Шабанова М. Социология свободы: трансформирующееся общество
Подождите немного. Документ загружается.
называется этим странным словом?.. правом в действительности называется
для людей, имеющих власть, разрешение, даваемое ими самим себе,
заставлять людей, над которыми они имеют власть, делать то, что им —
властвующим выгодно… Право государственное есть право отбирать у
людей произведения их труда, посылать их на убийства, называемые
войнами… Право гражданское есть право одних людей на собственность
земли, на тысячи, десятки тысяч десятин и на владение орудиями труда, и
право тех, у кого нет земли и нет орудий труда, продавать свои труды и свои
жизни, умирая от нужды и голода, тем, которые владеют землею и
капиталами. Уголовное право есть право одних людей ссылать, заточать и
вешать… Ведь все дело очень просто: есть насилующие и насилуемые, и
насилующим хочется оправдать свое насилие” [Там же, С. 26].
Правовой нигилизм — неотъемлемая черта не только российской мысли,
но и российской общественной традиции. “Не я виноват, — писал
В.О.Ключевский, — что в русской истории мало обращаю внимания на
право: меня приучила к тому русская жизнь, не признававшая никакого
права. Юрист строгий и только юрист ничего не поймет в русской истории,
как целомудренная фельдшерица никогда не поймет целомудренного
акушера” [В.О.Ключевский, С.68]. Неслучайно еще В.Даль определял
свободу через волю и распространял это понятие на гораздо более широкий
круг явлений, чем допускает западная традиция: вплоть до “полного,
необузданного произвола или самовольства” [В.Даль, С.151].
Представляется, что и в настоящее время априорное включение в
определение свободы требования соблюдения провозглашенных правовых
норм, вполне оправданное в других обществах, особенно западных, в нашем
случае нецелесообразно. Оно резко сузило бы познавательные возможности в
обнаружении конкретных типов социетальной и индивидуальной свободы,
реально формирующейся в современном российском обществе. Это,
разумеется, не исключает необходимости изучения места права и законности
в современных образах свободы разных групп, роли неправовых
ограничителей современной свободы, правовых и неправовых механизмов
социальной адаптации к ним. Однако все эти задачи лежат за пределами
правоведения.
* * *
Таким образом, каждая наука, изучавшая свободу, внесла свой вклад в
познание этого сложного и многогранного феномена. Каждая наука
заботливо возделывает свой участок на “поле свободы”, порой вторгаясь на
территории других наук с тем, чтобы вернуться обогащенной новыми
перспективами и способами анализа. Обозначим, хотя бы вкратце, те
достижения философии, экономики, психологии и права, которые особенно
важны для нашего исследования.
Как только экономический человек (максимизатор или ограниченный
рационализатор), который всегда стремится поступать наилучшим (или
удовлетворительным) для себя образом, выйдет за пределы экономической
теории и окажется в нашем проблемном поле, мы должны будем признать,
что для исследования его свободы собственно научных способов явно
недостаточно. Философия и отчасти психология задают границы познания
феномена свободы, с которыми нам придется в дальнейшем считаться.
Философы убедили нас, что конечные причины поступков и желаний людей
(т.е. свободу воли) нельзя познать эмпирическим путем — это
метафизическая проблема. Психологи с помощью эмпирических методов
вскрыли феномен неосознаваемых состояний и нерациональных действий,
активно присутствующих в социальной жизни человека. В результате наш
“ограниченный рационализатор” стал еще более ограниченным и
загадочным.
И хотя он наделяется психологами некой врожденной способностью
(стремлением) к свободе – содержится ли она в его творческой силе (Адлер)
или в тенденции к актуализации (Роджерс), — те же самые психологи
показали, как в ходе повседневных социальных взаимодействий он постоянно
теряет свою свободу, выступая объектом влияния и манипулирования со
стороны других людей. Избавиться от этого влияния гораздо труднее, чем
попасть под него, так что “неразмышляющая податливость” в современном
обществе стремительно нарастает. Однако мы вынуждены будем
абстрагироваться от большой части зависимостей, которые так кропотливо
и неустанно вскрывают психологи, ограничившись, прежде всего, теми
внешними воздействиями, которые связаны с изменением типа
социетальной свободы и системы социальных неравенств.
