Пивоев В.М. Миф в системе культуры

Подождите немного. Документ загружается.

хозяина вполне понимает и выполняет его указания, и, в свою

очередь, повизгиванием, лаем и телодвижениями сообщает

хозяину о своих желаниях, и тот также понимает ее?!

Как проходило формирование опыта древнего человека?

двумя путями: через усвоение чужого опыта и освоение чужого-

мира. Обычно полагают, что животное вполне удовлетворено

врожденной инстинктивной программой жизнедеятельности,

приспособленной к соответствующей среде. Но это не совсем

так. Конечно, в деятельности животного преобладающее

значение имеют врожденные инстинкты, однако, как показал

И.MП.MПавлов, условно-рефлекторные связи также играют

значительную роль во взаимодействии животного со средой,

иначе оно не способно было бы адаптироваться к изменению

среды. Как у человека, у животных в раннем возрасте очень

велика способность усваивать чужой опыт (опыт особей своего

вида), позднее эта способность исчезает. Так биологи привезли

и выпустили в питомнике обезьян, выращенных в клетке.

Обнаружилось, что они не могут научиться некоторым навыкам,

которыми давно овладели их сверстники," выросшие на

свободе. Как говорится, поезд ушел.

Социализацию человека понимают обычно в духе шестого

тезиса Маркса о Фейербахе о совокупности (или ансамбле)

общественных отношений (см.: 144, 3, 3). Но данная точка

зрения акцентирует внимание только на общественной,

социальной стороне дела, абсолютизирует ее, чем умаляется

индивидуально-неповторимое в человеке. Конечно, это не есть

"абстракт", совсем наоборот, индивид — это конкретное

богатство, сложность, неповторимость. Человек осваивает мир,

усваивает чужой опыт, делает его своим, придает ему

неповторимый смысл и характер. Именно в этой

индивидуально-неповторимой интерпретации всей

совокупности (ансамбля) общественных отношений и

заключена сущность человека.

Усвоение чужого, опыта основывается на механизмах

подражания и эмоционально-ценностного внушения-заражения.

Ребенок подражает тем действиям взрослого, которые, по его

представлениям имеют ценность, способны удовлетворить его

потребности. Он может не знать, что они имеют ценность,

отношение к ним как к ценностям ему может быть внушено в

результате активного суггестивного воздействия взрослого,

учителя на ребенка-ученика или через заражение, если взрослый

не совершает для этого целенаправленных, осознанных

действий, заражающее воздействие оказывают в таком случае

внешний вид, поза, мимика интонации взрослого,

совершающего манипуляции с предметами, или иным способом

выражающего к ним свое отношение. Так формируется

ученичество как социальный институт духовного воздействия

Учителя на ученика и усвоение учеником духовного опыта

Учителя.

В "Бхагавадгите", как это хорошо показано В. С.

Семенцовым, уделено очень большое внимание именно этой,

духовной стороне отношений Учителя и ученика. Конечно,

обучение ученика какому-то делу - это важная и необходимая

составная часть этих отношений. Но Учитель как бы усыновляет

ученика, превращает его в сына в мифологическом смысле,

вслед за этим передает ему свою сущность, свою "прану", свое

дыхание (см.:204, 5-32).

Существо сознания часто истолковывают сугубо

рационалистически в свете традиций рационализма в

европейской философии, воспринятой К. Марксом: "Способ,

каким существует сознание и каким нечто существует для него,

это - знание" (143, 633). При этом знание рассматривается как

основное содержание сознания и осмысливается знание при

этом как информация.

С точки зрения такого рационалистического подхода

границы сознания должны совпадать с объемом вербализации

сознания. Осознано лишь, то, что выражено в слове (см.:224,

132). Однако, как справедливо замечал А. А. Потебня, "...вне

слова и до слова существует мысль; слово только обозначает

известное течение в развитии мысли" (178, 113). Вспомним

изложенные выше мысли Л. С. Выготского о различении корней

мышления и речи. Но что же тогда такое мысль, мышление? Как

возможны они вне слова?

