Шабанова М. Социология свободы: трансформирующееся общество
Подождите немного. Документ загружается.
случае, если они будут содействовать улучшению позиций индивидов в
значимом жизненном пространстве, в первую очередь, — социально-
экономическом. Однако в современных условиях этого чаще всего не
происходит.
6. На одну из главных причин несоответствия между этими феноменами
указывает разработанная в ходе данного исследования частная концепция
закономерностей трансформации и метаморфозы ограничителей свободы в
переходном обществе. Построенная классификация современных
ограничителей свободы учитывает как объективные, так и субъективные
особенности переходного периода. Основные закономерности динамики
ограничителей свободы на данном этапе следующие: 1) расширяется спектр
ограничителей свободы; 2) изменяется их качественный состав; 3) меняется
их относительная значимость, взаимная иерархизированность; 4) возрастают
усилия большинства индивидов на преодоление этих ограничителей; 5)
уменьшаются шансы многих социальных групп их преодолеть,
увеличиваются различия в возможностях разных групп сделать это. Новые
ограничители свободы оказались настолько сильными, что на их фоне у
части индивидов произошла метаморфоза в восприятии административно-
командных ограничителей: даже самые очевидные из них (дефицит,
неоправданные привилегии власть имущих, малый выбор рабочих мест на
селе и др.) “затмились”, перестали рассматриваться препонами
дореформенной жизни. Оказалось также, что снижение уровня свободы на
данном этапе реформирования в большом числе случаев усилено
искусственно.
7. На типы социальных взаимодействий, которые скрываются за
ограничителями индивидуальной свободы (и институционализируются под
их “шапкой”), указывают две основные особенности их современной
системы. Одна состоит в доминировании вертикальной составляющей,
основанной (прямо или косвенно) на отношениях господства-подчинения,
которые были базисными в “административно-командной” системе и,
казалось, должны были отступить на второй план в новых условиях. Вторая
— в доминировании неправового социального пространства, где
реализуются и дополнительно усиливаются ограничители свободы всех
видов, включая вертикальные.
8. Для определения степени вплетенности неправовых социальных
взаимодействий в современный трансформационный процесс, а также
степени их устойчивости были выделены и проанализированы 4 их типа:
односторонние антагонистические, двусторонние антагонистические,
односторонние солидаристические, двусторонние солидаристические.
Установлено, что “неправовая свобода” не просто широко распространена в
современном трансформационном процессе в России: идет активный процесс
ее институционализации. Институционально-НЕправовая свобода — весьма
устойчивый элемент новой социетальной свободы, который не изменить
мгновенно вместе со сменой лиц, стоящих у руля. Об этом, в частности,
свидетельствует то, что в верхних звеньях государственной бюрократии
широко распространены двусторонние солидаристические неправовые
взаимодействия во взаимоотношениях друг с другом и односторонние
антагонистические взаимодействия — во взаимоотношениях с остальными
группами (сказывается отсутствие в обществе надежных институциональных
противовесов произволу властей). У рядовых групп, как мы видели,
отклонение от правовых норм также уже превращается в норму, активно
проникая в институты социализации молодого поколения.
Кроме того, ролевая система нестабильного, меняющегося общества
всегда некоторым образом предрасположена к развитию неправовой
свободы. Во-первых, провозглашенные реформаторами права пока еще не
отвечают интересам и потребностям массовых групп населения, лежат за
пределами их жизненных целей, не актуальны для них, воспринимаются
многими как несправедливые. Новые ролевые ожидания не соответствуют
правовым и моральным нормам, которые разделяют многие индивиды.
Поэтому новая институционально-правовая свобода для них нелегитимна, а
отклонения от новых ролевых ожиданий не сказываются отрицательным
образом ни на оценке индивидами самих себя, ни на оценке их “значимыми
другими”. А во-вторых, в нестабильном обществе “не окрепли ролевые
рамки” и для сторонников новой институционально-правовой свободы.
Типичное для многих ролей поведение еще окончательно не оформилось,
ослабился контроль за правильностью ролевого исполнения и др.
9. Анализ современного адаптационного процесса в контексте свободы
выявил преобладание в его механизмах преимущественно вынужденных
адаптаций над преимущественно добровольными, а в его результатах –
преимущественно регрессивных (разрушительных) адаптаций (и
неадаптированности) над преимущественно прогрессивными
(созидательными) адаптациями.
