Петрухин В.Я., Аверинцев С.С., Живов В.М., Лихачев Д.С., и др. Из истории русской культуры. Том I (Древняя Русь)

Подождите немного. Документ загружается.

брачными союзами (наиболее авторитетная «связка»: отец—дядя—старший сын). Родственная

солидарность — важный фактор и в политической жизни горожан. Если говорить о городе в

целом, то там постоянно близкие семьи сосуществуют с чужими в ходе пополнения городов

пришельцами из разных регионов.

Церковь провозгласила моногамный брак единственно приемлемой формой супружеского союза.

Под влиянием христианства с XI в. кровное родство вытесняется брачно-семейными связями.

Церковное законодательство, стремясь ликвидировать языческие обычаи, наложило отпечаток на

семейные отношения. Борясь с многоженством и наложничеством, браками между близкими

родственниками, церковь освящала семейный союз, основанный на взаимной привязанности,

ответственности, уважении. Она содействовала

649

возвышению женщины как полноправной личности—свободной советницы мужа. В основе

супружеской ячейки лежал принцип партнерства, взаимодополняемости. Идеал женщины—

смиренная, но пользующаяся авторитетом хозяйка-домоправительница, супруга, мать. С

принесением на Русь византийского Номоканона (Кормчей книги—сборника церковного права),

переведенного у нас, вероятно, при Ярославе I, русская женщина приобрела частичную

имущественно-юридическую эмансипацию. В случае смерти мужа, церковь, опираясь на

независимое имущественное положение вдовы, старалась укрепить ее авторитет как наследницы

супруга и воспитательницы детей. Во всех слоях повысился статус церковного брака. Расширение

прав женщин вело к отмиранию пережитков болыыесемейных отношений. Супружеская

нуклеарная ячейка освобождалась от давления родственного клана, который вмешивался в дела

индивидуальной семьи лишь в единичных случаях (при защите сирот и вдов, в вопросах

наследства).

Влияние "христианской этики сказалось на остроте родительских эмоций. Так, люди

каролингского времени при всей любви к своим чадам отличались непониманием детского

поведения, физических и психологических особенностей детства. Фаталистическое смирение

перед судьбой, грозившей ребенку всевозможными бедами, могло при очень высокой

рождаемости приводить семьи к полной бездетности. В XII—XIII вв., с обострением интереса к

внутренней жизни маленького человека, возросшей роли душевных импульсов, родительские

эмоции видоизменяются. Улучшение выживания детей (особенно девочек)—следствие

укрепления брачно-семейных структур, упрочения статуса женщины внутри семьи, прогресса в

осмыслении особенностей детства и родительских обязанностей по выхаживанию детей

. Вероят-

но, одни и те же закономерности характерны и для Запада, и для Руси, где к XIII в. женщина стала

активно действующим социальным и юридическим лицом

Но главой дома, независимо от принадлежности к определенной страте и конкретных занятий,

являлся муж, решающий основные проблемы семьи. И хотя церковная и светская литература

домосковского периода пронизана рассказами о мудрости материнского воспитания, материнской

любви, в них скорее усматриваются морально-дидактические образцы, удаленные от реальных

сложностей жизни. Историки справедливо отмечают превалирование «традиции любящего

небрежения» по отношению к детям, особенно в среде бедноты. Нередко лишний рот в семье

становится обузой, причем к сыновьям относились как к желаемым «гостям», а к дочерям как к

нежелаемым.

Церковные проповеди в защиту многочадия и о «благочестивом роди-тельстве», отвечавшие

извечной женской жажде материнства, до XVI— XVII вв. встречали двойственное отношение.

Материнство и все с ним связанное—вынашивание детей, их рождение и воспитание—и благо, и

тяжелая обязанность. Отсюда—двойственность эмоционально-психологических связей матерей и

детей — «небрежение», но «любящее небрежение». Частые роды, тем более в бедной семье,

иногда почти ежегодные, были нелегкой женской долей. Нередки преждевременные смерти

матерей при рождении

Бессмертный Ю.Л. Жизнь и смерть в средние века. М., 1991. С. 45, 105, 223.

Пуштрева Н.Л. Женщины Древней Руси. М., 1989. С. 153.

