижения, одежда, поступки, видимые

дела служат для вас только выражением

чего-то другого; все это говорит о чем-то

ином, о душе. Человек внутренний скрыт в

человеке внешнем, и последний свидетель-

ствует о первом. Вы осматриваете его дом,

его мебель, одежду, но вы ищете во всем

этом следы его привычек и вкуса, хотите

судить о степени его развития или просто-

ты, расточительности или экономии, огра-

ниченности или утонченности ума. Вы при-

слушиваетесь к его разговору и замечаете

даже интонацию его голоса и принимаемые

им позы опять для того, чтобы заключить о

его энергии, развязности, веселости или о

натянутости. Вы изучаете произведение его

пера или искусства, его финансовые или

политические предприятия с единственной

целью: определить силу и пределы его рас-

судительности, находчивости, присутствия

духа, открыть распорядок, род и обычную

мощь его идей, как он мыслит и определяет

свою волю. Все внешнее служит только

тропинками, ведущими к центру, и вы пус-

каетесь на поиски, чтобы достигнуть этого

центра; там пребывает истинный человек –

я подразумеваю сумму способностей и чув-

ствований, производящих все остальное.

Вот новый мир, мир беспредельный, ибо

всякое видимое действие влечет за собой

бесконечный ряд заблуждений, тревог, пре-

жних и новых ощущений, содействовавших

к тому, чтобы вызвать его наружу, и кото-

рые, подобно высоким скалам, пустившим

глубокие корни в землю, достигают в этом

действии своей вершины и выплывают на

поверхность. Этот подземный мир и состав-

ляет второй предмет, собственно предмет

историка. Если его критическое образова-

ние удовлетворительно, то он будет спосо-

бен открыть под всяким украшением архи-

тектуры, под всякой чертой картины, под

всякой фразой литературного произведения

то своеобразное чувствование, под влияни-

ем которого явились то украшение, та чер-

та или та фраза; он присутствует при внут-

ренней драме, которая совершалась в арти-

сте или в писателе; выбор слов, краткость

или длина периода, характер метафор, уда-

рение в стихе, порядок в рассуждении – все

служит ему указанием; в то время как его

глаза читают текст, его душа, его ум следят

за беспрерывным потоком и цепью волне-

ний и ощущений, из которых вытекал сам

текст; это – психология. Если вы хотите

наблюдать за таким процессом, обратите

внимание на того, кто вызвал и послужил

сам образцом всей великой современной

образованности, на Гете, который, прежде

чем сел за свою Ифигению, употребил це-

лые дни на то, чтобы копировать лучшие

статуи; наконец, пресытив свой взор благо-

родными формами античного искусства и

напоив свой дух гармоничной красотой

древней жизни, он дошел до такого верно-

го воспроизведения в самом себе привычек

и наклонностей греческой фантазии, что

мог подарить Антигоне Софокла и богиням

Фидиаса сестру, почти их близнеца. Такие

приемы обновили в наше время историю; в

прошлом столетии их почти совершенно не

знали; люди всех рас и веков представля-

лись почти без всякого различия; грек, вар-

вар, индус, человек эпохи Возрождения и

человек XVIII в., все это отливалось в одну

форму по известному абстрактному пред-

ставлению, которое прикладывалось ко все-

му человеческому роду. Знали человека, но

не знали людей; не достигали до души, не

видели бесконечного разнообразия и изуми-

тельной ее сложности; не догадывались, что

моральное построение народа или эпохи

есть нечто своеобразное и отличительное,

как физическое построение какого-нибудь

семейства растений или известной породы

животных. Ныне история, как и зоология,

открыла свою анатомию, и какова бы ни

была ветвь исторических занятий – фило-

логия, лингвистика или мифология, – все

трудятся по этому пути, желая добиться

новых результатов...

Моральное построение народа или эпо-

хи зависит от трех первобытных причин: от

расы, данной среды и данного момента.

Историку остается исследовать, каким

Ввведение

Император Роман IV и императрица Евдокия.

Византийская резьба по слоновой кости. XI в. Париж. Национальная библиотека

Крестовые походы (1096–1291 гг.)

