Смирнов И.П. Олитературенное время. (Гипо)теория литературных жанров

Подождите немного. Документ загружается.

I. ОБЩИЕ СООБРАЖЕНИЯ О ТЕОРИИ ЖАНРОВ

интересует гуманитариев, работающих в рамках этого направления,

несравненно меньше, нежели наличие контактов между дискурсами,

образующими в совокупности то, что можно назвать социологосфе-

рой

Не жанры литературного труда, а литература как «жанр» или

даже «субжанр»

—

вот что попало в центр внимания современной

культурологии («...literature is a subgenre within the wider genre of

"prepared communication"; this in turn is a subspecies of verbal commu-

nication; and the latter is itself only one mode of human interaction»

Казалось

бы,

что

такие обстоятельства должны были стать благопри-

ятными для отмежевания литературы от прочих дискурсов. Но этого

отнюдь не произошло, потому что «cultural studies», соответствуя

духу времени, который энтропийно разомкнул всяческую оконту-

ренность, озабочены не столько тем, чтобы эксплицировать ориги-

нальный

вклад

дискурсов

развертывание социологосферы, сколько

тем,

чтобы продемонстрировать их взаимодействие в ходе культур-

ного строительства, их соподчиненность таковому. По хорошо извест-

ному в германоязычной научной среде определению, выдвинутому

Дорис Бахманн-Медик, «Literarische Texte sind Medien kultureller

Selbstauslegung, deren Horizont die Auseinandersetzung mit Fremdheit

bildet»

'. А что же, наука (скажем, этнология) не интерпретирует

культуры в их противоположности природе и чужим социальным

и эстетическим нормам? Более того: толкованием культуры, указы-

вающим

на

то,

что релевантно

и что

иррелевантно

ней,

занят любой

дискурс (этический, политический, исторический, юридический,

религиозный и пр., и пр.), коль скоро он являет собой ограничение,

сужение смыслового объема, имеющегося у национальной и общече-

ловеческой социологосферы, вследствие чего она неизбежно встав-

ляется в некие интерпретационные рамки. В «постколониальных

штудиях» под вопросом оказывается идентичность не только от-

дельных способов речеведения, но

этнокультур

их полном охвате,

которым придается признак «гибридности» вне зависимости

от

того,

доминантны ли они или же уступают свой авторитет метрополии

«New Anthropologism» в литературоведении можно было бы только

приветствовать, если бы изыскания такого плана соблюдали баланс,

дифференцируя власть культуры над ее отдельными текстовыми

практиками и тот «спор факультетов» за партиципирование этой

См. также: Rolf Linder, Die Stunde der cultural studies, Wien 2000,10-11.

Ramond Tallis, Literature as Textual Intercourse.

—

In: Beyond Postslructuralism..., 79.

Doris Bachmann-Medick, Einleitung.

—

In: Kultur ab

Text.

Die anthropologische Wen-

de in der Literaturwissenschaft, hrsg. von D. Bachmann-Medick, Frankfurt am Main

1996,9.

H. K. Bhabha, The Location of Culture, London, New York 1994,102-122.

•20*

Как изучать жанры?

власти, без которого немыслима специализация дискурсов. Будучи,

однако, общественно-политическим феноменом

не меньшей степе-

ни,

чем следствием самодвижения научной мысли, «cultural studies»

и их разветвления проецируют свою неполную суверенность на

предмет рассмотрения

Исторически преобразуясь вместе с социальным контекстом, ис-

следования дискурсивности растеряли тот интерес

альтернативно-

сти ее воплощений, который был свойствен пионерским трудам по

этой части. Так, Мишель Фуко предложил в свое время разграничи-

вать дискурсы по прагматическому критерию

— в

качестве высказы-

ваний, имеющих несходные области приложения и воздействия

(Michel Foucault, «L'archéologie du savoir», Paris 1969), a Никлас Лу-

манн сконструировал модель, в которой дискурсы, увиденные под

семантическим углом зрения, выступили зиждящимися на неодина-

ковых бинарных оппозициях: юридическая речь держится на проти-

вопоставлении правового и неправового поведения, сциентистская

исходит из размежевания истины и фальши и т. п. (Niklas Luhmann,

«Macht», Stuttgart 1975)

