Сохор А.Н. Бородин А.П

Подождите немного. Документ загружается.

знакомству с литературою камерной музыки, что,

по его словам, было для него главной школой...

Хотя Александр Порфирьевич относился к Балаки-

реву с большим уважением и сочувствием, но едва

ли считал его своим учителем, так как благодаря

немецким книжкам и своему пытливому уму, с по-

мощью которого он не только занимался музыкой,

но анализировал ее,— благодаря всему этому Боро-

дин ко времени знакомства с Балакиревым едва ли

не был из них двух более сведущим в музыкальном

знании

Сам композитор так определил роль Балакирева

в своем воспитании: «Музыкальным образованием,

не считая некоторого обучения игре на фортепиано,

флейте и виолончели, обязан почти исключительно

самому себе; музыкально-теоретическими знаниями

и направлением частично обязан также влиянию

личного знакомства с г. Балакиревым» (III, 331;

оригинал — на нем. яз.). А знания в области музы-

кальной теории у него действительно были основа-

тельные, о чем можно судить и по его критическим

статьям, и по беглым замечаниям в письмах (см.,

например, «слуховой анализ» гармоний и голосо-

ведения впервые услышанной им в Веймаре му-

зыки—III, 174—175).

Несомненно, что Балакирев должен был пони-

мать все это больше, чем кто-либо другой. В по-

рыве некоего самоуничижения он даже утверждал

однажды, будто его личные заслуги в формировании

Бородина-композитора вообще невелики. По свиде-

тельству В. В. Ястребцева, относящемуся к 1891 году,

«когда у Пьшиных зашла речь о Бородине и о том,

что Балакирев дал нам его, он (Балакирев.— А. С.)

возразил на это: «Скажу так, как ответила одна де-

вочка, когда ее учили почитать и во всем слушаться

мать, говоря: «Она тебя родила, она тебе дала

Жизнь».—,,Ну так что ж, — отвечал ребенок. — Что ж

тут особенного! Если б мать не родила меня, родила

бы меня тетка"».Но это, конечно, не так, и значе-

ние знакомства с Балакиревым — именно с Балаки-

ревым как вождем Новой русской музыкальной

139

школы, которого не мог бы заменить в этой роли

никто другой,— было для Бородина поистине неоце-

нимым.

Одна из основных заслуг Балакирева (как это

отмечает и С. А. Дианин) заключалась в том, что он,

«засадив» Бородина за сочинение Первой симфонии,

заставил его коренным образом изменить отношение

к своей композиторской деятельности, увидеть в му-

зыке серьезное занятие, достойное стать жиз-

ненным призванием человека 60-х годов.

«До встречи со мной,— писал Балакирев о Боро-

дине,— он считал себя только дилетантом и не при-

давал значения своим упражнениям в сочинении.

Мне кажется, что я был первым человеком, сказав-

шим ему, что настоящее его дело — композитор-

ство».^^

Очень много сделал Балакирев — обладатель ис-

ключительной памяти, прекрасный знаток музы-

кальной литературы — и для расширения музыкаль-

ного кругозора Бородина, ознакомив его (как до

этого или одновременно — и других своих учеников-

друзей*) с многочисленными произведениями раз-

ных авторов. Некоторые из этих произведений упо-

минаются в письмах Бородина, бравшего их ноты

у Балакирева. Таковы «Арагонская хота» Глинки

(партитура),** последние квартеты Бетховена, сочи-

нения самого Балакирева. Несомненно, этот список

должен быть в десятки раз расширен за счет про-

изведений, исполненных и разобранных непосред-

ственно во время встреч учителя и ученика. Также

не вызывает сомнений и то, что «репертуар» такого

музицирования включал, как и при занятиях Бала-

кирева с Мусоргским или Римским-Корсаковым,

в первую очередь сочинения Глинки, Бетховена,

Шуберта, Шумана (хотя Бородин к моменту зна-

комства с Балакиревым знал творчество этих ком-

* См. воспоминания о занятиях с Балакиревым в «Ле-

тописи» Римского-Корсакова.

