Сохор А.Н. Бородин А.П

Подождите немного. Документ загружается.

«толковый» всегда стоят на первом месте в харак-

теристиках людей, нравившихся Бородину. Впереди

поставил он их и в общем определении лучших ка-

честв «умного и толкового» русского человека:

«трезвый и ясный русский ум и русское сердце»

(IV, 139)^

Выработанность, спокойствие и трезвость взгля-

дов на жизнь обнаруживаются в любых суждениях

Бородина, к какому бы предмету он ни обраш;ался.

Даже тогда, когда речь шла о самых близких ему

людях, он сохранял полную объективность. «.. .Мо-

жете быть покойны, что все, о чем я пишу, вполне

верно, и с моей стороны увлечения и пристрастности

к любимому мной человеку нет»,— подчеркивал он,

направляя Бутлерову свои воспоминания о Зинине

(III, 95).

Такая объективность и приводила к широте

взглядов, позволяя Бородину одинаково трезво оце-

нивать явления как близкие, так и чуждые и воз-

давать каждому из них должное, вне зависимости

от личного отношения к ним.

Благодаря научному складу мышления, высокой

оценке разума и вере в него, Бородину были весьма

свойственны «исторический оптимизм» и «бодрость

духа», составлявшие, по словам В. И. Ленина, типи-

ческую черту мировоззрения русских просветите-

лей 60-х годов.® Воспоминания очевидцев рисуют

Бородина пребывающим почти всегда в бодром,

светлом настроении. Уверенностью в будущем ды-

шат и его высказывания.

Принадлежа к поколению людей «с крепкими

нервами и здоровым воображением» (Добролюбов),

Бородин неоднократно выражал привязанность

к «светлому элементу» жизни и нелюбовь к «жал-

ким словам», ко всему, «что, по Достоевскому, на-

зывается надрыв» * (III, 200). Объективность и трез-

* Отношение Бородина к Достоевскому в этом смысле

ообще очень характерно: ценя у этого писателя «высокую

УДожественность — не внешнюю, но внутреннюю, прочув-

^ вованную» и вместе с тем «сердечную боль» (IV, 62),

«надрыва» его не принимал.

319

вость ученого избавляли его от иллюзий, а тем са-

мым и от разочарований, которые могли бы стать

причиной мрачного в.згляда на жизнь. В полущу,у_

ливой и парадоксальной форме он так говори^

о себе: «Мой оптимизм вытекает из страшного пес-

симизма. Дело в том, что я о людях вообще невы-

сокого мнения и от каждого человека жду прежде

всего чего-нибудь нехорошего. Поэтому, если он

действительно и сделает мне или другому какую-

нибудь пакость, я нисколько не буду обескуражен

потому что я не ожидал ничего лучшего; если же'

напротив, он сделает что-нибудь хорошее, я этому

крайне рад, так как это для меня приятная неожи-

данность».*

С этим высказыванием можно сопоставить слова

из письма Бородина к жене: «Надобно брать с жизни

что можно и мириться с тем, что портит нам ее

до известной степени» (I, 261).

Разумеется, Бородин сильно преувеличивает, го-

воря о своем якобы «подозрительном» отношении

к людям. Мизантропия не была ему свойственна ни

в малейшей степени, и уж скорее следует назвать

его слишком доверчивым по отношению к окружаю-

щим. Противоречит он самому себе и тогда, когда

предлагает всегда «мириться» с отрицательными

явлениями жизни: как мы знаем, нередко он активно

боролся против них (например, в академии — против

происков реакционной партии и т. д.). Но верно то,

что беспощадная трезвость научной мысли помо-

гала ему в выработке подлинно оптимистического

отношения к действительности.

В объективности и широте воззрений Бородина

не было ничего общего с расплывчатостью или объ-

ективистской бесстрастностью и эклектизмом. На-

против, он придавал огромное значение самостоя-

тельности и четкости убеждений, наличию критиче-

ского взгляда на вещи, позволяющим твердо стать

* Ю. Кремлев, ссылаясь на эту мысль Бородина, спра-

ведливо проводит параллель между ним и французскими

материалистами-просветителями XVIII в. (Ламеттри и ДР-)-

320

да определенную точку зрения. Отсутствие са-

мостоятельности мнений было в его глазах призна-

ком людей «светских», «бомондных», то есть вполне

презираемых им (I, 219). Стремление к определен-

ности во всем засвидетельствовано и в его словах:

«Я терпеть не могу дуализма — ни в виде дуалисти-

ческой теории в химии, ни в биологических уче-

ниях, ни в философии и психологии, ни в Австрий-

ской империи» (III, 69). И во всех областях деятель-

ности он придерживался вполне четких взглядов,

решительно беря сторону определенного лагеря —

передового. В частности, Бородин-ученый был мате-

риалистом, относившимся с высоким уважением

к таким естествоиспытателям, как Дарвин и Гек-

кель («тузовая личность, стояш,ая Дарвина») (II, 157),

и неоднократно высказывавшим неодобрение и иро-

нию по адресу религиозных предрассудков, ханже-

ства, пиетизма и т. д.

