Сохор А.Н. Бородин А.П

Подождите немного. Документ загружается.

фраза (во всяком случае, ее вторая половина) со-

держит явное преувеличение, но в целом приве-

денное суждение не лишено оснований. Оно под-

тверждается высокой оценкой роли кружка в му-

зыкальном развитии Бородина, высказанной много

позднее им самим в письме к Гаврушкевичу;

«Я очень часто и весьма тепло вспоминаю о Вас,

уважаемый Иван Иванович, о Ваших вечерах, ко-

торые я так любил и которые были для меня серь-

езной и хорошей школой, как всегда бывает серь-

езная камерная музыка!» Письмо это подписано:

«Неизменно и душевно преданный Вам — скверный

Violoncello Il-do [вторая виолончель] А. Бородин»

(IV, 192).

К концу 50-х годов Бородин уже немало знал

в музыке: от Гайдна и Моцарта до Мендельсона и

Глинки. Многое он также умел: владел снесколькими

инструментами (что потом, в зрелом периоде, очень

благотворно сказалось на его искусстве инструмен-

татора как в камерном, так и в симфоническом

творчестве), приобрел навыки камерно-инструмен-

тального письма (еще в 13-летнем возрасте он на-

писал трио на темы из «Роберта-Дьявола» прямо

на голоса, без партитуры; позднейшие ансамбли

обнаруживают уверенную композиторскую тех-

нику), освоил сложные музыкальные формы — со-

натное аллегро и сонатный цикл, фугу (много фуг

было написано в студенческие годы).

Благодаря этому Бородин-музыкант поднялся

высоко над обычным любительским уровнем того

времени. Его превосходство ясно выступило, напри-

мер, при первом знакомстве в 1856 году с юным

Мусоргским — в ту пору типичным светским люби-

телем, «очень изящным, точно нарисованным офи-

цериком» с сильным оттенком фатовства. Описы-

вая их встречу (в доме главного доктора Военно-

сухопутного госпиталя), Бородин вспоминает, как

Мусоргский, окруженный дамами, «сидел за фор-

тепьянами и, вскидывая кокетливо ручками, играл

весьма сладко, грациозно и пр. отрывки из «Trova-

tore» {«Трубадура»], «Traviata» [«Травиаты»] и т. д.,

и кругом его жужжали хором: «charinant», «deli-

cieux» [«очаровательно», «прелестно»] и пр.» (IV,

297).

В этом описании, сделанном в 1881 году, картина

салонного музицирования дана в позднейшем вос-

приятии зрелого Бородина. Но в какой-то мере по

приведенным словам можно судить и о тогдаш-

нем его отношении к светским музыкальным вку-

сам, которое не могло не быть достаточно ирони-

ческим у молодого музыканта, уже «вкусившего»

от серьезных занятий искусством в кружке Гав-

рушкевича.

Еще больший интерес для характеристики музы-

кальных позиций Бородина в конце 50-х годов

представляет его рассказ о встрече с Мусоргским

осенью 1859 года. Мусоргский к тому времени оста-

вил военную службу под влиянием сближения

с Балакиревым и Даргомыжским и начал серьезно

заниматься музыкальным творчеством под руковод-

ством будущего главы Могучей кучки. «Я был еще

ярым мендельсонистом, в то же время Шумана не

знал почти вовсе,— рассказывает Бородин.— Му-

соргский был уже знаком с Балакиревым, понюхал

всяких новшеств музыкальных, о которых я не

имел и понятия...» Различие в уровне музыкаль-

ного развития сказалось при исполнении в 4 руки

ля-минорной симфонии Мендельсона, к которой Му-

соргский отнесся критически. «После этого,— про-

должает Бородин,— Мусоргский начал с восторгом

говорить о симфониях Шумана, которых я тогда

еще не знал вовсе. Начал наигрывать мне кусочки

из Es-дурной симфонии Шумана; дойдя до средней

части, он бросил, сказав: «Ну, теперь начинается

музыкальная математика». Все это мне было ново,

понравилось. Видя, что я интересуюсь очень, он

еще кое-что поиграл мне новое для меня. Между

прочим, я узнал, что он пишет сам музыку. Я за-

интересовался, разумеется, и он мне начал Заигры-

вать какое-то свое скерцо (чуть ли не B-dur'noe);

дойдя до Trio, он процедил сквозь зубы: «Ну, это —

восточное!» — и я был ужасно изумлен небыва-

лыми, новыми для меня элементами музыки. Не

скажу, чтобы они мне даже особенно понравились

сразу, они скорее как-то озадачили меня новизною.

Вслушавшись немного, я начал гутировать поне-

многу» (IV, 297—298).