Разные типы адаптантов придают разную значимость провозглашенным
в ходе реформ правам. Однако в современных адаптациях к новым условиям
степень использования этих повсеместно очень низка. Несоответствие между
востребованными правами и другими уровнями социетальной свободы
(декларированным, желаемым, возможным) в настоящее время мало
сглаживается. Более того, в современном адаптационном процессе сложился
целый ряд взаимосвязанных механизмов, которые работают на усиление
рассогласования между разными уровнями социетальной свободы,
препятствуя институционализации и интернализации новых прав. Основные
из этих механизмов: поддержание отчуждения от новых прав, отложенный
спрос на новые права, неправовая реализация новых прав, разочарование в
новых правах из-за недопонимания их природы, воспроизводство “западных”
прав на административно-командной основе.
В результате подтвердилась основная гипотеза исследования о том, что
провозглашенное движение к западной институционально-правовой свободе
и продвижение российского общества к более свободному (в том смысле, как
понимают свободу большие группы его граждан) – два разных процесса,
которые требуют разных условий и разного времени для своей реализации.
Существенный разрыв между этими процессами сохранится в перспективе.
Судя по тем отношениям, которые скрываются за новыми ролями (правами),
продвижение к западной институционально-правовой свободе в
действительности оказалось еще меньшим, чем можно было бы ожидать,
исходя из изменений в ролевой карте российского общества. Так что сегодня
Россия имеет даже меньше шансов продвинуться к западной
институционально-правовой свободе, чем имела на пороге реформ.
Послесловие
писанное исследование трансформации свободы в меняющемся
обществе, думается, дает основание для вывода о правомерности и
продуктивности дальнейшего развития социологической перспективы
изучения данного феномена.
Делая акцент на социологическом подходе к изучению свободы, я
отнюдь не абсолютизирую его и, разумеется, далека от мысли, что именно он
позволит решить “вечную проблему свободы”. Не умаляется значение и
других подходов к познанию этого многогранного и сложного феномена, ибо
социологическая модель свободы, как было показано, базируется на
достижениях философского, психологического, экономического и правового
подходов. В то же время в поле зрения социологии свободы попадает такой
спектр проблем, которые в науках, традиционно изучавших свободу,
оставались без достаточного внимания, и без которых нельзя продвинуться к
пониманию ее сущности, особенно в меняющемся обществе. В этом смысле
социологическая перспектива анализа способна существенным образом
обогатить научное знание о феномене свободы.
Кроме того, разработка и развитие социологической теории свободы
открывает новые перспективы теоретического и эмпирического анализа в
рамках самой социологии. Она расширяет возможности дальнейшего
развития стратификационной теории, социологии адаптаций, социологии
личности и др. Делая акцент на изучении взаимосвязи между социетальным и
индивидуально-групповым уровнями свободы, социологическая модель
может быть весьма продуктивной в осмыслении одной из главных проблем
общественных наук – взаимосвязи между обществом с его социальными
институтами и действующими на микроуровне социальными субъектами,
имеющими ту или иную свободу выбора.
В меняющемся обществе особая значимость социологического изучения
свободы видится в тех возможностях, которые оно открывает для познания
механизмов формирования новых и сохранения старых социальных
институтов.
Таким образом, у социологии свободы есть все основания стать в
перспективе важным и самостоятельным направлением социологического
знания.
Приложение. Информационная база исследования
Социоструктурные различия в контексте свободы:
иллюстрация на примере города и села
Уровень потенциальной и реальной свободы, которую несут новые права
и общественные отношения жителям города и села неодинаков. Поэтому
информационной базой исследования являлись материалы серии
социологических обследований, проведенных как в городской, так и в
сельской местностях.
Информационной базой городского исследования стали материалы
социологического обследования, проведенного в г. Новосибирске в ноябре-
декабре 1998 г. (работающее население) и в январе 1999 г. (безработные и
учащиеся средних специальных и высших учебных заведений). Выборочная
совокупность (N=602) репрезентирует генеральную по полу и возрасту
трудоактивного населения. В нее вошли лица, занятые на предприятиях
разных отраслей и форм собственности, включая частных предпринимателей
без образования юридического лица. С некоторой долей условности
(устаревшие данные микропереписи, скорректированные экспертными
оценками) можно говорить о репрезентативности данных и по уровню
образования занятого населения.
Информационной базой сельских исследований стали данные серии
социологических обследований, проведенных ИЭиОПП СО РАН в
Алтайском крае (один сельский район — 1995 г.) и Новосибирской области
(один сельский район и малый город — 1996 г., два сельских района — 1997
г.). Выборочная совокупность репрезентирует генеральную по полу, возрасту
и уровню образования взрослого населения (1995г., N=344) и населения
трудоспособного возраста (1996г., N=340), по полу и возрасту взрослого
населения (1997г., N=551).