650

очередного чада. Выживали 1—2 ребенка (иногда называется цифра 2—4). В XVII в. семью из 5

человек считали многодетной. Частые смерти детей притупляли боль от утрат, что не исключало

тяжелых душевных переживаний. Само слово «матерство» (материнство) известно по источникам

с XI в., но эмоциональность в отношениях родительниц к новорожденным в источниках можно

обнаружить с большим трудом. Однако почти до XIV в. некоторым детям на Руси давали не

«отчества», а «матерства»: древнерусские семейные отношения содержали отголоски

матриархальной ориентированности семейно-родового сознания. Акцентирование особой роли

женщины-матери, ее статус в обыденной жизни—более высокий, чем в Западной Европе. Именно

матери укрепляли близость братьев и сестер, усиливая семейно-родственные связи. «Рамками

частной жизни, в которой материнство и воспитание детей играли одну из ведущих ролей,

ограничивалась возможная самореализация для подавляющего большинства женщин»

Итак, в XI—XIII вв. в противовес кровному родству идет процесс возвышения супружеской семьи,

которая все явственнее выступает как основной субъект в хозяйственных, юридических и

родственных отношениях. Семья владела огороженной усадьбой-двором, игравшим важную роль

не только в хозяйстве, но и в психологической атмосфере («мой дом — моя крепость»). По мере

роста ее членов повзрослевшие дети отделяются, строя новые жилища. Семья, живущая в

отдельном доме, и родственники, обитающие по соседству, — идеальный вариант с точки зрения

коллективного сотрудничества. Небольшие размеры жилых помещений объясняются не нуждой, а

менталитетом средневековых горожан. Теснота воспринималась не как нечто дискомфортное, а

как следствие солидарности, чувства общности и взаимной близости. Особенно зимой здесь бьется

пульс повседневной жизни. В доме прядут и ткут (традиционные женские занятия, что

подтверждают многочисленные находки пряслиц из шифера), ухаживают за больными, едят,

греются и готовят пищу в печи, спят и пр. Ввиду высокой смертности в микромире семьи понятий

«бабушка» и «дедушка» не существовало, а старшие родичи, например, во Франции XVI в.

назывались «предками». Семьи из трех поколений были исключением. У низших слоев старики

воспринимались как «лишние рты», а не уважаемые члены семьи.

В нестабильном средневековом обществе сородичу абсолютно необходима материальная,

моральная и психологическая поддержка. Малые семьи оставались тесно связанными с более

широкими родственными группами. Родственники выступают свидетелями на судебных

процессах и заключении имущественных сделок, присутствуют при важнейших событиях в жизни

семьи—обручении, свадьбах, крестинах, похоронах. Они улаживают распри, оказывают

нуждающимся членам своего клана необходимую помощь. В городе существовала как бы система

концентрических кругов: семья (малая или расширенная), затем—более широкий коллектив,

включавший близких, но живущих отдельно, и, наконец, дальних родственников. Семья

соединялась с родственными структурами множеством жизненно необходимых связей —

Пушкарева Н.Л. Мать и материнство на Руси (X—XVII вв.) // Человек в кругу семьи: Очерки по истории

частной жизни в Европе до начала Нового времени. М., 1996. С. 329.

651

имущественных, правовых, эмоциональных. Круг близких, осознаваемый как особый мир,

оказывал влияние на поведение каждого из его членов, так как неподобающий поступок любого

угрожал престижу всех родичей.

Малая семья существовала в среде «друзей», «соседей», объединенных более широкими связями, с

которыми они находились в активном общении как в повседневных делах, так и в сфере чувств.

Не только меркантильные соображения, но и взаимные пристрастия создавали между

свойственниками прочные узы. Однообразие семейной эмоциональной жизни толкало людей на

улицу, к общению с родичами и знакомыми в приходских церквах, на площадях, рынках. Иногда

оно сопровождалось, особенно в праздничные дни и в честь каких-либо начинаний, совместной

трапезой, с обильными возлияниями («братчины»). В Новгороде в слое X в. открыты останки

братчин-ного пира: в круглой яме—9 ковшей и 2 куска воска в форме полукругов

. Возможно, это

строительная жертва будущих «уличан» перед постройкой усадеб. Впоследствии уличная сеть

пронизала «концы», что стало планировочной особенностью не только Новгорода.

Социальные группы Древней Руси. Их субкультуры. На рубеже X—XI вв. у восточных славян

произошли «взрывные», почти синхронные процессы, положившие начало древнерусской

цивилизации. Возникновение первых городов как центров консолидации общества и его

культурных достижений, появление монументальной архитектуры и живописи, развитие

письменности и «учения книжного», усвоение новых гуманистических этических норм,

превращение варварских протогосударственных образований в сильное государство, вошедшее в

круг европейских народов,—вот далеко не полный перечень последствий принятия христианства

из Византии.

