Шендрик А.И. Теория культуры

Подождите немного. Документ загружается.

уменьшенная сила могла двигать мельницы — тогда как его полная сила была бы

скорее опасна, чем полезна для мельницы. Освобождать — значит вместе с тем и еще

в гораздо большей мере заковывать в цепи. Стоит вспомнить лишь о том, что стало

постепенно из христианства под влиянием государственного эгоизма! Христианство

есть, несомненно, одно из чистейших проявлений влечения к культуре и притом именно

к непрерывному созиданию святого; но так как оно в тысяче отношений было

использовано для того, чтобы вертеть мельницы государственной власти, оно

постепенно стало больным до мозга костей, лицемерным и лживым и выродилось до

противоречия со своей собственной целью. Даже его последнее событие — немецкая

реформация — было бы внезапной и мимолетной вспышкой, если бы оно не

заимствовало незаконно новых сил и нового пламени из возгоравшегося пожара

государственной борьбы

Нечто подобное ожидает и культуру, если к властям предержащим не

придет осознание того, что культура не может быть средством решения каких-

либо других проблем, что ее цель — создание «шопенгауэровского» человека во

всей его многогранности и неисчерпаемости.

Ницше обращает внимание на то, что зачастую страны или народы

стремятся развивать, как он говорит, «внешнюю сторону культуры»,

способствуя появлению экстравагантных произведений литературы и искусства,

поощряя возникновение новых художественных направлений и стилей. Подобная

политика, с его точки зрения, отнюдь не решает задачу приобщения к культуре

даже на первой ступени. Эти действия он рассматривает как древнейший

пережиток, родственный по смыслу поведению представителей первобытных

народов, которые носят кольца в носу и татуировки, считая что это придает им

красоты и привлекательности.

Мне кажется, — пишет Ницше, — что современные люди наводят друг на друга

безграничную скуку, так что находят, наконец, необходимым сделать себя интересными

с помощью всякого рода искусств... И вот они заставляют своих художников

изготавливать из самих себя пикантное и острое блюдо; они обливают себя пряностями

всего Востока и Запада... Они устраиваются так, чтобы удовлетворять всякому вкусу; и

каждый должен получить угощение, хочется ли ему благоухания или зловония,

утонченности или мужицкой грубости, греческого или китайского духа, трагедий или

драматизированных непристойностей

Ницше резко выступает против тех, кто считает, что о культуре необходимо

судить прежде всего по «внешней оболочке». Он высмеивает ратующих за

определение культурности нации по количеству, например, написанных

фортепианных или скрипичных сонат, числу живописных полотен или

издаваемых литературных произведений. С этой точки зрения он критикует

культуру Германии, где всегда тяга к форме, т.е. внешним аспектам культуры,

была выражена чрезвычайно ярко. Исследуя сложившееся в этой стране

положение с культурой, он оспаривает мнение тех мыслителей, которые видят

причины невысокого культурного уровня немецкого народа в германском духе,

241

национальном характере, где склонность к заимствованию, особенно обычаев,

манер, внешнего лоска, присущего другим народам, в частности французам,

проявляется достаточно отчетливо. Он считает, что есть более глубокие причины

этого распространившегося «поветрия к прекрасной форме». С его точки зрения

такими причинами являются

та суета, то захватывающее дух, улавливание момента, та чрезмерная спешка, которая

срывает все вещи еще недозрелыми с ветвей, та погоня и скачка, которая проводит ныне

борозды по лицу людей и как бы табуирует все, что они делают. Они несутся вперед с

неприличной озабоченностью, как будто в них действует какое-то зелье, не дающее им

спокойно дышать, — гонимые рабы трех «м» — момента, мнений и моды; так что отсутствие у

них их благоприличия действительно бросается в глаза... уж слишком мучительной и

становится необходимой лживая элегантность, чтобы замаскировать болезненность этой

недостойной спешки. Такова именно связь между модной жадностью к прекрасной форме и

безобразным содержанием нынешних людей: первая должна скрывать, последнее должно быть

скрыто. Быть образованным означает ныне: не давать заметить как жалок и дурен

современный человек, как он хищен в своих стремлениях, как ненасытен в накоплении, как

своекорыстен и бесстыден в наслаждении

Итак, согласно Ницше есть несколько причин, не позволяющих

культуре достигать поставленных ею целей.

