Сохор А.Н. Бородин А.П

Подождите немного. Документ загружается.

Наконец, завели они знакомства в профессио-

нальной среде и, в частности, бывали у директора

местной музыкальной школы — старого скрипача

Менокки. По словам Е. С. Протопоповой, «это был

любезный человек, но музыкант не особенный. По-

мню, как-то при нем Александр, не знаю по какому

случаю, в какой-нибудь час, не более, набросал

фугу. Нужно было видеть, в какое удивление он

тем поверг почтенного профессора. По его мнению,

выходило, что фугу невозможно писать так быстро.

С тех пор Менокки стал смотреть на Александра

Порфирьевича как на какое-то музыкальное чудо,

хотя та фуга Бородина совсем, между нами буди

сказано, была детская и обыденная. Но, видно, она

слишком еще была серьезна для младенческого му-

зыкального возраста директора!»

В доме Менокки с участием Бородина и его не-

весты игрались сонаты — скрипичные (в том числе

бетховенская «Крейцерова») и виолончельные,—

а кроме того трио, квартеты и квинтеты (также

включая бетховенские).

Год, проведенный Бородиным в Италии, принес

новые композиторские замыслы. Некоторые из них

отражены в его черновых записях, где на одном

нотном листке встречаются музыкальные наброски

с надписями «итальянский дуэт» и «итальянское

трио» или с текстом на итальянском языке. Два

замысла были осуществлены: весной 1862 года Бо-

родин написал Тарантеллу Ре мажор для фортепиано

в 4 руки, а в июле того же года, перед отъездом из

Италии, закончил Фортепианный квинтет до минор.

В целом заграничный период стал для Бородина-

музыканта временем значительного роста и возму-

жания. Особенно плодотворной была пора после зна-

комства с Протопоповой. В пантеоне наиболее чти-

мых им композиторов к Бетховену, Мендельсону и

Глинке прибавились Бах, Шуман, Шопен. Намного

лучше, чем в прежние годы, смог узнать он Листа,

впервые оценил Вагнера. Екатерина Сергеевна ввела

®го в мир русской крестьянской народной песни, от

которого раньше он был далек.

109

Все это наложило отпечаток на его творчество

1859—1862 годов. Стилистическая база Бородина-

композитора расширилась. Практическое знакомство

с оркестром пробудило интерес к симфоническим

жанрам (наметки оркестровки имеются не только

в черновых набросках гейдельбергского времени, но

и в рукописи Фортепианного квинтета). И — что

особенно важно — в музыке Бородина намного за-

метнее стало русское национальное начало. Оно

ощутимо и в Струнном квинтете, и в Фортепианном

трио, и, более всего, в последнем и самом русском

из всех произведений молодого Бородина — Форте-

пианном квинтете, где, по словам Н. Я. Мясковского,

«явно чувствуется перо автора «Игоря» (особенно

в финале)».®^

В результате за 3 года заграничной команди-

ровки связи Бородина с отечественной культурой не

ослабели, а усилились. К моменту возвращения на

родину в нем, как показывает Фортепианный квин-

тет, уже созрела идея национальной му-

зыки.

История знает удивительные повторения. За

де-

сятилетия до Бородина Глинка, живя в Италии, но

непрестанно думая о родине, в этом далеком краю

впервые осознал свое призвание русского нацио-

нального композитора. Теперь Бородин в Италии на

пороге возвращения в Россию впервые показал себя

настоящим глинкианцем. Он мог бы повторить слова

Глинки: «Тоска по отчизне навела меня постепенно

на мысль писать по-русски».®®

Нужен был всего лишь один (но решительный!)

толчок — знакомство с Балакиревым,— чтобы Боро-

дин квинтетов и Тарантеллы превратился в автора

Первой симфонии. Для этого превращения все уже

было готово...

Глава II

НАЧАЛО ЗРЕЛОСТИ

(1862—1869)

Возвращаясь из-за рубежа, 20 сентября 1862 года

Бородин пересек русскую границу. Вскоре он был

в Петербурге, а еще через несколько дней начал

чтение лекций по химии в МХА. Весной состоялась

его свадьба (отпразднованная очень скромно) с Ека-

териной Сергеевной Протопоповой.

