Петрухин В.Я., Аверинцев С.С., Живов В.М., Лихачев Д.С., и др. Из истории русской культуры. Том I (Древняя Русь)

Подождите немного. Документ загружается.

них процарапаны изображения оружия (мечи, копья, скрамасаксы, наконечники стрел, боевые

стяги), а также ладьи и магические знаки—свастики, молоты Тора, кресты и др.

Если в искусстве варваров мифологический дракон связан с хтоническим миром, как чудовищный

«мировой змей» скандинавской поэзии Ёрмунганд, а на концах ножен мечей представлены вброны

(?)—птицы Одина, то русским дружинным идеалам, отраженным в литературе и отчасти

изобразительном искусстве XI—XIII вв., импонировали образы сильных хищных зверей и птиц

как знаков сословного отличия: это львы, рыси, пардусы (гепарды), «коркодилы», «лютые звери»

(волки?), соколы как главные ловчие птицы, орлы, ястребы, кречеты. Воплощением

несокрушимой мощи являлся тур.

Как и во всем древнерусском обществе, в друженной среде сохранялся магизм с его волхованием,

заклятиями, верой в силу всевозможных амулетов. Были живы архаические представления о

сверхъестественных способностях правителей, например, об ответственности князей за урожай. В

основе образа Всеслава Полоцкого лежала народная молва о князе—чародее и оборотне,—

владевшем тайными знаниями и могуществом. Для обеспечения защиты и благополучия на груди

носили не только кресты и иконки, но и змеевики—обереги, сочетавшие христианские и

языческие мотивы. На одной стороне обычно изображались христианские святые, на другой—

голова Медузы Горгоны со змеями. Дорогостоящий змеевик из золота принадлежал Владимиру

Мономаху. На нем искаженная греческая надпись-заклинание: «Матица черная, почернелая, как

змей (ты) вьешся и как дракон свищешь и как лев рыщешь и как ягненок спи(шь)». Под матицей

имеется в виду утроба, опухоль кожи

. Формулы христианства и суеверия язычества

представляли собой единый сплав и в словесности и в иконологии—позитивный результат (на

змеевиках—избавление от болезней) ожидали от тех и от других, что характерно для

нерассуждающего ритуализма.

Добровольский И. Г., Дубов И. Г., Дубов И. В., Кузьменко Ю. К. Граффити на восточных монетах. Л.,

1991.

Медынцева А. А. Подписные шедевры древнерусского ремесла. М., 1991. С. 131—134.

664

Духовенство. В настоящее время благодаря переизданиям трудов историков русской церкви,

ученых богословов и философов конца XIX—начала XX в., а также на фоне современного

«православного ренессанса», когда стала возможной публикация, к примеру, сочинений

протоиерея Александра Меня, то сословие, которое заложило основы русской цивилизации,

оказалось в фокусе внимания (к сожалению, за редким исключением, не профессиональных

историков).

В городах Руси образовалось сложное иерархизированное церковное общество, свободное от

гражданского суда, службы и гражданских податей. Оно состояло из духовенства белого с

семействами, черного (монашеских общин) и из «богадельных» людей — мирян, служивших

церкви в ее мирских нуждах вплоть до отпущенных на волю рабов-изгоев и призреваемых церко-

вью бесприютных и убогих—странников, нищих, слепых. Во главе церковной иерархии крупного

княжества стоял епископ. С начала принятия христианства он вершил церковный суд по Кормчей

книге (сборнику права), образцом для которой послужил византийский Номоканон. Митрополиты,

епископы и даже игумены являлись советниками князей, принимали посильное участие в их

примирениях, выступая посредниками и удерживая от кровопролития. Духовные лица

отправлялись послами, что было небезопасно, участвовали в заключении договоров. Они

призывали князей к борьбе со вторгавшимися в русские земли иноземцами, сопровождали войска

в походах.

Культура духовенства X—XIII вв. многослойна: к примеру, глубоки отличия интеллектуального

уровня и быта иерархов, духовной элиты и низовых сельских священников, еще ориентированных

на языческие стереотипы массового сознания, белого и черного духовенства. По уровню

образованности между этими полюсами существовали всевозможные прослойки. Сложившаяся в

христианстве догматика теоретического характера, его сложная теология стали достоянием

немногих избранных (митрополит Иларион, Климент Смолятич, Кирилл Туровский, Авраамий

Смоленский и др.). Эти книжники, владевшие методом аллегорического и символического

толкования Священного Писания, не могли не сознавать, что требовать у только что обращенных

масс горожан всеобщего знания и понимания догматов веры практически бесполезно.

Незаурядной личностью был владимирский епископ Федор, «бе страшен и грозен всем». «И язык

имеа чист, и речь велеречиву, и мудрование кознено, и вси его бояхуся и трепетаху» (ПСРЛ. Т. IX.

С. 239, 240). Пожалуй, он обладал высокой харизмой, ибо оргиастическое, экстатическое

переживание мыслили «священным».

Только единицам было дано достигнуть героической религиозности — святости и вникнуть в

теологические тонкости. Отсюда ориентация богословской литературы и проповедников первых

веков восточнославянского христианства на народное восприятие, тяготевшее к магическим

формам представлений и практики. На первый план выдвигается личность Спасителя. Она

привлекает наглядной образностью, почти осязаемой материальностью духовной сферы,

снизошедшей в земную действительность, где единоборствует с дьяволом (ср. эпический сюжет

борьбы героя с чудовищем). Святой на земле уподобляется Христу в разных его ипостасях —

инок, анахорет, страдалец за веру—все объединяет евангельский идеал.

