Шоу Бернард. Автобиографические заметки. Статьи. Письма

Подождите немного. Документ загружается.

лым, грациозным, серебристым смехом". Именно поэтому "Гул-

ливер" сделался любимой книжкой детей. Но он же, Джонатан

Свифт, "с пугающим юмором внес предложение о том, как сле-

дует английской буржуазии заготавливать мясо младенцев,

излишне рождающихся в бедных английских семьях, как их

солить, готовить впрок, делать вкусные блюда для того, чтобы

обращать такое несчастье, как сверхнаселение, в источники пи-

тания"

. И Шоу, и Свифта Луначарский отнес к тому типу сати-

риков, в творчестве которых причудливо соединяются смех,

гнев, ненависть, презрение, призыв к борьбе — "вы увидите

часто почти слезы, вы увидите, что к горлу смеющегося чело-

века подступают рыдания"

. Во многом это объяснялось исто-

рическими условиями, в которых формировалась ирландская

культура. Но Шоу гораздо веселее Свифта. Его смех — смех

победителя. Он верит в победу социалистических идеалов. "Ост-

рием своей парадоксальности, смазанным скользкой клоунадой,

Шоу все же пробил бегемотову кожу Лондона и заставил гово-

рить повсюду не только о себе, но и о своих идеях"

. Шутя, он

поучал, а поучая, шутил.

Как часто называли его шутом! Правда, вкладывали в это

определение разный смысл и произносили "шут" с разной инто-

нацией — от презрительно-небрежной, высокомерной до не-

скрываемо восхищенной. Там, где шут, там и клоун — где шу-

товство, там и клоунада! "Самый известный в мире клоун и

Панталоне одновременно, очаровательная Коломбина капита-

листической пантомимы", — снисходительно обронил однажды

Уинстон Черчилль

. В. И. Ленин и A. B. Луначарский были дру-

гого мнения. "Шоу — это клоун!" — услышал как-то Ленин

брошенное кем-то вскользь. «Ленин резко обернулся и сказал:

"В буржуазном государстве он, может быть, и клоун для мещан-

ства, но в революции его не приняли бы за клоуна"», — вспо-

минает английский журналист Рэнсем

. Признавая, что смех

Шоу может раздражать, а его остроумие "в одно и то же время

слишком размашисто, неорганизованно, виртуозно преувели-

чено для того, чтобы не шокировать изощренный вкус или рути-

ну большой публики, и слишком интеллектуально, логистично,

чтобы сойти за вульгарное острячество современных забавни-

ков", A.B. Луначарский сделал вывод: "Да, это шутовство,

но шутовство философское и богемски-артистическое"

. Идеи,

которым Шоу проложил путь острием своей парадоксальности,

отличались чрезвычайной серьезностью. Срывая покровы лжи и

Там

же.

Там

же,

с.

482.

Там

же,

с.

118.

Цит. по: Bentley, Eric. Bernard Shaw. N. Y., 1957. p. XII—XIII.

Ленин и Шоу. — Иностранная литература, 1957, № 4, с. 24.

A.B. Луначарский о театре и драматургии, т. 2, с. 118.

430

фарисейства с реальности, он вел читателей к истине, создавая

новаторские драматические произведения, которые вполне мож-

но было назвать и драмами идей, и социальными сатирическими

комедиями.

А подле Бернарда Шоу — автора собственной биографии,

весьма иронически воспринимающего этот жанр ("Все автобио-

графии лгут, причем не случайно, а преднамеренно. Ведь надо

быть отпетым негодяем, чтобы еще при жизни обнародовать всю

правду, и не только о себе самом, но и о своей семье, друзьях,

коллегах"

), возникает в настоящем издании еще один Шоу, со-

чинивший, как он сам утверждал, миллиарды писем. "Выбросьте

это из головы, — заявил он категорически издателю, предложив-

шему в 1949 г. опубликовать собрание его писем. — Их биллио-

ны, и каждый день я добавляю к ним новые"

. Если патриарх

английской литературы и преувеличил несколько за год до своей

смерти количество написанных им писем, то преувеличил не

столь уж сильно.