Так началась новая пора жизни Бородина — пора

зрелости. Установился в основных чертах его жиз-

ненный распорядок, определился круг занятий и ин-

тересов, который хотя и расширялся, но суще-

ственно не изменялся на протяжении последующих

25 лет. Полностью сформировалась к этому времени

и личность Бородина, сложилась система его обще-

ственных, научных и эстетических взглядов, не по-

колебленная в дальнейшем. Тем не менее, внутри

этого 25-летия отчетливо выделяются промежуточ-

ные рубежи. Один из них —1869 год, год исполне-

ния Первой симфонии и начала работы над Второй

симфонией и оперой «Князь Игорь». Он определяет

конечную границу 7-летнего периода, который мож-

но назвать самым спокойным и счастливым в жизни

Бородина.

Вернувшись из заграничной командировки,

Ьородин застал в России обстановку обществен-

ного подъема, связанного с ростом освободитель-

ного движения. В борьбу вовлекались все более

111

широкие массы крестьян и разночинной интелли-

генции.

Подъем освободительного движения повлек за

собой бурный расцвет русской науки и искусства. На

основе просветительской идеологии 60-х годов роди-

лись и окрепли «могучие кучки» передовых ученых,

художников, музыкантов. Вера в прогресс окрыляла

деятелей этого периода, наполняла их бодростью и

радостным ожиданием светлого будущего, давала

силы для борьбы за утверждение своих идей. «.. .Все

сердца были полны радости и упований,— вспоми-

нал об этой эпохе Стасов.—.. .Везде начиналась

словно весна и жизнь, свежая травка здорово зеле-

нела. Русское художество тоже встрепенулось ото

сна и поднялось».'

Стасов пишет здесь об искусстве. Такой же

подъем царил и в науке. Ее талантливый представи-

тель, младший современник Бородина К. А. Тими-

рязев хорошо передал настроение, которым были

воодушевлены передовые участники «умственного

движения» 60-х годов — «движения, едва ли имев-

шего себе равное в истории». «Если спросят: какая

была самая выдающаяся черта этого движения? —

можно не задумываясь ответить одним словом: эн-

тузиазм,— пишет Тимирязев.— Тот увлекающий че-

ловека и возвышающий его энтузиазм, то убежде-

ние, что делается дело, способное поглотить все

умственные влечения и нравственные силы, дело,

не только лучше всякого другого могущее скрасить

личное существование, но, по глубокому сознанию, и

такое, которое входит необходимою составною ча-

стью в более широкое общее дело как залог подъема

целого народа, подъема умственного и материаль-

ного. Этот энтузиазм был отмечен чертою полного

бескорыстия, доходившего порою до почти полного

забвения личных потребностей... Не наука несла

человеку различные блага земные, а человек сам

себя безраздельно приносил на служение науке, не

жалея ничего, порою до последней рубашки».^

Эти настроения целиком захватили и Бородина.

112

А П. Бородин. 60-е гг.

А. П. Бородин

Правда, ему пришлось не раз быть свидетелем на-

ступления реакционных сил, пытавшихся подавить

освободительное движение (натиск этих сил стал

особенно ош;утимым после покушения Каракозова

на Александра II в 1866 г.). Но общая тенденция

заключалась в движении страны навстречу новой

революционной ситуации, возникшей в конце 70-х

годов, так что в целом этот период вошел в исто-

рию как период огромного демократического подъ-

ема. И Бородин не замечал трудностей или легко

преодолевал их.

Его жизнь в 60-е годы необычайно деятельна и

насьщенна. Больше всего времени и сил поглощают

лекции в МХА и практические занятия со студен-

тами. Многие часы уходят также на хлопоты по

устройству и оборудованию химической лаборатории

в академии: «Я все это время сильно был занят:

писал и считал всю неделю, так что даже противно

стало глядеть на

цифры,—•

пишет он в 1863 году

Екатерине Сергеевне.— Работа эта состояла в заказе

лабораторных вещей за границею... Я решительно

никуда не выходил, ибо: 1) погода стояла мерзей-

шая, 2) не было времени» (I, 56). В письмах Боро-

дина этих лет часто упоминаются также экзамены,

заседания Конференции (совета профессоров МХА),

диссертационные диспуты, в которых он выступал

в качестве оппонента, и другие академические дела,

которыми ему приходилось заниматься.