Социальная группа как одна из главных составных частей городского единства объединена

общими интересами и занятиями. По мере развития общества групповая структура усложняется;

ее отличает совокупность норм, регулирующих взаимодействие членов группы. Каждая из них

выполняет свою роль в обществе—дружинники, духовенство, ремесленники, купцы и др. Многие

горожане занимались всевозможными промыслами. Общество разделено на несколько страт, для

которых характерны монополистическая практика в экономической и социальной сфере,

сопровождаемая общей мен-тальностыо и стандартами поведения. Для подобной подсистемы

характерны специфический образ бытия и особый более или менее ярко выраженный взгляд на

мир, комплекс идей, формирующих мировоззрение. Страты различаются нюансами в религиозных

склонностях, психологических импульсах. Так, дружинники обычно идентифицируются с военной

мощью; склонны отвергать идею великодушия по отношению к врагам. Но тут же вспомним

подробности непротивленческой мученической гибели Бориса и Глеба (хотя в рассказах о их

смерти заметно влияние церковной среды; недаром страстотерпцев канонизировали как первых

русских святых). Их почитали в дружинных кругах в роли покровителей ратоборцев, дарующих

победу над вра-

Седов В. В. Языческая братчина в древнем Новгороде // (Краткие сообщения о докладах и полевых

исследованиях Института истории материальной культуры АН СССР (КСИИМК). 1956. Вып. 65.

652

гом, а в народе приписывали животворящую и целительную силу. В разных стратах одни и те же

события и лица оценивались по-разному.

«Социальная структура городского населения очень сложна, а потому типические черты города

потребителей и города производителей большей частью соединяются в одном и том же

конкретном городе»

. По мере развития государства растет дифференциация общественных

функций. Внутри городского сообщества возникает ряд миров и мирков (микрогрупп), где царит

неповторимая атмосфера со своими интересами, обычаями, идеями и настроениями. Без

иерархических различий любое общество, в том числе средневековое, не может ни существовать,

ни длить свое существование. Только «важно и нужно, чтобы каждая группа не забывала об

остальных и в определенной степени разделяла их жизнь. Когда этого нет, класс (или группа)

перестает осязать другие классы и группы, словно больной заболеванием костного мозга»

. Мало

того. Историку необходимо уметь услышать множество различных голосов даже внутри единого

социального слоя (М. М. Бахтин). Исследования на микроуровне способствуют воссозданию

целого и наоборот.

В соответствии с политическим статусом, имущественным положением, профессиональным или

интеллектуальным уровнями индивидуумов в группе образуется сложная дифференциация. К

примеру, немалая дистанция разделяла купцов— «гостей», организаторов заморских экспедиций,

и мелких торговцев, обслуживающих ближнюю округу. Образовывались новые многочисленные

микрогруппы и категории. Каждая сфера деятельности вырабатывала не только усредненный тип

личности, которой бы сопутствовал успех, но и неординарные яркие фигуры. В зависимости от

социального и экономического положения, статуса, от личной харизмы индивид выполнял опреде-

ленные задачи. Саму же группу отличал общий «социальный характер» — не «совокупность черт,

которые в своей особой конфигурации образуют структуру личности того или иного индивида», а

«содержит лишь выборку черт, существенное ядро структуры характера большинства членов

группы, которое сложилось в результате основного опыта и способа жизни, общего для этой

группы» (Э. Фромм)

Население древнерусского города представляло собой конгломерат из различающихся по разным

признакам людских коллективов; действительность была гораздо более пестрой, чем в зачастую

упрощенных построениях историков. Мужи», «людие» — все свободные—составляли

многочисленные макро- и микрогруппы в соответствии с политической или профессиональной

дифференциацией. Каждая из них отличалась собственными представлениями о мире,

эмоциональными проявлениями, стилем жизни. Города кишели маргиналами — изгоями,

калеками, нищими. Мятущиеся промежуточные слои, мобильность личностей (по вертикали)

усугубляли «мозаичность» городского сообщества. В пределах группы существовали

иерархические ранги, неоднородные по авторитету и престижу, например среди ремесленников

'-'" Неусыхин А. И. Социологическое исследование Макса Вебера о городе // Вебер М. Избранное. Образ

общества. М., 1994. С. 668.

Ортега-и-Гассет X. Этюды об Испании. Киев, 1994. С. 49.

Мир философии. М., 1991. Ч. II. С. 276.

653

привилегированное положение занимали золотых дел мастера. С увеличением размера городов и

демографическим ростом усиливается стратификация и иерархизация в среде властных структур

(на Руси—со второй половины XII в.).

Во всех стратах можно отметить усиление сословного начала, т. е. наследственности служения и

социального положения, более строгое определение правовых привилегий в них, возрастание роли

семьи как первичного очага трудового и духовного воспитания.