. Очевидно, что два названных автора

усматривали в дискурсивном многообразии варьирование того или

иного универсального принципа (будь то соотнесенность высказы-

ваний с фактическим миром или их бинарная кодированность). Как

раз эта установка

была взята под сомнение

позднейшей культуро-

логии

В эссе с многажды цитировавшимся впоследствии заголов-

ком «Blurred Genres» Клиффорд Гирц попытался показать неадек-

ватность генерализующего мышления в применении к отдельным

текстам (традиция Фридриха Шлегеля и Бенедетто Кроче дает о себе

знать и поныне) и несводимость национальных социокультур

уни-

На мерных порах (в 1960-е гг.) «cultural studies» ставили себе задачу деиерархизи-

ровать материал социогумаиитарных исследований, обращаясь к массовой культу-

ре и повседневным «ритуалам», и тем самым содержали в себе

—

как и «pop-art»

в изобразительных искусствах

—

протест против установившейся системы обще-

ственных ценностей («высоких»/«пизких»), т. е. были, прежде всего, событием,

вызванным автономной динамикой сознания.

Третий, возможный в семиотике, синтаксический, подход если и не

дискурсивно-

сти вообще, то по меньшей мере к таким ее важным сортам, как философия и ис-

кусство, был развит Делёзом и Гваттари, по концепции которых умозрение реком-

би ни

руст понятия, тогда как эстетическая деятельность представляет собой

композиционную работу с аффектами и восприятием (Gilles Dcleuzc, Félix Guat-

tari.

Q'est-ce

que la philosophie? Paris 1991). Что именно означают и какую цель пре-

следуют философские понятия и акты художественной перцепции совершенно не

заботило «синтактиков» Делёза и Гваттари.

» Но уже универсализм Фуко и Луманпа страдает нехваткой: раз тексты культуры

по.чдаются дистрибуировапию то в одном, то в другом семиотическом аспекте, зна-

чит, они не покрываемы единой дефиницией.

•21·

I. ОБЩИЕ СООБРАЖЕНИЯ О ТЕОРИИ ЖАНРОВ

версальной культуре

как

таковой (полемика с Клодом Леви-Строссом

составляет интертекстуальный фон этого этнологического манифес-

та).

Приводя список «трудных» для генологии сочинений-«курье-

зов» (например, «Pale Fire» Набокова

—

это и поэзия, и художествен-

ное повествование («fiction»), и филологические примечания), Гирц

наивнейшим, если не пато-логическим образом не замечает, что он

воспользовался известными (но не продуманными им) жанровыми

категориями, дабы опровергнуть их же

. Если нет универсального,

то на универсализм не могут претендовать и частное и локальное

—

представлением о них нельзя пользоваться как всезначимым. Сла-

бость своего (в типично американском стиле

—

нефилософичного)

метода

Гирц

восполнил демагогической политкорректностью: раз мы

верим

демократические свободы, убеждает он читателей,

мы

долж-

ны

признать также право авторов и местных культур (в большинстве

своем, скажу

я,

вовсе не либеральных) на неподчинение сколько-ни-

будь общим правилам. Несмотря на вопиющую противоречивость

взгляды Гирца, подкрепленные у него едва ли не тоталитарно-без-

апелляционной пропагандой демократического способа жизни, ока-

зали решающее влияние на «cultural studies» и «new historicism».

Исчезновение порогов внутри глобализованной социокультурной

действительности подытожилось в том, что она утратила и тот пре-

дел,

из-за которого ее можно было

бы

окинуть единым взглядом.

Само собой разумеется, что если моделирование литературы пе-

рестает быть отчетливым, то невозможно производить и ее жанро-

вую рубрикацию

—

во всяком случае

такую,

которая имела

бы в

виду

всегдашние субдискурсы словесного творчества. «New historicism»

сделал немало для того, чтобы спасти литературоведение

тот пери-

од,

когда оно стало обнаруживать признаки упадка и когда само сло-

весное искусство предстало в качестве не столько преследующего

собственные цели, сколько обслуживающего и без него наличную

культурную деятельность, которую совершает homo socialis. «New

historicism» перевернул эту научную ситуацию так, что поместил

литературу в авангард социокультурной истории, олитературил по-

следнюю, сделав одним из ключевых

своем категориальном инстру-

ментарии такое понятие, как «poetics of culture» (и заодно приблизив

собственные научные сочинения к художественной речи). «Genius

literarius» проникает, по концепции Стивена Гринблатта, во все угол-

ки «символического хозяйства» (см. особенно: Stephen Greenblatt,

Clifford Gcertz, Local Knowledge. Further Essays in Interpretive Anthropology, New

York 1983,19-35 (см. ocofciiiio: 20-21).

