Шмитт К. Понятие политического

Подождите немного. Документ загружается.

никакая программа, никакой идеал, никакая норма и никакая

целесообразность не присвоят права распоряжения физической

жизнью других людей. Всерьез требовать от людей, чтобы они

убивали людей и были готовы умирать, дабы процветали

торговля и промышленность выживших или чтобы росла

потребительская способность их внуков, жестоко и безумно.

Проклинать войну как человекоубийство, а затем требовать от

людей, чтобы они вели войну и на войне убивали и давали себя

убивать, чтобы "никогда снова не было войны", это явный обман.

Война, готовность борющихся людей к смерти, физическое

убиение других людей, стоящих на стороне врага, - у всего этого

нет никакого нормативного смысла, но только смысл

экзистенциальный, и [он заключен] именно в реальности

ситуации действительной борьбы против действительного врага,

а не в каких-то идеалах, программах или нормативностях. Нет

никакой рациональной цели, никакой сколь бы то ни было

правильной нормы, никакой сколь бы то ни было образцовой

программы, никакого сколь бы то ни было прекрасного

социального идеала, никакой легитимности или легальности,

которые бы могли оправдать, что люди за них убивают один

другого. Если такое физическое уничтожение человеческой

жизни совершается не из бытийственного утверждения

собственной формы экзистенции в противоположность столь же

бытийственному отрицанию этой формы, то именно его и нельзя

оправдать. Также и этическими и юридическими нормами нельзя

обосновать никакой войны. Если действительно имеются враги в

бытийственном значении, которое здесь предполагается, то имеет

смысл - но смысл только политический - в случае необходимости

физически отражать их и биться с ними.

Что справедливость не принадлежит к понятию войны,

общепризнанно со времен Гроция

. Конструкции, содержащие

требование справедливой войны, обычно служат опять-таки

какой-либо политической цели. Требовать от народа,

образовавшего политическое единство, чтобы он вел войны лишь

на справедливом основании, есть именно либо нечто само собой

разумеющееся, если это значит, что война должна вестись только

против действительного врага; или же за этим скрывается

политическое устремление подсунуть распоряжение jus belli в

другие руки и найти такие нормы справедливости, о содержании

и применении которых в отдельном случае будет решать не само

государство, но некий иной третий, который таким образом будет

определять, кто есть враг. Пока народ существует в сфере

политического, он должен - хотя бы и только в крайнем случае,

но о том, имеет ли место крайний случай, решает он сам

самостоятельно, - определять различение друга и врага. В этом

состоит существо его политической экзистенции. Если у него

больше нет способности или воли к этому различению, он

прекращает политически существовать. Если он позволяет, чтобы

кто-то чужой предписывал ему, кто есть его враг и против кого

ему можно бороться, а против кого - нет, он больше уже не

является политически свободным народом и подчинен иной

политической системе или же включен в нее. Смысл войны

состоит не в том, что она ведется за идеалы или правовые нормы,

но в том, что ведется она против действительного врага. Все

[См.: Grotius H.] De jure belli ac pacis, 1, I, c. I, N. 2: "Justitiam in definitione (sc.

belli) non includo" [В определение (войны) я не включаю справедливость - лат.]. В

средневековой схоластике война против неверных считалась bellum justum

[справедливой войной] (а потому - именно войной, а не "экзекуцией", "мерой по

умиротворению" или "санкцией").

замутнения этой категории "друг/враг" объясняются смешением

ее с какими-либо абстракциями или нормами.

Итак, политически существующий народ не может

отказаться от того, чтобы на собственный риск при известных

условиях различать посредством собственного определения врага

и друга. Он может сделать торжественное заявление, что он

осуждает войну как средство решения международных споров и

отказывается от нее как от "инструмента национальной

политики", как это имело место в так называемом Пакте Келлога

1928 г.

