Шабанова М. Социология свободы: трансформирующееся общество
Подождите немного. Документ загружается.
манипуляции и др. [см., напр., J.A. Easterbrook, Е.И. Кузьмина и др.], — на
разных возрастных этапах и уровнях деятельности (мотивационно-
потребностном, целеполагании, целереализации и оценивании)
[Е.И.Кузьмина, С.76-86; С.120-162].
Движущие силы общественных изменений, включая революции,
приверженцы психологии нередко ищут не в социальной организации
общества, а в психологическом состоянии людей, их настроении: “Не
недостатки старого строя, а неодолимая мечта о новом была и остается
двигательной силой революции… Все ищут “гармонии”, которой нет в душах
и которую надеются найти во внешних условиях... Беда в том, что настроение
людей ведет не к улучшению…[строя], а непременно к уничтожению,
перевороту… Положение фатальное, но обусловленное не прямо
недостатками строя, а психологическим (курсив мой – М.Ш.) состоянием
людей” [Л. Тихомиров, С.86-87]. На роль психической причинности указывал
и организатор первого Психологического института в России Г.И. Челпанов
(1909г.) : “…Я возражаю против того, что психическая причинность есть
лишь отражение физической, как утверждает экономический материализм…
Психическое, в какой бы то ни было дозе, является одним их факторов
исторического процесса” [Цит. по: Е.И. Кузьмина, С.17].
Диапазон понимания степени внутренней свободы, которой обладают
люди в выборе направления своих мыслей и в осуществлении контроля над
своим поведением и средой, в психологии, как и в философии, очень широк:
от отрицания какой бы то ни было свободы выбора до наделения людей
полной свободой, от объявления стремления людей к свободе врожденным
до обоснования бегства от нее.
Так, одни концепции и подходы ориентированы строго детерминистски,
и хотя они существенно различаются в объяснении факторов, определяющих
поведение человека, их объединяет то, что все они в принципе исключают
саму возможность свободного выбора. Например, в психодинамической
теории личности З. Фрейда поведение человека контролируется
неосознаваемыми психологическими конфликтами и силами, сути которых
человек никогда не сможет полностью узнать. Как известно, Фрейд
утверждал, что все проявления человеческой активности (будь то мышление,
восприятие, чувства, память или стремления и действия) определяются
мощными инстинктивными силами, в особенности сексуальным и
агрессивным инстинктами. Люди ведут себя так или иначе потому, что их
побуждает к этому бессознательное напряжение, и их действия служат цели
уменьшения этого напряжения. Инстинкты как таковые являются “конечной
причиной любой активности” [Л.Хьелл, Д.Зиглер, С.116]. Ясно, что в столь
жестко биологически детерминированном подходе не остается места для
таких феноменов как свобода выбора, ответственность, самоопределение. В
лучшем случае речь может идти лишь об иллюзии свободы, главенствующей
над отдельными людьми или над всем человечеством.
В отличие от З.Фрейда, другой непоколебимый детерминист
Б.Ф.Скиннер искал детерминанты поведения не внутри человека, а вне его:
“Переменные, функцией которых является поведение человека, лежат в
окружении” [Там же, С.354]. Как радикальный бихевиорист он категорически
отвергал идею о внутренних факторах (неосознанных импульсах, архетипах,
чертах личности), которые определяют поведение человека. В своей теории
оперантного научения Б.Ф. Скиннер утверждал, что поведение
детерминировано, предсказуемо и контролируется окружением и наилучшим
образом постигается в терминах реакций на окружение. Он полагал, что
личность представляет собой не что иное, как определенные формы
поведения, приобретенные посредством оперантного научения. Суть такого
научения состоит в том, что подкрепленное поведение стремится
повториться, а поведение неподкрепленное или наказуемое имеет тенденцию
не повторяться или подавляться [Там же, С.352]. Таким образом, по
Скиннеру, наше поведение есть продукт предшествующих внешних
подкреплений, и все люди, послушно и пассивно адаптируясь к тому, что
диктует окружающая среда, абсолютно зависимы от их прошлого опыта
научения. Так что, получается, никто не имеет свободы выбора собственного
поведения.