Первая — эгоизм приобретателей, вторая — эгоизм государства, третья —

эгоизм всех тех, кто имеет основание скрываться и прятаться под внешней

формой.

Но, с его точки зрения, есть и четвертая причина. Это эгоизм науки, которая

накладывает свой неизгладимый отпечаток на духовную жизнь современного

общества.

Наука, — пишет Ницше, — относится к мудрости как добродетель к жажде

святости, она холодна и суха, не имеет любви и ничего не знает о глубоком чувстве

неудовлетворенности и тоскующего стремления. Она столь же полезна самой себе,

сколь вредна своим служителям, поскольку она переносит на них свой собственный

характер и тем мертвит их человечность. Пока под культурой разумеют, главным

образом, содействие, она проходит с беспощадной холодностью мимо великого

страдающего человека, потому что наука видит всюду лишь проблему познания и

потому что в пределах ее мира страдание в собственном смысле этого слова есть

нечто недопустимое и непонятное... Но когда человек научается превращать каждый

опыт в диалектическую игру вопросов и ответов и в чисто головное дело, то как

изумительно скоро он засыхает в подобной деятельности и едва не превращается в

стучащий костями скелет

Нетрудно заметить, что в своей оценке роли науки в развитии культуры

Ницше репродуцирует общие установки, свойственные представителям

«философии жизни», которые выдвинули тезис о «переоценке ценностей науки» в

связи с кризисом механистической в своей основе методологии того времени

естествознания, поэтому нет ничего удивительного в той резкости тона, которым

242

дается оценка науки как главного элемента духовной культуры.

Оценивая состояние современной ему культуры, Ницше высказывается

весьма пессимистически. С его точки зрения культура Европы, как, впрочем, и

культура Германии

, пребывает в глубоком кризисе, выход из которого

весьма проблематичен. Он пишет:

Вся наша европейская культура уже с давних пор движется в какой-то пытке

напряжения, растущей из столетия в столетие, и как бы направляется к катастрофе:

беспокойно, насильственно, порывисто; подобно потоку, стрямящемуся к своему

исходу, не задумываясь, боясь сосредоточиться

Показателями кризиса, который переживает «фаустовская цивилизация»,

Ницше в первую очередь считает недостаточность питания, преждевременное

эротическое развитие, которое является бичом молодежи, вступающей в жизнь

уже развращенной и неспособной избавиться от позорных наклонностей, несмотря

на предпринимаемые ею усилия, а также алкоголизм, который стал привычкой и

рассматривается большинством как возможность приспособления к царящему

режиму

. Свидетельством кризисного состояния европейской культуры, с точки

зрения Ницше, является и широкое распространение декадентского искусства,

которое служит не духовному возвышению человека, а направлено на подавление

воли, на поиски такого духовного состояния, при котором нет больше страдания и

мучительных сомнений. Давая характеристику современной эпохи, Ницше также

отмечает

«пышный расцвет промежуточных форм; убыль типов; разрыв с традицией, со

школами; господство инстинктов, подготовленное высокой философской оценкой

бессознательного, последовавшее за ослаблением силы воли»

Однако, по мнению немецкого философа, есть еще одна черта, которая

наиболее полно характеризует кризисное состояние, в котором пребывает

европейская культура. Речь вдет о резком снижении в последние десятилетия

статуса человеческой личности, который был зафиксирован мыслителями

европейского Возрождения и Просвещения. Человек не рассматривается с

недавних пор среднестатистическим европейским обывателем в качестве венца

природы, высшего существа, обладающего разумом, волей и способного к

целенаправленной творческой деятельности. Он воспринимается большинством

как низкое, подлое создание, утратившее представление о морали, движимое

исключительно животными инстинктами и никогда не поднимающееся к

вершинам духовности.