Вместе с подъемом городов у всех их обитателей появляется вкус к обеспеченности и

безопасности, ориентация на новые формы солидарности, основанной на единстве христианской

веры. В этом стремлении от париев не отличаются представители высших экономических слоев,

которые «одновременно относятся к высшим политическим и профессиональным слоям»

«Христианскому мировоззрению вообще свойствен традиционализм мышления, но в православии

он оказался особенно сильным... Об этом свидетельствует длительное сохранение в России

крестьянской общины, артельных форм организации производства в городах. Исходным в таком

обществе является социальное целое, а не составляющие его люди, и, соответственно,

вырабатывается особый тип самосознания и стиль мышления... Традиционализм общинный

выражался в растворении личности в обществе» . На Руси XII—XIII вв. не только в деревне, но и в

городах, по сравнению с Западной Европой, наблюдаем неразвитость сословно-корпоративных

структур типа цехов и гильдий. «Между знатными и простыми людьми Руси XI— XII вв. еще не

заметно антагонистических противоречий»

Экономически и политически город органически связан с сельской округой, но в нем образуются

качественно неоднородные общественные слои, многоплановые и изменчивые; границы между

категориями свободных людей размыты и часто условны. В отличие от Запада, в Киевской Руси не

существовало столь высоких барьеров между социальными группами: горожанами и крестьянами,

дружинниками и простолюдинами, между светской и духовной властью. Археология

свидетельствует о многообразии занятий в семьях рядовых горожан — «среднего слоя»,

составлявшего большинство населения, об относительно слабой имущественной дифференциации.

Тенденция к ее преувеличению исходила из представлений о жестокой «классовости» общества.

Около XI в. социальные группы начинают осмысливать себя в своих отношениях с окружением,

обретают чувство достоинства в соответствии со статусом, еще только образуются субкультуры с

их многослойностью. В литературе XI—XIII вв. социально-имущественные представления

авторов не оформлены в самостоятельные разряды. Перечни слоев древнерусского общества

скупы и сбивчивы. Доминируют два образа—светский князь и духовный пастырь как

совершенные или реже—отталкивающие примеры.

В средневековье возникающее социальное неравенство воспринимается как часть божественного

порядка—небесной иерархии, которая на земле воплотилась в сословную форму.

2:1

Сорокин П. А. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992. С. 303.

Культурология. Ростов-на-Дону, 1995. С. 375.

Фроянов И. Я. Указ. соч. С. 129—130.

654

Князь и дружинники. Князья имели свое «теремное строение» в городах, загородные резиденции

типа Вышгорода, Берестова, Боголюбова. Их власть касалась, особенно до XI в., не столько сферы

внутреннего управления, сколько сферы внешнеполитической и военной. При дворах князей со

временем образуется развитой административно-хозяйственный аппарат. Двор правителя создавал

в среде горожан возраставший слой заинтересованных в его существовании людей. Для

средневекового человека «князь-батюшка» олицетворял публичную и частную власть, но власть

необходимую и полезную, особенно в ратном деле. С его домом тесно связаны ключники, коню-

шие, стольники, меченоши.

Идеал князя «дружинной эпохи» (IX—X вв.) являл собой Святослав, напоминавший не столько

дальновидного политика, сколько скандинавского конунга, «носителя еще стихийных варяжских

импульсов» (А. Е. Пресняков). Ему присущи умение увлечь за собой властью личного примера в

битве (азъ же пред вами пойду»), свободолюбие, непритязательность во время походов, сознание

превосходства над другими народами и «законных» прав на завоеванные земли: «Хочю жити в

Переяславци на Дунай, яко то есть середа земли моей» (ПВЛ, 969 г.), повышенное чувство чести

(«мертвый бо срама не имам»), благородство по отношению к противнику: «И посылаша къ стра-

намъ, глаголя: «Хочу на вы ити» (ПВЛ, 964 г.), боязнь насмешек:» «Како азъ хочю инъ законъ (т.

е. христианство. —В. Д.) един? А дружина моа сему смея-тися начнуть». Кочевнический быт князя

и сам его облик—свидетельство восприятия почти эпическим героем степных традиций.

Но менее всего неустрашимый воитель-язычник руководствовался интересами нарождающегося

государства. В первую очередь его влекли далекие грабительские походы, а не стремление к

объединению восточнославянских земель и организация их защиты (угроза потери Киева,

осажденного печенегами). Во времена Святослава образ действий вождя и стратегия его войн еще

не рассматривались как служение государственной пользе. Недаром киевляне упрекали своего

князя: «Ты, княже, чюжея земли ищеши блюдеши, а своея ся охабивъ» (ПВЛ, 968 г.). И в

Скандинавии, и на Руси мировосприятие и самый стиль жизни диктуются законами еще

варварского общества, стремящегося к обогащению за счет цивилизованных и богатых стран

(походы викингов). Воинская удача придает особый авторитет предводителю, который не держит

сокровища втуне, а одаривает предметами роскоши сподвижников и дружинников. Но с позиций