Из этого рассказа видно, что к 1859 году Му-

соргский и Бородин по степени музыкального раз-

вития «поменялись местами»: первый благодаря

общению с Балакиревым обогнал второго. Но и Бо-

родин, судя по его разговору с Мусоргским, вырос

за прошедшие 3 года. Если он оказался подготов-

ленным к пониманию музыки Шумана и даже

к восприятию скерцо Мусоргского (обратим внима-

ние на то, что, озадаченный вначале новизной этой

вещи, он начал потом гутировать, входить во

вкус),— следовательно, он уже приблизился к уровню

музыкальных вкусов складывавшегося в ту пору

Балакиревского кружка.

Об этом свидетельствует и его позиция в отно-

шении русской музыки. Едва выехав в 1859 году

за границу, Бородин еще по дороге встретил моло-

дого ботаника И. Г. Борщова, в котором нашел

очень хорошего музыканта,— и определил (в письме

домой) его направление в музыке как «наше»

(I, 31). Из дальнейшего изложения видно, что это

«наше» направление — глинкинское: «Борщов —

рьяный поклонник Глинки и знает оперы его наи-

зусть от доски до доски» (I, 34). Выясняется и дру-

гое: Бородин, оказывается, к этому времени знал

наизусть увертюру к «Ивану Сусанину» (ее они

с Борщовым сыграли в 4 руки в первый же день

по прибытии в Гейдельберг).

Но в ряде отношений Бородин еще не был готов

к тому, чтобы стать балакиревцем. Являясь «ярым

мендельсонистом», он не знал творчества таких пе-

редовых представителей современной музыки, как

Шуман, Шопен, Лист, Берлиоз. И в своем собствен-

ном творчестве он еще не бьщ ни самобытен, ни

национален, ни современен в достаточной степени.

Так или иначе, к концу 1859 года завершилась

юношеская пора развития Бородина-композитора —

6 л. п. Бород,,,, g,

пора ученичества и любительства с наметившимся,

но далеко еще не совершившимся поворотом в сто-

рону профессионализма и русской национальной

музыки.

8 ноября 1859 года Бородин выехал в почтовой

карете из Петербурга. 14 ноября он пересел в Ке-

нигсберге на поезд, а 16 ноября уже был в Гей-

дельберге. Поселившись на Фридрихштрассе, в

квартире с «бесподобным видом» (как он писал

матери) на огромную гору Канцель, он через не-

сколько дней приступил к самостоятельным за-

нятиям в лаборатории известного химика Э. Эр-

ленмейера (молодые русские ученые называли

его между собой дружески-фамильярно «Ермолаи-

чем»).

Университетский городок Гейдельберг — один из

виднейших центров немецкой науки — стал основ-

ной «базой» Бородина на время его заграничной ко-

мандировки. Но пребыванием здесь русский ученый

не ограничился. Даже простое перечисление его

маршрутов показывает, как много он успел поез-

дить и повидать за эти 3 года.

Еш;е в конце ноября или начале декабря 1859 го-

да Бородин ездил из Гейдельберга в Дармштадт

для приобретения химикалий, необходимых для ра-

боты. В конце года вместе со своими новыми

друзьями —

Д.

И. Менделеевым и И. М. Сеченовым

он пробыл 9 дней — с 24 декабря по 4 января —

в Париже. Поездкой во французскую столицу Бо-

родин воспользовался для покупки приборов и лич-

ного знакомства с химиками Бертело и Бюрцем.

Одновременно друзья решили немного «встрях-

нуться», поскольку поездка была приурочена к рож-

деству и встрече Нового года. Они бывали в театрах,

на балах, маскарадах, устроили пир в ресторане...

Первую половину 1860 года Бородин провел по-

чти безвыездно в Гейдельберге, отлучаясь нена-

долго лишь для осмотра близлежаш;их городков.

Гейдельберг в середине XIX в.

Когда же окончился учебный год, он предпринял

более далекие поездки — в Южную Германию, Бель-

гию, Голландию (сюда он ездил в июле на пароходе

по Рейну).

С 3 по 6 сентября Бородин участвовал в работе

Международного химического конгресса в Карлс-

руэ. В октябре вместе с Менделеевым он по-

сетил Италию. Из Гейдельберга путешественники

проехали в Швейцарию, далее добрались до Ге-

нуи, а оттуда двинулись во Флоренцию. Не-

делю— с 29 октября до 5 ноября — они провели

в Риме.

В начале ноября Бородин был снова в Париже.