** С музыкой «Хоты» в переложении для октета Боро-

дин познакомился еще в 50-х гг. в кружке Гаврушкевича.

140

позиторов значительно лучше, чем юные Мусорг-

ский и Римский-Корсаков к началу аналогичных

занятий), а затем и Берлиоза, Листа, Шопена.

Знакомство с литературой под руководством Ба-

лакирева соединялось с анализом «технического

склада» сочинений, то есть их формы, гармонии,

фактуры, оркестровки и т. п. Уступая Бородину

в теоретических познаниях, Балакирев намного пре-

восходил его в практической опытности, и такого

рода разбор музыки мог дать ученику массу полез-

ных сведений по композиторской технике. Еще

в большей степени обогаш;ались практические на-

выки Бородина-композитора в процессе сочинения

Первой симфонии, которая создавалась под деспо-

тической опекой Балакирева, не оставлявшего без

внимания ни одной детали.

Описывая занятия (точнее — собеседования) Ба-

лакирева со своими товарищами, Римский-Корсаков

утверждает, будто «сочинение никогда не рассмат-

ривалось как целое в эстетическом значении,

а только в формальном».Возможно, что специаль-

ных разговоров общеэстетического порядка в кружке

действительно не велось. Но' бесспорно и то, что

Балакирев не только учил, но и воспитывал своих

последователей, направляя их в сторону глинкин-

ских идеалов правдивости, народности и националь-

ности искусства и поощряя их новаторские устрем-

ления. В частности, о своем влиянии на Бородина

Балакирев писал: «Он с жаром принялся сочинять

свою Es-dur'Hyra симфонию. Каждый такт проходил

через мою критическую оценку, а это в нем могло

развивать критическое художественное чувство,

окончательно определившее его музыкальные вкусы

и симпатии».^®

Особо важное значение имело то обстоятельство,

что Балакирев ввел Бородина в среду, где коллек-

тивно пролагались новые пути русской музыки.

Уже при первом посещении Бородиным Балакирева

тот хотел его «познакомить с музыкою своего

кружка» (IV, 298). Поэтому и был тогда сыгран фи-

нал симфонии Римского-Корсакова.

в. в. Стасов

Возобновив в этот день знакомство с Мусорг-

ским, Бородин затем постепенно (в течение 1863—

1865 гг.) сблизился также с Кюи, Стасовым, Рим-

ским-Корсаковым. Их имена стали мелькать в его

письмах. Новые друзья начали посещать его, иногда

даже' оставаясь ночевать, как Римский-Корсаков,

или встречались с ним у себя дома. В общении

с ними проходили проверку фрагменты его Первой

симфонии, а главное — здесь же рождались и кри-

сталлизовались эстетические принципы всего круж-

ка, в те годы сплоченного едиными идеями.

«Наши занятия с Бородиным,— вспоминал в свя-

зи с этим Балакирев,— заключались в приятельских

беседах и происходили не только за фортепиано, но

и за чайным столом. Бородин (как и вся тогдашняя

наша компания) играл новое свое сочинение, а я де-

лал свои замечания касательно формы, оркестровки

и проч., и не только я, но и все остальные члены

нашей компании принимали участие в этих сужде-

ниях. Таким образом сообща вырабатывалось крити-

142

чески все направление нашей композиторской дея-

тельности».

Так благодаря Балакиреву (и в этом — его вели-

кая заслуга) Бородин стал активным участником

кружка, вошедшего в историю под названием Могу-

чей кучки. Здесь он смог осознать и значительно

развить в себе те передовые музыкально-эстетиче-

ские убеждения, которых раньше придерживался

в значительной степени интуитивно.