С 1863 года Бородин начинает, кроме того, вести

курс химии в только что открывшейся Лесной ака-

демии (созданной на основе бывшего Лесного инсти-

тута). Параллельно с педагогической деятельностью

развертывается научно-исследовательская — снача-

ла в лаборатории МХА, а затем также и в домаш-

ней. Добавим к этому участие в работе научных

обществ, растущее с каждым годом общение с ши-

роким кругом ученых и музыкантов и, наконец,

композиторские занятия — и получим картину жиз-

ни, заполненной до предела.

Даже в немногие свободные часы Бородину редко

удается отдохнуть. Его квартира, расположенная

114

рядом с учебными аудиториями, открыта для всех,

в ней часто можно встретить кого-нибудь из приез-

ясих или из профессоров и студентов, пришедших

поговорить с хозяином.

А. П. Доброславин рассказывает в воспомина-

ниях: «Жизнь семьи Бородина благодаря постоян-

ному и безграничному гостеприимству складывалась

так, что и без того весьма тесная квартира из 4 ком-

нат была, кроме того, переполняемою случайными

и иногда надолго остававшимися гостями. Все это

вносило такой порядок в жизнь, что Александр

Порфирьевич часто говаривал, стыдясь, со своим

обычным добродушным юмором: «Все комнаты

у нас имеют самое строгое назначение. Так, эта на-

зывается моим кабинетом, потому что там спит NN.

А эта называется комнатой Кати (его жены), по-

тому что в ней мы обедаем», и т. д.

Этот постоянный приход и отход посетителей,

иногда не особенно способных ценить всю бесконеч-

ную гостеприимность хозяев, вел к тому, что Але-

ксандру Порфирьевичу приходилось сознаваться,

что его жизнь идет «весьма правильно». Обедает он

в «строго определенное» время — между 8 часами

утра и 8 вечера ежедневно. Когда близкие люди

удивлялись ему и говорили, что только он по своей

баснословной доброте может жить в условиях по-

добного караван-сарая, он, улыбаясь, отшучивался

и уверял, что все это его нисколько не стесняет.

Не удивительно ли после этого, как и когда на-

ходил он время для того, чтобы работать? Правда,

редко кто так мало требовал отдыха, как он, всю

жизнь спавший буквально не более 5 часов в сутки».

Не имея своих детей, Бородины берут к себе дево-

чек-воспитанниц, заботятся о них, «выводят в люди».

Первая такая воспитанница появляется в их

семье уже в эти годы (А. А. Столяревская —

«Лина»).

Не способствуют отдыху Бородина и домашние

порядки, заведенные Екатериной Сергеевной. Прав-

да, в 60-х годах распорядок дня в доме еще не при-

иял таких уродливых форм, как в последуюш;ие

115

десятилетия. Более того, в отсутствие жены Боро-

дин даже жалуется ей на непривычное затишье:

«Без тебя здесь ужасно пусто и тихо, как-то не кри-

чится мне, не поется, не гамится; * вероятно потому,

что унимать некому» (I, 67). Но уже в этот период

в его письмах начинают проскальзывать (пока что

в юмористической окраске) жалобы на ненормаль-

ный образ жизни жены. Так, в шуточном стихотво-

рении 1866 года он пишет о ней:

...Целый день сидит,

Пьет чай, табачный дым пускает,

А ночью чашками гремит...

И вплоть до раннего утра

В постели курит ей не спится.

Когда уж всем вставать пора,

Тогда она лишь спать ложится.

Этот образ жизни (и бессонница) в некоторой

мере был связан с болезнью Екатерины Сергеевны,

уже в те годы страдавшей от астмы. Но в гораздо

большей степени он был следствием ее привычек,

сложившихся, по-видимому, еще тогда, когда она

жила в родной семье. Познакомившись близко с этой

семьей, Бородин как-то признался жене: «Вся эта

масса предрассудков, местных болячек, выработан-

ных московской распущенностью, суеверием и пр.,

на меня действует всегда убийственно-угнетающим

образом. Ты этого, может быть, в десятую долю так

не чувствуешь — ты выросла в этой атмосфере, всю

жизнь твою приучалась ко всему этому, дышала

этим воздухом, сжилась с этими понятиями, взгля-

дами, влияниями. Но все же сумма всего этого от-

зывается и на тебе, невольно, бессознательно»

(I, 233).

И, оставаясь один (когда Екатерина Сергеевна

уезжает в Москву), Бородин сразу заводит строгий

режим дня, при котором чувствует себя неизмеримо

* Бородин имел привычку громко петь, проходя по

коридору возле своей квартиры. Ср. его письмо к Е. С. Бо-

родиной от 12 мая 1866 г. (I, 66) и известные воспоминания

Н. А. Римского-Корсакова в «Летописи».'