Данные массовых опросов дополняются материалами
неформализованных интервью с “шабашниками”-строителями,
коммерсантами (г.Новосибирск, 1998 г.), а также данными прессы.
* * *
Не касаясь внутрипоселенческих различий (которые также весьма
велики), остановлюсь на отличительных чертах сельского и городского
населения, которые свидетельствуют о необходимости включения в
информационную базу исследования как городских, так и сельских массивов
данных и проведения сравнительного анализа между ними на всех этапах
построения и обоснования социологической теории трансформации свободы.
“На входе в рынок” ряд особенностей сельского населения1 ослабляли
его шансы воспользоваться новыми правами и свободами или конструктивно
к ним адаптироваться.
Как известно, в дореформенный период сельское население было одной
из наиболее ущемленных социально-территориальных групп населения.
Многие социально-экономические преобразования в советское время
проводились за счет его интересов. Сельские жители стали свидетелями (и
невольными участниками) многих неудавшихся и болезненных лично для
них реформ, а потому значительная часть их, как показали наши
обследования, уже в первые годы современных реформ была убеждена в том,
что никакие преобразования ни к чему хорошему не приводят, а потому
лучше было бы оставить все, как есть, и ничего не менять (42%). Социальная
память сельских жителей о прошлых реформах сказывается как на их
отношении к нынешним преобразованиям, так и на их поведении в новых
условиях.
Относительно ниже у сельского населения и шансы избежать ошибок в
восприятии происходящего из-за идеологических воздействий (в прошлом и
настоящем), меньшего доступа к информации и др., что нелегко преодолеть в
условиях “задавленности бытом”, большой нагрузки в личном подсобном
хозяйстве, тяжелого физического труда. Кроме того, сельское население в
целом значительно старше городского. Доля старших возрастных групп
завышена здесь в значительной степени искусственно – она является
накопленным результатом многолетних миграций из села как реакции на
осуществлявшуюся в советский период политику. Более высокая доля лиц
пенсионного и предпенсионного возрастов, во-первых, указывает на более
низкий адаптационный потенциал сельского населения к переменам (как на
уровне сознания, так и на уровне поведения), объективную потребность
большой части проживающих в селе в поддержке и гарантиях со стороны
государства. А во-вторых, она обусловливает и более низкий уровень
образования сельских жителей, более высокую долю лиц либо не знающих (и
не стремящихся узнать) старые и новые права, либо намеренно (исходя из
неблагоприятного жизненного опыта по отстаиванию своих прав в прошлом)
отказывающихся от них.
Город и село “пришли в рынок” с большими различиями в уровне
развития социально-экономической среды обитания населения. По
сравнению с жителями больших и крупных городов сельские жители имели
существенно меньшую свободу выбора мест работы, профессии, меньше
возможностей для реализации свободы потребительского и досугового
поведения, короче, меньший диапазон выбора по существу во всех жизненно
важных сферах жизнедеятельности. Отражением этих различий, в свою
очередь, являлся и разный уровень свободы территориальных перемещений:
у жителей села она была намного ниже, чем, скажем, у жителей больших или
крупных городов. Как показали наши обследования, в первой половине 80-х
годов весьма многочисленную часть сельского населения можно было
отнести к вынужденно стабильному, а нарастающая в те годы возвратная
миграция в половине случаев была связана не с улучшением условий жизни в
селе, а с невозможностью для его выходцев закрепиться в более развитых
поселениях, и, прежде всего, в городах региона (трудности с пропиской,
сокращение темпов жилищного строительства и др.) [М.А.Шабанова, 1989,
С.43-51; Она же, 1991, С.87-109].
Важная особенность сельского населения связана и со спецификой его
социально-пространственного положения (“территориальной
изолированностью”). Российские села рассеяны в огромном пространстве,
часто отрезаны от городов плохим состоянием дорог и транспортного
сообщения. И если из-за гигантских размеров территории влияние Москвы на
жизнь российской провинции не столь велико, как ей хотелось бы, и по
сравнению с влиянием европейских столиц на управляемые территории, то в
селе оно, пожалуй, еще меньше, чем в городе. “Россия — это рассеянное
бытие, разреженное пространство... как Некрасов говорит: “В столицах шум,
гремят витии, Кипит словесная война, А там, во глубине России — Там
вековая тишина”... Вот это противопоставление и ныне налицо... Это же
реальность. Она влияет на мышление. Русский космос — это точки жизни и
тире пустоты. Пунктиры — не сплошняк цивилизации. Нет связи, дорог,
посредства...” [Г.Д. Гачев, С.27]. Разумеется, это противопоставление не
безусловное, это образ, который, явно преувеличивая реальные различия, тем
самым позволяет лучше “прочувствовать” их.