На противоположном полюсе находится группа ученых, которых,
напротив, отличает сильная приверженность положению свободы. Так,
А.Адлер, которого в современной теории психологии считают первым
социальным психологом, хотя и признавал значимость социальных
детерминант личности, в то же время настаивал на том, что люди обладают
способностью творить свою судьбу и преодолевать как свои примитивные
побуждения, так и неконтролируемую среду в борьбе за более
удовлетворительную жизнь. Он признавал, что на формирование личности
влияет и наследственность, и окружающая среда, но в то же время считал,
что люди – это нечто большее, чем только продукт действия этих двух
влияний. По Адлеру, люди обладают творческой силой, которая дает им
возможность формировать цели, принимать решения и выстраивать
различные жизненные планы, сопоставимые с целями и ценностями
[Л.Хьелл, Д.Зиглер, С.183]. Эта творческая сила влияет на каждую грань
человеческого опыта (восприятие, память, фантазии, сны, мечты) и делает
человека свободным (самоопределяющимся) индивидуумом, архитектором
своей собственной жизни. Иными словами, в индивидуальной теории
личности А.Адлера имеет значение не то, чем человек наделен от рождения
(конституция) или с чем он сталкивается в жизни (окружение), а то, как он
сам распоряжается тем и другим [Там же, С.166, 184].
Идеи А.Адлера оказали влияние на взгляды представителей
гуманистической психологии, которые также исходили из того, что люди –
разумные и активные творцы своей собственной жизни, сама сущность
человека постоянно движет его в направлении личного роста, творчества,
самодостаточности, если только чрезвычайно сильные обстоятельства
окружения не мешают этому [Л.Хьелл, Д.Зиглер, С.479]. Так, стоявший у
истоков гуманистической психологии А.Маслоу полагал, что поведение
человека регулируется иерархией потребностей. Первую ступень его
пирамиды образуют самые основные, сильные и неотложные из всех
потребностей – потребности физического выживания, а самую верхнюю
ступень – потребности самоактуализации, которые, по Маслоу, выступают на
первый план, как правило, тогда, когда все остальные потребности
удовлетворены в достаточной мере. Чем выше человек поднялся по лестнице
потребностей, тем он свободнее от влияния Д-мотивов (дефицитные мотивы,
которые заключают в себе чуть больше, чем низкоуровневые потребности —
физического выживания, безопасности, — и которые являются стойкими
детерминантами поведения). В этом случае у человека больше возможностей
развивать свою собственную индивидуальность, он может функционировать
на уровне метапотребностей, то есть реализовать врожденное побуждение
актуализировать свой потенциал [Там же, С.489-499]. Иными словами, чем
выше человеку удается подняться в иерархии потребностей, тем он
становится свободнее.
Наконец, сильная приверженность свободе отличает и наиболее
известного представителя феноменологической психологии К. Роджерса. Он
также считает, что люди свободны в решении, какой должная быть их жизнь
(в контексте врожденных способностей и ограничений), т.е. играют активную
роль в формировании своей жизни. Клинический опыт убедил его, что в
трудных жизненных ситуациях, люди, в конечном счете, сами принимают
решения и сделанный ими выбор определяет направление дальнейшего
развития личности даже в большей степени, чем признает экзистенциальная
философия [Л.Хьелл, Д.Зиглер, С.551-552]. В теории К. Роджерса свобода
рассматривается как составная часть тенденции актуализации. Этот некий
объединяющий мотив (“один центральный источник энергии в организме”),
вдохновляющий и регулирующий все поведение человека, представляет
собой “свойственную организму тенденцию развивать свои способности,
чтобы сохранять и развивать личность”. Тенденция актуализации берет
начало в физиологических процессах организма и ответственна за то, чтобы
организм всегда стремился к какой-нибудь цели, будь то начинание,
исследование, перемены в окружении, игра или творчество. Она движет
человека в направлении повышенной автономии и самодостаточности [Там
же, С.534-535].