665

Судя по высокому уровню грамотности на Руси (берестяные грамоты, граффити в церквах),

«почитание книжное» благодаря усилиям духовенства было распространено не только среди

людей церкви, но и в широких слоях горожан. Большинство грамот связано с хозяйством,

гражданскими сделками, судебными спорами. Уже в XI в. литературу оценивали как душеполез-

ное домашнее чтение, а не только в применении к церковной службе. При Ярославе Мудром в

Киеве работало много образованных профессиональных переводчиков. Некоторые были греками,

другие—болгарами; были среди них и русские. Прежде всего на Русь из Византии переносили

религиозно-дидактические сочинения—ветхозаветные Притчи Соломона, Книгу Премудрости

Соломона, Книгу Премудрости Иисуса, сына Сирахова, состоявшие из отдельных

нравоучительных изречений. Псалтырь, настольная книга любого грамотея (известна в русских

списках с XI в.), особенно отвечала настроениям и эмоциональным всплескам средневекового

человека. Ее использовали для обучения грамоте и вместе с тем гадали о будущем. Из ново-

заветной части Библии стойко привились притчи и поучения Христа, разъяснявшие основы этики

новой религии. Извлечения из Библии, апостольских посланий, святоотеческих произведений

составили переведенный с греческого сборник назидательных изречений «Пчела». При его

посредстве читатель мог познакомиться с афоризмами классических и эллинистических

философов. Перед книгочеем вырисовывался идеал практической жизни мудрого человека:

познавай себя, борись за правду против зла, отвечай за свои поступки, соблюдай христианские

заповеди. И средневековый читатель извлекал из поучений максимум возможного, размышляя над

каждым параграфом. К XII в. восходит «Пролог» — церковно-учительный сборник, прототипом

для которого послужили греческие сборники кратких житий святых.

Именно через посредничество духовенства происходило активное проникновение на Русь

книжной культуры. «На образцах византийской литературы в то время воспитывались все

образованные люди христианского мира. Она отвечала запросам людей, стремившихся к

нравственному усовершенствованию и созерцательной жизни»

. Кирилл Туровский призывал

верующих: «...Молю вы, потщитеся прилежно почитати святыя книги, да ся божи-ихъ насытивше

словес и будущаго века неизреченных благъ жадание стяжи-те... Сладко бо медвеный сотъ и добро

сахаръ, обоего же добрее книгий разум: сия убо суть скровиша вечныя жизни»

. Поскольку в

православной церкви за литургийным богослужением не следовало слово проповедника, роль

учительной книги выдвигалась на первый план. Связанная с широкой аудиторией, она явилась

связующим звеном между низовой культурой и «книжной» культурой интеллектуалов. Из

духовной среды выходили такие поражающие народное воображение апокрифы, как «Хождение

Богородицы по мукам» (переведен с греческого не позднее XII в.) с устрашающим описанием

посмертных мучений грешников в аду или сулящие грядущее райское наслаждение. Апокрифы и

агиография с ее образцами спасительной жизни оказали влияние на фольклор, распространенный

во всех слоях общества.

Демина Н. «Троица» Андрея Рублева. М., 1963. С. 44.

Памятники литературы древней Руси. XII век. М., 1980. С. 290.

666

Для неграмотных книжник на Руси—человек, отмеченный божественной печатью, «философ» и

мудрец. Создавая произведение, он совершал своего рода «действо», «чин»: на него нисходит

Божье вдохновение, озаряющее разум. В обыденном сознании книжное «писание» приобрело

почти сакральное значение, а чтение приближалось к исполнению обряда

С X в. грамотность стала необходимой в ведении церковных и мирских дел вместе с усложнением

административного управления. Священство неизбежно превратилось в «гильдию литераторов»

(М. Вебер). Подготовка грамотеев-священников началась уже при Владимире; «учение книжное»

высоко ценил Ярослав Мудрый. Сыновья и внуки Ярослава унаследовали его ревность к

распространению знания. Совместно с высшими духовными пастырями они основывали училища

при епископских дворах и монастырях, приглашая греческих наставников. По данным В. Н.

Татищева, сын Всеволода Большое Гнездо Константин имел более тысячи греческих книг,

повелевая переводить их на русский язык. Духовные лица восхваляют любовь к чтению: «Если

властели мира сего и люди, занятые заботами житейскими, обнаруживают сильную охоту к

чтению, то тем больше нужно учиться нам и всем сердцем искать сведения о слове Божием,

писанном о спасении душ наших» (XII в.)

. Постижение человеческой природы через Библию,

книги святых отцов, церковно-учительную литературу помогало человеку взглянуть на себя

самого в соотнесении с нравственно-этическим идеалом, заданным Христом.

Главными книголюбцами и книгочеями стали монахи — на первых порах знаменитого Киево-

Печерского монастыря, где около середины XI в. возникло русское летописание—событие

огромной важности в цивилизацион-ном процессе. Преемники Нестора и Сильвестра продолжали

в течение многих веков дело записи из года в год достопамятных событий. Труд летописцев

неоценим для русской исторической науки и развития национального самосознания. Высшее

духовенство — нередко доверенные лица князей, бояре и простые дружинники посещали святую

обитель перед началом и завершением похода: древнерусские историки получали информацию из

первых рук. Летописи служили надежному сохранению прошлого опыта, знаний и представлений.

При монастырях и епископских кафедрах собирались библиотеки. О ее создании в Печерском

монастыре усердно пекся преподобный Феодосии, первый учредитель иноческого общежития в

русских монастырях. Чернец Иларион, «хитрый писать книги по вся дни и нощи писал их в келье

блаженного». «Никон переплетал книги, а сам Феодосии прял для этого нити». Из обители вышли

такие писатели-монахи, как Феодосии, Симон, Поликарп

. Создание летописи считали

религиозным подвигом, угодным Богу; в изложенных событиях усматривали нравственные

поучения. Уже самим своим существованием любой монастырь с богослужебными книгами,

церковным чтением и пением являлся центром обучения грамотности и начального духовного

просвещения. Из них выходили христианские миссионеры, про-

О появлении книг у восточных славян, их жанрах и восприятии см.: Калугин В. В. «Кънигы»: отношение

древнерусских писателей к книге // Древнерусская литература: изображение общества. М., 1991.