Еще на заре научной деятельности Бородин

писал о важности «верного критического взгляда

в науке», который достигается «самостоятельными

исследованиями, содействующими движению науки

вперед» (IV, 254). С этим было связано его неуваже-

ние к любым авторитетам, если только они казались

ему не заслуживающими того (черта, которую он

отметил и у Зинина, а Тургенев — у Базарова).*

Непримиримость борца проявлял Бородин и в му-

зыкально-общественной деятельности. Тут можно

вспомнить его критические статьи. Характерна

в этом смысле и его речь на открытии надгробного

памятника Мусоргскому 27 ноября 1885 года. Бо-

родин воспользовался случаем, чтобы не только

* Например, объясняя, почему по приезде в Гейдель-

берг он решил работать у Эрленмейера, а не у Бунзена,

Бородин писал: «Эрленмейер стоял всегда на уровне совре-

менного направления в науке... тогда как Бунзен... по-

терял всякий интерес к химии как науке... и давно уже

отстал от нее. Следовательно, в лаборатории Эрленмейера

я мог употребить свое время с гораздо большею поль-

ою, нежели у Бунзена, хотя последний пользуется боль-

шим авторитетом в публике» (IV, 255).

А. П. Бородин 321

напомнить о заслугах композитора, но обличить его

врагов: «Открытие памятника является актом спра,

ведливости по отношению к покойному, деятельность

которого далеко не была оценена по достоинству

при его жизни... При жизни Мусоргский имел не-

мало горячих поклонников, а также преданных ему

друзей, но немало имел он также и врагов, которые

не понимая и даже не зная его художественной дея-

тельности, клеветали на него и смеялись над ним»."

Принципиальность и независимость суждений

вызывали злобу у противников Бородина. Но ярость

врагов его не смущала, он оставался по-прежнему

бодрым и спокойным. К нападкам противников он

относился так же, как его кумиры в науке и искус-

стве,— Зинин и Лист, благодушно и с юмором, но

позиций не сдавал ни на йоту. «Раз он был убежден

в чем, не было силы, которая могла бы отклонить

его от принятого образа действия»,— говорит хорошо

знавший его Доброславин.

С определенностью и принципиальностью убеж-

дений у Бородина уживались нелюбовь к резкости

тона и стремление быть всегда тактичным. Бестакт-

ность была неизменно чужда ему в человеке и дея-

теле, о ком бы ни шла речь: о далеком ему по убеж-

дениям А. Рубинштейне или близком и дорогом

В. Стасове. Один из его жизненных девизов выра-

жался в словах: «Не дразнить гусей» (HI, 17, 95,

197), и этому девизу он следовал и в быту, и в об-

п^ественной жизни.

Показателен в этом смысле один пример. Готовя

к печати свои письма к жене о Листе, Бородин изъял

ряд его высказываний о кучкистах, объяснив в при-

мечании, что сделал это «частию потому, чтобы

„гусей не раздразнить"». «Я имел здесь случай,—

прибавляет автор,— лично увериться, что интерес и

симпатии Листа выпадают на долю тех, молодых

еще, элементов русской музыки, которые у нас не

пользуются сочувствием большинства и против ко-

торых раздражение еще не улеглось ни в печати, ни

в публике» (Ш, 17). Соображениями тактичности

Бородин во многом руководствовался и в музыкаль-

322

Мемориальная доска

на здании

Военно - медицинской

академии

имени С. М. Кирова

!9sm

• ft

в этом ЗААМИИ

I86?i»18e7r

ЖНЛ и РА80Т4Л

ГИЯОФвССОР

бОРОДНН

XMMtft'NKONWJKTflP

СЖ

Г»- •

к.

но-общественных делах (например, в отношениях

с РМО в 80-х гг. и т. д.).