Тем самым он не откажется от войны как инструмента

интернациональной [22] политики (а война, служащая

интернациональной политике, может быть хуже, чем война,

которая служит одной только национальной политике), не

"проклянет" и не "объявит вне закона" [24] войну вообще. Во-

первых, такое заявление предполагает совершенно определенные

оговорки, которые, явно или неявно, разумеются сами собой,

В официальном немецком переводе (Reichsgesetzblatt, 1929, II, S. 97) говорится

"осудить войну как средство для решения спорных международных вопросов",

тогда как американо-английский текст говорит "condemn", а французский -

"condamner" [23]. Текст Пакта Келлога от 27 августа 1929 г. содержит важнейшие

оговорки, [предусматривающие исключения]. Применительно к Англии - [это

ситуации, затрагивающие] ее национальный престиж, [право] самообороны,

[обязательства в связи с] уставом Лиги Наций и Локарнским договором,

благоденствие и неприкосновенность таких областей, как Египет, Палестина и др. В

случае Франции: самооборона, [обязательства в связи с] уставом Лиги Наций,

Локарнским договором и по договорам о нейтралитете, но прежде всего, по

соблюдению самого Пакта Келлога. В случае Польши: самооборона, соблюдение

самого Пакта Келлога, [обязательства в связи с] уставом Лиги Наций. Текст Пакта

напечатан в сборнике источников "Vцlkerbund und das politische Problem der

Friedenssicherung, [in:] Teubners Quellensammlung fьr den Geschichtsunterricht, IV, 13.

Leipzig, 1930. Общая юридическая проблема оговорок до сих пор еще не

рассматривалась систематически, даже там, где подробно обсуждалась святость

договоров и положение pacta sunt servanda [договоры должны соблюдаться - (лат.)].

Однако начало такому научному рассмотрению (до сих пор не нашедшее

продолжения) было положено в заслуживающей самого пристального внимания

работе: Bifinger C. Betrahtungen ьber politisches Recht, [in:] Zeitschrift fьr

auslдndisches цffentliches Recht. Bd. 1. Berlin, 1929, S. 57 f. Об общих проблемах

умиротворенного человечества см. далее в нашем тексте, раздел 6. О том, что Пакт

Келлога не запрещает, но санкционирует войну, см.: Borhard. The Kellog Treaties

sanction war, [in:] Zeitschrift für ausländisches öffentliches Recht. Bd. 1. Berlin, 1929, S.

126 f., а также: Wegner A. Einführung in die Rechtswissenschaft, [Bd.] II.[Sammlung]

Göschen, Nr. 1048. S. 109 f.

например, собственное государственное существование и

самозащита, соблюдение существующих договоров, права на

свободное и независимое продолжение существования и т.д.; во-

вторых, что касается их логической структуры, эти оговорки - не

просто какие-то исключения из нормы; они вообще только и

придают норме ее конкретное содержание, это не периферийные

ограничения, оговаривающие исключения, но лишь

определенные люди, народы, государства, классы, религии и т.д.,

которые путем "объявления вне закона" <Дchtung> должны быть

объявлены врагами. Таким образом, и торжественное

"объявление войны вне закона" не устраняет различения друга и

врага, но только, благодаря новым возможностям

международного объявления hostis'ом, придает этому различению

новое содержание и новую жизнь.

Если пропадает это различение, то пропадает и

политическая жизнь вообще. Политически существующий народ

отнюдь не волен, заклиная и провозглашая, уклониться от этого

судьбического различения. Если часть народа объявляет, что у

нее врагов больше нет, то тем самым, в силу положения дел, она

ставит себя на сторону врагов и помогает им, но различение

друга и врага тем самым отнюдь не бывает устранено. Если

граждане некоего государства заявляют, что у них лично врагов

нет, то это не имеет отношения к делу, ибо у частного человека

нет политических врагов; такими заявлениями он в лучшем

случае может хотеть сказать, что он желал бы выйти из той

политической совокупности, к которой он принадлежит по

своему бытию <Dasein> [25], и жить отныне лишь как частное

лицо

. Далее, было бы заблуждением верить, что один

отдельный народ мог бы, объявив дружбу всему миру, или же

посредством того, что он добровольно разоружится, устранить

различение друга и врага. Таким образом, мир не

деполитизируется и не переводится в состояние чистой

моральности, чистого права <Rechtlichkeit> или чистой

хозяйственности. Если некий народ страшится трудов и

опасностей политической экзистенции, то найдется именно некий

иной народ, которой примет на себя эти труды, взяв на себя его

"защиту против внешних врагов" и тем самым - политическое

господство; покровитель <Schutzherr> определяет затем врага, в

силу извечной взаимосвязи защиты <Schutz> и повиновения.