Соловьев С. М. Сочинения. М., 1988. Кн. II. Т. 3. С. 73.

Карташв А. В. Очерки по истории русской церкви. М., 1991. Т. 1. С. 237, 238.

667

никавшие в самые глухие уголки Севера и Северо-Востока (особенно с XIV в.). Трудно

переоценить силу монастырского религиозного излучения. На окраинах стольных городов,

поближе к пастве, вырастали новые обители.

Феодосии — приверженец строгого общежительного устава, но христианская духовность в его

лице, «сохранив аскетическую традицию Византии, усилила евангельский элемент, который

ставил во главу угла действенную любовь, служение людям, милосердие»

. От Феодосия идет

неприятие жестоких самоистязаний. Господствующая аскеза русских святых—пост и труд. Труд

чаще всего встречается в виде телесного труда в тяжелых монастырских послушаниях или на

огороде, в поле, в расчистке лесной чащи для земледелия. Учитель Феодосия Антоний, напротив,

«бе обыкл един жити», затворясь в уединенной пещере. Его одинокие подвиги подвижничества,

крайности умерщвления плоти не стали примером для массового подражания. «Пещеры остаются

для великопостного затвора, но мир предъявляет свои права» . Гармония деятельной и

созерцательной жизни, осуществленная Феодосием, легла в основу древнерусского монашества.

Идеалом стал Киево-Печерский монастырь. «Там чудеса, там изгоняют бесов, умножают мед и

хлеб, исцеляют больных, пророчествуют, туда сходят ангелы. Сама Богоматерь участвует в

построении Печерской церкви. Словом, Печерский монастырь в сознании современников стал

«подобен небеси»»

Недаром со времени утверждения христианства на Руси почти все епископы избираются из

черного духовенства. Сведущие не только в теологии и этике, но и метафизике, «учительные

монахи» выступали в роли проповедников, неся пастырское слово массам «невегласов».

«Покаяльными» отцами миряне выбирали преимущественно монахов, понимавших, что

духовниче-ство—могущественное средство нравственного влияния. Церковь видоизменяла их

личную и общественную мораль, например, в отношении к женщине и ее правам призывала к

более гуманным нормам, стремилась облегчить участь зависимого обездоленного населения,

боролась с ростовщичеством и холопством. Из бесед с подвижниками, носителями святости,

русичи черпали светлую радость—«сладость», вселявшую надежду на спасение в ином мире.

Смирение монахов при жизни и до погребального ритуала, когда усопшего предавали земле в

бедном одеянии и с кирпичом вместо подушки под головой, личность самого Феодосия, который

ходил в «худых ризах» и трудился на земле вместе со своими рабами, любовь к тварному миру как

Божью творению, а главное—действенное сострадание к сирым и убогим, гостеприимство к

людям в пути («страннолюбия не забывайте») и даже к грешникам, обращаемым на путь истинный

чаще кротким словом, чем наказанием,— привили в народе особое уважение к иноческой братии.

Милосердие, поощряемое свыше, якобы даровало благополучие обители и существовало в разных

формах. Монастырь типа Печерского—это и запасная житница для нуждающихся, источник

милостыни и благотворительности. В нем находилась больница. Здесь искали кров «задушные

люди»—бывшие рабы, отпущенные на волю, изгои, «церковные люди»—неграмотные поповичи, а

так-

Федотов Г. П. Святые древней Руси. М., 1990. С. 21.

Федотов Г. П. Судьба и грехи России. СПб., 1991. Т. 1. С. 305.

Картагиев А. В. Указ. соч. С. 235.

668

же обанкротившиеся купцы, осиротевшие князья, все «худии, и нищий, и убозеи». В обществе, где

царила грубая сила, монастыри казались «островами блаженных». «Входя в монастырские ворота,

мирянин переселялся в иной, высший мир, где все было чудесно, где воображение его поражалось

дивными сказаниями о подвигах иноческих, чудесах, видениях, о сверхъестественной помощи в

борьбе с нечистою силою; неудивительно, что монастырь привлекал к себе многих и лучших

людей»

Христианский идеал Руси во всей полноте и завершенности в значительной мере отождествлялся с

монашеским, соединяя созерцание и активность. В центре древнерусской церковной жизни стояли

не «теологическое исследование», но практическое подвижничество: молитвы, соблюдение

постов, литургика, иконография.

Не стоит преуменьшать образовательный уровень белого духовенства, хотя сельские приходские

священники, часто назначаемые прихожанами, не могли отрешиться от их интересов, зная быт

своих подопечных и принимая близко к сердцу крестьянские нужды. Иногда знавший только

начатки грамоты, обремененный заботами о семье и земледельческим трудом приходской

священник немногим возвышался над паствой. Именно в деревенском приходе складывалось

«бытовое православие», вводящее в мир архаических верований и преимущественно аграрного

ритуализма. Здесь—наиболее благодатная почва для языческих ритуалов, магических действий, в

которых христианский пласт в формулах сосуществовал с древними суевериями, ми-ровидением и

соответствующими способами религиозно-магического поведения.

Приходской священник—одна из ключевых фигур русской культурной жизни. Он передавал свои

знания детям, обучая их богослужебной практике и грамоте. По мере распространения

христианства возрастает спрос на все большее количество приходских пастырей, выходивших из

разных слоев народа. Когда летописи повествуют о сотнях церквей, сгоревших в городах во время

больших пожаров, имеются в виду деревянные приходские и домовые церкви при зажиточных

дворах. В церковном обиходе священники использовали необходимый минимум богослужебной

литературы: Служебник, излагавший литургию, Часослов, содержавший молитвы на различные

часы суток,—так создавался временной ритм религиозной общины — «время церкви».