Остается решить последний вопрос: о гуманизме

Бородина. Ведь если его гуманизм действительно

был буржуазно-либеральным (как считали лет 30—

35 назад, опираясь, в частности, на цитированный

выше его отзыв о Кармалине), то пришлось бы пе-

ресмотреть тот общий вывод об обш;ественной пози-

ции и мировоззрении Бородина, к которому можно

прийти на основе анализа его деятельности и выска-

зываний.

О взглядах Бородина в этом вопросе лучше всего

судить по отзыву о Кармалине, взяв его, однако,

не в отрывке, а в полном виде: «Мне Н. Н. сразу

пришелся по душе, сразу подкупил меня умом, об-

разованием, свежестью и трезвостью взглядов на

крайней простотою в обраш;ении, горячим ин-

тересом ко всему жизненному и теплотою в своих

Человеческих отношениях; вообш,е в нем на первом

21*

323

плане стоит везде и во всем человек. По-моему, это

высшая похвала всякому деятелю, на какой бы сту.

пени общественной иерархии он ни стоял» (II, HQ^

«Гуманность и забота об улучшении человеческой

жизни», составлявшая «жизнь и славу» 60-х годов

(Чернышевский), была свойственна всему поколе-

нию «шестидесятников», к которому принадлежал

Бородин. Слова Добролюбова об этом поколении

поразительно совпадают с тем, что писал Бородин:

«На первом плане всегда стоит у них

человек и его прямое существенное благо... Их

последняя цель... принесение возможно большей

пользы человечеству».Вспомним также, что писал

Добролюбов о героине тургеневского романа «Нака-

нуне»: «Елена жаждет деятельного добра, она ищет

возможности устроить счастье вокруг себя, потому

что она не понимает возможности не только счастья,

но даже и спокойствия собственного, если ее окру-

жает горе, несчастия, бедность и унижение ее ближ-

них».'^

«Жажда деятельного добра» — это лучшее опре-

деление и для Бородина. В то же время оно вовсе

не подошло бы для буржуазных либералов, подме-

нявших дело «гуманной» болтовней и, как мы уже

видели, глубоко чуждых Бородину. Не ограничи-

ваясь благими порывами, он всю жизнь деятельно

творил добро: и на общественной арене, и в отно-

шениях частных, личных.

Завершая рассмотрение жизни и деятельности

Бородина, мы можем сказать, что он предстал перед

нами ярким примером эпической личности,

сформировавшейся в героическую эпоху.

Это помогает лучше понять истоки и сущность его

творчества — одной из вершин героического

эпоса в музыке.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

МУЗЫКАЛЬНОЕ ТВОРЧЕСТВО

Введение

ЭСТЕТИЧЕСКИЕ ВЗГЛЯДЫ

Творчество композитора — это живое воплоще-

ние его эстетики. Чтобы до конца понять ее, надо

изучить не только высказывания художника, но и

его произведения. Лишь из них можно извлечь са-

мое главное и ценное, что заключено в его эстети-

ческих взглядах. Вот почему не всегда нужно (да

и возможно) особо исследовать статьи и письма ком-

позитора, выяснять, что он говорил об искусстве.

Его истинные мысли гораздо лучше «вычитываются»

из музыки. При этом они могут и не совпасть с со-

держанием его высказываний.

Но бывает так, что слова художника составляют

гармонию с его творчеством, которое является со-

знательным осуществлением заранее обдуманных

идей. В этих случаях знание теоретических и эсте-

тических принципов автора дает очень много для

понимания его произведений (взять хотя бы Глюка,

Вагнера, Листа!..). Оно, конечно, не заменит живого

восприятия музыки, но очень поможет ее более глу-

бокому постижению.

К таким композиторам принадлежит и Бородин.

Хорошо знавший его и много беседовавший с ним

о музыке Н. Д. Кашкин пишет: «Широко понимая

Задачи и средства искусства, Бородин следовал не

Только своим симпатиям в музыке, но руководство-

ался также суждением, основанным на общих

325

началах искусства и на выводах из этих начал» i

Действительно, и в критических оценках музыки, и

в творчестве Бородин опирался на систему «общих

начал» — эстетических взглядов, — отличавшуюся

той же стройностью, что и все его воззрения. Ученый

помогал композитору, логический, научно дисципли-

нированный ум направлял вдохновение и художест-

венную интуицию в русло глубоко продуманных

концепций.