В противовес Скиннеру и современному бихевиоризму, К.Роджерс
полагал, что на основе изучения только объективных условий окружающей
среды нельзя адекватно объяснить действия человека. В феноменологической
психологии поведение человека регулируется его уникальным восприятием
окружения: каждый из нас реагирует на события в соответствии с тем, как мы
субъективно их воспринимаем. И никто с полным основанием не может
утверждать, что его чувство реальности лучше или правильнее, чем у кого-то
еще [Л.Хьелл, Д.Зиглер, С.537-538, 554]. По Роджерсу, поведение человека
чаще всего согласуется с его Я-концепцией (которая включает наше
восприятие того, какие мы есть, какими, как мы полагаем, мы должны и
хотели бы быть). Переживания, находящиеся в соответствии с Я-концепцией
человека могут осознаваться и точно восприниматься, а переживания,
находящиеся в конфликте с его “Я”, образуя угрозу Я-концепции, не
допускаются к осознанию и точному восприятию [Там же, С.545-547].
Между двумя “крайними” группами теорий находится большое число
теорий с промежуточной или умеренной позицией относительно вопроса о
свободе. Яркий пример – социально-когнитивная теория А.Бандуры [А.
Bandura (а), Р. 1175-1184], в основе которой лежит концепция взаимного
детерминизма [А. Bandura (b), Р. 344 -358], т.е. двусторонней и непрерывной
связи между а) открытым поведением, б) окружением (поощрением,
наказанием), в) личностными факторами (ожиданиями, самовосприятием и
др.). Люди воздействуют на окружение в той же мере, в какой окружение
воздействует на них. Вследствие этого индивиды не являются ни
беспомощными объектами, всецело контролируемыми окружением, ни
совершенно свободными существами, которые могут делать все, что им
вздумается. Они обладают способностью саморегуляции, т.е. могут
контролировать свои чувства, мысли и действия с помощью ожидаемых
результатов, но они могут делать это лишь до некоторой степени.
Так или иначе, с точки зрения обрисованного нами проблемного поля
этот богатый спектр психологических концепций объединяют, по крайней
мере, две основные заслуги. Во-первых, они акцентировали значимость
внутренних аспектов свободы. А во-вторых, они придали проблеме свободы
эмпирический статус. Как то, так и другое в нестабильном, кардинально
меняющемся обществе представляется особо важным. Кроме того, каждая
теория, сосредоточившись на изучении одного или нескольких факторов или
ограничителей индивидуальной свободы, даже если она и абсолютизировала
силу их влияния, тем не менее, в конечном счете, приумножила накопленное
знание о столь многогранном и сложном феномене, каким является свобода.
Так, З.Фрейд явно преувеличивал значение бессознательных процессов в
поведении человека, но он первым обратил на них внимание психологов,
придав концепции бессознательной жизни эмпирический статус. К
настоящему времени в психологии накоплено богатое знание о роли и
механизмах влияния неосознаваемых процессов на поведение человека, и
перед современными психологами человек, как правило, уже не предстает
исключительно рациональным, впрочем, как и исключительно
иррациональным. Сильная приверженность положению свободы, впервые
особенно ярко проявившаяся у А.Адлера, и ее полное отсутствие у Б.Ф.
Скиннера, надо полагать, оказали воздействие на формирование более
сбалансированной позиции на соотношение психических, экономических и
идеологических факторов индивидуальной свободы. Особо отчетливо она
сформулирована Э.Фроммом: “Я все время подчеркивал психологический
аспект свободы, но неоднократно напоминал, что психологические проблемы
не могут быть отделены от материальной основы человеческого бытия:
экономической, социальной и политической структуры общества” [Э. Фромм,
С.225]. Но, “несмотря на взаимозависимость экономических,
психологических и идеологических факторов, каждый из них обладает и
некоторой самостоятельностью. Особенно это касается экономического
развития… Что касается психологических сил, мы показали, что это верно и
для них: они определяются внешними условиями жизни, но имеют и свою
собственную (курсив мой – М.Ш.) динамику, то есть они являются
проявлением человеческих потребностей, которые могут быть как-то
видоизменены, но уничтожены быть не могут” [Там же, С.247]. Так что идеи
или доктрины могут стать активной силой истории лишь в том случае, если
они отвечают психологии людей, которым эти идеи адресованы,
настоятельным психологическим потребностям определенных социальных
групп [Там же, С.63].