Белое духовенство глубоко проникало в повседневную жизнь мирян, неся в народные глубины

православное миропонимание. Такой «долгосрочный» подход предполагал бережный и

неспешный доступ к человеку, сохранявшему в душе языческие реминисценции. Но главное: эти

иереи умели совершать богослужение—путем ли грамоты или даже наизусть. Церковный приход

— первичная ячейка, где формировалась и организовывалась духовная народная культура.

Приходским священникам и их причту—дьяконам, чтецам, певчим, пономарям—вменяли в

обязанность строго следовать порядку литургической службы. Новокрещенные испытывали

трудности в освоении догматических основ религии, но с рвением следовали ее обрядности и

предписаниям. «Русская народная душа воспитывалась не столько пропо-

Соловьев С. М. Сочинения. М., 1988. Кн. И. Т. 3. С. 62.

669

ведями и доктринальным обучением, сколько литургически и традицией христианского

милосердия, проникшей в самую глубину душевной структуры»

. «Этому пластическому,

поющему и движущемуся воплощению как философии христианства, так и его истории, этой

художественной материализации их» (К. Н. Леонтьев) даже безграмотные простолюдины были

обязаны знакомством с основными доктринами учения, популяризации богословской науки.

Церковные возгласы и моления напоминали о Троице, о воплощении Христа, о девственности

Богоматери, об ангелах и святых. В таинстве причащения— превращения хлеба и вина в истинную

плоть и кровь Богочеловека— грань между землей и небом словно преодолевалась. Не меньшее

эмоциональное и психическое воздействие оказывала на неофитов сама красота службы (отсюда

легендарный рассказ о выборе веры Владимиром): блеск драгоценного убранства, молитвы и

напевы, каждение ладаном — «благоухание духовное», полумрак, пронизанный мерцанием свечей

и лампад. «Этот полумрак... был призван скрывать очертания тел и выявлять трепет души» (С. С.

Аверинцев). Литургические и обрядовые действа воплощали высшие ценности, доступные

христианину в этом мире.

Духовенство наделяло церковную атрибутику иерархией смысловых значений, например,

теологические понятия отразились в архиерейском облачении (так называемые орлецы—коврики

с изображением парящего орла, воплощающего архиерея, которые подстилали ему под ноги во

время богослужения). В одном из «Сказаний» Кирилл Туровский пояснял символику монашеской

одежды. Острижение головы — «образ тернового венца Христова», стихарь — «по образу

смоковных лист», которыми покрывал себя Адам, пояс означал умерщвление плоти, омофор

символизировал заблудшую овцу, которую добрый пастырь возложил на плечи и принес в дом,

что означало спасение Иисусом рода человеческого

Русская церковь XI—XIII вв. придерживалась принципиальных требований, обличая грехи в

разных слоях общества, в том числе и собственные (бродяжничество по миру, пристрастие к

охоте, винопитию и нечестивым зрелищам с участием скоморохов, случаи жестокости, например,

страшная казнь, которой митрополит Константин подверг ростовского архиепископа Феодора). Но

она осознавала, что, усваивая более гуманные этические нормы, людям приходилось вести

нелегкую борьбу: так монашеству следовало подавлять чувственные устремления «грешной

плоти», всему обществу— приспосабливать языческое мировидение к христианским основам.

Отсюда—благоразумная осторожность, нравственная снисходительность (но беспощадность к

почитанию прежних кумиров, восстаниям волхвов, а позднее— к ересям), отсюда—большая

мягкость древнерусского церковного права. Святость Феодосия допускала и аскетическую

суровость, и благостную улыбку при виде прекрасного земного мира как создания Господа. При

преобладании славяноязычной письменности приближение духовенства к интересам светского

общества происходит интенсивнее. Жалобы клира на нерадение в вере, неподобающее поведение

в быту стали «общими местами», ибо

Бердяев Н. А. Русская идея // О России и русской философской культуре. М., 1990. С. 235.

Бычков В. В. Русская средневековая эстетика XI—XVII века. М., 1992. С. 145.

670

только закоренелые ортодоксы могли настаивать на идеальном поведении людей из плоти и крови.

Несмотря на отдельные конфликты между светскими и церковными властями, древнерусские

иерархи проводили успешную политику их единения на конфессиональной основе православия.

Зодчие, живописцы, иконописцы. Архитекторы—главный мастер и его ближайшие помощники по

артели—относились к числу наиболее образованных людей средневековья, много видевших и

много знавших. .Они владели основами строительной механики (равномерного распределения

масс), тонким эстетическим чутьем: главный храм ставили на самом выигрышном месте,

организуя пространство вокруг, что придавало его окружению иерархическую завершенность.

Зодчий не был слепым исполнителем заказа князя или епископа, внося коррективы в облик здания.

Он осознавал важность своей миссии, ибо воспринимал пространственную композицию церкви

как символический образ человека и как подобие Божие, и как Горний Град, и — главное—как

микрокосм—небо на земле, где стираются границы между сверхчувственным и реальным.

«Огромные роскошные пятинефные храмы (София Киевская и Новгородская.—В. Д.) стали

центрами духовной жизни, воплотив в себе новое мировоззрение и торжественную силу

княжеской власти на Руси»

. Греческие мастера, строившие в XI в. храмы Киева, Чернигова,

Новгорода и ориентировавшиеся на константинопольские образцы, принесли с собой развитую

строительную технику и способы декорации, сам тип крестово-купольного здания. В XII в.

возникают самостоятельные школы русской архитектуры, далекие от византийских прообразов, а

в конце XII — начале XIII в. происходит их активная интеграция—лучших мастеров союзные

князья приглашали из города в город.