Самый общий признак современной эпохи, — пишет Ницше, — невероятная

убыль достоинства человека в его собственных глазах. Долгое время он вообще —

средоточие и трагический герой бытия; затем он озабочен по меньшей мере тем, чтобы

установить свое родство с решающей и ценной в себе стороной бытия — так поступают

243

все метафизики, желающие удержать достоинство человека верою в то, что моральные

ценности суть кардинальные ценности

Сегодня достоинство человека пало так низко, считает Ницше, что говорить

о нем просто не приходится.

Причину кризиса европейской культуры Ницше прежде всего видит в

широком распространении нигилизма, возникшего как результат крушения

христианской морали и десакрализации христианских ценностей. Христианство, с

его точки зрения, перестало выполнять роль консолидирующей и

нормотворческой силы потому, что реальная практика христианства вступила в

острое противоречие с принципами правдивости и справедливости, на которых

базируется христианская догматика. «Гибель христианства — от его морали», —

пишет он

. Человек, воспитанный в христианской вере, считает Ницше, не может

не испытывать «чувство отвращения к фальши и изолганности всех христианских

толкований мира и истории»

. Именно этим, утверждает немецкий философ,

объясняется резкий поворот в конце XIX в. от максимы «Бог есть и он есть

истина» к максиме «Бога нет, все ложно».

Ницше отрицает идею культурного прогресса. «Вера в прогресс, — пишет

он, — для низшей сферы разумения еще может сойти за признак восходящей

жизни, но это самообман».

С точки зрения философа, человеческая история

свидетельствует: человек как род регрессирует и недалек тот день, когда он

предстанет перед нами в своем истинном, не облагороженном культурой виде.

Приход «белокурой бестии», движимой исключительно только животными

инстинктами и волей к власти не за горами, и этого не видят только

рефлексирующие европейские интеллектуалы, утратившие представление о

реальности и свежесть чувств. Регрессирует и европейская культура, которая

давно прошла пик своего развития и движется к закату. Это особенно ясно

становится при рассмотрении в ретроспекции трех последних веков европейской

истории.

Семнадцатый век, — пишет Ницше, — был аристократичен, поклонник порядка,

надменен по отношению к животному началу, строг к сердцу, лишен добродушия и

даже души, «не немецкий век», враждебный всему естественному и лишенному

достоинства, обобщающий и властный по отношению к прошлому, ибо верит в себя...

Сильное волей столетие, а также столетие сильных страстей. Восемнадцатый век

весь под властью женщины — мечтательный, остроумный, поверхностный, но умный

там, где дело касается желаний и сердца, libertin в самых духовных наслаждениях,

подкапывающийся под все авторитеты, опьяненный, ясный, гуманный, лживый перед

самим собой... Девятнадцатый век более животный, подземный; он безобразнее,

реалистичнее, грубее — и именно поэтому «лучше», «честнее», покорнее всякого рода

действительности, истиннее; зато слабый волею, зато печальный и темно-

вожделеющий, зато фаталистичный. Нет страха и благоговения ни перед «разумом»,

ни перед «сердцем».... Девятнадцатый век инстинктивно ищет теории, которые

оправдывали бы его фаталистическое подчинение факту... воли налицо так мало,

244

что само слово становится свободным и может быть употреблено для обозначения

чего-либо другого

В перспективе европейскую культуру ожидает печальная судьба, но после

того как она достигнет низшей точки в своем развитии, начнется новый подъем и

цикл повторится. «Крайние позиции сменяются не более умеренными, а опять же

крайними, но обратными»

, — пишет он.

Ницше совершенно однозначно разводит понятия цивилизация» и

«культура». По его мнению, в XIX в. человечество, и прежде всего его

европейская часть, сделало решительный шаг от культуры к цивилизации. Сила

родового человека неизмеримо выросла, но он утратил представление о своей

целостности и конечной цели. Ницше считает, что между культурой и

цивилизацией существует извечный антагонизм и не надо обманываться на тот

счет, что цивилизация может превратиться в культуру или реализовывать ее цели.