Эпистолярный жанр был одним из излюбленных в его жизни

и творчестве. Речь идет именно о самостоятельном литературном

жанре. Шоу владел им в совершенстве. Редко когда письмо

превращалось в короткую деловую записку. Чаще Шоу

писал длинные, очень длинные письма, тщательно выбирая кор-

респондента-собеседника, подчиняя законам драматического ис-

кусства композицию письма, щедро пересыпая их блестками

юмора, награждая колкими шипами сарказма. Многие письма

по-настоящему конфликтны: Шоу то вступает в острые полити-

ческие, философские дебаты, то мучительно страдает оттого, что

его не понимают. Хорошо известны эпистолярные циклы, "эпис-

толярные романы", пережитые писателем. Переписки длятся по-

рой несколько десятков лет. Корреспонденты становятся близ-

кими друзьями Шоу, и уже трудно сказать, что важнее для не-

го — личная встреча, прямой разговор с другом или уединение в

кабинете (хотя это вовсе не обязательно — Шоу привык писать

всегда и везде: на палубе парохода, в вагоне поезда лондонско-

го метро, на втором этаже автобуса) и беседа с корреспонден-

том не с глазу на глаз, а, так сказать, душа в душу, когда вроде

бы и дистанция соблюдена, и совершенно особенная близость

достигнута.

В упомянутом выше четырехтомнике избранных писем Бер-

нарда Шоу содержится более двух тысяч писем. Нами взято из

них всего девяносто шесть. Очень мало, чтобы представить себе

размах эпистолярной деятельности Шоу! Среди корреспонден-

тов Шоу — коллеги по перу: драматурги, писатели Джон

Голсуорси, Герберт Уэллс, Джон Миллингтон Синг, Уильям Бат-

Настоящее издание, с. 13.

Цит. по: Shaw, Bernard. Collected letters. Vol. 1. p. XI.

431

лер Йейтс, леди Грегори, Август Стриндберг, критики Уильям

Арчер, Арчибальд Гендерсон, Томас Джекоб Грейн, театраль-

ные деятели. Последних особенно много. Шоу любил растолко-

вывать актерам роли в своих пьесах, объяснять режиссерам за-

мыслы постановок. Его театральная эстетика во многом склады-

валась на репетициях — с 1902 г. по 1920 г. он сам ставил почти

все свои пьесы, — а также находила отражение в бесчисленных пись-

мах исполнителям, в которых он без устали объяснял, анализиро-

вал свои произведения, высказывал общие взгляды на театр.

Особый интерес для советских читателей представят пись-

ма, направленные деятелям русской культуры. В том числе

Л. Н. Толстому, Максиму Горькому, переводчику произведений

Толстого на английский язык В. Черткову, а также дочери из-

вестного русского анархиста П. Кропоткина — Саше Кропоткиной.

Если добавлять даже самую малость к самохарактеристике

Шоу, то, отвечая на вопрос: "Кто он такой?", непременно сле-

дует подчеркнуть: друг русской культуры, друг нашей страны.

Интерес Шоу к русской литературе был стойким, глубоким,

не проходящим с годами.

Неуязвимый для каких-либо прямых художественных влия-

ний, способный сохранить поразительную целостность при види-

мой изменчивости, Шоу, подобно Мольеру (недаром его на-

зывали "Мольером XX века"), брал нужное и полезное ему всю-

ду, где находил. Он был художником, которому неведомы такие

чувства, как зависть, ревность. Свободно и уверенно ощущая се-

бя в бурном потоке развития мировой художественной культу-

ры, Шоу радовался любой удаче своих предшественников и со-

временников. То он заявлял, что выступает прямым учеником

Ибсена, то записывал себя в наследники Вагнера. (Книги об Иб-

сене и Вагнере — "Квинтэссенция ибсенизма" и "Истинный ваг-

нерианец" — полнее всего выразили его собственную театраль-

ную эстетику.) Нередко в длинные списки учителей и надежных

соратников Шоу наряду с Шелли, Ницше, Стриндбергом, Брие и

многими другими попадали и русские писатели. Шоу утверждал,

что на рубеже XIX и XX веков в Европе воцарилась новая шко-

ла драматургии, названная им "норвежской школой". Ей сужде-

но было решительно преобразовать драму и театр. К этой школе

он относил "Ибсена, Стриндберга, Толстого, Горького, Чехова и

Брие"

. Иногда присоединял к ним также Тургенева. Устанавли-

вая своего рода этапы воздействия русской литературы на умы

английских писателей, Шоу писал: "Перед революцией, в XIX ве-

ке, в Англии из русских писателей вызывали сильный интерес

сперва Тургенев и Толстой, затем Достоевский и, наконец,

Горький и Чехов"

Бернард Шоу о драме и театре. М., 1963, с. 55.