Здесь он оставался всю зиму 1860/61 года, зани-

маясь химическими работами и знакомясь с науч-

ной жизнью города. Весной, на апрель и начало

мая, он вновь уехал отдохнуть в Италию, побывав

раз, помимо Генуи и Флоренции, также

2 •'^Рнне, Сиенне, Ливорно. Дольше всего — более

недель — Бородин провел в Неаполе.

Проехав через Швейцарию, Александр Порфирь-

евич вернулся 20 мая 1861 года в Гейдельберг, где

отсутствовал более 8 месяцев. Летом 1861 года он

съездил с научными целями в Вюрцбург и Гиссен,

а в сентябре — в Шпейер на конгресс химиков и

натуралистов. Через месяц Бородин покинул Гей-

дельберг, направившись уже в 3-й раз за эти годы

в Италию. В итальянском городе Пизе он прожил

до августа 1862 года. Отсюда через Германию он

вернулся в сентябре 1862 года в Россию.

За этим сухим перечнем дат и названий скры-

вается жизнь, полная напряженных трудов, богатых

впечатлений, интересных встреч...

Много времени и сил Бородин посвятил ознаком-

лению с зарубежной химической наукой и промыш-

ленностью. Он осмотрел множество лабораторий,

в том числе — крупнейших ученых того времени

(Р. Бунзена и Г. Кирхгофа в Германии, П. Бертело,

Ш. Бюрца, А. Сен-Клер-Девилля и Л. Пастера во

Франции), побывал на химических заводах в Гер-

мании, Бельгии, Италии, познакомился с добычей

борной кислоты в местности Лангони близ итальян-

ского города Больтерра, с рудниками близ немец-

кого города Гиссена.

Интересовала Бородина и постановка за грани-

цей высшего образования в области естественных

наук. Он ни на минуту не забывал, что ему пред-

стоит стать в России преподавателем, и пользовался

каждой возможностью послушать, как читаются

лекции в университетах и институтах. Выяснилось,

правда, что лишь из немногих лекций он смог по-

черпнуть что-либо новое для себя по содержанию

(курсы французских ученых Реньо, Клода Бернара,

Сенармона). Бородин, как и другие русские хи-

мики, оказался в курсе последних достижений ми-

ровой науки. По своим познаниям он не уступал

многим зарубежным химикам, а по теоретическим

воззрениям чувствовал себя даже более передовым,

чем некоторые из них. Поэтому многие лекции, в ча-

стности во Франции, Бородин посещ;ал «единственно

с целью ознакомиться с манерой изустного препо-

давания у французских профессоров, ибо нигде лек-

ции не читаются с такой ясностью и изяществом,

как во Франции» (IV, 257).

Высокий теоретический уровень и прогрессивная

направленность русской химии особенно ясно обна-

ружились на Международном химическом конгрессе

в Карлсруэ, в работе которого вместе с рядом со-

отечественников (Н. Н. Зининым, Д. И. Менде-

леевым, Л. Н. Шишковым и др.) принял активное

участие Бородин (он был членом комитета по выра-

ботке резолюции). Конгресс закрепил победу в хи-

мии наиболее передовой для того времени унитар-

ной теории Жерара. И русские делегаты с удовлет-

ворением отметили, что на конгрессе «взяли сильный

верх над рутинными понятиями, господствующими

еще в массе химиков», те «новые начала, кото-

рым все молодые русские химики давно сле-

дуют».''^

Бородин внимательно знакомился в ряде лабо-

раторий с техникой химического эксперимента:

в этой области можно было получить много полез-

ного, так как из-за скудости средств, отпускаемых

царским правительством, русские лаборатории, как

правило, были оснащены совершенно недостаточно.

И работая в Германии или Париже, Бородин думал

о нуждах России. Он приобретал и заказывал обо-

рудование для академической лаборатории и для

своей будущей домашней лаборатории в Петербурге,

специально учился выдувать стеклянные химиче-

ские приборы, взял у профессора Риша себе на

квартиру установку для круговой поляризации, что-

бы научиться применять ее для химических иссле-

дований. .. Занимался он и смежными науками:

слушал курсы ботаники и геогностики, работал

в физической лаборатории, собирал близ Неаполя

образцы лав Везувия для музея МХА.

Главное же содержание химических занятий Бо-

родина за границей составили самостоятельные на-

учные исследования. Их он проводил в Гейдель-

оерге, в лаборатории Эрленмейера. Несколько работ

было выполнено также в Пизе, в лаборатории

химиков с. Де-Лука и П. Тассинари. Результатом

было появление 12 научных трудов.*

Работы молодого русского химика нашли при-

знание на родине и за границей. Его статьи и рефе-

раты были напечатаны в немецких, французских и

итальянских научных журналах. 14 ноября 1860 года

он был избран членом Парижского химического об-

щества. Полное одобрение своих трудов нашел он

также со стороны МХА.