Великие моменты культуры, — пишет он, — всегда были морально говоря,

эпохами испорченности; с другой стороны эпохи преднамеренного и насильственного

укрощения зверя-человека (цивилизации) были временами нетерпимости по

отношению к наиболее духовным и наиболее смелым натурам. Цивилизация желает

чего-то другого, чем культура: быть может, прямо противоположного

Такова в самых общих чертах концепция культуры Фридриха Ницше.

ТЕОРИЯ КУЛЬТУРЫ О. ШПЕНГЛЕРА

Одним из тех, кто развил идеи, содержащиеся в трудах основоположников

«философии жизни», был Освальд Шпенглер (1880—1936), которого многие

исследователи называют наиболее крупной фигурой среди культурологов нашего

времени. Однако прежде чем перейти к раскрытию сущности шпенглеровской

концепции культуры, выскажем несколько предварительных замечаний

относительно того, насколько актуальны для нас его идеи.

Теоретическое наследие Шпенглера весьма разнопланово. Оно распадается

на слои, разнящиеся по глубине мысли, ценности и значимости высказанных им

идей. Иногда трудно поверить, что один и тот же человек являтся автором

«Заката Европы» и «Прусской идеи и социализма», где, по сути, отрицаются те

выводы, к которым Шпенглер приходит в своей основной работе, и где его

политическая ангажированность проявляется особенно ярко. Сегодня, спустя

восемь десятилетий после выхода в свет «Заката Европы» и спустя полвека после

смерти Шпенглера, интерес для исследователей представляют в основном его

идеи, относящиеся к культурологической проблематике, ибо история вынесла

приговор его этнографическим теориям и опровергла его политические идеалы.

Что же касается культурологического ядра, то значимость идей Шпенглера не

только не уменьшилась, но и возросла. Об этом можно судить по двум фактам:

245

широкомасштабному празднованию 70-летия со дня публикации «Заката Европы»,

проходившему под эгидой ЮНЕСКО в 1988 г., а также по тому, что западная

культурология (особенно 60-х годов) во многом подпитывалась тем

интеллектуальным импульсом, который был задан Шпенглером в начале XX в.

Например, такие известные мыслители, как А. Тойнби, X. Ортега-и-Гассет, Л.

Мэмфорд, Э. Юнгер, Р. Арон, немало позаимствовали у Шпенглера, строя свои

собственные теоретические конструкции. Отголоски идей Шпенглера,

реминисценции из его трудов можно найти в работах П. Сорокина, И. Хейзинги, Т.

Куна, Ф. Броделя, Т. Адорно, Г. Маркузе и многих других, которые и не скрывают

пиетета перед автором «Заката Европы» и склонны рассматривать его в качестве

своего духовного отца.

Есть еще одно обстоятельство, придающее значимость теоретическому

наследию одного из патриархов культурологической мысли. На него указывает

С.С. Аверинцев, который пишет о «негативной ценности идей немецкого

философа». Дело в том, что Шпенглер довел ряд провозглашенных им тезисов в

полном смысле слова до финальной точки. Наблюдать же то, как логика приводит

того или иного исследователя к абсурду, тем самым отрицая его

основополагающие постулаты, всегда полезно для науки, которая должна

постоянно подвергать критике свои основания.

Наконец, нельзя не сказать о том, что современная культурология обязана

Шпенглеру своеобразньм методом анализа культурологического материала, или,

как говорит сам Шпенглер, «физиогномическим подходом». Цепкость глаза,

способность к цельному схватыванию явлений культуры, продемонстрированные

Шпенглером в его работах, служили, да и сегодня служат образцами для

исследователей культуры, стремящихся к освоению ее феноменологического

богатства. В современной научной литературе найдется не так уж много работ, в

которых на основе анализа огромного исторического и этнографического

материала раскрывается взаимосвязь между различными сферами культурного

бытия человека, выясняется взаимозависимость между артефактами культуры,

принадлежащими различным культурно-историческим эпохам.

Таковы некоторые причины, обусловливающие значение теоретического

наследия Освальда Шпенглера для современной культурологической науки.