"Сущность мышления, - писал В. фон Гумбольдт,- состоит в

рефлексии, то есть в различении мыслящего и предмета мысли.

Чтобы рефлектировать, дух должен на мгновение остано-

виться в своем продвижении, объединить представляемое в

единство и, таким образом, подобно предмету,

противопоставиться самому себе. Построенные таким образом

единства он сравнивает затем друг с другом, и разделяет, и

соединяет их вновь по своей надобности" (63, 301). Для этих

операций соединения, разделения и противопоставления

хранящихся в нашей памяти образов, впечатлений и

представлений в пределах индивидуального сознания

специальные искусственные языки не так уж обязательны

(поскольку мыслить, то есть соединять, разделять и

противопоставлять можно- сами эти образы и впечатления), но

желательны, поскольку облегчают процессы мышления и

ускоряют обработку материала. Но такие языки крайне

необходимы, когда возникает необходимость объективировать

свои мысли, выразить и передать другому. Вероятно, первым

таким языком у человека был жестово-знаковый язык,

сопровождаемый эмоциональными возгласами (см.: 169, 45-46).

Затем сформировались другие языки. Вербальный, словесный

язык был наиболее удобным инструментом для оформления

этих операций мышления и передачи мысли другим людям. Но,

как выяснилось, слово было не абсолютно совершенным

орудием общения, у него обнаружились некоторые недостатки,

что вызвало необходимость развития других языков.

О. Э. Мандельштам писал в "Разговоре о Данте", что наука

только тогда сможет понять "Божественную комедию", когда

выработает соответствующий образный инструментарий,

образный язык и мышление. Попытки выразить эту мысль

привели к возникновению метафорических определений:

"схемное видение" (Р. Декарт), "живописное соображение" (Н.

Гоголь), "наблюдательный ум" и "духовный глаз" (Ф.

Достоевский), "разумный глаз" (Р. Грегори), "глазастый разум"

(И. Эренбург) (см.:82, 58). Е. Л. Фейнберг называет это

проблемой двух культур, различия естественнонаучной и

гуманитарной, сформулированной еще в 1957 году Ч. Сноу

(см.:211). Автор пишет: "Основой таких различий оказывается

разная по масштабу роль, которую в этих сферах играют

дискурсивный, формально-логический, аналитический подходы,

с одной стороны, интуитивный, внелогический, синтетический -

с другой. В действительности они

присутствуют в обеих "культурах", но в столь различающихся

пропорциях, что это порождает взаимонепонимание" (256, 44).

Примером невербального языка является иконопись. По

словам П.MА.MФлоренского, "являясь восхищенному умному

взору, святые свидетельствуют о Божьем тайнодействии,

свидетельствуют своими ликами: духовное видение символично,

и эмпирическая пора насквозь пронизана светом свыше" (268,

97). Одухотворенность изображенных на иконах ликов святых

должна непосредственно убеждать зрителей в тех истинах и

идеалах, которых они сами прикоснулись, заражать их своим

духовным опытом. О невербальном характере мышления

художника писал В. А. Фаворский: "Попробуйте запомнить цвет

при помощи слов, - у вас получится схема цвета, упрощенное

представление о цвете, а цвет с его сложностью и влиянием на

него фактуры можно запомнить только без слов, никакие слова

не передадут всю сложность и частность его характера... Тут,

быть может, и мешает то, что слово делает явление

отвлеченным, что и является преимуществом в отвлеченном

мышлении" (250, 44). Здесь ухвачено очень важное: "слово

делает явление отвлеченным". Оно отрешается от неповторимой

выразительности конкретного, единичного и выражает

обобщенное понятие, обобщенный признак предмета. Этим

слово принципиально отличается от имени.

Далеко не вся информация, получаемая нашими

рецепторами, вербализуется, закрепляется в нашей памяти

оформленной в слове, в понятии, в умозаключении и суждении.