сословной чести мужество и удача превращаются в самоцель; тонкости дружинного менталитета

предусматривают, что образ действий вождя, даже в случае его гибели, измеряется не конечным

итогом — поражением или победой, а имеет самодовлеющую ценность, если не были проявлены

малодушие и трусость. В советской историографии личность Святослава и его деяния предстают в

идеализированном виде. Едва ли возможно после разгрома на Дунае утверждать, что

«дипломатические усилия Древней Руси периода 60—70-х годов X в. способствовали широкому

выходу древнерусского государства на международную политическую арену, служили одним из

мощных факторов расширения и развития древнерусского феодального государства» . Будущей

«новой исто-

Сахаров Л. Н. Дипломатия Святослава. М., 1991. С. 202.

655

рической науке» следует избегать ложно-патриотических оценок, ведущих к анахронизмам в

трактовке политических событий, невозможности приблизиться к пониманию менталитета

сословных групп в разные периоды «многоликого средневековья».

Но все же именно князь стал центральной фигурой раннего русского православия, перекинув мост

из языческого прошлого в христианское настоящее. После принятия христианства статус князя,

его «честь» и «слава» уже в большей степени зависели от успехов в оборонительных войнах.

Поскольку дальние походы сменились борьбой со степью, немецкими и шведскими рыцарями,

локальными столкновениями между русскими княжествами, то так или иначе затрагивалось все

общество. Успешные действия вождя влияли на выживание слишком многих. От князя

требовались мужество и выносливость, способность организовать и контролировать «воев»,

быстро принимать обдуманные решения, действовать решительно и эффективно. Честь неотде-

лима от захвата трофеев («Слово о полку Игореве»). «Зане бе мужъ бодръ и дерзокъ и крепокъ на

рати» (Ип. 1187 г.). В подобном идеале древнерусского князя отражена последовательность его

действий: бдительность (готовность) — решительность в битве, твердость при исполнении

начатого

. Господствующий литературный трафарет повлиял на характеристику рязанских

князей: «Бяше родом христолюбивый, братолюбивый, лицем красны, очима светлы, взором

грозны, паче меры храбры, сердцем легкы, к бояром ласковы, к приеждим приветливы, к церквам

прилежны, на пированье тщы-вы, до осподарьских потех охочи, ратному делу велми искусны, к

братье своей и ко их посолником величавы... Ко греческим царем велику любовь имуща, и дары у

нихъ многи взимаша. ..Ас погаными половцы часто бьяшася за святыа церкви, и православную

веру. А отчину свою от супостат велми без лености храняща...» («Похвала роду рязанских

князей», вторая половина XIII — начало XIV в.)'

. По сравнению с «дружинным периодом» к

княжеским достоинствам прибавились чисто христианские добродетели: нищелю-бие, смирение,

постничество и благочестие. Такие благолепные образы предстают на иконах с изображениями

святых воинов. Но в реальности отчетливо проступает неоднозначность душевного мира князя, в

литературе рисуемого только белыми или черными красками. Князь, первый бросавшийся в битву,

побеждая врагов в рукопашной схватке, который мог быть «мудр и речей языком, и богобоин, и

честен в землях», готовый «за крестья-ны и за Рускую землю головы свое сложити» (Ип. 1170 г.),

который от книг «зане бысть философ велик» (Ип. 1289 г.), порой проявлял редкую жестокость,

особенно во время княжеских усобиц. Даже «братолюбец» Владимир Мономах, труженик за

Русскую землю в борьбе с половцами, который пытался укрепить мир между князьями на

Любечском съезде (1097), наставлявший своих сыновей: «Всего же паче убогих не забывайте, но

елико могуще по силе кормите, и придайте сироте, и вдовицю оправдите сами, а не вдавайте силь-

ным погубити человека» («Поучение Владимира Мономаха»)

, оказался втя-

Колесов В. В. Древнерусский богатырь // Средневековая и новая Россия. Сб. статей. СПб., 1996. С. 40.

Памятники литературы древней Руси. XIII век. М., 1981. С. 200, 202.

«Изборник». М., 1969. С. 152.

656

нутым в междоусобные распри, что сопровождалось бедствиями мирных тружеников. Мономах

круто расправился с минским князем Глебом Всесла-вичем и с владимиро-волынским князем

Ярославом Святополковичем. При участии половцев взяв Минск, он «не оставихом у него ни

челядина, ни скотины» («Поучение»). А для людей благочестивых Мономах был образцом бо-

гобоязненности; все дивились, как истово он исполнял обязанности, требуемые церковью.