Церковное зодчество священно как по содержанию, так и по форме. Отсюда, за единичными

исключениями, — антиперсонализм, анонимность памятников, созданных для возвеличенья

Божьей славы. Ведущие мастера не стремились закрепить свои имена даже за самыми

замечательными творениями, которые массы воспринимали как творчество безымянного

коллектива верующих, общающихся с Богом. Скромные строители созидали ради Истины, как они

ее понимали, ради утверждения их идеала и передачи другим богословского знания. Тем более,

что профессиональные мастера часто выходили из монашеской среды, как в романской

архитектуре Западной Европы.

Отсюда их глубокие познания в символологии—не иносказании, а особом переживании

реальности. Инженерный расчет, технические знания, творческое использование образцов, навыки

геометра не исключали усвоения спиритуалистических тонкостей. Мастера «первой руки»,

возглавлявшие строительную «дружину», вникали во все практические дела, например, наем под-

собных рабочих, но это не мешало им знать, что пространственный ритм храма вверх к куполу

символизировал библейскую идею «лествицы», соединяющей землю и небо, что алтарь

знаменовал горний мир, где обитает Бог, что купола соборов Софии изображали небо премудрости

Божией, четыре несущих столпа уподоблялись евангелистам, 13 глав Софии Киевской — Христу в

окружении 12 апостолов и т. д.

Комеч А. И. Древнерусское зодчество конца X — начала XII в. М., 1987. С. 259.

671

Зодчий, создающий храм—подобие Царства Божьего на земле,—одновременно наделен и высшей

благодатью и трезвым рационализмом. Профессиональный архитектор—«человек мира», много

путешествовавший, начитанный, обладал высоким социальным престижем. Петр Милонег назван

«во... приятелех» князя Рюрика Ростиславича (Ип. 1199 г.). Создание им подпорной стены у

Михайловского собора Выдубицкого монастыря объявлено чудесным богоугодным делом в

«Слове» Моисея Выдубицкого: «Отселе бо не на брезе ставше, но на стене твоего создания, пою

ти песнь победную, аки Мариамъ древле»

. На рубеже XI—XII вв. Владимир Мономах, объезжая

свои земли, основывает каменные соборы в Смоленске и Суздале, закладывает крепости. С князем

ездила его артель, которая производила работы.

Закладка монументального храма—торжественная церемония для всех горожан, в которой

принимали участие высшие церковные иерархи и князья. В тени соборов и на прилегающих

площадях создается особая творческая атмосфера, где общались на равных княжеские слуги и

представители клира, переписчики книг и скульпторы, купцы и ремесленники разных спе-

циальностей. Русские «хитрецы» знакомились с достижениями романской архитектуры —

польской, венгерской, германской. Главными центрами контактов с Западом с XII в. стали Галич,

Киев, Смоленск, Владимир на Клязьме. Византийские мастера в XII в. строили в Витебске и

Пскове. Что касается владимиро-суздальской белокаменной пластики, то вполне очевидно ее не-

однозначное понимание в разных группах общества.

Верили, что зодчие, которых уподобляли библейским строителям, подобным царю Соломону,

обладали особой душевной силой: рукой творца водит Божественная мысль. Отсюда «изрядная

красота» церквей, восхваляемых летописцами, в которых воплощена глубина и сила

общенародных духовных и эстетических устремлений. Кафедральный собор стольного города

символизировал суверенитет земли-княжения, и слов для восхищения им не жалели. За

восторженными описаниями личность мастеров оставалась в тени. Сами вдохновители зримой

красоты приобщались к высшим духовным ценностям, в которых искали утешения и защиты.

Андрей Боголюбский «доспе церковь камену сборъную святыя Богородица, пречюдну велми, и

всими различными виды украси ю от злата и сребра, и 5 верховъ ея позолоти, двери же

церковьныя трое золотомъ устрой. Каменьемъ дорогымъ и жемчюгомъ украси ю мьногоценьнымъ,

и всякыми узорочьи удиви ю, и многими пони-каделы золотыми и серебряными просвети церковь,

а онъбонъ от злата и серебра устрой...»

К этому синтезу искусств в торжественные дни

добавлялись «пенья и службы архиерейски». Монументальную архитектуру справедливо считают

одним из признаков цивилизации.

Размышляя над планом культового сооружения, зодчий учитывал порядок и семантику росписей

интерьера. Древнерусский художник-изограф— эрудированный читатель, знаток

иконографических образцов, в первую очередь евангельских циклов, «красоту приносящих,

духовную пользу деющих и божественная нам смотрения являющих». Как и на Западе, творчество

художественных артелей, работавших в церквах, можно назвать «Библией ми-

Памятники литературы древней Руси. XII век. С. 410.

Там же. С. 326.

672

рян». Их культурная миссия имела колоссальное значение для «среднего религиозного человека»,

т. е. для подавляющего числа жителей города. Искушенные в богословских тонкостях живописцы,

в большинстве из духовного сословия, посещавшие монастырских духовно рафинированных

учителей, знатоков иносказательных толкований, легко усваивали составленные заказчиками

иконографические программы росписей. То были люди высокой одаренности. Обязательность

канона, ограниченность сюжетов заставляли искать путей «вглубь»: менялся эмоциональный

настрой, видоизменялись композиции, колорит, язык линий и форм, появлялись нестандартные

аксессуары. Каждая артель обладала своеобразной живописной манерой. Благодаря общению с

зодчими и мастерами фресковой живописи упрощенные формы церковного символизма

становятся достоянием так называемых простецов.

Из русских иконописцев упоминается св. Алимпий Печерский, ученик греческих художников

(возможно, он был и мозаичистом), который представлялся современникам мудрецом и

чудотворцем, исцелявшим больных и ставшим творцом «не богатства ради».

Как бы то ни было, буквальный смысл христианских образов становился понятен даже

новокрестившимся, а глубинный символический (причем уровней символизма было несколько)—

высокообразованным единицам. Если же византийские или русские мастера умели только писать

иконы и молиться, они жили в атмосфере, насыщенной идеями глубоко почитаемых образов, не

лишенных фольклорных аллюзий.