Это не значит, что психологическим аспектам свободы в данной работе
вообще не окажется места. Во-первых, каждый человек реагирует на события
в соответствии с тем, как он их субъективно воспринимает и переживает. Так
что внутренняя проекция свободы, особо важная в реформируемом обществе,
будет находиться в центре нашего внимания. Во-вторых, среди вскрытых
психологами механизмов влияния одних людей на других есть такие,
которые пригодны для познания взаимосвязи между социетальной и
индивидуальной свободами в меняющемся обществе. Я имею в виду, прежде
всего, теорию психологического реактивного сопротивления Джека Брема,
приложимую не только к предметам-товарам, ставшим менее доступными
для потребителей, что ограничило свободу последних и усилило их
стремление обладать этими предметами. Причем вовсе не из-за их особых
достоинств, а в силу психологического сопротивления. То же верно и для прав
и свобод, которые предоставили лишь на некоторое время или (добавлю от
себя) провозгласили, не создав условий и механизмов реализации.
Наконец, важно помнить и о том, что законы, по которым меняются
границы дозволенного, могут быть не только правовыми, но и неправовыми,
а право само по себе не превращает общественные отношения в правовые, и
потому не всесильно.
Вместе с тем следует признать, что ни один из четырех рассмотренных
выше подходов не является полностью подходящим для задач нашего
исследования. Продвигая вопрос о свободе в одних отношениях, они
“пробуксовывают” в других, что не позволяет ни одному из них, как и всем
вместе взятым, лечь в основу формирования целостного представления о
закономерностях, механизмах и перспективах современного
трансформационного процесса в посткоммунистических обществах в
контексте свободы-несвободы.
Несколько упрощая, можно сказать, что философскому подходу к
свободе не хватает для этого эмпиричности, связанности с конкретными
реалиями реформируемого общества. “Узкоэкономический” подход, не
позволяющий охватить все грани свободы в их взаимосвязи и
взаимообусловленности, не отвечает требованию комплексности.
Познавательные возможности “универсальной” версии экономического
подхода, претендующей на объяснение всех форм человеческого поведения,
напротив, ограничиваются излишней глобальностью. Психологический
подход, выигрывая в акценте на внутренних аспектах свободы и
использовании эмпирических методов, проигрывает в изучении внешних
аспектов свободы, а также их взаимосвязи с внутренними. Для правового
подхода к свободе в большей мере характерна обратная (“внешняя”)
тенденция, с акцентом на нормативность. Причем ни один из этих подходов
не делает акцент на групповом уровне социальной реальности.
Положение усугубляется тем, что концепции, разработанные в рамках
этих подходов, привели к прямо противоположным решениям центральных
вопросов нашего исследования. Я имею в виду, прежде всего, характер
взаимосвязи между разными уровнями свободы – индивидуальным и
социетальным, что особенно актуально “здесь и сейчас”, в реформируемом
российском обществе. Это – предмет следующей главы.
Глава 2. Взаимосвязь между индивидуальной и социетальной
свободами в современых научных концепциях
Многообразие научных подходов привело к появлению огромного числа
разнообразных концепций свободы – философских, психологических,
экономических, правовых, а также междисциплинарных. Поскольку
предметом нашего исследования является трансформация свободы в периоды
кардинальных общественных перемен, нас в первую очередь будут
интересовать те концепции, где рассматриваются разного рода взаимосвязи
между индивидуальной (групповой) свободой, с одной стороны, и типом
свободы социетальной, с другой. Какая социетальная свобода в наибольшей
мере способствует возрастанию свободы индивидуальной? И почему?