В те годы члены «кучки», как вспоминает Рим-

ский-Корсаков, делились по творческой опытности

на «больших» (старших) и на «маленьких» (млад-

ших). К первым принадлежали Балакирев и Кюи,

ко вторым — Мусоргский и Римский-Корсаков. Бо-

родин был по возрасту старше всех своих новых

друзей, но в кружке занял сначала место среди

«маленьких». «Отношение мое, Бородина и Мусорг-

ского между собой было вполне товарищеское,—

замечает Римский-Корсаков,— а к Балакиреву и

Кюи — ученическое».®' Эти слова подтверждаются

несколькими сохранившимися от 60-х годов пись-

мами Бородина к Балакиреву: в них ош;уш;ается глу-

бокое почтение ученика к учителю. Но характерно,

что они в то же время отличаются по тону от отно-

сящихся к этому же периоду писем Римского-Кор-

сакова к Балакиреву. Там слышен несмелый голос

юноши, чья личность еще не сформировалась, здесь

к наставнику-музыканту с большим достоинством и

свободой обращается друг, стоящий, по крайней

мере, не ниже его по общему уровню духовного

развития.

Затем произошло то, о чем пишет Стасов, сравни-

вая Бородина с другими кучкистами: «Они гораздо

раньше его выступили со своим самостоятельным

Музыкальным творчеством, но всех их он скоро

Догнал. Он с ними тотчас же сравнялся, а в ином

стал и выше».®^ Это совершилось на протяжении

тех пяти лет, когда Бородин писал Первую симфо-

нию (1862—1867).

Об истории создания симфонии существуют лишь

отрывочные сведения. В воспоминаниях Е. С. Боро-

143

диной Еапечатлена дата начала работы (точнее —

появления первого крупного фрагмента). Это — де-

кабрь 1862 года. Е. С. Бородина относит к этому

моменту написание I части «почти целиком»,

к маю 1863 года — возникновение отрывков финала,

к 1864 году — сочинение Скерцо, а к лету 1865 года,

когда Бородины жили в Граце,— создание Andante.

Однако ее данные касаются, по-видимому, лишь на-

бросков, а если и законченных частей, то лишь кла-

вира, а не партитуры. Во всяком случае, Римский-

Корсаков вспоминает, что в 1865 году, когда он

вернулся из плавания, I часть симфонии еш;е не

была окончена, а для остальных частей имелся

только материал.

Завершена симфония была в 1867 году (указа-

ние Стасова). Точная дата окончания неизвестна.

Письмо Бородина Балакиреву с сообщением об этом

событии, состояш;ее из одного слова: «Кончил» и

приписки (приглашения зайти, чтобы быть «крест-

ным отцом, сиречь восприемником, новорожденного

детища»), к сожалению, не датировано (I, 89). Так

или иначе, можно считать, что работа над симфо-

нией продолжалась около пяти лет.

Следовательно, первое же свое крупное сочине-

ние Бородин писал необычно долго, положив тем

самым начало «традиции», которой не изменял и

в дальнейшем. В чем заключались причины такой

медлительности?

Сам процесс творчества протекал у Бородина

быстро. Он сочинял с подлинным увлечением, кото-

рое доходило порою до самозабвения. Некоторое

представление об этом могут дать портретные зари-

совки Бородина в момент творчества, оставленные

его близкими и друзьями. Так, Стасов, рассказывая

о работе над «Младой», вспоминал, как стоял он

«у его высокой конторки... с вдохновенным, пылаю-

щим лицом, с горящими, как огонь, глазами и с из-

менившеюся физиономиею».®® Это описание допол-

няет Екатерина Сергеевна: «Как теперь, вижу его

за фортепьяно, когда он что-нибудь сочинял. И всег-

да-то рассеянный, он в такие минуты совсем улетал

144

от земли. По десяти часов подряд, бывало, сидит он,

и все уже тогда забывал; мог совсем не обедать, не

спать. А когда он отрывался от такой работы, то

долго еще не мог прийти в нормальное состояние.

Его тогда ни о чем нельзя было спрашивать: непре-

менно бы ответил невпопад».

С этими документами любопытно сопоставить

точные и трезвые рассуждения самого Бородина.