Важная отличительная особенность и уникальная заслуга психологии
свободы видится еще и в том, что свои теоретические достижения она
постоянно пытается использовать на практике — для решения (ослабления)
личных проблем или для объяснения (защиты от) нежелательных
повседневных взаимовлияний одних людей на других. В этой связи, прежде
всего, хотелось бы упомянуть о детальном обследовании отдельных людей с
помощью психоанализа. Психоаналитическая терапия с помощью достаточно
хорошо апробированных методов – свободных ассоциаций, тщательного
наблюдения мыслей, снов, фантазий человека, не задержанных его
внутренней цензурой, интерпретаций сопротивления и пр., — пытается
прорвать “завесу обманчивых рационализаций” и через постижение
бессознательного дать возможность человеку более глубоко понять свою
личность. Последующее “эмоциональное переучивание” позволяет перенести
эти новые знания о себе в повседневную жизнь [Л.Хьелл, Д.Зиглер, С.147-
151; Э. Фромм, С.120-121]. Глубже осознавая свои желания и возможности,
люди, тем самым, повышают свои шансы продвинуться в направлении
большей индивидуальной свободы и самоактуализации.
Другое тесное переплетение психологии свободы с практикой видится в
развитии психологии влияния, которая изучает психологические механизмы
регулярного и умелого влияния одних людей на других и механизмы
уступчивости со стороны этих других, нередко говорящих “да”
автоматически, не задумываясь. В ходе повседневных взаимодействий
“профессионалами уступчивости” выступают самые разные люди: торговые
агенты, работники рекламы, вербовщики, сборщики средств, соседи, друзья,
дети и т.п. Кроме принципа личного материального интереса (“каждый
человек хочет получить как можно больше и заплатить как можно меньше за
свой выбор”), который Р. Чалдини — автор психологии влияния, —
рассматривал как аксиому, “профессионалы уступчивости” вынуждают
людей сказать “да” с помощью шести самых главных и надежных “орудий
влияния”. Их универсальность поражает непрофессионалов, а повседневное
воздействие на уменьшение уровня свободы настолько сильно и
неосознаваемо, что охарактеризуем здесь, хотя бы вкратце, каждый из них:
- принцип взаимного обмена: в нормах человеческой культуры –
стараться каким-то образом оплатить за то, что предоставил нам другой
человек. Поэтому одна из излюбленных тактик определенного рода
“профессионалов уступчивости” заключается в том, чтобы что-нибудь дать
человеку перед тем, как попросить его об ответной услуге. Чтобы при этом
было с кого спросить, делаются, к примеру, вклады в предвыборные
кампании обоих главных кандидатов на важный пост. Будучи
универсальным, это правило способно существенно снизить уровень
индивидуальной свободы, ибо вступает в силу даже тогда, когда нам
оказывают услугу, о которой мы не просили. Под бременем моральных
обязательств оно может подтолкнуть нас согласиться на гораздо более
серьезную ответную услугу. Так или иначе, в этом случае выбор за нас
делают те, кому мы чем-нибудь обязаны [Р. Чалдини С.34-64];
- правило последовательности: большинство людей стремятся быть и
выглядеть последовательными в своих словах, мыслях и делах. Принятые
обязательства, даже ошибочные, имеют тенденцию к “самосохранению”,
поскольку могут “создавать собственные точки опоры”. И “профессионалы
уступчивости” используют ряд правил, чтобы люди приняли нужное им
начальное обязательство [Там же, С.66-109];
- принцип социального доказательства: решая, чему верить и как
действовать в данной ситуации, люди ориентируются на то, чему верят и что
делают в аналогичной ситуации другие люди, особенно “похожие другие”.
Этот принцип настолько универсален и могущественен, что проявляется при
совершении самых разных действий: от решения что-либо купить или
пожертвовать деньги на благотворительные нужды до самого
фундаментального решения – жить или умереть (вспомним, открытый
психологами феномен “подражательных самоубийств”). Принцип
социального доказательства особенно эффективен в неопределенной
ситуации, когда люди сомневаются и не уверены в своих силах [Р. Чалдини
С.112-153];
- правило благорасположения: как правило, мы охотнее всего
соглашаемся выполнять требования тех, кого знаем, и кто нам нравится.