Универсальна ли эта взаимосвязь или возможны варианты? Какая
социетальная свобода может воспрепятствовать возможному “бегству от
свободы”? И как перейти к такой социетальной свободе? Диапазон
понимания взаимосвязи между индивидуальным и социетальным уровнями
свободы довольно широк. Мы остановимся на наиболее известных
концепциях, которые были разработаны в разных науках и привели к прямо
противоположным решениям вопроса о взаимосвязи между двумя уровнями
свободы.
1. Либеральные концепции свободы
При всем многообразии их отличает одна общая черта: при оценке тех
или иных социальных систем (институтов) либералы на первое место ставят
свободу индивида. При этом ценности, которыми руководствуется индивид
при пользовании своей свободой, оставляются на усмотрение индивида и
объявляются областью индивидуальной этики и философии [M.Friedman,
р.12]. По известной формулировке Дж.С.Милля, “человек сам лучше любого
правительства знает, что ему нужно”. На социетальном уровне требованиям
индивидуальной свободы в наибольшей степени отвечает экономический и
политический либерализм. Правда, по поводу конкретной модели
либерализма, которая в наибольшей степени способствовала бы возрастанию
индивидуальной свободы, у западных обществоведов в настоящее время нет
единой точки зрения. Чаще всего выделяют неолиберализм, или либерализм
классический (его еще называют “традиционным либерализмом”,
“либертаризмом”, “либерализмом ХIХ века”) и социальный либерализм (или
либерализм “постклассический”, “новый”) [К.С. Гаджиев, С.383, 390;
Либерализм в России, С. 71].
Две основные модели современного либерализма базируются на разных
философско-экономических основаниях. Классический либерализм тяготеет к
индивидуалистической, эгоистической и атомарной концепции общества,
предложенной одним из основоположников английского классического
либерализма И.Бентамом. Он рассматривал общество как сумму
стремящихся к личному благу автономных индивидов-эгоистов. Из
взаимоотношений на основе личной выгоды складывается внутренняя
гармония их интересов, которая связывает их в единое целое. В таком случае
государство и общество – искусственные институты, созданные для
индивидов. Либералы-классики предлагали не вмешиваться в экономику,
предоставить производство самому себе, ибо “естественный” порядок
установится сам собой подобно тому, как вследствие закона тяготения
устанавливается равновесие в мире физическом. Новый либерализм,
напротив, базируется на представлении о том, что общество – органическое
целое, а не сумма разрозненных частей, индивид — часть социального
организма, а не независимый атом, человек может быть как эгоистом, так и
альтруистом [Либерализм в России, С. 70-71].
Классический либерализм тяготеет к негативной трактовке свободы: как
сформулировал эту позицию А. Берлин, “я свободен настолько, насколько в
мою жизнь не вмешиваются другие”. Поэтому для приверженцев
классического либерализма борьба за свободу означала борьбу за
уничтожение внешних ограничений, накладываемых на экономическую,
физическую и интеллектуальную свободу человека [К.С. Гаджиев, С. 375].
Ведущую идею классического либерализма сформулировал Бенжамен
Констан: “Свобода во всем: в религии, в философии, в литературе, в
промышленности, в политике” [Либерализм в России, С. 64].
Основные положения классических (неоклассических) либеральных
концепций в части взаимосвязи индивидуальной свободы со свободой
социетальной в самых общих чертах можно отразить в виде следующих
тезисов.
1. Наиважнейшей частью общей свободы индивида выступает его
экономическая свобода. Гарантом и мерой свободы является частная
собственность (“свобода нуждается в собственности, собственность создает
свободу”) [К. Гаджиев, С.393; Либерализм в России, С.47]. Напротив,
экономический контроль означает контроль над всей жизнью людей, ибо,
контролируя средства, нельзя не контролировать цели [Ф. фон Хайек, С.74].