Подробно я писал об этой школе в: И. П. Смирнов, Мегаистория. К исторической

типологии культуры, Москва 2000,487—540.

•22*

Как изучать жанры?

«What Is the History of Literature?», 1997

). Мало того: для Грин-

блатта и его соратников литература не только отзывается на обще-

ственные сдвиги, но и активно перевоплощается

социальные прак-

тики.

Lexis и praxis находятся в обменном отношении, вербальное

и социальное пребывают в состоянии обоюдного мимезиса, поэтика

не отделена от политики

—

они черпают свою «энергию» из взаимо-

перестановок

. Менее всего мне хотелось бы оспаривать то положе-

ние, сообразно которому литература зачинает диахронические пре-

образования

дискурсивном универсуме. Но

то же время нельзя не

отметить, что «new historicism» безмерно преувеличил функцию ли-

тературы

отношении

формированию «символического капитала»

(термин Пьера Бурдьё, использованный также Гринблаттом), оставив

вовсе без внимания стремление каждого из дискурсов

самоопреде-

лению в соревновании с остальными. Защищая литературоведение,

«новые историки» сверхкомпенсировали его незавидное положение

и упустили из поля зрения оригинальность его предмета так же, как

иные

течения культурологического толка, но

обратном по сравне-

нию с ними мыслительном жесте, который сделал словесное искус-

ство чем-то диффузно соприсутствующим в самых разных инициа-

тивах человека общественного

текстуального. Под генологическим

углом зрения «new historicism» заслуживает такого же частичного

принятия, как умеренная «рецептивная эстетика»

духе Яусса и ин-

термедиальные штудии. Если литература бытует только

реципрок-

ной связи с исторически трансформирующимся социальным окру-

жением, то у нее нет собственных ресурсов для жанрообразования,

которое явилось бы трансисторическим (стихи vs. проза и т. п.).

С другой стороны, обсуждаемый научный подход дал блестящие ре-

зультаты при анализе социолокально и темпорально обусловленных

жанровых филиаций. Такова известная статья Луи Адриана Монт-

роуза о превращении пасторали при дворе Елизаветы Английской

в аллегорию церковно-государственной власти и о последующем

внедрении этого субжанра в политическую жизнь, в которой нема-

лую роль играли встречи королевы с простыми овцеводами во время

ее поездок по стране

. Но как возникла пастораль, имевшая место

Цит. но: Stephen Grecnblatt, Was ist Literturgeschichte? Mit einem Kommentar von

Catherine Bclsey, übers, von R. Kaiser, B. Naumann, Frankfurt am Main 2000,3-45.

См. прежде всего: Stephen Grecnblatt, Shakespearean Negotiations. The Circulation of

Social Energy in Renaissance England, Berkeley, Los Angeles 1988,1-20; Louis Adrian

Montrose, Professing the Renaissance: The Poetics and Politics of Culture. - In: The

Netv Historicism, ed. by H. Aram Vecser, New York, London 1989,15-36.

Louis Adrian Montrose, «Eliza, Quccnc of Shcpheardcs», and the Pastoral as Power

(1980).

- In: The Afe»> Historicism Reader, ed. by H. Aram Vceser, New York, London

1994,

88-115. Жанр, таким образом, понимается «новыми историками» как соци-

•23*

I. ОБЩИЕ СООБРАЖЕНИЯ О ТЕОРИИ ЖАНРОВ

ведь не только

английской ренессансной словесности (и

—

шире

—

что есть идиллическое)?

—

на эти вопросы Монтроуз не отвечает.

1.2.2.

Возможность специфицировать литературу была постав-

лена под удар уже в 1960—1970-х гг. в теории фикциональных тек-

стов.