Делая подробный, тщательный расчет времени, ко-

торое требуется ему для работы над комической

оперой «Богатыри», он указывает, что, занимаясь

исключительно этим произведением, может сочи-

нять в день в среднем 10 страниц партитуры ориги-

нальной музыки (см. I, 96). Ясно, что 10 страниц

в день — это показатель большой быстроты и про-

дуктивности сочинительского процесса!

Таким образом, никаких внутренних причин

творческого порядка, которые объясняли бы медли-

тельность сочинения, у Бородина не было. И если

его композиторское творчество, в самом деле, раз-

вертывалось медленно, то причины этого лежали не

внутри, а вне его. Они заключались в невозмож-

ности уделить творчеству значительные промежутки

времени подряд, без отвлечения другими занятиями,

из-за разносторонней загруженности Бородина как

ученого, педагога, общественного деятеля.

Об этом совершенно определенно писал сам ком-

позитор. Посылая О. А. Кочетовой автобиографиче-

скую справку, он обратился к ней с письмом, где,

в частности, говорится: «Я попросил бы не ограни-

чивать мою биографию одной музыкальной частью,

так как ученая и учебная деятельность моя служит

объяснением — почему я поздно сделался компози-

тором и мало написал музыки» (IV, 179).

Хорошо известны также его жалобы, высказан-

ные в письмах Л. И. Кармалиной. Они относятся

к 70-м годам, но характеризуют положение, которое

начало складываться в основных чертах уже в пре-

^ 1Дущ;ем 10-летии: «Вследствие учебных и ученых

нятий, всяких комиссий, комитетов, заседаний и

Р- и пр. мне почти не остается досугов для музыки.

'О А. п. Бородин 145

я только урывками кое-когда улучу минутку, что-

бы посмотреть что-нибудь новое, послушать других

и т. д. Если и есть иногда физический досуг, то не-

достает нравственного досуга — спокойствия, необ-

ходимого для того, чтобы настроиться музыкально»

(II, 88). «Для такого настроения у меня имеется

в распоряжении только часть лета. Зимою я могу

писать музыку только, когда болен настолько, что

не читаю лекций, не хожу в лабораторию, но все-

таки могу кое-чем заниматься. На этом основании

мои музыкальные товарищи, вопреки общепринятым

обычаям, желают мне постоянно не здоровья, а бо-

лезни» (II, 108).

Из слов Бородина ясно видно, что растягивание

работы над сочинениями на многие годы и творче-

ство урывками были для него вьшужденными. И все

же высказывания композитора и его творческая

практика нередко истолковываются неправильно, и

из них делается вывод о его взгляде на музыку как

на дело недостаточно серьезное по сравнению с на-

укой, то есть о его дилетантском отношении к своим

композиторским занятиям.

Суждение о Бородине как дилетанте было впер-

вые высказано, едва только он «осмелился» открыто

выступить перед публикой в качестве компози-

тора,— сразу же после исгюлнения его Первой сим-

фонии в 1869 году. Современник этого события

П. А. Трифонов вспоминал впоследствии: «Большая

часть петербургской печати отнеслась к симфонии

не только не одобрительно, но скорее враждебно,

отвергая в ней какие бы то ни было достоинства

и усматривая в ее авторе, профессоре химии, лишь

дилетанта, вторгавшегося в чуждую ему область

искусства».^^

Из людей, благожелательно относившихся к Бо-

родину, сходного (хотя и выраженного не в такой

резкой форме) мнения придерживался Чайковский.

Высоко ценя (по свидетельству Кашкина) известную

ему часть творчества Бородина, он вместе с тем пи-

сал: «.. .Талант и даже сильный, но погибший вслед-

ствие недостатка сведений, вследствие слепого фа-

146

тума, приведшего его к кафедре химии вместо музы-

кальной живой деятельности».^® Упрек Бородину

в «недостатке сведений» (дальше говорится и о сла-

бой технике) может быть объяснен лишь малым

знакомством Чайковского с его музыкой в то время.