2. Необходимым (хотя и недостаточным) условием индивидуальной
свободы выступает экономическое устройство рыночного типа (“рынок
всегда прав”): возможно, и существуют какие-то способы сохранить свободу
при социализме, однако те, кто выступает и за социализм, и за свободу
одновременно, по мнению либералов, не предпринимали серьезных попыток
разработать институты, которые обеспечили бы их сочетание. Между тем,
совершенно ясно, как способствует индивидуальной свободе свободное
рыночное капиталистическое общество [M.Friedman, Р.18-19].
3. Экономическая свобода (как индивидуальная, так и социетальная)
есть средство достижения свободы политической и гражданской
[M.Friedman, р.11; Ф. фон Хайек, С. 81-82]. В частности, рынок резко сужает
круг вопросов, которые нужно решать политическими средствами, позволяя
свести к минимуму роль государства как прямого участника “игры”.
Основные лозунги классического либерализма: “максимум личных свобод —
минимум государственного вмешательства”, “государство – слуга народа, а
не его хозяин” [Friedman Milton & Rose, Р.37; M.Friedman, Р.15, и др.].
4. Все страны движутся в направлении экономического и политического
либерализма, “у либерализма не осталось никаких жизнеспособных
альтернатив” [Ф.Фукуяма, С.134], “цель истории – вестернизация мира”
[Либерализм в России. С.43]. В преобразовании общественных структур
предпочтение отдается методам эволюционно-реформистским, а не
радикальным, взрывным, революционным [Л.Новикова, И.Сиземская, С.124].
Обосновывая свою концепцию, либералы-классики исходят из того, что,
в принципе, существуют только два способа координации экономической
деятельности миллионов: централизованное руководство, включающее
принуждение (таковы методы армии и тоталитарного государства) и
добровольное сотрудничество индивидов (таков метод, которым пользуется
свободная частнопредпринимательская рыночная экономика). Возможность
сотрудничества без принуждения в последнем случае обусловливается тем,
что из экономической сделки выгоду извлекают обе стороны. Это касается
как взаимоотношения “производитель-потребитель”, так и взаимоотношения
“предприниматель-наемный работник”. В этих сделках обе стороны
помогают друг другу зарабатывать средства к жизни; в противном случае та
или иная сторона вправе не вступать в обмен [M.Friedman, Р.13; Л.фон
Мизес, С.47].
Что дает принцип строго добровольного вступления в экономические
сделки? “Пока сохраняется в силе свобода взаимообмена, главная
особенность рыночной организации экономической деятельности состоит в
том, что чаще всего она не позволяет одному человеку вмешиваться в
деятельность другого. Потребитель огражден от принуждения со стороны
продавца наличием других продавцов, с которыми он может иметь дело.
Продавца ограждает от принуждения со стороны потребителя наличие
других потребителей, которым он может продать свои товары. Работающего
по найму ограждает от принуждения со стороны работодателя наличие
других работодателей, к которым он может наняться, и так далее. И рынок
делает все это беспристрастно и без центральной власти… Она [свободная
экономика] дает людям то, чего они хотят, а не то, чего они должны хотеть
по разумению какой-то группы” [M.Friedman, Р.14-15].
Действительными хозяевами в капиталистической системе рыночной
экономики, по мнению либералов-классиков, являются потребители. Их не
волнуют ни имущественные права капиталистов, ни судьбы рабочих,
ставших безработными из-за того, что они перестали покупать тот или иной
товар, главное для потребителей – их собственное удовлетворение. Тот, кто
хочет зарабатывать и становиться богаче, непременно должен служить
потребителям. Покупая или воздерживаясь от покупок, потребители
определяют, что следует производить, сколько и какого качества, и сколько
сырья и труда должно идти на изготовление данного товара, а сколько – на
какой-то другой товар. Ценовая структура рынка (а не приказ бюрократов)
говорит предпринимателям, насколько они свободны в выборе сферы
вложения своего капитала. Стремление к прибыли заставляет
предпринимателей поставлять те блага, на которые предъявляется
повышенный спрос, искать не симпатичных им людей, а умелых работников,
которые вследствие этого освобождаются от какой-либо личной зависимости
от нанимателя, его пристрастия или неприязни, от необходимости угождать
тем, кто уже достиг положения в обществе. Именно это (а не только
конституции и билли о правах) в неискаженной капиталистической системе
делает работающих по найму свободными людьми [Мизес Л. фон, С.23-24,
36, 73, 81]. Свобода здесь означает: ты зависишь от чьей бы то ни было
оценки не больше, чем другие зависят от твоей [Там же, С.221-222].