образом распределяется их влияние на на-

род или на эпоху. Источник, вытекая из воз-

вышенного места, пробивает себе русло со-

ответственно покатостям, с одной террасы

на другую, пока наконец не достигнет са-

мых низших слоев земли; точно так же и

расположение умов или духа, произведен-

ное в народе расой, известной средой и из-

вестным моментом, распространяется в раз-

личной пропорции и постепенно, по тем

фактам, из которых состоит цивилизация.

Когда чертят географическую карту стра-

ны, начиная с того пункта, где разделяются

воды, то от общего источника образуется

пять или шесть главных бассейнов, потом

каждый из них распадается на множество

второстепенных и так далее, пока водная

сеть со всеми своими разветвлениями не

покроет всей страны. Равным образом, если

начертить психологическую карту событий

и восприятий человеческой цивилизации, то

окажется сначала пять или шесть резко раз-

деляющихся областей: религия, искусство,

философия, государство, семейство, промы-

сел; потом каждая из этих областей распа-

дется на естественные департаменты; в де-

партаментах откроются небольшие терри-

тории и так далее, пока мы не дойдем до

тех бесчисленных подробностей жизни,

которые мы наблюдаем ежедневно в себе и

около себя. Если теперь исследовать и срав-

нить между собой те различные группы

фактов, то нельзя не заметить, что они со-

стоят из частей и что все они имеют общие

стороны. Возьмем сначала три главных про-

дукта человеческого разума – религию, ис-

кусство и философию; что такое философия,

как не постижение природы и ее первичных

причин в форме абстракта и формул? Что

лежит в сущности религии и искусства, как

не постижение той же самой природы и тех

же первичных причин в форме символов бо-

лее или менее точных и личностей более

или менее определенных, с тем различием,

что в первом случае верят, что они суще-

ствуют, а во втором убеждены, что они не

существуют? Пусть читатель подумает о тех

великих созданиях духа в Индии, Сканди-

навии, Персии, Риме, Греции, и он увидит,

что повсюду искусство является чем-то вро-

де философии, сделавшейся осязательной,

религия – какой-то поэмой, принимаемой за

истину, а философия – искусством и рели-

гией, высушенными и приведенными к чис-

тым идеям. Итак, в центре этих трех групп

есть один общий элемент, а именно: пости-

жение природы и ее начал, и в то же время

они отличны друг от друга, потому что к

общему элементу присоединяют свой отли-

чительный элемент: в одном сила восходит

до абстрактов, в другом является способ-

ность олицетворять и верить, наконец в тре-

тьем – олицетворять, не веря. Возьмем да-

лее два главных продукта ассоциации лю-

дей: семейство и государство. Что такое

государство, как не чувство повиновения, в

силу которого масса людей собирается под

властью одного главы? И что такое семей-

ство, как не чувство повиновения, в силу

которого жена и дети действуют под руко-

водством отца и мужа? Семейство есть при-

родное государство, первобытное и узкое;

точно так же как государство есть семей-

ство искусственное и широкое; при разли-

чии, которое производится числом, проис-

хождением и условием, в которое постав-

лены члены, в самом маленьком обществе,

как и в большом, замечается то же самое

расположение основного духа, которое

сближает и соединяет всех. Теперь предпо-

ложите, что этот общий их элемент полу-

чает от расы, от известной середины и мо-

мента, своеобразный характер, и будет

ясно, что все эти группы должны будут

видоизмениться в известной пропорции.

Если чувство повиновения есть не что иное,

как страх, вы встретите, как то бывает в

большей части азиатских государств, жес-

токость деспотизма, разнообразие пыток,

истощение подданного, раболепие в нравах,

беззащитность собственности, обеднение

промыслов, рабство женщины и все привыч-

ки гаремной жизни. Если чувство повино-

вения имеет свой корень в инстинкте дис-

циплины, общественности и чести, вы най-

дете, как то является во Франции,

удивительную военную организацию, пре-

восходную административную иерархию,

недостаток публичного духа вместе со

вспышками патриотизма, готовную покор-

ность подданного вместе с революционной

нетерпеливостью, преклонение придворно-