Очень многое воспринимается, минуя вербализацию. Как

справедливо пишет Д. И. Дубровский, "иногда улыбка,

невольный жест или выражение глаз сообщают гораздо более

достоверную и значимую информацию, чем слова собеседника"

(76, 101; см. также: 205, 139-141). Для некоторых людей в ходе

разговора самое главное не что говорят, а как. Именно из

паралингвистических средств общения получают они главную

информацию, именно в них лучше всего раскрывается характер

человека, его подлинные мотивы и намерения, нежели в словах

(см.: 169, 48).

В последние годы в русском языке все более завоевывает

права гражданства слово "ментальность", которое происходит

от латинского mens, mentis, что означает "ум, мышление, образ

мыслей, душевный склад" (см.: 71, 630). Говорят также о

менталитете, имея в виду стиль мышления, духовную

атмосферу общества или какой-то группы. Это явление также с

трудом поддается вербальному выражению. Здесь можно

вспомнить теорему Геделя о неполноте.

У древнего человека формируется разными путями

духовно-мифологический и практический опыт. Главное

различие между ними связано с проблемой достоверности.

Практический опыт, хотя он и не вполне еще осмысливается

интеллектуально, формируется на базе практической

проверяемости, на основе проб и ошибок. Здесь достоверность -

критерий безопасности, за недостоверный опыт можно

расплатиться жизнью. Иное отношение к проблеме

достоверности в рамках духовно-мифологического опыта.

Точнее будет сказать, что эта проблема вообще отсутствует, не

осознается по причинам, которые будут рассматриваться ниже,

критическая рефлексия в мифологическом сознании не

допускается, на нее накладывается запрет, табу. Возможна лишь

положительная рефлексия, положительное самосознание.

Эти два опыта плохо стыкуются друг с другом. Как заметил

Л.MЛеви-Брюль, "опыт не в состоянии ни разуверить их, ни

научить чему-нибудь", мышление первобытных людей в

бесконечном количестве случаев непроницаемо для опыта (118,

47). Это объясняется консервативностью их мышления,

отношением к новому как внушающему возможные опасности и

чреватому возникновением неисчислимых бедствий в

результате отступления от сложившихся форм бытия.

Объясняют это также слабостью первобытного сознания,

ассоциацией идей, наивным применением принципа

причинности ("после этого, значит вследствие этого"). Это

различие между теоретическим и практическим мышлением

остается и в сознании современного человека, оно заключается

в том, что они по-разному связаны с практикой... Работа

практического мышления в основном направлена на разрешение

частных, конкретных задач... тогда как работа теоретического

мышления направлена в основном на нахождение

общих закономерностей — принципов организации

производства, тактических и стратегических закономерностей"

(230, 1, 224-225).

Необыкновенно плодотворным для изучения процессов,

происходящих в глубинах сознания является исследование Д. Л.

Спиваком "лингвистики измененных состояний сознания",

позволяющее с помощью относительно рациональных

критериев обнаруживать некоторые особенности

иррациональных явлений сознания (см.: 220; обзор литературы

по проблеме см.: 219, 50-57), В результате этих исследований

обнаружено, что "...язык представляет собой многоуровневую

структуру, под поверхностным слоем которой лежит

значительное число глубинных "языков", построенных по

разнообразным и достаточно отличным друг от друга законам.

Эти глубинные языки поочередно и в строго закономерном,

фиксированном в пределах данной культуры порядке могут

становиться поверхностными, актуализироваться в языковом

мышлении по мере нарастания изменений внешней среды.

Соответственно, они становятся явными и доступными

непосредственному наблюдению при измененных состояниях,

прохождение через которые всегда в той или иной мере

происходит при адаптации к окружению. В своем построении

глубинные языки отражают ход онто- и филогенетического

развития данного языка" (221, 33). В ходе исследования

фармакологическими средствами отключались последовательно

поверхностный и последующие слои сознания, что позволяло

обнаруживать и исследовать все более глубокие слои сознания.

Итак, в рамках сознания опыт понимается как сумма

знаний, умений, навыков, оценок, впечатлений и образов как

результат усвоения и освоения чужого опыта и чужого мира.