Источниками знакомства с теоретической сторо-

ной эстетики Бородина (творческая сторона, вопло-

щенная в музыке, будет рассмотрена при анализе

его произведений) послужат высказывания компози-

тора о музыке и музыкантах. Они разбросаны в его

письмах и не сведены им воедино. Только однажды

Бородин изложил свои музыкальные взгляды кон-

центрированно—в критических статьях 1868/69 года.

Естественно, что к ним придется обращаться осо-

бенно часто. Но надо помнить, что эти статьи при-

надлежат лишь одному периоду его деятельности,

и притом такому, когда он в наибольшей степени

находился под влиянием Балакирева и Стасова.

К тому же обстоятельства написания статей (за-

мена Кюи), обстановка, в которой они появились

(острая борьба двух лагерей в русской музыкальной

жизни), и их полемическое назначение — все это

иногда толкало Бородина в сторону исключительно-

сти точек зрения и категоричности оценок, что ему,

в общем, совсем не было свойственно.

Показателен в этом смысле один пример — унич-

тожающий отзыв о Вагнере в связи с увертюрой

к опере «Мейстерзингеры» (IV, 289—290). Кашкин,

очевидно, прав, усматривая здесь «желание [Боро-

дина] быть солидарным с мнением Балакиревского

кружка» 60-х годов. «Я до сих пор не могу освобо-

диться от мысли, что Бородин не был вполне искре-

нен, защищая воззрения своего кружка на музыку

Вагнера».^ Во всяком случае, ни раньше, когда Бо-

родин восхищался операми Вагнера, слушая их в

Мангейме, ни позднее, когда он собирался специ-

ально поехать из Веймара в Лейпциг, чтобы послу-

326

тать там целиком тетралогию «Кольцо Нибелунга»,

его воззрениях нельзя было заметить ничего

похожего на полное отрицание этого композитора,

цдожно привести и другие примеры такого же рода.

Эстетику композиторов Могучей кучки нередко

характеризуют суммарно, приписывая каждому из

них взгляды, присущие кружку в целом. Некото-

рые основания для этого имеются. У Могучей кучки

в период ее идейного и организационного единства,

то есть в 60-х годах, действительно, была общая

эстетическая платформа. Позднее ее отчетливо сфор-

мулировал Стасов в статье «Двадцать пять лет рус-

ского искусства». Правда, он писал о русской музы-

кальной школе в целом, включая Глинку и Дарго-

мыжского, но явным образом имел в виду лишь те

ее принципы, которые разделялись Новой русской

музыкальной школой. К ним относятся «полная са-

мостоятельность мысли и взгляда на то, что создано

до сих пор в музыке», отрицание «мнимых премуд-

ростей» школьного учения (при уважении к науке),

«стремление к правде и искренности выражения»,

«стремление к национальности», свободное владение

русскими (и вообще славянскими) народными пес-

нями, тяготение к «восточному элементу», «крайняя

наклонность к программной музыке».®

Сформулированные Стасовым принципы харак-

теризуют не только кучкистов, но и передовой

лагерь русской музыки в целом. Чтобы точнее опре-

делить эстетическую и творческую платформу Мо-

гучей кучки, надо бы добавить еще некоторые: пре-

имущественное внимание к русским историческим,

народно-бытовым и народно-сказочным сюжетам,

опору на крестьянскую песню, тяготение к синтети-

ческим жанрам, картинность эпического или жан-

рового склада и т. п.

Эстетика кучкизма оказалась гораздо более проч-

^^ой и долговечной, чем кружок, давший ей свое

327

М. и. Глинка

название. Могучая кучка распалась в начале 70-х го-

дов, но кучкизм как эстетическая платформа про-

должал существовать (ряд его принципов воспринят

и советской музыкальной культурой). Поэтому Рим-

ский-Корсаков мог назвать себя кучкистом даже

в конце жизни, когда Балакиревского кружка уже

не было и в помине.

Истинным кучкистом по эстетическим взглядам

был и Бородин. Но в его эстетике заметны индиви-

дуальные особенности, которые разнятся от привыч-

ных обобщенных представлений о кучкизме. Его

пример подтверждает, как важны в искусстве — на-

ряду с общими чертами течения, «школы», стиля —

неповторимо своеобразные отличительные черты ве-

ликого творца.

Некоторые из взглядов и вкусов Бородина в об-

ласти искусства, и в частности музыки, можно объ-

яснить, не углубляясь в более далекие связи, осо-

бенностями его личности и душевного склада. Так,

он не любил в искусстве вялость, уныние, «кислую

328