Художники XII—XIII вв. постепенно освобождались от византийского влияния, но усвоили такие

черты, как внимание к мнимо незначительным, но смысловым деталям, ориентацию на символизм,

этическую, нравоучительную сторону евангельских событий, выделение наиболее значимых фи-

гур (Христос, Богоматерь, святые), статичность композиций, что выражало вневременность

происходящего, объединение в единой сцене разнопро-странственных и разновременных событий,

деформации фигур с целью корректировки оптических искажений и т. д.

Древнерусские «образописцы», дело которых почитали богоугодным, не могли не сознавать своих

задач в просвещении верующих. В первую очередь изображение выполняет дидактически-

информативную функцию. В сакральном смысле изображение возводит ум зрителя через телесное

созерцание к духовному; во-вторых, изображения Христа, Богоматери и святых не только воз-

водят ум к духовным сущностям, но и сами являются носителями возвышенного: «окно в иной

мир» помогает верующим восходить от образа к первообразу; в-третьих, иконы содержат

«Божественную благодать». Отсюда легенды о чудотворных иконах, дарующих исцеление,

благодаря которым верующие приобщались к священным событиям. Икона служит и поклонным

образом: ей поклоняются в знак умаления и смирения в надежде на успех. Изображения страстей и

распятия Христа вызывали у зрителей слезы сострадания и умиления. Почитать иконы следует как

изображение первообраза .

И монументальная живопись, и иконопись основаны на одних и тех же эстетических принципах.

На Руси создававшие фрески художники обычно

Бычков В. В. Малая история византийской эстетики. Киев, 1991. С. 176 и ел.

673

писали также иконы. В русских летописях не проводится разграничения иконописцев и мастеров

фресок. Это подтверждается и раскопанной в Новгороде усадьбой живописца XII в. Олисея

Гречина

. Найденные на усадьбе берестяные грамоты содержат адресованные ему заказы на

изготовление икон. Художник Гречин был священником; большинство его собратий по ремеслу

относились к лицам духовного звания. По мнению В. Л. Янина, в 1196 г. он расписал церковь

Положения ризы и пояса Богоматери на Пречистенских воротах новгородского кремля.

Поскольку верили, что художники свои «книги для неграмотных» созидают под влиянием

Божественного вдохновения, они пользовались высоким нравственным авторитетом. Их почитали

людьми высокой душевной чистоты, а их творчество приравнивали к почти сакральному действу.

Согласно «Киево-Печерскому патерику», чудесная сила помогала Алимпию не только в создании

икон, но вложила в него дар с помощью кисти и красок исцелять прокаженных. Идеал живописца,

отраженный в Стоглаве (1551), сложился уже в домонгольской Руси: «Подобает бо быти

живописцу смирну и кротку, благовеину, ни празднословцу, ни смехотворцу, ни сварливу, ни

завистливу, ни пияницы, ни убийцы, но же всего хранити чистоту душевную и телесную со всяким

спасением» (гл. 43). Не соблюдавших этого монашеского образа жизни предписывалось отлучать

от иконного дела. Иконному искусству надобно учиться у «добрых мастеров». Осуждались

ремесленники-самоучки, промышлявшие изготовлением дешевых икон низкого качества.

Божественной карой грозит Стоглав живописцам, которые будут «сокрывати талант, еже дал Бог,

и учеником по существу того» не дадут, т. е. скрывают профессиональные навыки (гл. 43) .

Иконописные мастера обосновывались при монастырях и крупных княжеских дворах. Вне их

существовали городские мастерские, где «образописцы» работали на заказ. Кроме Новгорода,

мастерская иконника начала XIII в. раскопана в Киеве. Помимо изготовления икон, ее хозяин за-

нимался производством янтарных бус и починкой литургической утвари.

Артели («дружины») по росписи церквей (от 2 до 6 человек), как и строительные, переходили по

окончании работы с одного места на другое, куда их приглашали. Если для конца X и XI в.

учителями русских художников выступали константинопольские мастера фресковой живописи и

особенно— мозаичисты, поскольку церковное искусство на Руси находилось в стадии

становления, то для XII в. появление греков становится редким. Так, в конце XII в. они трудятся

вместе с русскими мастерами, расписывая Дмитриевский собор во Владимире. И в Византии, и во

всей средневековой Европе господство канона диктовало метод работы по образцам. Они могли

быть близкими к известному альбому Виллара де Оннекура (XIII в.). Контурные рисунки в нем

фиксировали композиционные схемы библейских сцен, мотивы движения отдельных фигур,

какие-либо примечательные детали. Такие рисунки

Кончин Б. А., Хорошев А. С., Янин В. Л. Усадьба новогородского художника XII в. М., 1981.

г>9

Цит. по: Художественно-эстетическая культура Древней Руси XI—XVII вв. М., 1996. С. 40, 41.

'/2 22 - 24

674

могли сшиваться, как тетради, или выполняться на пергаментных свитках

. С течением времени, в

связи с тревожными общественными настроениями обогащается тематика живописи, отчасти

смещаются ее акценты. Всесторонне одаренный монах-проповедник Авраамий Смоленский,

«начитанный в божественных книгах», написал две иконы. Обе посвящены теме конца света и

загробной жизни усопших—«Страшный суд второго пришествия» и «Испытание воздушных

мытарств» («Житие Авраамия Смоленского», первая половина XIII в.). Судя по памятникам

искусства, тема загробного воздаяния после Страшного суда стала волновать слишком многих—

не предчувствие ли грядущей катастрофы? Подобные события, представленные на западных

стенах храмов, предсказываемые в недалеком будущем, действовали устрашающе. Византийские

описания памятников искусства свидетельствуют о том, что изображения, которые мы определяем

как «условные», воспринимались современниками как «живые». Для людей средневековья

сверхреальность казалась более реальной, чем видимый, чувственно постигаемый мир, далекий от

«богословия в красках».