Освальд Шпенглер родился в небольшом немецком городке в семье

почтового чиновника. Он был старшим и единственным мальчиком из четырех

детей, что наложило определеный отпечаток на его характер и мировосприятие.

Сыграла свою роль в формировании духовного облика будущего ученого и

атмосфера в семье, которая оставляла желать лучшего. Бергнард Шпенглер, отец

будущего «исповедника умирающей Европы», как впоследствии писал о себе

Шпенглер, никогда не читал книг и страсть к чтению старшего сына считал

блажью. Круг интересов матери ограничивался модными журналами. Для

художественного и интеллектуального развития сына она считала вполне

достаточными домашние уроки рисования и музыки. Отсюда не только

246

беспорядочность чтения, но и широкая эрудиция, которую Шпенглер

неоднократно будет демонстрировать в своих сочинениях, потрясая

интеллектуалов из академической среды. Дом Шпенглеров не был согрет

любовью и заботой членов семьи друг о друге. От невыносимой домашней

обстановки отец по вечерам убегал на почту, мать же изливала свою тоску и

неудовлетворенность жизнью в музицировании и живописи, не считая нужным

заботиться о детях, особенно о старшем сыне, который впоследствии нашел для

нее жестокие слова: «Человек, настолько не способный к любви, как наша мать, не

имеет права на семейную жизнь». Шпенглеры жили далеко не в достатке. Будучи

школьником, Освальд стеснялся приглашать к себе друзей, боясь насмешек и

колких замечаний по поводу жалкой мебели, которой были обставлены комнаты, и

убогой сервировки стола. Лишенный любви и ласки, мучимый постоянным

страхом (в своей автобиографии, которая создавалась почти одновременно с

«Закатом Европы», он напишет:

Когда я рассматриваю свою жизнь, мне бросается в глаза одноединственное

чувство, господствующее буквально над всем. Страх, страх перед будущим, страх

перед родными, страх перед людьми, страх перед сном, перед всякого рода

действиями, перед грозой, перед войной, страх, страх. Мне никогда недоставало

смелости обнаружить его в чужом присутствии. Они бы просто меня не поняли. Я

думаю, никому не доводилось жить в столь чудовищной внутренней уединенности»

головными болями, доводившими его до исступления, имеющий порок

сердца и склонность к лунатизму, Освальд Шпенглер находил выход своей

энергии в фантазиях, поражавших его близких. В детском возрасте он создает

вымышленную страну, которую описывает в дневниках с мельчайшими

подробностями. Его сестра вспоминала, что он показывал ей тетрать в 60 убористо

исписанных страниц, где излагались история, политическое устройство, судебная

система, а также подробно рассказывалось о нравах, обычаях, ландшафте

вымышленной империи. Тогда же у него формируется представление о

мессианской роли, которая выпала на его долю.

Уже ребенком, — напишет Шпенглер позднее, — я всегда нес в себе идею, что

мне суждено стать в своем роде Мессией. Я чувствовал, что мне предназначено

обосновать новую религию Солнца, новую всемирную Империю, какую-то волшебную

страну, новую Германию, новое мировоззрение — вот что составляло на 9/10

содержание моих грез

Эту веру в свое предназначение Шпенглер пронес через всю жизнь.

Первые годы Шпенглер получал образование дома, но в семилетнем

возрасте его отдают в гимназию. Сначала он обучается в обычном среднем

учебном заведении, но после переезда семьи поступает в знаменитую гимназию

«Латина» в Галле, которая славилась тем, что давала фундаментальную

247

подготовку в области древних языков. Из гимназии Шпенглер вынес прекрасное

знание древнегреческого, латыни, французского и английского. Уже в зрелом

возрасте он самостоятельно изучил еще и русский, к чему его побудило, как

вспоминает Шпенглер в автобиографии, желание читать в подлиннике Ф.М.