На этом принципе покоится не только феодальный порядок

и отношения сеньора и вассала, вождя и последователя, патрона и

клиента, которые только позволяют ему проявиться особенно

ярко и открыто и ничем его не маскируют, но и вообще нет

никакого порядка субординации, никакой разумной

легитимности или легальности без взаимосвязи защиты и

повиновения. Protego ergo obligo - это cogito ergo sum

государства, и учение о государстве, в котором это положение не

осознано систематически, остается фрагментарным. Гоббс (в

конце английского издания 1651 г., p. 396) назвал подлинной

целью своего "Левиафана" показать людям вновь "the mutual

relation between Protection and Obedience", нерушимое

Тогда именно делом общественного устройства является отрегулировать такого

рода не публичное, политически не заинтересованное особого рода бытие каким-то

способом (путем предоставления привилегий в рамках режима для иностранцев,

через организованное обособление, экстерриториальность, визы и разрешения,

законодательство о метеках или как-то иначе). О стремлении к неполитическому

бытию без риска (дефиниция bourgois [буржуа]) см. ниже цитированное у нас

высказывание Гегеля, с. 000.

Защищаю - следовательно, обязываю; мыслю - следовательно, существую (лат.).

соблюдение коего требуется равно человеческой природой, как и

божественным правом [26].

Эту истину Гоббс постиг в скверные времена гражданской

войны, ибо тогда пропадают все легитимистские и

нормативистские иллюзии относительно политической

действительности государства, которыми люди охотно

обманывают себя во времена безмятежной безопасности. Если

организованные партии внутри государства в состоянии

обеспечить для своих сторонников больше защиты, чем

государство, то государство становится, в лучшем случае,

придатком этих партий и отдельный гражданин государства

знает, кого он должен слушаться. Это может оправдать

рассмотренную выше (в разделе 4) "плюралистическую теорию

государства". Во внешнеполитических и межгосударственных

отношениях элементарная правильность этой аксиомы о защите и

послушании проявляется еще ярче: международно-правовой

протекторат, гегемонистская федерация государств <Staatenbund>

или федеративное государство <Bundesstaat>, договоры о защите

и гарантиях находят в ней свою простейшую формулу.

Надо быть бестолковым, чтобы поверить, будто

безоружный народ имеет только друзей, и лишь с похмелья

можно рассчитывать, будто врага тронет отсутствие

сопротивления. Никто ведь, например, не станет верить, будто,

отказавшись от всякой эстетической или хозяйственной

продуктивности, люди смогли бы перевести мир в состояние

чистой моральности; но в еще меньшей мере, отказавшись от

всякого политического решения, народ мог бы добиться чисто

морального или чисто экономического состояния человечества.

От того, что у народа нет больше силы или воли удержаться в

сфере политического, политическое из мира не исчезает.

Исчезает только слабый народ.

Из категориального признака политического следует

плюрализм мира государств. Политическое единство

предполагает реальную возможность врага, а тем самым - и

другое, сосуществующее политическое единство. Поэтому на

Земле, пока вообще есть государство, есть много государств, и не

может быть объемлющего всю землю и все человечество

мирового "государства". Политический мир - это не универсум, а

плюриверсум. Поэтому и всякая теория государства

плюралистична, хотя и в другом смысле, не в том, что

рассмотренная выше (раздел 4) теория плюрализма внутри

государства. Политическое единство по своему существу не

может быть универсальным, охватывающим все человечество и

весь мир единством. Если различные народы, религии, классы и

другие группы обитающих на Земле людей окажутся в целом

объединены таким образом, что борьба между ними станет

немыслима и невозможна, то и гражданская война внутри

охватывающей всю Землю империи даже как нечто возможное

никогда уже не будет фактически приниматься в расчет, то есть

различение друга и врага прекратится даже в смысле чистой

эвентуальности, тогда будет лишь свободное от политики

мировоззрение, культура, цивилизация, хозяйство, мораль, право,

искусство, развлечения и беседы и т.д., но не будет ни политики,

ни государства. Наступит ли такое состояние на Земле и в

человечестве, и если наступит, то когда, я не знаю. Но пока что

его нет. Предполагать его существующим было бы бесчестной

фикцией, а такое мнение, что ныне - поскольку война между

великими державами легко перерастает в "мировую войну" - то и

окончание этой войны должно представлять собой "мир во всем

мире" и тем самым - идиллическое состояние полной и

окончательной деполитизации, - это мнение оказалось бы весьма

недолговечным заблуждением.

Человечество как таковое не может вести никакой войны,

ибо у него нет никакого врага, по меньшей мере, на этой планете.