116

лучше. Такие «просветы», однако, выпадают на его>

долю в зимние месяцы лишь изредка.

Только летом Бородину удается отдохнуть.

В 1865 году он ездил вместе с Екатериной Сергеев-

ной в Австрию (Грац), в остальные годы проводил

летние месяцы в Петербурге, Москве или деревне.

Но и здесь были свои трудности: выбор места для

летнего отдыха сильно осложнялся необходимостью

считаться с причудами жены. «Ты же будешь ску-

чать одна,— полушутя пишет ей Бородин (в связи

с ее планами поехать вместе с ним в Хилово на

исследование минеральных вод),— бояться кривых

потолков, воров, собак, лошадей, коров, кур, цыплят,

воробьев, мух, тараканов, пьяных мужиков, трез-

вых мужиков, баб, ребятишек, грозы, холеры, тифа,

простуды, разбойников, болот, темных ночей, часо-

вых, которые караулят усадьбу, и пр. и пр.» (I, 69).

Все это, однако, не нарушало в те годы мира в семье,,

не препятствовало Бородину быть исключительно

чутким и заботливым к жене (лишь однажды,

в 1868 г., в их взаимоотношениях возникла натя-

нутость *).

Некоторые из писавших о Бородине затрагивали

в связи с изложенными выше обстоятельствами во-

прос о роли Екатерины Сергеевны в жизни компо-

зитора. Римский-Корсаков, сожалея по поводу бы-

товых неурядиц, мешавших его другу, ограничи-

вается горьким недоумением: «Так-то странно скла-

дывалась жизнь для Бородина, а между тем чего

бы, кажется, лучше для работы, как не его поло-

жение: вдвоем с женой, и с женой, которая любила

его, понимала и ценила его громадный талант»./*^

С. А. Дианин и авторы биографической книги о Бо-

родине М. Ильин и Е. Сегал явно склонны винить

во всем Екатерину Сергеевну.

Несомненно, основания для этих суждений су-

ществуют: действительно, в привычках Е. С. Боро-

*„

Причиной было взаимное увлечение Бородина и мо-

одои женщины А. Н. Калининой — сестры композитора

Н. Лодыженского.

117

диной и в ее характере * было много такого, что

не способствовало созданию нормальных условий

для жизни и творчества Бородина, и есть доля ее

вины в том, что он, «человек весьма крепкого сло-

жения и здоровья» (Римский-Корсаков), в конце

концов истощил свои физические силы и надо-

рвался.

Но, с другой стороны, нельзя забывать и о ее

положительных сторонах: о понимании ею и под-

держке творческих устремлений композитора, о ее

способности, как отличной музыкантши, глубоко

вникнуть в эти устремления и оценить их. Римский-

Корсаков справедливо называет ее «милой образо-

ванной женщиной, прекрасной пианисткой, боготво-

рившей талант своего мужа».® Балакирев, рассказы-

вая о своих занятиях с Бородиным в 60-х годах,

также упоминает о его жене с большой теплотой:

«Она была прекрасная музыкантша и весьма по-

рядочная пианистка. Ее симпатичная личность вно-

сила особенную сердечность в наши беседы».® На-

конец, по позднейшему свидетельству Ипполитова-

Иванова, хорошо знавшего Бородина, «кажется, она

была его единственным критиком и цензором, с ко-

торым он считался».^ Говоря о Екатерине Сергеевне,

нельзя упускать из виду эти важные «показания»

современников в ее пользу.

Во всяком случае, в 60-х годах Бородин не жа-

ловался на свою судьбу, несмотря на то, что уже

в это время сталкивался со множеством житейсккх

трудностей. Ему приходилось, в частности, испыты-

вать материальные затруднения. Заняв в МХА по-

сле возвращения из-за границы должность адъюнкт-

профессора (вместо обещанной ранее профессор-

ской), он стал получать еще меньший оклад, чем

до этого (700 рублей в год вместо 900). «Фонды мои

* Она любила заниматься, как писал Бородин, «ду-

шевным истязанием» себя и окружающих, болезненным

самоанализом, «травить себе и другим душевные язвы»

(III, 200), «ставить нравственные шпанские мушки» (I, 262),

составляя в этом полную противоположность своему мужу

с его всегда ясным и здоровым отношением к жизни.

118