Поэтому многие благотворительные организации вербуют добровольцев для
сбора пожертвований вблизи их собственных домов, прекрасно понимая,
насколько труднее отказать другу или соседу, чем постороннему человеку.
Специальные исследования показали, что мы автоматически приписываем
индивидам, имеющим приятную внешность, такие положительные качества,
как талант, доброта, честность, ум. И даже не осознаем, насколько велика
роль физической привлекательности в нашем восприятии других людей.
Внешне привлекательные политики на выборах получают гораздо больше
голосов, чем непривлекательные; подсудимые, обладающие приятной
внешностью, имеют больше шансов на снисхождение судей; красивые люди
чаще получают помощь, когда в ней нуждаются [Там же, С.160, 161]. Во всех
этих случаях эти люди сталкиваются с меньшим числом барьеров или тратят
меньше усилий на их преодоление, чем другие люди в аналогичной
ситуации;
- принцип влияния авторитета: склонность к повиновению авторитетам
очень сильна (повсеместно, а не только в авторитарных обществах), причем
зачастую люди склонны автоматически реагировать на символы авторитета
(например, титул, марку машины), а не на авторитет как таковой. Согласие с
диктатом авторитетных фигур очень часто имеет реальные практические
преимущества и представляется логичным, ибо они имеют гораздо больший
доступ к информации и власти. Это приводит к тому, что часто люди
повинуются авторитетам даже тогда, когда это бессмысленно [Р. Чалдини,
С.192-214]. В укоренении мыслей о необходимости повиновения авторитетам
большую роль играет религиозное обучение. Так, в Ветхом завете
рассказывается о готовности Авраама вонзить кинжал в сердце своего юного
сына по приказу Бога, данному без всяких объяснений с целью проверки
Авраама на послушание. Так или иначе, любое действие, даже
бессмысленное и несправедливое, представляется правильным, если оно
совершено по команде достаточно высокого авторитета [Там же, С.199];
- дефицит, или правило малого: ценность чего-либо позитивного в наших
глазах существенно увеличивается, если оно становится менее доступным. В
этом случае степень нашей свободы уменьшается; а мы ненавидим терять ту
свободу, которая у нас есть. Вот как объясняет реакцию людей на
уменьшение степени личного контроля психолог Джек Брем в своей теории
психологического реактивного сопротивления. Всякий раз, когда что-то
ограничивает наш выбор или лишает нас возможности выбора, потребность
сохранить наши свободы заставляет нас желать их значительно сильнее, чем
прежде, и предпринимать соответствующие попытки. [Р. Чалдини, С.221-
222]. Отсюда, в частности, следует, что опаснее предоставлять народу
свободы на некоторое время, чем не предоставлять их вообще. Не случайно
протест американских негров был более активным тогда, когда их урезали в
гражданских правах после периода относительного благополучия, чем тогда,
когда уровень их благосостояния был стабильно низок [Там же, С. 233].
Когда какой-то предмет становится для нас менее доступным, наша свобода
иметь его становится ограниченной, мы приписываем ему дополнительные
положительные качества и начинаем сильно стремиться к обладанию им. При
этом мы редко осознаем, что в основе этого стремления могут лежать вовсе
не достоинства данного предмета, а наше психологическое реактивное
сопротивление. Сопротивление давлению принципа дефицита в
повседневной жизни затруднено, потому что возникновение дефицита
возбуждает эмоции и затрудняет рациональное мышление. Поэтому в умелых
руках принцип дефицита — могучее “орудие влияния” [Там же, С.227, 239,
243].
Таким образом, в повседневную практику тесно вплетены
психологические механизмы влияния одних людей на других. Большинством
индивидов эти механизмы зачастую не осознаются, что не позволяет им
своевременно защищаться от нежелательных влияний и препятствовать
снижению уровня своей свободы. Психологи полагают, что быстрый темп и
информационная насыщенность современной жизни будут способствовать
все большему распространению “неразмышляющей податливости” в
будущем [Р. Чалдини, С.14]. Поэтому изучение механизмов автоматического
влияния и выработка стратегий защитного поведения по-прежнему будет
актуальной задачей психологии.