Цит. по: Русско-английские литературные связи. М., 1982. с. 7.

432

Шоу стал инициатором переписки с Л. Н. Толстым, послав

ему также две свои пьесы — сначала "Человека и сверхчелове-

ка", затем "Разоблачение Бланко Поснета", заверяя, что эта дра-

ма-проповедь написана под прямым воздействием идей русско-

го писателя. В подзаголовке к "Дому, где разбиваются сердца"

Шоу написал: "Фантазия в русском стиле на английские темы",

большую часть предисловия к пьесе посвятил Чехову. Первым

же начал Шоу переписку с М. Горьким. Началом послужила при-

ветственная телеграмма Горькому по случаю постановки "На

дне" в Лондоне, в театре "Кингсуэй" в 1911 г.

Шоу называл Л. Н. Толстого "гигантом" (вспомните ленин-

ское "колосс", горьковское "чудовищно огромный Лев Тол-

стой"). "Толстой — гений, стоящий в первом ряду этой столь

редкой человеческой разновидности", — писал он в предисловии

к книге английского публициста и переводчика произведений

Л. Толстого на английский язык Эйлмера Мода "Жизнь Толсто-

го. Первое пятидесятилетие"

. Шоу прославлял и ценил Толсто-

го как "мятежника", "богохульника", восхищался его мужест-

вом, способностью обрушивать "громовые удары на двери

самых страшных тюрем", класть голову "под самые острые то-

поры". Он утверждал, что произведения Толстого подобны "за-

маскированной мине взрывного действия"

. Кроме того, рус-

ский писатель был в глазах Шоу первооткрывателем новаторско-

го жанра трагикомедии, типичного для всей европейской драма-

тургии начиная с второй половины XIX века.

Шоу именовал трагикомедией новейшего времени не траге-

дию с отдельными, более или менее активными комедийными

вкраплениями, но комедию, обретшую трагический смысл,

занятую героическим делом разоблачения преступлений

общества перед человеком. Произведение такого жанра он уви-

дел прежде всего в "Плодах просвещения".

Переписка Шоу с Толстым более всего походит на открытый

философский диспут, в процессе которого полемизирующие

стороны проявляют большой интерес и уважение друг к другу

и вместе с тем яростно сражаются, отстаивая собственные идеи

и идеалы. Шоу не разделял религиозных исканий Толстого, ка-

тегорически отвергал его теорию непротивления злу насилием.

Толстого раздражало несерьезное, как он полагал, отношение

Шоу к самым серьезным вопросам человеческого бытия.

Фигуры Толстого и Чехова сближались в восприятии Шоу в

их отношении к Домам, где разбиваются сердца, что было не

только заглавием одной из его лучших пьес, начатой в канун

Maude A. The Life of Tolstoy: First fifty years. Vol. I, London,

1929.

Цит. по: Литературное наследство, т. 75, книга первая. M., 1965,

с.

132,

88.