Существенная удаленность большой части российских сел от городов и
железных дорог исключает возможность трудовых маятниковых миграций, а
также затрудняет регулярные поездки в более развитые поселения с целью
удовлетворения материальных, культурно-бытовых и прочих потребностей.
Это существенно сужает диапазон выбора сельского населения в жизненно
важных сферах жизнедеятельности. Если, скажем, работника-жителя
крупного многофункционального города что-то не устраивает в работе или
он не хочет мириться с несправедливым отношением к себе руководителя
предприятия, то в рамках своего поселения он может найти гораздо больший
выбор иных способов занятости и отстаивания своих интересов, чем житель
села.
Вообще говоря, зависимость жизнедеятельности рядовых работников от
руководителей хозяйств всегда была велика на селе. Она сложилась еще в
дореформенный период и осуществлялась как косвенно (через улучшение
или ухудшение общих условий жизни и труда в том или ином селе с
приходом нового руководителя, его способностей к перетягиванию
дефицитных ресурсов в свое хозяйство), так и прямо — через личное
расположение руководителя к подчиненному, выражавшееся в выделении
удобных (или неудобных) участков под сенокос и пастбища, помощи (отказе
от помощи) в ремонте или постройке дома, в предоставлении жилья,
транспорта, выходных дней в удобное время, новой техники и других
ограниченных ресурсов.
Иными словами, от властей исходили как блага, так и беды, и в условиях
территориальной изолированности, слабой связанности с городами,
неразвитости социально-экономической среды обитания многие сельские
жители не пытались отстаивать свои права, а жили надеждой на приход
руководителей, которые “управляли бы ими для них, а не против них”. Так
что требование управляемых: “Правьте нами так, чтобы нам удобно жилось”,
было актуально так же, как и сто лет назад. Впрочем, как и встречное
требование правителей: “Нет, вы живите так, чтобы нам удобно было
управлять вами, и даже платите нам хорошее жалованье, чтобы нам весело
было управлять вами; если же вы чувствуете себя неловко, то в этом
виноваты вы, а не мы, потому что не умеете приспособиться к нашему
управлению...” (Витте С.Ю., 1899).
Меньшая свобода (выбора, действия), которая имелась в
дореформенный период у сельского населения, за годы реформ еще более
усилилась. Небольшой выбор мест работы на селе еще более уменьшился;
между тем, угроза потерять работу или уже случившаяся потеря работы в
селе — это не та угроза, с которой сталкиваются жители больших и крупных
многофункциональных городов, имеющие гораздо больше возможностей для
новой занятости. Слабое же развитие производственной и социальной
инфраструктуры, большая удаленность многих сел от городов и железных
дорог, обнищание населения, а также ослабление в ходе реформ
институционально-правовых механизмов защиты интересов рядовых граждан
ставят перед селянами, решившимися воспользоваться новыми правами, куда
больше препятствий, чем перед находящимися в том же положении
горожанами, и часто не позволяют избежать неблагоприятных последствий
личной зависимости рядовых работников от руководителей и в наши дни.
Более того, нередко эта зависимость даже усиливается по сравнению с
дореформенным периодом (идет ли речь о совхозе, так и оставшемся
совхозом, или о совхозе, формально переименованном в акционерное
общество, и др.). Так, при слабом развитии производственной
инфраструктуры и сервиса на селе, отсутствии личных транспортных средств
у большой части населения, удаленности и изолированности многих сел от
городов желающие создать и вести свое дело часто оказываются в полной
зависимости от руководителей хозяйства (района, области), их отношения к
реформам вообще и к данным индивидам, в частности. В этих условиях
заявление руководителя хозяйства: “Кто хочет, пожалуйста, выходите из
совхоза, создавайте свои хозяйства, а мы посмотрим, что у вас из этого
получится! Только обратно потом не проситесь!”- звучит и как угроза, и как
приговор.