Достоевского, перед гением которого он преклонялся. Здесь же, в Галле он

поступает в университет, где изучает математику и естественные науки. После

смерти отца он продолжает занятия в Мюнхенском и Берлинском университетах,

где весьма прилежно штудирует уже философию. В 1904 г. Шпенглер защищает

докторскую диссертацию на тему «Основная метафизическая идея гераклитовской

философии». В этом же году он сдает квалификационные экзамены и получает

право преподавания естественных наук, математики, истории и немецкого языка в

гимназии. Затем на протяжении ряда лет работает старшим преподавателем в

частной школе одного из самых неинтеллектуальных городов Германии —

Гамбурге. После смерти матери и получения небольшого наследства он оставляет

тяготившую его службу и всецело отдается творческой деятельности. Шпенглер

переселяется в Мюнхен и там, работая без отдыха, ни с кем не общаясь, он создает

книгу, которая принесла ему всемирную славу. Вчерне она была готова уже в 1914

г., но из-за материальных сложностей первый том «Заката Европы» появился

только в октябре 1918 г. Первый тираж, за который Шпенглеру по условиям

договора не полагалось ни пфенинга, разошелся в течение недели. Второй и

последующие были распроданы столь же быстро. Менее чем за полгода Шпенглер

становится европейской знаменитостью. Его начинают узнавать на улицах,

настырные газетчики атакуют его просьбами об интервью. Вскоре к Шпенглеру

приходит мировая известность.

С чем же была связана шумная популярность книги «Закат Европы»?

Почему она стала бестселлером, которым зачитывалось (и зачитывается) не одно

поколение европейских интеллектуалов? Отчего ее воздействие на читающую

аудиторию можно сравнить, пожалуй, только с тем эффектом, который в свое

время был произведен байронов-ским «Дон-Жуаном» и, возможно, гетевским

романом «Страдания молодого Вертера»?

Тот буквально оглушительный успех, который выпал на долю скромного

учителя гимназии, до той поры совершенно не известного ни широкой публике, ни

узкому кругу профессионалов, объясняется прежде всего тем, что идеи,

провозглашенные Шпенглером, упали на благодатную почву. Первый том «Заката

Европы» был опубликован за несколько месяцев до подписания Версальского

договора, который закрепил юридически поражение Германии и победу Антанты

в Первой мировой войне. Те, кто возвращался с фронтов, из плена, были в полном

смысле открыты «апокалипсическим пророчествам» Шпенгле-ра, ибо в немецком

обществе с традиционно высоким уровнем национального самосознания, к тому

же находившемуся весьма продолжительное время в шовинистическом угаре,

поражение в войне воспринималось как гибель культуры, как торжество пошлости

над высокой духовностью, посредственности над гениальностью. Но не только

248

своими откровениями о ближайшем будущем западного мира привлек Шпенглер

мыслящую часть европейской интеллигенции, студенчества, мелких и средних

буржуа, но и тем, что его книга не принадлежала к обычному типу академической

литературы со всеми ее атрибутами — сложностью изложения, научным

аппаратом, утомительной полемикой с оппонентами, пространными

рассуждениями о содержании тех или иных понятий. Это был, как метко подметил

Томас Манн, «интеллектуальный роман», в котором «осуществилось то слияние

критической и поэтической сфер, которое начали еще наши романтики и мощно

стимулировала философская лирика Ницше»

. В литературе подобного толка,

поясняет Т. Манн, стираются границы между наукой и искусством, а живая,

пульсирующая кровь вливается в отвлеченную мысль, одухотворяет пластический

образ. На страстный призыв автора, выраженный в доступной, яркой, образной

форме, читатель не мог не откликнуться столь же страстно. Впрочем, то, что

выглядело достоинством в глазах читающей публики, воспринималось с большим

осуждением в профессиональной среде. Вот как характеризует главный труд

Шпенглера С. С. Аверинцев, один из известнейших современных русских

культурологов:

В самом деле признать за Шпенглером художественное величие едва ли

возможно: для этого у него слишком много тяготения к красивости, дешевым эффектам

и ложной импозантности. Но он, бесспорно, художник, достигший в обращении со

словом подлинной виртуозности. Стихия Языка играет в «Закате Европы» не меньшую

роль, чем та, которую ей свойственно играть в лирике; она выявляет дотоле

неизвестные возможности выражения. Порой хочется сказать, что уже не Шпенглер

мыслит, но немецкий язык мыслит за него

Сходное мнение высказывает Ф. Степун, один из авторов популярного

сборника «Освальд Шпенглер и закат Европы», изданного в России в 1922 г.