Сознание греховности пред ликом карающего Бога, боязнь Страшного суда заставляла

правителей, на которых было много христианской крови, искать спасения в религии. Суровый и

своенравный Андрей Боголюбский при всеобщем сопровождении жителей взял штурмом Киев. «И

в первый раз мать городов русских должна была подвергнуться участи города, взятого на щит:

два дня победители грабили город, не было никому и ничему помилования; церкви жгли,

жителей—одних били, других вязали, жен разлучали с мужьями и вели в плен, младенцы рыдали,

смотря на матерей своих; богатства неприятели взяли множество...»

Зато Андрей отличался

набожностью и нищелюбием, обстроил свою столицу Владимир непревзойденными храмами,

зажигал свечи в церкви перед заутреней, повелел развозить по улицам еду и питье для больных и

нищих. Увидев икону Владимирской Богоматери, он пал пред нею на колени — «припаде до

земли».

В княжеско-дружинных элитарных слоях новая религия распространилась в первую очередь,

частично еще до официального ее принятия. Недаром первые русские святые мученики,

канонизированные византийской церковью, были князьями. Набожность наиболее просвещенных

княжеско-дружинных верхов выражалась в прилежании к молитве, домашней и общественной,

усердии в построении храмов, в других делах внешнего благочестия, в паломничествах по святым

местам (хождение в Иерусалим не только игумена Даниила, но и преп. Евфросинии Полоцкой во

второй половине XII в., когда там существовал русский монастырь Богородицы). Но заботясь о

собственных святых и «храмоздательстве», при междоусобных войнах князья стремились лишить

небесного покровительства противника, овладев его наиболее чтимыми реликвиями. Андрей

Боголюбский вывез из Вышгорода икону Богоматери, которая якобы сама «сошла с места», и

доставил ее во Владимир, где был установлен новый праздник—Покрова Богородицы. В 1066 г.

Всеслав Полоцкий при взятии Новгорода унес из св. Софии колокола, паникадила и церковные

сосуды. В 1205 г. черниговские князья «митро-полью св. Софии разграбиша, и Десятиньную св.

Богородицю разграбыша и монастыри вся, и иконы одраша, а иные поимаша, и кресты честные и

сосуды священные и книги, то положиша все себе в полон». По тем временам это не разбой, а

обратная сторона религиозности с целью лишить неприятеля божественного заступничества.

Князья стремились подражать в миссионерстве и милосердии славному предку Владимиру I,

который на деле исполнял христианские заповеди, «просящим подавая, нагих одевая, жаждущих и

алчущих насыщая, болящих утешением всяческим утешая, должников искупая, рабам даруя

свободу» (митрополит Иларион. «Слово о законе и благодати»)*

Соловьев С. М. Сочинения. М., 1988. Кн. I. Т. 2. С. 500.

Златоструй. Древняя Русь X—XIII веков. М., 1990. С. 119.

657

Не раз удерживали князей от кровопролитий образы неповинных страдальцев Бориса и Глеба,

положивших жизнь ради общественного мира. В то же время с санкции церкви князья и их

приближенные жестоко подавляли выступления волхвов.

Внутри своего княжества или волости князь—высший военачальник, глава администрации и

судья—гарант права. На примере обладавшего реальной властью княжеско-дружинного слоя

особенно наглядна сложность менталитета людей Древней Руси, где сплетались

антагонистические начала, добро соседствовало со злом. Отсюда—повышенная эмоциональность,

легкая возбудимость, склонность к обиде и склонность к мести, и одновременно—постоянные

акты покаяния, приступы исступленной религиозности, обилие слезных плачей в трагических

ситуациях: «и жалостно воскричаша, яко труба рати глас подавающе, яко сладкий арган вещающи.

И от великаго кричаниа, и вопля страшнаго лежаща на земли, яко мертвъ. И едва отльеяша его и

носяша по ветру» (о рязанском князе Ингваре Ингваревиче).

Налицо щедрые одаривания князьями монастырей и даже добровольные их пострижения в монахи

(подвижник Никола Святоша—князь Святослав Давидович, постригшийся в Печерский монастырь

в 1107 г.), запрет нарушений крестоцеловальной клятвы, представления о том, что Бог казнит

страну за грехи ее правителей. Благочестие князя «выражается в преданности Церкви, в молитве, в

строительстве храмов и уважении к духовенству... Его военные подвиги и мирные труды, нередко

и мученическая смерть представляются выражением одного и того же подвига жертвенного

служения любви: за свой град, за землю русскую, за православных христиан»

142

. Христианство—

определяющая черта культурной жизни общества; церкви и монастыри в XI—XII вв. сплошь и

рядом основываются правителями. Неоспорим интерес верхушки духовенства, зависимой от

светских властей, к проблемам политической жизни, его стремление к единству государства.