Годы, проведенные в командировке, оказались

весьма плодотворными для Бородина-химика. Но,

пожалуй, еще большую роль они сыграли в его

общем развитии и формировании его как компози-

тора. Для того чтобы лучше оценить эту роль, не-

обходимо ближе познакомиться с обстановкой и

людьми, окружавшими Бородина за границей и

в особенности в основном месте его пребывания —

Гейдельберге.

Благодаря стечению ряда обстоятельств Гейдель-

берг стал в конце 50-х и в 60-х годах прошлого века

притягивать к себе русских студентов и молодых

ученых, выезжавших за границу. Этот маленький,

тихий городок привлекал прежде всего своим уни-

верситетом и группировавшимися вокруг него науч-

ными силами. Здесь жили и работали уже извест-

ные нам химики Бунзен, Кирхгоф и Эрленмейер,

а также физиолог и физик Гельмгольц, зоолог

Брони, историки Шлоссер и Гервинус, юристы Ван-

геров и Миттермайер... Нравился он также своим

благоустройством и красивым расположением. «Гей-

дельберг — очень миленький и чистенький городок,

до того чистенький, что о галошах здесь нет и

речи,— писал Бородин матери, делясь первыми впе-

чатлениями.— По субботам неуклюжие немки моют

* Темы заграничных химических исследований Боро-

дина группируются вокруг нескольких вопросов. Одни свя-

заны с поисками рационального способа получения ряда

новых кислот и бромирования жирных кислот, другие —

с изучением реакций с участием бензидина, бензила и хло-

ройодоформа, третьи (относящиеся к пизанскому периоду)—

с работой над малоизученными фтористыми соединениями.

не только тротуары, но и улицы. Местоположение

города необыкновенно живописно: с одной сто-

роны—^горы (на одной из них чудные развалины

замка, обросшие плющом), с другой стороны — пре-

красная река [Неккар]» (I. 36).

Русская колония в Гейдельберге насчитывала

в начале 60-х годов несколько десятков человек.

Здесь была самая разношерстная публика; от пред-

ставителей «высшего света», приехавших поглазеть

на научных знаменитостей и одновременно поку-

тить (рядом, в Висбадене и Баден-Бадене, имелась

рулетка), до скромных ученых-тружеников, из среды

которых вышло немало выдаюш;ихся деятелей рус-

ской и мировой науки. По приезде в Гейдельберг

Бородин писал домой: «Русские разделяются на две

группы: ничего не делающие, т. е. аристократы

Голищ>шы, Олсуфьевы и пр. и пр.,— и делающие

что-нибудь, т. е. штудирующие; эти держатся все

вместе и сходятся за обедами и по вечерам»

(I, 36).

Александр Порфирьевич сразу же присоеди-

нился ко второй группе. Ближе всего, разумеется,

был для него кружок ученых-естественников, куда

входили (в разное время) преимущественно химики:

Д. И. Менделеев, А. М. Бутлеров, В. Савич, В. И. Оле-

винский, А. В. Майнов, К. И. Лисенко, П. П. Алек-

сеев, а также физиологи И. М. Сеченов и Н. И. Бакст,

врачи И. М. Сорокин и Э. А. Юнге, гистолог

Н. М. Якубович, ботаник Андр. С. Фаминцын...

Признанным главой кружка стал Менделеев. «Не-

смотря на молодые годы (он моложе меня летами),

[Менделеев] был уже готовым химиком, а мы были

учениками»,— объясняет это Сеченов.''® Примыкали

к кружку и ученые других специальностей, в том

числе историк С. В. Ешевский, юрист М. В. Май-

нов.

Не со всеми членами кружка Бородин был оди-

наково близок. «Я короче всех сошелся, конечно,

с Менделеевым и с Сеченовым — отличным господи-

ном, чрезвычайно простым и очень дельным»,— со-

общал он матери в первые же дни пребывания

§7

А. П. Бородин. 1860.

В Гейдельберге (I, 36).* В дальнейшем самые тесные

отношения установились у него также с Валериа-

ном Савичем и В. И. Олевинским.** «Их троих: Са-

вича, Бородина и Олевинского — от души люблю»,—

записал в свой дневник в январе 1861 года Менде-

* Судя по предыдущему письму к матери, Бородин знал

их обоих еще до приезда за границу: он называет их

имена, не объясняя, кто это такие («За табльдотом я уви-

делся с Менделеевым, Сеченовым и мн. другими»), то есть

как имена уже знакомых и ему и матери людей (I, 34).

** Оба химика рано умерли: первый в 1867 г., второй

в 1862. О них поэтому известно очень мало.