Знание здесь понимается не только как объективная

информация, прошедшая контроль и проверку достоверности, в

структуру знания входит сам факт подотчетности,

самосознания, рефлексии по поводу своего опыта. Именно

второе является одним из критериев существования сознания.

Как отмечалось выше, с медицинской точки зрения, человек

находится в сознании, если отдает себе отчет, осознает и

оценивает то, где он находится и что с ним происходит, т. е. он

готов к рефлексивной оценке своего состояния.

Коль скоро, как писал В. П. Тугаринов, "коренная и

главнейшая функция сознания есть получение знания о природе,

обществе и человеке" (240, 61), то нужно определить: что есть

знание?

Типичное определение в рамках рационалистического

подхода: знание есть "вербализованный продукт

целесообразной познавательной деятельности" (113, 17). В. П.

Филатов определяет знание как "отражение объективных

характеристик действительности в сознании человека" (261,

199), - такое определение несколько шире. Объективная

информация, достоверность которой может быть проверена,

обычно противопоставлялась чувственному опыту, который

доставлял не вполне точную информацию, был источником

иллюзий, мнений. Однако, как писал Ф. Энгельс, "истина и

заблуждение, подобно всем логическим категориям,

движущимся в полярных противоположностях, имеют

абсолютное значение только в пределах чрезвычайно

ограниченной области... Как только мы станем применять

противоположность истины и заблуждения вне границ

вышеуказанной области, так эта противоположность сделается

относительной и, следовательно, негодной для точного

научного способа выражения. А если мы попытаемся применять

эту противоположность вне пределов указанной области как

абсолютную, то мы уже совсем потерпим фиаско: оба полюса

противоположности превратятся каждый в свою

противоположность, т.е. истина станет заблуждением,

заблуждение - истиной" (144, 20, 92). Преувеличение

значимости рациональных подходов к сознанию приводит к

абсолютизации такого понимания знания, которое сводилось к

объективной информации, отвечающей основным требованиям -

рефлективности, логической обоснованности и однозначности.

Но в содержании сознания, как мы убедились, есть и не вполне

достоверная информация, опыт, достоверность которого не

может быть установлена (коль скоро некоторые события жизни

человека происходят при отсутствии свидетелей). Поэтому в

последние годы началось изучение так называемого

"вненаучного знания". Ярким примером может служить

упомянутая выше книга "Заблуждающийся разум?

Многообразие вненаучного знания" (редактор и составитель

И.MТ.MКасавин).

В. С. Ротенберг определяет сознание как "знание о собственном

знании объективной реальности, противостоящей познающему

субъекту, и о себе как субъекте познания.

Из этого определения вытекают две основные функции

сознания: а) объективирование и закрепление в речи знания об

объективной реальности и выделение из окружающей среды

самого себя как субъекта познания этой реальности. С этой

функцией сознания связано формирование значений; б)

выделение себя из окружающей среды в качестве субъекта -

личности. Эта функция сознания обеспечивает возможность

самовосприятия и самооценки, и с ней связано формирование

личностного смысла" (35, 4, 213). Здесь обнаруживаются

заслуживающие внимания подходы и проблемы, однако мы

считаем необходимым расставлять акценты несколько иначе.

Так, если считать основным содержанием сознания "знания", то

необходимо подчеркнуть, что это знание о "смыслах" или о

значимости явлений и предметов мира для удовлетворения

человеческих потребностей. В связи с этим можно упомянуть

разработанную английским ученым М. Полани концепцию

"неявного знания" и "личностного знания". Он полагает, что

помимо явного, эксплицируемого знания существует скрытое,

неявное, имплицитное знание (см.: 173). Действительно, в

процессе восприятия реципиент концентрирует внимание на

конкретном объекте или даже на одном из проявлений данного

объекта, но это не означает, что рецепторы не воспринимают

информацию за пределами очага внимания. Эта информация

поступает на рецепторы и в той или иной мере фиксируется в

памяти. Она закрепляется в памяти не хаотически, она

структурируется и организуется системой потребностей и

ценностных ориентаций личности, поэтому личный опыт

человека Полани называет личностным знанием.