* * *
Итак, мы должны признать, что психология внесла и продолжает
вносить важный вклад в углубление понимания и в “заземление” проблемы
свободы, используя для этого самые разные эмпирические методы (изучение
клинических случаев, эксперименты, интервью, тесты, наблюдения и др.). Ее
влияние особенно велико (1) в понимании внутренних аспектов свободы; (2)
в привлечении внимания к неосознаваемым состояниям и нерациональным
действиям; (3) в накоплении знания о разного рода факторах и механизмах,
влияющих на динамику индивидуальной свободы в повседневной жизни; (4)
в обосновании наличия собственной динамики у психологических факторов,
а также (5) в выработке практических приемов, помогающих конкретным
людям повысить (или сохранить) уровень своей свободы в проблемных и
нормальных жизненных ситуациях.
Коль скоро это так, отвечает ли психология требованиям нашего
проблемного поля? Как видно из анализа основных психологических теорий
и концепций, психология в ее чистом виде отвечает только одному
требованию из трех (эмпирическая проверка теоретических положений). Да и
то не всегда. Некоторые из конструктов, как мы видели, слишком
расплывчаты для эмпирической проверки или слишком глобальны, чтобы
дать им рабочие определения (например, “тенденция актуализации”
Роджерса, “творческое “Я” Адлера, структурные концепции Фрейда). В этом
смысле многие положения их теорий нельзя считать строго фактически
доказанными. Впрочем, чтобы опровергнуть их, тоже нет эмпирических
оснований. Это сближает многие психологические теории с философскими.
Кроме того, как правило, вне поля зрения психологов — внешняя
“проекция” свободы, а также межгрупповые различия в ее образах и
механизмах реализации. Внешние аспекты свободы, если и изучаются
психологами, не связываются с изменением типа общественной системы или
преобразованиями в рамках одного типа (с изменением системы прав и
других институтов, социальных зависимостей и неравенств в обществе). Не
рассматривается и воздействие всех этих внешних трансформаций на
динамику индивидуальной (внешней и внутренней) свободы представителей
разных социальных групп. В этом смысле внешняя проекция свободы в том
виде, в каком она представлена в большинстве психологических концепций,
имеет, скорее, “сквозной” характер, будь то: влияние на человека значимого
или незначимого другого; механизмы влияния, которые он осознает или
которые не осознает; сферы и процессы влияния – воспитание, обучение,
интеллектуальное развитие, самоактуализация и др., а также способы
изменения пространства возможностей и способности быть свободными —
психотерапия и манипуляция. И хотя значимость внутренних аспектов
свободы в меняющемся обществе особо велика, вне социального (и
кардинально меняющегося) контекста они не выглядят убедительными и в
очерченном проблемном поле не обладают удовлетворительной
объясняющей силой.
4. Право и свобода
Вопрос о свободе в меняющемся обществе, разумеется, не может быть
решен без исследования ее взаимосвязи с правом и законом, а последних –
друг с другом. Иными словами, — вне разработанной в правоведении
либеральной концепции “правопонимания” с ее разграничением права и
закона, делением законов на правовые и антиправовые, нелегитимностью
неправового закона; учетом различий в восприятии одних и тех же законов
разными социальными группами в качестве правовых или неправовых
[Завадская Л.Н., Нерсесянц В.С.,Лившиц Р.З., Малеин Н.С. и др.].
Согласно либеральной (либертальной) концепции правопонимания,
право – это всеобщая мера свободы (т.е. мера общезначимая и одинаковая
для всех людей, независимо от их физического, умственного,
имущественного состояния и др.). Одновременно это и необходимая форма
свободы людей, поскольку свобода (ее бытие и реализация) возможна и
действительна лишь как право и в форме права. Или свобода (в правовой
форме) — или произвол (в тех или иных проявлениях), а третьего не дано
[В.С. Нерсесянц (б), С.23, 25, 34]. В ходе исторического развития
первоначально несвободная масса людей постепенно преобразуется через
механизм права (формального правового равенства) в свободных индивидов.