28—01033

433

первой мировой войны и законченной в 1919 г., но понятием

широкого исторического, социального, психологического зна-

чения. Дом, где разбиваются сердца, — это "вся культурная и

праздная Европа перед войной", его обитатели — интеллигент-

ные люди, "совершенно безвольные, расслабленные тепличной

атмосферой гостиных", которые "отдали мир во власть ковар-

ного ничтожества и бездушной силы", что в результате и приве-

ло "к страшным последствиям для всего человечества", т.е. к

кровавой мировой бойне. Разницу между Чеховым и Толстым

Шоу определял следующим образом: "Толстой не был пессимис-

том... Чехов — фаталист в большей мере". Он уточнял свою

мысль: Толстой изобразил Дом, "как только умел он, —

жестоко и презрительно", не расточая на него сочувствия, ибо

"для Толстого это был Дом, где Европа душила свою совесть",

"он вовсе не хотел оставлять Дом на месте, если мог обрушить

его на головы красивых и милых сластолюбцев, обитавших

в нем. И он бодро размахивал киркой. Он смотрел на них как на

людей, отравившихся опиумом, когда надо хватать пациентов

за шиворот и грубо трясти их, пока они не очухаются". Иное де-

ло Чехов: он был более фаталистом, ибо "не верил, что эти оча-

ровательные люди могут выкарабкаться. Он считал, что их про-

дадут с молотка и выставят вон; поэтому он не стесняясь под-

черкивал их привлекательность и даже льстил им"

. Так писал

Шоу в предисловии к пьесе "Дом, где разбиваются сердца", од-

ним из первых высказав твердую уверенность в том, что все на-

писанное русским писателем найдет признание за рубежом.

Он во многом содействовал популяризации драм Чехова в Анг-

лии.

С Горьким Шоу познакомился в Лондоне в 1907 г. во время

V съезда РСДРП. Переводчик и издатель произведений Горько-

го в Англии Райт (рассказы Горького начали печатать очень ра-

но, а к 1907 г. уже имелись и переводы первых пьес) устроил

обед в честь русского писателя, собрав весь цвет английской

литературы, здесь и произошла первая встреча Шоу с Горьким.

Имя, творчество Горького были неразрывно связаны для Шоу

с судьбами русской революции. "Горький знал Россию лучше,

чем другие писатели, чем писатели-дворяне, знал ее изнанку, ее

темные пучины. Картина, нарисованная им, была мрачнее, но она

подлинно отражала действительность, будучи работой пролетар-

ского писателя", — говорил он в своем выступлении по случаю

сорокалетия литературной деятельности Горького (1932 г.).

Английскому драматургу импонировали герои его русского

коллеги, потому что они "делали свою работу", а не болтали,

"стремились к жизни, а не к наводящему уныние ничтожному

Цит. по: Шоу, Бернард. Полное собрание пьес в шести томах,

т. 4. Л., 1980, с. 463.

434

прозябанию. Короче говоря, герои Горького несли в себе

революцию, и потому книги Горького были книгами расцвета,

а не вещанием Страшного суда"

Сильно сблизила Шоу и Горького позиция, занятая в годы

первой мировой войны. Милитаристский, националистский

угар в равной мере был чужд обоим. "Одним из самых смелых

людей Европы" назвал Горький Бернарда Шоу, выразив свое глу-

бокое уважение к нему, сумевшему стать "вне хаоса страстей,

возбужденных безумной войной"

. Он сделал это в тот самый

момент, когда английские газеты подвергли Шоу лютой травле,

а английские писатели исключили его из своего союза. Шоу тут

же откликнулся на письмо Горького и написал огромный ответ,

похожий более не на письмо, а на политический памфлет. И дру-

гие его письма к Горькому носили такой же характер. Литера-

тура, искусство отступали на второй план. А занимали коррес-

пондентов в первую очередь темы, связанные с войной, рево-

люцией. Будто именно от них двоих, и только от них, сейчас,

на исходе второго десятилетия XX века, зависели всецело судь-

бы мира.

В годы гражданской войны сквозь кольцо блокады пере-

слал Шоу В.И. Ленину свою пьесу "Назад к Мафусаилу". В свою

очередь Ленин верил, что в трудное для Советской России, для

революции время Шоу будет среди друзей, способных помочь.

Он предложил Горькому привлечь Шоу к помощи голодающим

Поволжья: "Не напишете ли Бернарду Шоу, чтобы он съездил

в Америку, к Уэллсу, который-де теперь в Америке, чтобы они

оба взялись для нас помогать сбором в помощь голодающим?"