Понятие человечества исключает понятие врага, ибо и враг не

перестает быть человечеством и тут нет никакого специфического

различения. То, что войны ведутся во имя человечества, не есть

опровержение этой простой истины, но имеет лишь особенно

интенсивный политический смысл. Если государство во имя

человечества борется со своим политическим врагом, то это не

война человечества, но война, для которой определенное

государство пытается в противоположность своему военному

противнику оккупировать универсальное понятие, чтобы

идентифицировать себя с ним (за счет противника), подобно

тому, как можно злоупотребить понятиями "мир",

"справедливость", "прогресс", "цивилизация", чтобы истребовать

их для себя и отказать в них врагу. "Человечество" - особенно

пригодный идеологический инструмент империалистических

экспансий и, в своей этически-гуманитарной форме, - это

специфическое средство экономического империализма. Здесь

действует формула Прудона, модификация которой

напрашивается сама собой: Кто говорит "человечество", тот

собирается обмануть. Подчинение себе имени "человечество",

ссылки на человечество, присвоение этого слова, все это -

поскольку ведь нельзя носить столь благородное имя без

определенных последствий - могло бы только сделать

явственным ужасное притязание, а именно, что за врагом

отрицается качество человека, что он объявляется hors-la-loi è

hors l'humanitй

, а тем самым война должна быть доведена до

крайней бесчеловечности

. Но, если отвлечься от этой весьма

политической применимости неполитического имени

"человечество", никаких войн человечества как такового нет.

Человечество - это не политическое понятие, ему не

соответствует никакое политическое единство или сообщество и

никакой статус. Гуманитарное понятие человечества XVIII в.

было полемическим отрицанием существовавшего тогда

аристократически-феодального или сословного строя и его

привилегий. Человечество естественно-правовых и либерально-

индивидуалистических доктрин - это универсальная, то есть

охватывающая всех людей Земли, идеальная конструкция,

система отношений между отдельными людьми, которая лишь

тогда станет действительно наличествующей, когда будет

исключена реальная возможность борьбы и всякое разделение на

группы друзей и врагов окажется невозможным. В этом

универсальном обществе не будет уже больше народов как

политических единств, но не будет и борющихся классов и

враждебных групп.

Идея союза народов была ясной и точной, пока союз

народов как полемическое понятие мог противопоставляться

Вне закона [и] вне человечества (фр.).

Об объявле6нии войны "вне закона" см. выше, с. 000. Пуфендорф [Pufendorff] (de

Jure Naturae et Gentium, VIII, c. VI, § 5) одобрительно цитирует высказывание

Бэкона, что определенные народы "осуждены по самой природе", напр., индейцы,

потому что они едят человеческое мясо. И индейцы Северной Америки были

действительно истреблены. С прогрессом цивилизации и усилением морали для

того, чтобы оказаться таким образом вне закона, будет достаточно, видимо, куда

более безобидных вещей, чем каннибализм; возможно, однажды будет довольно и

того, что какой-то народ не сможет заплатить свои долги.

союзу князей. Именно так возникло в XVIII в. немецкое

выражение "союзов народов". Когда лишается своего

политического значения монархия, лишается своего

полемического значения и это слово. "Союз Народов", далее, мог

бы быть идеологическим инструментом одного государства или

коалиции государств, направленным против других государств.

Тогда о нем можно сказать все то же, что выше было сказано о

политическом употреблении слова "человечество". Но и помимо

того, основание охватывающего все человечество союза народов

могло бы, наконец, отвечать еще весьма неясной до сих пор

тенденции к организации идеального неполитического состояния

универсального общества, называемого "человечеством".

Поэтому, почти всегда весьма некритическим образом,

выставляется претензия, что такой союз народов должен быть

"универсальным", т.е. что его членами непременно должны быть

все государства Земли. Но универсальность должна была бы

означать полную деполитизацию, а тем самым, прежде всего, по

меньшей мере, с самого начала последовательную

безгосударственность.

С этой точки зрения основанное в 1919 г. Парижской

мирной конференцией учреждение, которое в Германии

называют "Союзом Народов" <Vцlkerbund>, но которое, согласно

его официальному франко-английскому именованию (Societй des

Nations, League of Nations) лучше было бы называть "Обществом

Наций", кажется образованием противоречивым. А именно, оно

является межгосударственной организацией и предполагает

государства как таковые, упорядочивает некоторые из их

взаимоотношений и даже гарантирует их политическое

существование. Оно не является не только не универсальной, но