“Правовое равенство делает свободу возможной и действительной во
всеобщей нормативно-правовой форме, в виде определенного правопорядка”
[Там же, С.25].
Противопоставление права и свободы встречается тогда, когда под
правом понимаются любые веления власти, когда законы могут иметь
неправовой, произвольный характер, короче, когда исходят из доктрины
реализации права, санкционированного государством. Либеральная же
концепция “правопонимания” преодолевает отождествление права и закона.
Она предполагает рассмотрение права как независимого от воли и произвола
законодателя социального явления, которое обладает своей собственной
природой и базируется на собственном принципе. Речь идет о принципе
формального равенства, предполагающем свободу индивидов как субъектов
права, право как всеобщий масштаб и равную меру свободы индивидов.
“Закон, соответствующий содержанию и смыслу принципа правового
равенства и свободы, — это и есть правовой закон (выделено мною); иначе
мы имеем дело с правонарушающим законом, антиправовой
“нормативностью” политико-приказных актов” [В.С. Нерсесянц (а), С.291;
В.С. Нерсесянц (б), С.33-34]. Исполнение неправового закона под
принуждением государства (напр., закона, противоречащего Конституции и
нарушающего права и свободы человека и гражданина) есть узаконенный
произвол [Н.С. Малеин, С.26-32].
Однако, сознавая, что вопрос о свободе не может быть решен вне
либеральной концепции правопонимания, мы должны признать и то, что
только в этих рамках он также не может быть решен. Прежде всего, потому,
что даже самое прогрессивное право, само по себе, еще не превращает
общественные отношения в правовые, а лишь подключается к ним в
совместном воздействии на регулируемое поведение. Право как нормативная
система регулирует поведение людей через наполнение той или иной сферы
человеческой деятельности правовыми связями и зависимостями, которые
действуют наряду с иными социальными факторами, совместно влияя на
поведение людей [В.Н. Протасов]. И здесь, как говорится, возможны
варианты: взаимоотношения правовой структуры с другими социальными
структурами в каждом конкретном обществе и в разные моменты времени
могут складываться по-разному.
Неизменным остается только то, что любая правовая система в той или
иной мере соответствует сложившимся социальным отношениям и
обусловлена ими. Так, социальную структуру рабовладельческих и
феодальных обществ отражало (и закрепляло) право-привилегия, или
сословное право. Буржуазному обществу соответствует формальное
(абстрактно равное) право. В современных условиях постепенно
формируется третий исторический тип права — социальное право,
охраняющее общечеловеческие ценности равного права, но преодолевающее
формализм буржуазного права при помощи системы государственных
гарантий и правовых преимуществ для социально обездоленных слоев
общества [О.Э. Лейст, С. 3-13].
Определенной правовой системе так или иначе соответствует и
определенный уровень общественного правосознания. Правосознание в
значительной степени определяет все процессы, связанные с формированием
права, и представляет собой важную часть правовой реальности [И.А. Исаев].
Причем, если в западной общественной и научной традиции “свобода есть
право делать то, что дозволено законами” (Ш.Л.Монтескьё), и “мы должны
стать рабами закона, чтобы быть свободными” (Цицерон), то одной из
характерных черт русской дореволюционной мысли, напротив, было
отрицательное или пренебрежительное отношение к праву. Так, в глазах
славянофилов право было “внешней правдой”, которая заменяет
человеческую совесть полицейским надзором; Герцен рассматривал
неуважение к праву как историческое преимущество русского народа,
свидетельство его внутренней свободы и способности построить новый мир;
русские анархисты считали право, наряду с государством, инструментом
прямого насилия; и др. [А. Валицкий, С. 25].
Предубежденное отношение русских мыслителей к праву зачастую
базировалось на представлениях о его несовместимости с нравственностью,
неспособности ограничить власть государства. Так, Л.Толстой, отождествляя
право с возведенной в закон волей власть имущих восклицал: “Право! Что…