Выступив с речью о Ленине в 1931 г., во время своего пребыва-

ния в Советском Союзе, Шоу особенно отметил: "Не следует

думать, что раз Ленин умер, то и значение Ленина, великое зна-

чение Ленина, принадлежит прошлому... Его значение заклю-

чается вот в чем. Если эксперимент, который Ленин поставил,

проведением которого он руководил и который он олицетворя-

ет собой в наших глазах, — если этот эксперимент по социально-

му переустройству не получится, то цивилизация погибнет, по-

добно тому как гибли до нее многие и многие цивилизации"

Шоу приехал в Советский Союз с открытым сердцем, настро-

енный исключительно доброжелательно. Куда подевались его

колкий юмор, неистощимый сарказм. Впрочем, от шуток он не

отказывался. "Товарищи", — произнес он по-русски, начиная

свою юбилейную речь в Доме Союзов, и сделал паузу для смеха

Цит. по: Русско-английские литературные связи. М., 1982, с. 7—8.

Цит. по: Летопись жизни и творчества А. М. Горького, выпуск 2. М.,

1958, с. 517.

Цит. по: Иностранная литература, 1957, № 4, с. 24.

Настоящее издание, с. 404.

435

и аплодисментов. Он получил все, что хотел, после чего добавил:

"Это — единственное русское слово, которое я знаю".

За немногие дни, проведенные в Москве, с краткими выез-

дами в Ленинград, под Тамбов и т.д., любознательный гость не

все увидел, не во всем смог разобраться. Тем не менее он успел

многое: почти не расставался с А. В. Луначарским и М. М. Литвино-

вым. Отпраздновал юбилей, произнес речь о В. И. Ленине, неод-

нократно виделся с московскими и ленинградскими писателя-

ми, встретился с И. В. Сталиным, посетил больного Горького,

беседовал со Станиславским, который расспрашивал его о Хар-

ли Гренвилл-Баркере. Смотрел спектакли московского Камер-

ного театра (в том числе "Египетские ночи", куда был включен

отрывок из его "Цезаря и Клеопатры"), посетил колхозы, тру-

довую колонию для подростков, присутствовал на бракоразвод-

ном процессе и т.д. А каждый вечер посылал длинные письма-

"отчеты" жене Шарлотте в Лондон. К сожалению, четвертый том

писем Бернарда Шоу вышел уже после того, как был составлен

настоящий сборник, и мы не смогли включить в него эти

письма, пестрящие меткими, яркими зарисовками, множеством

любопытных деталей. Судя по этим письмам, создается впечат-

ление, что празднование семидесятипятилетия в Москве — не прос-

тая случайность, это было задумано Шоу заранее. Он шутит и раду-

ется, вглядываясь в зрительный зал бывшего Дворянского собра-

ния, где видит не менее 2000 зрителей. С удовольствием наблю-

дает за сменяющими друг друга ораторами. С интересом вслу-

шивается в русский текст собственной речи, перевод которой

осуществляют студенты Института иностранных языков. При-

ходит в восторг от украинской певицы, мощь голоса и темпе-

рамент которой могут сравниться с незабываемой Иветт Жиль-

бер. А над балалаечником, играющим Листа, он хоть и подтру-

нивает, но самую малость. Ему нравится все. И хотя он не изме-

няет своим вегетарианским привычкам, но и банкет в "зеленой

комнате" Дома Союзов вспоминает по-доброму. Он опровергает

лишь одно недоразумение. В Москве собеседники не раз выражали

надежду, что теперь по возвращении в Англию Шоу будет говорить

полную правду о России. "Вот уже десять лет, товарищи, как я го-

ворю полную правду о России", — категорически возражал Шоу

Возвратившись в Лондон, Шоу рассказывал, что поездка

оказалась "восхитительным, солнечным сном", какой он когда-

либо видел в жизни. Он "прекрасно выглядел, загорел"

(лето

1931 г. выдалось в Москве и Подмосковье жарким). Он писал

о том, что перед ним предстал "великий коммунистический экс-

перимент"

Shaw, Bernard. Collected letters. London, 1988. Vol. 4, p. 257.

Ibidem, p. 258.

Ibidem.

436

Было бы неисторично и в высшей степени бестактно упре-

кать сейчас английского писателя в том, что он не обратил долж-

ного внимания на теневые стороны советской действительности.