Творческая иконопись—труднейшее искусство, поскольку требует соединения в одном лице

художника и религиозного созерцателя—богослова. Живописец—носитель «высшего света»,

борющегося с «тьмой кромешной». Средневековому мироощущению свойственно пристрастие к

сверкающим и ярким цветам, блеску золота мозаик и икон, особенно благолепию храмовых

богослужений. Благоговение перед красотой как свидетельством высшей истины, цветовая

фантасмагория—религиозно-психологические константы древнерусской культуры. Но за всей

этой небесной светозарностью неизменно стоял страх перед мраком — гибелью души и адом. И

еще: каждый верующий, независимо от положения в обществе, не удовлетворялся только

духовным созерцанием, но искал и непосредственной, осязательной близости к святыне. Отсюда

потребность иметь с собой или перед собой икону, хотя бы носить на груди образок, вытекавшая

из живости и конкретности религиозного чувства.

Открытие в Софийских соборах Новгорода и Киева автографов мастеров-фресчистов XI—XII вв.,

выполненных в технике граффити и фрески (можно предположить, что живописцы были

монахами), не опровергает тезис об анонимности раннесредневекового искусства. Имена

живописцев, связанные с обычными молитвенными формулами («Господи, помоги рабу

своему...») имели заклинательное назначение. Надпись мастера Сежира исполнена так, чтобы при

чтении взгляд чертил крест. В надписи строителей, сообщающей о закладке Софии (21 мая 1045

г.), их имена не указаны

. «Это — искусство человеческой души, наедине общающейся с Богом.

Оно предназначено ни для рынка, ни для прибыли, ни для славы, ни для известности...»

Зодчие и живописцы, обладавшие высокой «культурой души» (Андре Мальро), сознавали, какую

огромную роль играет микрокосм храма Божьего

Лазарев В. Н. Древнерусские художники и методы их работы // Древнерусское искусство XV —начала

XVI в. М, 1963.

Медынцева А. А. Древнерусские надписи новгородского Софийского собора. XI—XIV века. М., 1978.

Сорокин П. А. Человек. Цивилизация. Общество. С. 441.

675

для горожан. Он был не частным, не личным достоянием, а единственным местом, где собирался

народ, единяясь в общих молитвах, обрядах, упованиях и таинствах, и, следовательно, основным

выражением его культурной жизни. Было создано искусство, пронизанное пафосом

универсализма, склонное к установлению связей между жанрами. И все горожане разделяли идею

исторического линейного времени, ведущего от сотворения мира к Страшному суду, которое

сочеталось с цикличностью времени христианских празднеств.

Ремесленники и торговцы, гости. Ремесленно-торговое население, а также семьи, занимавшиеся

сельским хозяйством и промыслами, составляли подавляющее большинство жителей

древнерусского города. Изучению всех проблем, связанных с ремеслом, положила начало

новаторская для своего времени книга академика Б. А. Рыбакова «Ремесло древней Руси» (1948).

В ней затронуты вопросы миропонимания и верований отдельных групп мастеров, что в

последующих капитальных работах продолжения не нашло (Б. А. Колчин, Т. И. Макарова, Ю. Л.

Щапова и др.).

С конца X по XIII в. произошел переход от универсального домашнего общинного ремесла к

специализированному, рассчитанному на рынок. В городской среде, где общались мастера разных

профессиональных микрогрупп, происходила быстрая концентрация знании и сложных

технических приемов. Огромную роль в прогрессе ремесел, появлении их новых видов сыграло

«храмоздательство» в Киеве после принятия христианства. Греки стали первыми учителями

русских в ремеслах, связанных в первую очередь с монументальным зодчеством (производство

строительных материалов, формовка кирпичей и пр.); они привили на Руси и такие искусства, как

стеклоделие, изготовление поливных изделий—декоративных плиток и посуды, усо-

вершенствовали ювелирное дело (к примеру, появилась техника перегородчатой эмали).

«Ремьственики» составляли многочисленную социальную группу, но неоднородную по своему

статусу, имущественному положению, квалификации. Каждая профессиональная микрогруппа,

следовательно, обладала, наряду со всеобщими, чертами собственного менталитета. И отношение

к ним у горожан было разное. С «героического времени» особым почетом пользовались

оружейники, выполнявшие заказы князей и дружинников. Оружию в средневековом мире

придавали магическую роль. В ту эпоху оружие, украшения и другие предметы, отличавшиеся

тончайшей техникой работы и высотой искусства, предназначались их владельцу не только при

жизни, но были адресованы и загробному миру (дружинные курганы). В Новгородской летописи

(1228) упомянут Микифор-щитник.

Видимо, в городах Руси сохранялись архаические поверья о кузнецах как людях, обладающих

сокровенными способностями, связанных с небесным огнем и самим богом-громовержцем.

Кузнец—знаток руд, добываемых из-под земли, и может ассоциироваться с подземным огнем,

отсюда—с нижним хтоническим миром. Кузнеца отличала некая общественная изолированность,

так что он мог прослыть даже еретиком. С другой стороны, он представлял самую престижную

профессию. В числовой загадке из «Беседы трех святителей» наковальня означает Слово Божие, а

12 кузнецов—апостолов. Но преобладали представления о кузнеце как человеке, общающемся с

не-

'/2 22*

676

чистой силой, хранителе тайных знаний. Кузнецы-оружейники, связанные с дружинной средой,

уже в первой половине XI в. владели грамотой. На клинке меча, найденного недалеко от

Миргорода, обнаружено имя мастера Лю-доша, на другой стороне клинка засвидетельствована его

профессия — «коваль». Традиция наделяла кузнеца сверхъестественными способностями именно

благодаря его деятельности как оружейника—умению ковать мечи и мифологическому дару

подчинять природные стихии. С выделкой оружия еще в варварском обществе соединяли понятия

о мудрости и хитрости.