Таким образом, экономические законы, основанные на стремлении к
индивидуальной выгоде, ведут к наибольшему счастью для наибольшего
числа людей: каждый получает выгоду от того, что предприниматель,
производящий хорошие ботинки с минимальными затратами, становится
богаче. Единственное средство добиться успеха — хорошо выполненная
работа, так что каждый является творцом своего будущего: “смирительная
рубашка бюрократической организации парализует инициативу индивида, в
то время как в капиталистическом рыночном обществе новатор все еще имеет
шансы на успех” [Там же, С.81, 99]. Вот почему необходимо предоставлять
всем дееспособным членам общества максимум возможностей для
самореализации и оптимум условий для свободной игры рыночных сил
[R.Polin, C.Polin, Paris, 1984, Цит. по: К.Гаджиев (в), С.391; Л.фон Мизес,
С.73 ].
Рынок способствует не только росту экономической свободы индивида,
но и укреплению его свободы политической. Политическая свобода означает
отсутствие принуждения одних людей другими. Ее сохранение предполагает
наличие устойчивого противовеса концентрации власти в руках монарха,
диктатора, олигархии или сиюминутного большинства, рассредоточение этой
власти. Рынок способствует ослаблению принуждающей политической
власти тем, что изымает экономическую деятельность из-под ее контроля
[M.Friedman, Р.15-16]. Даже если те или иные индивиды попали в “черный
список” по политическим мотивам и потеряли государственную работу, они
могут сохранить свою свободу, нанявшись на работу на частные
предприятия, если их руководители не симпатизируют правительству или
если их деятельность будет сулить работодателям коммерческий успех
[M.Friedman, Р.19-21]. История свидетельствует о том, — заключает
М.Фридман, — что капитализм есть необходимое условие политической
свободы.
Однако одного этого условия недостаточно. В фашистской Италии и
Испании, Германии нескольких периодов, Японии перед Первой и Второй
мировыми войнами, в царской России до Первой мировой войны
господствующей формой экономической организации было частное
предпринимательство, но эти страны не были политически свободными
[M.Friedman, Р.10]. Более свежий пример сочетания рынка в экономике с
авторитаризмом в политике – пиночетовский режим в Чили. Неудачи реформ
в России на фоне успешности экономических преобразований в Китае также
опровергают тезис о необходимости установления демократии как
предварительном условии утверждения рыночной экономики. В последние
годы переход к рыночной экономике был более успешным именно при
авторитарных режимах, поэтому можно утверждать, что рыночная экономика
в принципе совместима со всеми политическими режимами [К. Гаджиев (б),
С.6].
В обществе, члены которого стремятся достичь максимально возможной
свободы выбора, либералы-классики предписывают государству всего лишь
четыре обязанности. Первые две – защита членов общества от принуждения
как со стороны своих сограждан, так и извне. Если мы не защищены от
принуждения, мы не обладаем действительной свободой выбора. Когда
вооруженный грабитель обращается ко мне со словами “кошелек или жизнь”,
он предоставляет мне своеобразный выбор, но нельзя сказать, что этот выбор
свободный или что последующий “обмен” является добровольным [Friedman
Milton & Rose, Р.28-29]. Две другие обязанности приводят к наиболее
трудным проблемам, ибо при определенной интерпретации они могут стать
оправданием безграничного расширения власти государства. Речь идет об
обязанностях государства, во-первых, содержать некоторые общественные
учреждения, прибыль от которых никогда не сможет окупить затраты какого-
либо отдельного лица, хотя они смогут легко окупиться в масштабе большого
общества, и, во-вторых, защищать интересы тех членов общества, которые
сами не в состоянии отвечать за свои действия [Friedman Milton & Rose, Р.29-
33]. Либералы-классики считают, что современные правительства сплошь и
рядом превышают свои полномочия под предлогом выполнения этих
обязанностей.