Увлеченный грандиозными задачами строительства социализма в

Советском Союзе, он жаждал увидеть великие перемены в еще

недавно отсталой стране. Такие перемены имели место, предста-

ли перед ним, захватили его. Более всего интересовали его пред-

ставители народа, совершившего первую в мире социалисти-

ческую революцию. И он встретил немало людей, энтузиастов

своего дела, чьи идеалы были близки и дороги ему. Шоу не ока-

зался наивнее других своих коллег — Ромена Роллана, Анри

Барбюса, Лиона Фейхтвангера, также посетивших Советскую

Россию одновременно с ним или несколько позже в 30-е годы.

Лучшие, передовые умы Европы возлагали надежды на совет-

ский "коммунистический эксперимент", считали, что с социа-

лизмом связано будущее человечества.

Еще два лика, две "роли" из числа с успехом исполненных

Шоу на протяжении его долгой жизни представили мы внима-

нию читателей в настоящем издании. Это Шоу-эссеист, портре-

тист, пишущий о своих современниках, и Шоу-оратор, речи ко-

торого, хотя и в небольшом количестве, были зафиксированы и

сохранены для потомков.

Писатель Шоу восхищался скульптором Роденом, прекло-

няясь перед его уменьем постигнуть неповторимую, единствен-

ную природу личности позирующего человека. Создать выра-

зительный скульптурный портрет весьма нелегко. Нередко на

живописных, скульптурных портретах запечатлены только

расхожие маски знаменитостей. Шоу сопоставлял, как трудились

над его скульптурными портретами Трубецкой и Роден. Паоло

Трубецкой "работал конвульсивно, рождая свое создание в му-

ках, со стонами, разбрасывая комья глины и проделывая стран-

ные, немые движения языком, словно бессловесный пророк".

Все ателье было густо покрыто гипсом — ковры, занавески,

картины, — в том числе и позирующий Шоу. В конце концов

Трубецкой залил гипсом форму, над которой работал, и в цент-

ре ателье появился "одухотворенный бюст одной из моих репу-

таций: несмотря на легкую идеализацию (в сущности, истый

джентльмен), в нем за милю можно было узнать язвительного

автора "человека и сверхчеловека" с примесью Оффенбаха и

капелькой Мефистофеля, а также некоторой аристократической

утонченностью и благородством, присущими самому Трубецко-

му с его княжеским происхождением".

Все было иначе с Роденом. Он не бесновался, он трудился,

причем достаточно долго. А пока он работал, одна за другой про-

исходили удивительные вещи. Шоу казалось, что под рукой ге-

ниального ваятеля его облик таинственным образом проходил

через разные эпохи и стили: сначала — подлинный византийский

437

шедевр, затем бюст обрел такой вид, словно его касался Берни-

ни, после чего скульптура получила гладкие очертания произ-

ведения XVIII века, близкого к оригиналу и довольно элегант-

ного, "как будто Гудон переделал голову работы Кановы или

Торвальдсена или Лейтон попробовал свои силы в скульптур-

ной эклектике". Работающий Роден все более походил на

"речного бога, обратившегося в скульптора. Затем в течение

вечера миновал еще один век, бюст стал роденовским бюстом,

то есть живой головой, модель которой я носил на своих пле-

чах"

. Возможно, что Шоу что-то преувеличил, что ему только

представилось, будто Роден провел его через разные века. Но

несомненно главное: "Рука Родена трудилась не как рука

скульптора, но как Жизненная Сила"

. В этом заключались суть

и тайна его творчества. Мраморный бюст сиял, сквозь него струил-

ся свет, он словно бы источал свечение.

Не проще и задача писателя, обращающегося к литературно-

му портрету. Цели у ваятеля и художника слова одни — не ог-

раничиться фиксацией масок, которые привычно носит человек,

предлагая другим также довольствоваться видом этих условных

обличий, не представлять зрителям более или менее известные

"репутации", но действовать от имени Жизненной Силы, стать

ею, проникнуть в самую суть человека, в его тайная тайных, свя-

тая святых. Для осуществления этой цели Шоу использовал воль-

ный, не знающий ограничений эссеизм.