Согласно Джону Сёрлю, они разыгрывают иллокутивные (ин-

тенциональные) речевые акты, исполняют их роль

. Сёрль вполне

отдавал себе отчет

том, что такого рода использование коммуника-

тивных средств присуще не только литературе (чем

бы

тогда отлича-

лась она от речи лжеца?). Чтобы выделить художественное слово из

всего множества фикциональных высказываний, Сёрль

—

в духе

«рецептивной эстетики»

—

возложил ответственность за опознание

того,

что есть литература, на воспринимающее сознание:

Roughly speaking, whether or not a work is literature is for

the readers to decide, whether or not it is fiction is for

author to decide

Писатель не ведает, что он писатель, а теоретик не знает, что же

перед ним

—

эстетизированная или неэстетизированная фикцио-

нальность. Позднее Вольфганг Изер подойдет к фикциональности

куда более осмотрительно, нежели прямолинейный Сёрль, и все же

не выстроит, как и его предшественник, неуязвимой концепции ху-

дожественной речи. Литература сообщает у Изера воображаемому

такую целеположенность, которая предназначает фикциональную

речь для потребления (разнящуюся тем самым с необузданными

фантазиями и грезами). Это консумирование заключено в том, что

образ (4Gestalt») мира, явленный в словесном искусстве, не будучи

прикреплен к референтам, оказывается открытым для понимания

(но ведь мы рассказываем и сны). Подобно тому, как автор экстати-

чески переступает границу опытной реальности, читатель втягивает

в трансгрессию поставляемый ему смысл. Литературное произведе-

ние интеллигибельно в качестве многозначного

. Кто будет спорить

альная институция. Впервые параллелизм между жанровой организацией литера-

туры и институциональной структурой общества провели Репе Уаллек и Остин

Уоррен в их знаменитой «Теории литературы* (1956), суммировавшей достижения

научной поэтики первой половины XX в. «Новые историки* вернулись на ином

уровне к познавательным установкам литературоведческого мышления, которые

следовало бы назвать «классическими».

John R. Searle, The Logical Status of Fictional Discourse. - New Literary History, 1975,

Vol. VI, Nr 2,325-332.

Ibid., 320. Ср. еще: John Searle, Literary Theory and Its Discontents. - In: Beyond

Poststructuralism. The Speculations of Theory and Experience of Reading, 121.

Wolfgang Iser, Das Fiktive und das Imaginäre. Perspektiven literarischer Anthropologie,

Frankfurt am Main 1991,18 ff.

•24*

Как

изучать жанры?

с тем, что художественное творчество побуждает реципиентов к со-

творчеству? Но вот в чем загвоздка: если создатель фикционального

высказывания вкладывает в него свой смысл, а читатель

—

иной, то

в чем же оригинальность писательского проекта? В чем самобыт-

ность писательского образа мира? Изер не постарался разрешить эту

задачу. Тогда как у Сёрля литературность конституируется в чита-

тельском восприятии, у Изера она исчезает, растворяется в нем, про-

падает среди многоликих интерпретаций, допускаемых эстетически

отмеченным текстом.

В статье «Понятие литературы» (1975) Цветан Тодоров скепти-

чески отнесся к тому расхожему представлению, сообразно которому

вся литературная продукция подпадает под категорию фикциональ-

ности. Разве такие фольклорные жанры, как загадка, пословица, по-

говорка, фикциональны?

—

спрашивает Тодоров

. Ясно, что провер-

биальный фольклор не вымысливает реальность. Загадка содержит

в себе фикциональность, но только ради того, чтобы та подверглась

«снятию» в отгадке

. Если критицизм Тодорова хотя бы отчасти ре-

зонен, то его позитивная литературоведческая программа носит не

менее капитулянтский характер, чем предложение Сёрля. Литерату-

ру нельзя истолковать как целое в едином умственном усилии

4Г)

. По-

стижению подлежат только ее жанры, в которых художественный

дискурс получает отчетливые

—

более (формально) или менее (се-

мантически) маркированные

—

контуры

. Тезис Сёрля запирает

нам подступ к изучению художественного жанрообразования, ибо

ставшее размытым «поле литературы» не имеет ни малейшего шанса

Tzvctan Todorov,

La notion

littérature

autres

essais,

Paris 1987,11 —

15.

Впрочем,

вряд ли

правомерно мнение Тодорова о

том,

что

поэзия

не

фикциопаль-

на, раз она самодостаточна, ничего не подменяет, ритмически воспроизводя самое

себя.

С точки зрения Сёрля, стихотворная речь, бесспорно, принадлежит к числу

имитационных иллокутивных актов. Но и Сёрль должен в этом случае испытать

горечь интеллектуального поражения: стихотворный текст заведомо литсрату-

рен

—

еще до того, как этот способ фикционального сочинительства станет добы-

чей,

якобы всезнающего, читателя. Говоря о поэзии, Тодоров, скорее всего, ориен-

тировался на идею Кэте Гамбургер, усмотревшей в лирике «Wirklichkeitsaussage»

(Käte Hamburger,

Die Logik

der

Dichtung,

2. Auflage, Stuttgart 1968,12 ff).

своем отказе

от

сущностного видения литературы Тодоров далеко

не

одинок. На-

чинавший карьеру примерно тогда же, когда

он,

Джонатан Каллер также полага-

ет

позднейшей работе, чтоособость художественной речи не редуцируема

тому

или иному ее свойству (к фикциональности, авторефлексивпости и т. д.), отыски-

ваемому и где-то

еще:

Jonathan Culler,

Literaturtheorie.