Новый, или социальный, либерализм отличает, прежде всего, признание
позитивной роли государства в экономической и социальной жизни, —
разумеется, только в том случае, если государственное регулирование
способствует реализации либеральных ценностей, защите прав и свобод
человека. Другая отличительная черта — отказ от изначального равнодушия
к социальной сфере. Новые либералы считают, что государственное
вмешательство (в экономику и в неэкономическую жизнь, включая помощь
малоимущим) позволяет сгладить социальные конфликты и защитить
капиталистическое общество конца ХХ века от потрясений. В то время как
стремление решить экономические проблемы без учета социального
компонента представляет собой не социальный либерализм, а социальный
дарвинизм. Социальный либерализм больше тяготеет к позитивной трактовке
свободы, его лозунгом могли бы стать слова Л.Рутье: “Либерализм
настоящий не позволяет использовать свободу для того, чтобы ее
уничтожить”. [К. Гаджиев, С.392-394; Либерализм в России, С. 71].
“Новые” либералы критикуют “старых” за их представление о рынке как
свободной игре экономических сил, полагая, что в конкуренции побеждает не
лучший с точки зрения потребителя, а сильнейший. Этот победитель диктует
уровень цен и зарплат. Рынок – не естественный феномен, ведущий к
гармонии, а искусственный механизм, который нуждается в
совершенствовании правил игры, в судьях и арбитрах. Отрицая концепцию
государства как “ночного сторожа”, новые либералы поддерживают его
активную роль в “социальном рыночном хозяйстве” (Германия), которое
исключает крайности как необузданного либерализма, так и тотального
коллективизма. Так, Р.Дарендорф выделяет либерализм “формальный” и
“материальный”. Первый как де юре закрепленная гарантия основных прав
человека недостаточен, необходимо фактически (“материально”) повышать
жизненные шансы каждого индивида, ибо “человек не может быть
свободным в нищете”. Материальная свобода означает наличие
определенных экономических средств, способствующих достижению
индивидами своих целей. Обеспечить сохранение определенного минимума
материальной свободы – задача государства, ибо свобода не существует сама
по себе, а тесно связана с безопасностью, равенством и справедливостью
[Петров И., С.79, 81; Либерализм в России, С.72]. Даже либерал-классик Ф.
А. Хайек признает: “Единственное, чего не выдержит демократия, от чего
она может дать трещину, — это необходимость существенного снижения
уровня жизни в мирное время или достаточно длительный период, в течение
которого будут отсутствовать видимые улучшения” [Ф.А. Хайек, С.156].
Если на Западе многие десятилетия сосуществуют обе модели
либерализма, то российский либерализм чаще выступал как социальный.
Позже мы вернемся к рассмотрению того, к чему привели недавние попытки
отечественных реформаторов реализовать принципы классического
либерализма. Здесь же назовем одну важную особенность российского
либерализма, которую не обходят вниманием многие зарубежные
исследователи. Если на Западе, писал Е.Ламперт, либеральные течения были
направлены на ограждение прав личности от вмешательства государства, то
русский либерализм никогда не бросал вызова власти. В сознании русских
людей слишком укоренилась убежденность в творческой силе
государственной власти. Поэтому русский либерализм не столько отстаивал
права личности, сколько стремился к видоизменению государственного строя
[Либерализм в России, С.9]. По мнению Д.Фильда, все русские либералы
были твердо убеждены, что только государственная власть может служить
орудием прогресса, поэтому многие из них относились к борьбе за
конституционные учреждения и за введение экономического принципа laissez
faire, laissez passer (не мешайте действовать) отрицательно [Там же, С.9].