Потребность найти небесных покровителей вызвала к жизни культ Бориса и Глеба, убитых своим

братом, который был призван прекращать раздоры между членами правящей династии, служить

оградой от нашествия врагов. В дружинной среде стремились к подражанию св. воинам—

Дмитрию Солунскому, Георгию, Борису и Глебу. Церковные иерархи старались мирить

враждующих князей. Постоянные слезные молитвы князей и других героев («дар слез»)— не

признак слабости, а дар Божий, очищающий душу и смывающий грехи. Самый мужественный

воитель не стыдится слез как знака даруемого ему прощения.

Князь сзывает дружину, черноризцев, горожан для освящения церкви, переноса мощей или

чудотворной иконы, а вслед за тем творит трехдневный пир, где, в добром веселии, восхваляет

Бога и святых мучеников (Ип. 1184 и 1185гг.).

Но действующее благодетельно христианство (Феодосии сравнивал воинов с иноками) не сумело

полностью совладать с духом неприкрытой вражды между соперниками. «Братолюбие»,

провозглашаемое на княжеских съездах, оборачивалось своей противоположностью.

Крестоцелования не удерживали от зверских поступков (убиение Ярополка Святославича,

ослепление Василь-

Федотов Г. П. Святые Древней Руси. М., 1990. С. 102, 103.

658

ка Теребовльского). В «Молении Даниила Заточника» читаем: «Не имей собе двора и не держи

села близъ княжа села: тивун (тиун—домовой управитель) бо его аки огнь трепетицею накладенъ,

и рядовичи его (слуги при княжеском дворе) аки искры»

. При ведении войны причиняли

неприятельской волости как можно больше вреда—жгли, грабили, убивали, уводили в плен ино-

гда жителей целых городов, нарушали клятвы, притесняли вражеских послов. В меньшей степени,

чем в византийском обществе, но и на Руси отсутствие гарантий приводило в самых верхах к

созданию атмосферы недоверия, настороженности, личной замкнутости между отдельными

князьями и княжескими линиями. Никто из власть имущих не был застрахован от конфискации

имущества, выжигания глаз, ссылки в монастырь. Древняя вязь традиций, верований,

полуосознанных убеждений и вкоренившихся навыков, устойчивая знаковая система—наследие

«дружинных веков». То и дело проглядывает этос воина-варвара: любование физической силой,

презрение к боли и смерти. Интенсивность расточительства награбленного по-прежнему

определяют престиж вождя, знаменуя его удачу. Русы-язычники не отличались от германцев

времени Тацита: «содержать большую дружину можно не иначе, как только насилием и войной;

ведь от щедрости своего вождя они требуют боевого коня, той же жаждущей крови и

победоносной фрамеи; что же касается пропитания и хоть простого, но обильного угощения на

пирах, то они у них вместо жалования. Возможности для подобного расточительства доставляют

им лишь войны и грабежи» («О происхождении германцев»)

В XI—XIII вв. многие обряды, обычаи, поступки представителей дружинного слоя как будто

остаются прежними, но их глубинный смысл постепенно изменяется. Время «морескитальцев»

уходит в прошлое, но в глубинах душ людей, справедливо считающих себя христианами,

оставляет ощутимый след. Для воина-варвара характерно внутреннее приятие смерти, взгляд на

иррациональность человеческой судьбы; он не требует от религии ничего, кроме защиты от злых

сил, а после смерти—пребывания на небесах вместе с другими героями. Господство права

сильного, корысть, животная чувственность с принятием христианства постепенно вытесняются

идеалами святых правителей и святых мучеников. Под влиянием христианской этики нравы

смягчаются, хотя вера в блаженство на небесах не могла поколебать трагизма междоусобных

столкновений и житейских невзгод.

Пристрастие к войне, нелюбовь к мирному времени связаны с лихостью, удалью,

бесшабашностью. В стиль жизни воина свою лепту вносила охота— один из стереотипов

дружинного быта. Харизма вождя, помимо военных успехов, должна способствовать

христианскому благочестию, связанному с «книжным учением». Сын Ярослава Мудрого

Всеволод, «дома седя», «изумеяше 5 язык» и тем заслужил «честь от инехъ земль». Стремление к

«почитанию книжному», богатая милостыня, «защита сирот и вдовиц» — и вскоре идеал князя

начинает венчать стремление к подражанию Христу и святым. Пострижены—обряд над князем-

отроком — напоминали монашеский постриг.

«Изборник». С. 392, 394.

Корнелий Тацит. Сочинения. В 2 т. М., 1993. Т. 1. С. 359.

659

Образцом христианского князя, судя по его «Поучению», был Владимир Мономах. Его «труды»

мало чем напоминают вождя варварской эпохи. О нем, хотя и в меньшей степени, чем о

Владимире I, зачинателе древнерусской цивилизации, можно сказать, что каждое общество

развивает один или несколько базисных личностных типов, которые соответствуют культуре этого

общества»

. В большей мере это касается таких фигур, как Владимир Святой или Петр I.