Не он, а Уайльд прослыл самым модным и удачливым эссеис-

том своего времени. Но знаменитые традиции английского и ир-

ландского эссеизма не были чужды и Шоу. Как они уживались с

его даром публициста, аналитика, здравого и трезвого исследо-

вателя современной действительности? Уживались весьма успеш-

ным образом, чаще всего в разных, но иногда и в одних и тех же

опусах. Духом эссеизма были пронизаны многие его театральные

и музыкальные рецензии. Причудливый полет мысли, фантазии

уносил нередко автора далеко от того или иного рецензируе-

мого произведения. Но он никогда не забывал о своей главной

задаче — сосредоточиться на самой сути произведения. В эссе вы-

ливались литературные портреты, или, чтобы быть точнее: путь

эссеистики оказывался самым надежным путем постижения

современника или предшественника. Это были великие люди, ча-

ще всего художники. Немало чудесного таили их судьбы, трагиче-

ские тайны заключались в их творчестве. Достаточно назвать

имена немногих из тех, о ком писал Шоу: Шелли, Китс, Лев

Толстой, По, Честертон, Уайльд.

Неуловимы, изменчивы жанровые признаки литературных

портретов. То портрет-полемика, то портрет-рецензия. Но та или

Настоящее издание, с. 182.

Там

же.

438

иная доля эссеизма присутствует почти неизменно. Эссеизм —

это возможность выхода в широкий мир, право идти от себя и

обращаться к любым аналогиям, иллюзиям, воспоминаниям.

Правом идти от себя Бернард Шоу никогда не пренебрегал. Он

пользовался им в полной мере. Жанры стираются, путаются,

словно бы набегают друг на друга, в результате на наших глазах

вырабатываются и совершенствуются новые жанровые особен-

ности.

Письмо тяготеет к тому, чтобы вылиться в эссе? Или это эс-

се обретает форму письма? Разве можно полноценно написать

о выдающемся эссеисте, ирландце, также уроженце Дублина

Оскаре Уайльде и не быть самому прирожденным эссеистом?

Шоу доказывает, что эссеизм у него в крови. Всего несколько

личных встреч Шоу с Уайльдом — в Ирландии, в Англии, — и

литературный портрет готов. Постигнута сокровенная сущность

одного из самых сложных и трагических художников конца

прошлого века. Многое в жизни и творчестве Уайльда было по-

зой, шокирующей, вызывающей, но и в искренности он неред-

ко не знал равных, шел до конца.

Бернард Шоу очень серьезно и бережно относился к своему

соотечественнику и ровеснику, при этом доля покровитель-

ственности старшего, а следовательно, и жизненно более опытно-

го чувствовалась в его писаниях. Он понимал природу и исто-

ки всех поз Уайльда, эпатирующих современников, в первую

очередь англичан, которые хоть и делали вид, будто приняли

в свою среду элегантного денди-ирландца, но только до того ча-

са, когда представился удобный случай жестоко расправиться с

ним. Трагедия, пережитая Уайльдом в последние годы, потряс-

ла Шоу. В то же время он понимал, что судьба Уайльда в чем-то

была предопределена. Он сам шел ей навстречу, провозгласив:

"Я никого не полюблю, но буду абсолютно эгоистичен; ста-

ну не просто негодяем, но чудовищем; и тем не менее вы

простите мне все. Иначе говоря, я сведу ваши нормы к абсур-

ду — развенчав их не своим искусством, хотя и это мог бы сде-

лать прекрасно (собственно, я это сделал), но своей жизнью и

смертью"

Разумеется, Уайльд никогда не произносил этих слов. Их

придумал и даровал созданному им Уайльду Шоу. Он как бы

"пропустил" Уайльда сквозь собственную личность, но только

для того, чтобы лучше его понять. С той же целью он прибег-

нул к сравнениям, аналогиям, на первый взгляд абсолютно не-

ожиданным и малооправданным — например, сопоставив Уайль-

да с Де Грие из "Манон Леско" или с героем рассказа Марка

Твена, человеком, устанавливавшим у себя на крыше громоот-

вод за громоотводом, пока не разразилась гроза и все молнии,

Настоящее издание, с. 185.

439