Здесь уместно вспомнить классификацию либерализмов Б.Чичерина
(1862), которая находит отклики во многих современных концепциях
свободы на Западе и представляется весьма актуальной при изучении
трансформационных процессов в современной России. Как известно, он
различал либерализм уличный, оппозиционный и охранительный. Низшую
ступень занимает либерализм уличный: “уличный либерал не хочет знать
ничего, кроме собственного своеволия…Он жадно сторожит каждое буйство,
хлопает всякому беззаконию, ибо самое слово “закон” ему ненавистно…
терпимости к мысли, уважения к чужому мнению, к человеческой личности,
всего, что составляет сущность истинной свободы…, от него не ожидайте. Он
готов стереть с лица земли всякого, кто не разделяет его необузданных
порывов… Все вертится на личных выходках, на ругательствах… Уличный
либералист питает непримиримую ненависть ко всему, что возвышается над
толпой, ко всякому авторитету…”. Короче, это скорее извращение, чем
проявление свободы [Б.Чичерин, С. 41-42].
Второй вид либерализма – оппозиционный, — сопутствует любым
общественным преобразованиям и систематически обличает стоящих у
власти реформаторов в чем бы то ни было. Речь идет не о законной критике
тех действий властей, которые противоречат мнению мыслящего человека,
ибо “самое умеренное и серьезное либеральное направление не может не
стоять в оппозиции к тому, что нелиберально”. В данном случае речь идет о
либеральном направлении, которое “систематически становится в
оппозицию, которое не ищет достижения каких-либо политических
требований, а наслаждается самим блеском оппозиционного положения. В
этом есть своего рода поэзия, есть чувство независимости, есть отвага, есть,
наконец, возможность более увлекающей деятельности и более широкого
влияния на людей, нежели какие представляются в тесном круге,
начертанном обыкновенной практикой, жизнью”.
Оппозиционный либерализм понимает свободу с чисто отрицательной
стороны, верх благополучия – освобождение от всяких законов и стеснений –
идеал, неосуществимый в настоящем и переносимый на прошлое или
будущее. В настоящем же он отрекается от данного порядка (“отменить,
разрешить, уничтожить – вот вся его система”) и остается при этом
отрешении. “Боевые снаряды” его немногосложны: вся общественная жизнь
разбивается на два противоположных полюса, между которыми проводится
непроходимая и неизменная черта. Каждый полюс наделяется ярлычками,
означающими похвалу или порицание. К положительным ярлыкам относятся
такие, как “община”, “мир”, “народ”, “выборное начало”, “самоуправление”,
“гласность”, “общественное мнение” и т.п. Отрицательными ярлыками
наделяются “централизация”, “регламентация”, “бюрократизация”,
“государство”. При этом они не разбирают, что разумеется под первыми, а
что под вторыми ярлыками, почему первые – положительны, а вторые –
отрицательны, подобного рода разбор выходит за правила игры. “Постоянная
оппозиция, — заключает Б.Чичерин, — неизбежно делает человека узким и
ограниченным. Поэтому, когда, наконец, открывается поприще для
деятельности, предводители оппозиции нередко оказываются неспособными
к правлению…” [Там же, С.43-47].
Не нужно проводить специальных исследований, чтобы констатировать,
что в современном российском обществе распространены и уличный, и
оппозиционный либерализмы. Как соотносятся они со свободой? “Неистовые
крики” уличного либерализма ее прогоняют, ибо “свобода не является среди
людей, которые делают из нее предлог для шума и орудие интриг”. А
оппозиция без содержания не в силах вызвать свободу [Там же, С.49].