Второе же замечание вытекает явно из представле-

ния о Бородине как о дилетанте, «променявшем»

музыку на химию.

Казалось бы, для такого приговора существовали

достаточные основания, поскольку как будто в этом

ясе смысле не раз высказывался сам Бородин:

«У меня музыка — побочное занятие, отдых от более

серьезных трудов» (I, 97); «Мне как-то совестно со-

знаваться в моей композиторской деятельности.

.. .У других она прямое дело, обязанность, цель

жизни — у меня отдых, потеха, блажь, отвлекающая

меня от прямого моего, настоящего дела — профес-

суры, науки» (II, 109). В разговоре с Листом он

назвал себя «Sonntagmusiker'oM» (т. е. «воскресным

музыкантом», «музыкантом на досуге»). Л. И. Ше-

стакова передает такой свой диалог с Бородиным:

«Когда мне хотелось ускорить окончание его музы-

кальной вещи, я его просила заняться ею серьезно;

он, вместо ответа, спрашивал: ,,Видали ли вы на

Литейном, близ Невского, магазин игрушек, на вы-

веске которого написано: «Забава и дело»?" На мое

замечание: „К чему это?" —„А вот, видите ли, для

меня музыка — забава, а химия'—дело"».^®

В чем же, однако, подлинный смысл этих выска-

зываний, цитируемых обычно без всяких оговорок?

Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо выйти

за пределы собственно музыкальной области и

взглянуть на всю проблему с более широкой точки

зрения.

Бородин неизменно стоял за серьезное отно-

шение к любому делу и занятию. Он отмечал «серь-

езную любовь к науке» у Зинина (HI, 87), а в отзыве

о Балакиреве-дирижере подчеркнул «крайне строгое

отношение его к музыкальному делу» (IV, 287).

певце В. И. Васильеве Бородина восхищало, что

—«артист не только по ремеслу, но и по призва-

10*

147

нию», горячо относящийся к делу (Ш, 209). «Серьез-

ный» — это вообще один из самых излюбленных

похвальных эпитетов Бородина в отношении многих

ученых, композиторов и иных деятелей. Как

о «серьезных трудах» неоднократно говорил он и

о собственных занятиях — научных и общественных.

Подобный взгляд был типичен для людей 60-х

годов, «привыкших отзываться на требования жизни

делом, а не фразой» (Добролюбов). В частности, так

же ставился тогда вопрос и о призвании и обязан-

ностях художника. «Требования искусства от со-

временного деятеля так громадны, что способны по-

глотить всего человека,— писал Мусоргский.— Про-

шло время писаний на досуге; всего себя подай

людям — вот что теперь надо в искусстве».^^

Бородин отчетливо сознавал, что с точки зрения

таких требований он не имеет права называть себя

серьезным художником, поскольку не может, в силу

обстоятельств, целиком посвятить себя искусству.

Именно поэтому — и только поэтому! — он назы-

вал свою композиторскую деятельность «отдыхом»,

тут же добавляя (и на это надо обратить особое вни-

мание!), что из-за недостатка времени не может

«и думать о серьезном занятии музыкою»

(И, 208). Следовательно, ему хотелось бы зани-

маться музыкой серьезно, а это значит, по его же

словам, «напряженно» и «сосредоточенно» (I, 96).

Последние выражения Бородина взяты из пись-

ма, посвященного предстоящей работе над «Богаты-

рями». Вряд ли композитор отнесся к этой «опе-

ретке» так же строго и требовательно, как к другим

своим сочинениям. И все-таки даже над этим произ-

ведением он собирался работать совершенно серьезно

и усидчиво, добиваясь создания «свежей, не рутин-

ной музыки, пикантно оркестрованной».

Строгая требовательность к себе проглядывает

и в оценке Бородиным его ранних сочинений как

«грехов юности», которые «не заслуживают того,

чтобы их переписывать» (IV, 354). Наконец, с какой

научной основательностью и тщательностью работал

он над материалами для различных сочинений, как

148