Eine kurze Einführung (- Li-

terary Theory.

Very Short Introduction, Oxford, New York 1997), iil>ers. von A. Mah-

ler, Stuttgart 2002,31-54.

Tzvctan Todorov,

op.

cit., 23—46.

• 25*

I. ОБЩИЕ СООБРАЖЕНИЯ О ТЕОРИИ ЖАНРОВ

хоть как-нибудь жанрово конкретизироваться

. Тодоров ограничи-

вает наши мыслительные способности на противоположный манер,

лишая нас права переходить от разговора о жанрах к трансжанрово-

му охвату литературы.

Каков выход из этой дилеммы? Ведь пусть и в мыслях, хочется

быть свободным (среди прочего, и от постмодернистской зашорен-

ности).

Литература фикциональна и нефикциональна в одно и то же вре-

мя.

Это внутреннее напряжение, свойственное эстетическому дис-

курсу, разрешается в разных его субдискурсах в пользу одного из

двух полюсов, но не исчезает вовсе, становясь фоновым. Допустим,

roman à clef часто имеет фоном живую артистическую среду, предста-

вители которой замаскированы в тексте под вымышленными имена-

ми.

Литература фикциональна в том плане, что она оперирует катего-

риями, фундаментально необходимыми для практического освоения

действительности, используя их, однако, вторично

—

после того, как

они были выработаны в социокультуре, стали доксой (сюда относят-

ся:

пространство, время, причинность, материальность и человек

в многообразии его измерений

—

как коммуницирующее существо,

как член социального тела, как индивид и, наконец, как представи-

тель рода homo, контрастирующего с природой). Вместе с тем этот

дискурс, возводящий надопытный мир, подрывает веру в то, что бы-

тие,

трансцендентное данному, и впрямь налично. Субверсивная ра-

бота, которую проводит литературный текст, заключена прежде все-

го в том, что он историзует инобытие, показывает его преходящим

и завершаемым, квалифицирует его в качестве одного из состояний

реальности, а не в качестве абсолютно Другого, чем среда, доступная

органам чувств. Вопреки Канту, эстетическое

—

это не только целе-

сообразность без цели, но и катартическое саморазоблачение бес-

цельности

—

раскаяние, которому предается автоэротичный тунеядец.

Poiesis телеологичен («zweckrational», как сказал бы Макс Вебер) в

виде творчества, возвращающего нас из сферы воображаемого в pra-

xis.

Инобытие, рисуемое литературой, совершенно, будучи полноцен-

Точно так же неотчетлив абрис литературы в теории «символического капитала»,

сконструированной Пьером Бурльё (Pierre Bourdicu, Das literarische Feld (Le

champ littéraire, 1991), übers, von St. Eggen-In: Streifzüge durch das literarische

Feld,

hrsg. von L. Pinto, F. Schultheis, Konstanz 1997, 33—147). В этом случае неясно, чем

литературные инвестиции в «символический капитал* отличаются от прочих

вкладов сюда, вносимых государством, церковью, университетами и иными кол-

лективными субъектами. Соответственно, Бурдьё не уточняет, как протекает соци-

альный генезис отдельных литературных жанров, хотя и признает их важность

в качестве орудии в борьбе за власть, которая развертывается в «силовом поле»,

образованном произведениями словесного искусства.

•26*

Как изучать жанры?

ным (поликатегориальным) замещением посюсторонности, и ущербно,

являя собой некий провизориум

—

субституирование, ограниченное

временными рамками,

—

так бы я переформулировал соображения

Яусса о том, что художественное слово осуществляет секуляризацию

теодицеи

. Литература не отрешена совсем от религии, но когда

первая обслуживает вторую, словесное искусство резервирует за со-

бой право на референтную истинность, самоустраняется, как, напри-

мер,

в средневековых агиографических сочинениях

—

как бы вовсе

не литературных. В большинстве же случаев диалектика литератур-

ного мировоззрения такова, что оно не скрывает (сотрудничая с тео-

дицеей), но раскрывает недостаточность фикциональности. Если

угодно, оно

—

неполнообъемная метафизика, утраченная иллюзия.