Близок к нему В. Лазарев, автор книги «Освальд Шпенглер и его взгляды на

искусство». На этих же позициях в оценке трудов немецкого культуролога стоит и

упоминавшийся выше Томас Манн, который был настроен, пожалуй, наиболее

критично по отношению к Шпенглеру среди всех европейских интеллектуалов как

прошлого, так и настоящего.

В 1922 г. Шпенглер публикует второй том «Заката Европы», который был

встречен читающей публикой с не меньшим интересом, чем первый. Тогда же

начинается общественно-политическая деятельность Шпенглера. Он знакомится с

крупными промышленниками и государственными деятелями: Людендорфом,

Георгом Шрассером, Л. Фробениусом и другими, становится членом президиума

Архива Ницше, выступает с многочисленными докладами и лекциями. Однако его

отношения с научным миром Германии, особенно с представителями

философской мысли, складываются далеко не просто. Его признают как модного

писателя, но отказываются видеть в нем создателя новой научной школы,

серьезного ученого. С 1925 г. Шпенглер отходит от политической деятельности и

249

сосредоточивается на написании большого философского труда под названием

«Первовопросы». Однако эта работа остается незавершенной. Обеспокоенный

нестабильностью политической ситуации, сложившейся в Германии к началу 30-х

годов, Шпенглер вновь возвращается в политику. В этот же период он работает

над книгой «Годы решений», которая выходит в свет в момент прихода к власти

фашистов. Появление последней работы Шпенглера стало началом подлинной

травли философа со стороны национал-социалистов. Его имя запрещают

упоминать в печати. Труды Шпенглера, и прежде всего «Закат Европы», вносятся

в индекс запрещенных книг. В начале мая 1936 г. Шпенглер умирает от разрыва

сердца.

Такова небогатая событиями жизнь одного из крупнейших представителей

культурологической мысли XX века, оказавшего огромное воздействие на

подавляющее большинство тех, кто шел по его следам. Как отмечают многие

исследователи творчества Шпенглера, именно в его биографии, в перипетиях

жизненного пути следует искать исток и тайну его морфологии культуры. Все в

жизни Шпенглера было подчинено цели создания книги-откровения, да и сама

книга, по словам К.А. Свасьяна, «не могла быть написана иначе как только из

опыта такой жизни»

Сегодня, в конце 90-х годов, Шпенглера на Западе не читают, он перестал

быть модным писателем, к которому обращаются, дабы прикоснуться к истине и

понять суть происходящего. Вероятно, это связано с тем, что действительность

заката явно превзошла шпенглеров-ский гештальт. Все оказалось значительно

трагичнее, чем мог предполагать Шпенглер в начале века. Те же, кто читают, не

находят возможным вступать с автором «Заката Европы» в полемику, давая

уничижительно-оскорбительные характеристики как самому немецкому

культурологу, так и его детищу. Типичным является высказывание Г. Люббе,

который в одной из последних работ пишет:

Ни из экономической, ни из социологической перспективы не вытекает никакой

объективной необходимости в том, чтобы... вступать со Шпенглером в

методологическую дискуссию... Эпистемологически дисциплинированная теория

истории не может в настоящее время следовать за Шпенглером, так как и подобной

теории, придающей историографии прогностический характер без ущерба для

собственных притязаний, нельзя найти и у самого Шпенглера

Западная культурологическая наука, по сути, отреклась от одного из

наиболее талантливых своих представителей, не простив откровений

вдохновенного пророка, осмелившегося сказать нелицеприятную правду о

«фаустовской цивилизации» и предсказавшего ее судьбу.

По-иному относились и относятся к Шпенглеру в России, его читали и

читают. Более того, считают одним из наиболее значительных культурологов XX

в., сумевшим, образно говоря, заглянуть за горизонт и создать оригинальную

культурологическую теорию, объясняющую с достаточной полнотой

250