П. А. Флоренский отмечал, что в акте знания содержится

противопоставление субъекта знания и его объекта, с другой

стороны, знание противостоит незнанию: "Знать - это значит

выделять и различать. Сущность знания - выделение,

различение, обособление" (263, 151). Одно знание есть

отражение различения объектов, другое знание направлено на

различение

испытать связанное с ним волнение, а именно соотнести его с

причиной и объектом, его вызывающим" (199, 160). Не здесь ли

кроется источник возникновения проблемы причинности в

мифологическом сознании и появления большого количества

объяснительных, этиологических мифов?

В отличие от понятия "рефлексия", с его очерченным выше

традиционным истолкованием, автором вводится понятие

"эмоциональной рефлексии" (см.: 169, 59-67), причем имеется в

виду не просто самооценка (имплицитно присутствующая в

любой рефлексии, хотя бы ее прежде не замечали), в

мифологическом сознании "эмоциональная рефлексия" всегда

имеет положительный ценностный потенциал. Если под

обычной рефлексией понимают рационально-критическую и

аналитическую самооценку, то "эмоциональная рефлексия" в

мифологическом сознании имеет характер синтетически-

позитивной самооценки. Аналитическая функция в

эмоциональной рефлексии осуществляется в виде соотнесения

осваиваемого предмета или явления с потребностями человека и

определении положительного или отрицательного ценностного

потенциала объекта, оценке и разграничении "своего" и

"чужого". Но эта функция имеет подчиненное значение и

возникает, как нам представляется, позднее.

Разумеется, эмоциональная рефлексия имела, пользуясь

современным языком, интуитивный, бессознательный характер,

поскольку не существовало вербально-логического

инструментария для выражения этих интуитивных

аксиологический рефлексий в слове, пока не возникли имена и

слова, но в самом отборе материала, символических действий,

затем в сюжетообразовании мифов мы можем обнаружить

определенную логику, обусловленноcть которой результатами

эмоциональной рефлексией мы можем обнаружить. С помощью

эмоциональной рефлексии, как нам представляется, из массы

опыта древнего человека выуживалось самое существенное и

сохранялось в виде "знания", формировало основу

мифологического сознания.

Потребность в иллюзиях

Очень часто люди устремляются не к подлинным

ценностям, а к мнимым, иллюзорным идеалам и утопическим

идеям. Об этом писал современный грузинский философ З. М.

Какабадзе: «...Самопознание человека осложняется... тем, что

человек в известной мере склонен к самообману: люди не всегда

хотят знать всю правду о себе, о тенденциях и возможностях

собственного бытия. Люди иногда убегают от правды. Они, ища

опору, оправдание и облегчение бытия, проявляют склонность

создавать иллюзии на этот счет и предаваться им. Человек часто

обманывает себя в оправдание и облегчение своего

собственного бытия... Конечно, человек способен преодолевать

эту склонность к самообману. Но дело в том, что она, эта

склонность, всегда присутствует в нем и ему, его честности, его

честному самосознанию всегда приходится проходить через

этот барьер" (94, 17).

Человек, склонный к самоанализу, легко обнаружит, что

этим он тоже грешил, что это о нем тоже. Если мы

обнаруживаем в себе нечто нехорошее, неприятное, то мы

стараемся скрыть это даже от себя, закрываем на это глаза или

отводим в сторону, делаем вид, что этого нет. Но коль скоро это

проделываем мы сами, то должны отдавать себе отчет, что это

маска на нашем лице. Но она может случайно сорваться с него,

поэтому мы только делаем вид, что все в порядке, но все время

настороже, чтобы не оказаться обнаженными перед самими

собой и окружающими(94,18-19). Это так похоже на страуса,

спрятавшего голову в песок и вследствие этого уверенного в

своей безопасности,