Отменяемость фикциональности не изымаема из эстетического дис-

курса, взятого как целое, куда входят ведь и документальные пове-

ствования, и пародии (вплоть до компрометирующих

—

особенно в

постмодернизме

—

жанровость как таковую), и одические адресации

живому историческому лицу, и многое подобное, в том числе иссле-

дованные Тодоровым фантастические произведения романтической

поры, где сверхъестественному событию часто дается в конце концов

правдоподобное объяснение (см. подробно в главе IV).

Если принять вышеизложенное, то следует признать, что литера-

тура, творя Другое сущего, не способна, однако, вырваться за грань

бытийности и обречена поэтому на ретроактивность. То новое, что

сообщает нам художественный текст, выстраивая и руша фикцио-

нальный универсум, есть прежнее, знакомое из повседневности и из

ее концептуализации в доксе. Нос майора Ковалева, необычайным

образом исчезнувший с его лица, снова занимает положенное место

в финале гоголевского рассказа. Пес, перевоплотившийся благодаря

великим успехам науки в человека, опять делается животным в «Со-

бачьем сердце» Михаила Булгакова. Гомункулюс в «Франкенштей-

не» Мэри Шелли обречен на гибель. Вразрез с религией, литература

не в силах пробиться к воистину новому, отчего она занята рематиза-

цией своих тем и тематизацией рем. Эстетический дискурс вынужден-

но автомиметичен и рекреативен. В этом своем качестве он вызвал

у Р. О. Якобсона повышенный интерес к словесным параллелизмам,

подытоженный ученым в его диалогах с Кристиной Поморской

. По

уже задолго до того к разбору параллелизмов обратился один из за-

' Hans Robert Jauss, Das Vollkommene als Faszinosum des Imaginären. - In: Funktionen

des Fiktiven. Poetik und Hermeneutik, X, hrsg. von D. Henrich, W. Iser, München 1983,

443-461.

Roman Jakobson, Kristina Pomorska, Poesie und Grammatik. Dialoge (Dialogues, 1980),

ùl>crs. von H. Bruhmann, Frankfurt am Main 1982,89-98.

•27*

I. ОБЩИЕ СООБРАЖЕНИЯ О ТЕОРИИ ЖАНРОВ

чинателей русской науки о литературе А. Н. Веселовский

. В сфере

влияния заложенной им традиции находится, среди прочего, и моя

книжка «На пути

теории литературы» (Amsterdam, 1987), где

оп-

ределил словесное искусство как «повтор прекращенного повтора»

и попытался охарактеризовать на этой основе особенности ретро-

активности в стихах/прозе, в коротких/длинных повествованиях

т.

д. Антуан Компаньон предложил выявлять интенцию литератур-

ного текста, исходя из сличения имеющихся в нем воспроизведений

каких-либо смысловых единиц

. Таким образом, Компаньон предпо-

лагает, что материал литературоведческих штудий обладает идентич-

ностью

и по сути дела полемизирует с ранним постмодернизмом,

варьировавшим на все лады мысль о многозначности художествен-

ного произведения и об отсутствии самотождественности у литера-

туры.

Если воспользоваться семиотической терминологией, то мож-

но сказать, что литература семантически неопределенна, коль скоро

она колеблется между вымыслом и отказом от такового, но что она

усердно компенсирует эту амбивалентность в синтактике, в череде

повторов,

своем стремлении быть самосоотнесенной речью,

своей

секундарности относительно социокультуры.

Что дает сказанное для генологии? В вырисовавшейся перспек-

тиве жанр выступает как фрактальное продолжение того трансцен-

дирования, которое не упирается в божественный Абсолют. Эстети-

ческий дискурс дробится на субдискурсы по той причине, что здесь

Другое, чем сущее, дефицитарно, не находит своего окончательного

воплощения, требует умножения, у которого нет финала. Гипорепре-

зентативная в проекции на эмпирическую действительность литера-

тура редуцируется и далее

—

в своих подразделах

. Жанровость ес-

Ср., например: А. Н. Веселовский, Психологический параллелизм и его формы в

отражении поэтического стиля (1898).

—

В: А. Н. В., Историческая поэтика, под

ред.