С магическим ведовством связывали и другие профессиональные категории людей, владеющих

особыми познаниями. Русские крестьяне XIX— начала XX в. верили, что колдовскими навыками

обладали плотники, связанные с «нечеловеческой природой»—лесом. В построенном доме по их

желанию поселялась нечистая сила, кикимора, выживавшая хозяев. Говорили, что плотники

положили под матицу свиную щетину, отчего в жилище завелись черти. На Украине и в

Белоруссии полагали, что недовольные угощением или расчетом они навлекали на семью

всевозможные несчастья: пожар дома, бурю, болезни и даже смерть жильцов.

Те же способности приписывали печникам, которые, желая отомстить, магическими

манипуляциями могли сделать дом непригодным для жилья.

Судя по этнологическим балканским параллелям, и ремесло гончара рассматривали как нечто

сакральное, ему приписывали жреческую силу: «дождь вызывают гончары». Выходя на базар,

гончар надевал глиняную маску наподобие перевернутого горшка с прорезями для глаз—следы

какого-то древнего мифоритуального спектакля. Посуда, в основном горшки, могли служить

вместилищем злокозненных сил и поэтому ее переворачивали вверх дном («ртом вниз»)

. На

днищах горшков X—XII вв. магические символические клейма, вероятно, играли роль оберега;

они получили широкое распространение в Восточной и Средней Европе. Горшок объединял три

стихии— огня, земли и воды, что отразилось в начертаниях клейм и орнамента туло-ва. В Сербии

старый горшок—символ рода и семьи. Для вызывания дождя в Полесье разбивали горшок с

зерном возле колодца. В семейном обряде черепками обсыпали головы супругов, чтобы были

дети, в свадебном — из горшка молодожены пили на пороге, он сопутствовал и погребальному ри-

туалу, когда смерть переводит человека в иное измерение.

Таким образом, и в христианском обществе среди горожан и сельчан продолжает сохраняться

суеверное отношение к некоторым ремеслам, предназначенным для создания сакрально значимых

объектов, в отличие от профа-нических, имеющих чисто хозяйственно-бытовое применение.

Как и в Византии, привилегированное положение в обществе занимали ювелиры высокой

квалификации, работавшие с ценными материалами. Они выполняли заказы церкви, изготавливая

богослужебную утварь, и княжеско-дружинных верхов, которым поставляли предметы роскоши,

украшения женского и мужского праздничного костюма. О мастерстве златокузнецов можно

судить по предметам женского убора из золота и серебра, запрятанным во время монгольского

нашествия 1237—1240 гг. Из рук этих «руко-

Свешникова Т. Н., Цивъян Т. В. К функциям посуды в восточнороманском фольклоре // Этнографическая

история восточных романцев. М., 1979.

677

дельных» людей, в совершенстве владевших такими техническими приемами, как перегородчатая

эмаль, скань, зернь, чернь, золочение, чеканка, гравировка, выходили шедевры прикладного

искусства (в средневековье между искусством и ремеслом формально не делали различий). Будучи

людьми зажиточными и уважаемыми (по размерам их усадьбы зачастую не уступают боярским),

они имели доступ к церковным ризницам и книгохранилищам, к княжеским сокровищницам, где

находили образцы для собственных произведений. Мастера—«вещеделатели», выполнявшие

заказы светской знати, были свободнее от жестких канонических предписаний, чем создатели фре-

сок и мозаик. Но декор вещи и ее назначение были тесно связаны. Одна из целей орнаментации

вещей — придание им сакральной силы. Сам материал—золото, серебро, самоцветы—должен

удовлетворять символическим и апотропеическим требованиям. «Кастовая этика прославляет

«дух» ремесла, предметом гордости служит не выраженный в деньгах хозяйственный доход, не

чудодейственная рациональная техника... а красота и добротность продукта, свидетельствующие о

личном, виртуозном умении его создателя»

. По словам Жака Ле Гоффа, «золотых дел мастер—

сакральное существо». В домонгольской Руси он испытывал сильное влияние магических

представлений, его дар, позволявший изготовить изумительную вещь целиком самому (ввиду

низкого разделения труда), воспринимался как харизматический. Эта харизма личная и, как

правило, унаследованная (обычно в пределах семьи, что укрепляло родственные связи),

предполагала глубокий личностный контакт мастера и ученика. При отсутствии цеховых

корпораций в домонгольской Руси индивидуальное обучение—единственное средство передачи

знаний.

Для «кузнецов железу, меди и серебру» не существовало главного и второстепенного. Так, в

некоторых женских украшениях детали, не видимые зрителю, покрыты тончайшими узорами. Бог

видит все и отовсюду,—говорили старые мастера. По их убеждению, облегчить себе работу,

значило погрешить не против заказчика, а против своего мастерства и его святых покровителей.

Восприятие прекрасного, неотделимое от символических значений, было иным, чем у нашего

современника. Незачем, например, удивляться, что галерея Покрова на Нерли, построенная

одновременно с церковью, закрыла часть белокаменных рельефов.

Хотя золотых дел мастера принадлежали к духовной элите и в основе их труда лежало

«религиозное приятие мира» (А. И. Ильин), произведения, предназначенные для светской знати,

менее скованы традицией и более открыты для влияния как фольклорного, так и чужеземного

искусства. Изображения на украшениях из кладов отличает дуализм. С одной стороны, образы

Христа, Богоматери и святых, в том числе Бориса и Глеба на медальонах ожерелий, подвесках—

«сионцах» и пр. Вместе с тем на браслетах-обручах и круглых колтах представлен целый зверинец

экзотических и фантастических существ: львов, барсов, драконов, кентавров, грифонов, сиринов,

павлинов. В сценах скоморошьих потех на браслетах—гусляры, дудочники, волынщики