Все это, разумеется, не означает, что обозначенные барьеры и
ограничения реализации новых прав являются повсеместными и абсолютно
непреодолимыми. В близлежащих к городам селах некоторые из этих
ограничений проявляются слабо или совсем отсутствуют, в то время как в
селах, удаленных от городов и железных дорог, они, напротив, весьма
велики. Кому-то повезло с руководителями больше, кому-то меньше, кому-то
совсем не повезло. В рамках одного и того же села одни группы жителей
весьма успешно преодолевают некоторые из ограничений, в то время как
другим это не под силу. Тем не менее, общая закономерность такова, что
жители сел — уже в силу простой принадлежности к поселениям с менее
развитым экономико-производственным и инфраструктурным потенциалом,
удаленности и изолированности от городов, слабой институционально-
правовой защищенности интересов и др., — в новых условиях сталкиваются
с б`ольшим числом ограничителей своей свободы и вынуждены затрачивать
больше усилий на их преодоление (или адаптацию к ним), чем жители более
развитых территорий.
Итак, констатируем: 1) сельские жители, по сравнению с жителями
больших и крупных городов, имеют меньшую свободу выбора
предпочтительных моделей поведения в жизненно важных сферах
жизнедеятельности; 2) в ходе реформ это отставание не только не
сокращается, но еще более увеличивается; 3) сельские жители имеют меньше
возможностей для противодействия нежелательным воздействиям со стороны
местного и более высокого руководства; 4) они сталкиваются с более
сильными ограничителями своей свободы и вынуждены затрачивать больше
усилий либо на их преодоление, либо на адаптацию к ним. Впрочем, на место
сельских жителей можно было бы поставить население поселков городского
типа, малых и средних монофункциональных городов, многих северных
городов и поселков, также оказавшееся в своеобразных “территориальных
ловушках”. Таким образом, не только различная значимость обретенных и
утерянных в ходе реформ прав, но и социально-территориальные различия в
их доступности превращаются в трансформирующемся обществе в канал
формирования новых социальных неравенств.
Сказанного, думается, достаточно, чтобы подтвердить необходимость и
продуктивность сравнительного анализа современного трансформационного
процесса в городе и селе для получения целостного представления о
закономерностях трансформации свободы в меняющемся российском
обществе.
Библиография
Арон Р. Эссе о свободах: “Универсальной и единственной формулы
свободы не существует” // ПОЛИС (Политические исследования). – 1996.
— №1. – С.128 – 137.
Араб-Оглы Э.А. Свобода // Философский энциклопедический
словарь.М.:Советская энциклопедия. — 1983. — с.595-597.
Балабанова Е.С. Социально-экономическая зависимость и
социальный паразитизм как формы адаптации к социально-
экономическим условиям // Способы адаптации населения к новой
социально-экономической ситуации в России / Отв. ред. И.А. Бутенко. –
М.: Московский общественный научный фонд, Издательский центр
научных и учебных программ, 1999. – С. 16 – 32.
Барбер Бернард. Структура социальной стратификации и тенденции
социальной мобильности // Американская социология. Перспективы.
Проблемы. Методы. Пер. с анг. М.: Прогресс. — 1972. — С. 235- 247.
Барраль Этьен. Комплекс Ajase` // Курьер ЮНЕСКО, май, 1993. – С.
20 — 22, 29.
Бергер П.Л. Приглашение в социологию: Гуманистическая
перспектива / Пер. с англ. Г.С.Батыгина. – М.: Аспект Пресс, 1996. – 168
с.
Бергер Питер, Лукман Томас. Социальное конструирование
реальности. Трактат по социологии знания. — М.: “Academia-Центр”,
“Медиум”. — 1995. — 323 с.
Беккер Гэри С. Экономический анализ и человеческое поведение //
THESIS: теория и история экономических и социальных институтов и
систем. Предмет исследования. — Начала-пресс. –Зима 1993.- Т.1. —
Вып. 1. — С. 24 – 40.
Бердяев Н.А. Философия свободы. – М.: Моск. филиал
“Интерпартнер-МКС”, СП “МКС Плюс”, 1990. – 288с.
Богомолова Т.Ю., Тапилина В.С., Михеева А.Р. (а) Социальная
структура: неравенство в материальном благосостоянии. – Новосибирск:
ИЭиОПП СО РАН, 1992. – 192 с.
Богомолова Т.Ю., Тапилина В.С. (б) // Социальная траектория
реформируемой России: Исследования Новосибирской экономико-
социологической школы / Отв. ред. Т.И. Заславская, З.И. Калугина. –
Новосибирск: Наука. Сиб. Предприятие РАН, 1999. – С. 398 – 415.
Бруннер Карл. Представление о человеке и концепция социума: два
подхода к пониманию общества // THESIS:теория и история
экономических и социальных институтов и систем. Мир человека.- Осень
1993.- Т.1, вып. 3. — С.51 — 72.