В. М. Жирмунского, Ленинград 1940,125—199.

Антуан Компаньон, Дело« теории. Литература и здравый смысл (Antoine Compag-

non,

«Le Démon de la théorie. Littérature et sens commun», Paris 1998), перевод

С.

Зенкина, Москва 2001, 80—112. На эту книгу я подробно отозвался в статье

4Возможно ли онтолитературоведснис?» (в печати).

Прослеживая «эквивалентности», возникающие по ходу развертывания художе-

ственного текста, Вольф Шмид обозначает его идентичность как «Gestalt» (Wolf

Schmid, Der ästhetische Inhalt. Zur semantischen Funktion poetischer Verfahren, Lisse

1977,75-79).

Имманентный литературе редукционизм наглядно результирустся в искусстве ми-

нимализма, простирающемся от старинной восточной поэзии до евроамерикапско-

го авангарда XX в. (ср.: Caroline Schramm, Minimalismus. Leonid Doby6ins Prosa im

Kontext der totalitären Ästhetik, Frankfurt am Main e. a. 1999; см. также статьи, со-

бранные в: Minimalismus. Zwischen Leere und Exzeß, hrsg. von M. Goller, G. Witte

(- Wiener Slawistischer Almanach, Sonderband 51), Wien 2001).

•28*

Как изучать жанры?

тественна для литературного труда, органично свойственна ему, не

привносится в него извне (со стороны нормативных поэтик или про-

извольных истолкований художественного слова). Менее всего жанр,

как принято ныне говорить,

—

акт письма («écriture», «Schreibwei-

se»),

означающий принятие автором на себя формальной конвенции,

которой тот вменяет какое угодно содержание. Жанр не просто мане-

ра составления текста

—

он производится литературной семантикой,

которая не в силах стать раз и навсегда глобализованным субститу-

том для фактического порядка, которая темпорализует себя в част-

но-определенном моделировании мира

—

в состязающихся друг

с другом мирах. Каждый из этих универсумов сохраняет свою иден-

тичность, каким бы обновлениям он ни подвергался: интратекстуаль-

ное репродуцирование смысла

—

опять же объективно, без вмеша-

тельства сочинителей

—

распространяется и на переходы от текста

к тексту, происходящие в рамках одного и того же жанра

Эстетический дискурс не совпадает ни с философским (как не

вполне метафизичный), ни с теоретическим (как все же выламываю-

щийся за порог

сущего).

По-видимому, в своих истоках человеческое

сознание не расподобляло религиозное и эстетическое. Тотемизм

«примитивных» обществ свидетельствует о том, что абстрактное Дру-

гое совпадало в ранней культуре с парциально Другим

—

с образом

экземплифицированного отприродного первопредка. Под таким

углом зрения тотемизм

—

нечто более сложное, чем только способ

кланового и племенного классифицирования, как старались предста-

вить дело Альфред Радклифф-Браун и Леви-Стросс

г>6

. Жанровость

литературы, не сводимая к тому, что художественные тексты, как

и всё прочее в этой жизни, поддаются сортировке, имеет глубоко пу-

щенные, архаические корни. Как и в тотемизме, в жанре отвлечение

от здешнего и непосредственно воспринимаемого не переходит в ul-

tima ratio.

Итак, наряду с методом исследования жанров (философски-тео-

ретическим), установилось и то, что подлежит изучению,

—

модели

По поводу миров литературы, в том числе и жанровых, ср., например: Thomas

G. Pavel, Fictional Worlds, Cambridge, Massachusetts, London, Harvard University

Press 1986. Автор этой монографии, подобно многим теоретикам (он следует, в час-

тности, за Сёрлем), не усматривает в словесном искусстве ничего иного, кроме

фикционалыюсти, почему опознает миры литературы в качестве ее рефереициаль-

ного содержания (9 ff). Между тем они - лишь абстрактные смысловые конфигу-

рации, продукты, как сказал бы Кант, «чистого разума», схемы, еще не вошедшие

в контакт с реалиями. О том, каково референциальное (если угодно, феноменаль-

ное) наполнение таких смысловых схем, см. ниже в §§ 2.2 и 2.3.

A. R. Radcliffc-Brown, The Sociological Theory of Totcmism (1929). - In: A. R. R.-B.,

Structure and Funktion in Primitive Society (1952), London 1965,117-132; Claude Lévi-

Strauss, Le totémisme aujourd'hui, Paris 1962, passim.

•29*