«Метакультурная индивидуальность выступает в истории как необходимое звено культурной

эволюции, исходный пункт формирования новых культур.. Поэтому она становится особенно

заметной в переходные эпохи»

. Средневековые идейные матрицы не исключали

индивидуального самосознания, вместе с тем отражавшего чаяния многих: «О многострастный и

печалны азъ! Много борешися сердцемъ, и одолевши, душе, сердцю моему, зане, тленьне сущи,

помышляю, како стати пред страшным судьею, каянья и смеренья не приимшим межю собою»

(«Поучение Владимира Мономаха»). О горячих переживаниях Мономаха свидетельствует его

письмо двоюродному брату Олегу Святославичу, где ярко проявляется личностное начало: подав-

ленный горем, он, вероятно, просит прислать тело своего сына, убитого Олегом, давая

обязательство не мстить: «Ладимъся и смеримся, а братцю моему судъ пришелъ. А ве ему не

будеве местника, но возложиве на Бога, а стануть си пред Богомъ; а Русьскы земли не погубим»

(«Поучение...»)

. В «Поучении» Мономах пользуется не только Псалтырью, излюбленным чте-

нием грамотных русичей: он цитирует места из «Шестоднева» Иоанна, экзарха Болгарского (X в.),

пророчества Исайи, Апостольские послания, сочинения Василия Великого. Сравнение своей

овдовевшей снохи с горлицей, горюющей на сухом дереве, заимствовано из фольклорной поэзии

— лирических «плачей». В отличие от официальных панегириков, «Поучение» дает представление

о реальных заботах и переживаниях русского князя, воссоздает его образ жизни, строй мыслей и

духовный склад.

Дружинная культура представляла собой синтез разнородных начал. «Повесть временных лет»

сохранила некоторые сюжеты «эпического времени» (предание о смерти Вещего Олега, гибели

Игоря и мести за него княгини Ольги и т. п.). По доблестям с русскими князьями сравниваются

античные и ветхозаветные герои: «Господи! Дай же князю нашему Самсонову силу, храбрость

Александрову, Иосифль разумъ, мудрость Соломоню и хитрость Давидову и умножи, Господи, вся

человекы под нози его» («Слово Даниила Заточника»). В лирическом и эпическом одновременно

«Слове о полку Иго-реве» языческие и христианские начала неразрывно связаны (диффузия язы-

ческих мотивов в господствующую православную систему).

Дружинная культура, как и других социальных групп, отдавала дань традициям, включая

разнообразные элементы. Война—не только «ратное дело», но и способ выхода за пределы

заурядного существования. Дружина позаимствовала от протогосударственного этапа слишком

многое. Одна из

Фролов С. С. Социология. М., 1996. С. 80.

Дилшенский Г. Г. Историческая динамика человеческой индивидуальности // Одиссей, 1992. М., 1994. С.

83.

Характеристику Мономаха см.: Романов Б. А. Люди и нравы древней Руси. Л.,

47 Г 1ЛА,.,

1947. С.

660

главных добродетелей вождя — щедрость, распространявшаяся на ближайший круг спутников и

помощников князя — бояр и старших дружинников, и на толпу «младшей дружины» — отроков.

Князь постоянно советуется с дружиной («седше думати с дружиною»), к которой ощущал особую

близость. Совещания происходят во время пиров — знаком социальных связей, когда правитель

щедро награждает отличившихся, чтобы удержать и привлечь к себе лучших воинов, контингент

которых под предводительством удачливого вождя в целом остается постоянным.

Княжеское богатство обладало высокой знаковой функцией. Оно имело репрезентативное

значение, к примеру, как средство поразить иностранных послов, а на Руси свидетельствовало о

могуществе и влиянии. Но его чрезмерное накопление снижало авторитет владельца, если не было

предназначено для последующей раздачи или употребления на общее благо. «Не щадить именья»

— значило раздавать дружинникам «сребро и злато», поддерживать церковь. Дары

способствовали установлению и поддержанию дружбы и побратимства между отдельными

лицами и семьями, мирного добрососедства и союзничества между политическими

объединениями. «Каждый дар побуждает к дару ответному и вызывает целую цепь событий...:

осуществляется обмен и перераспределение товаров в обществах, не имеющих товарных рынков;

сохраняется мир; иногда достигаются взаимоотношения дружбы и солидарности; подтверждается

существующий статус или приобретается новый»

". Пиры, генетически восходящие к языческим

обрядам, и при Владимире I еще сохраняли архаический оттенок; это было не просто «веселие»,

где показывали свое искусство скоморохи: «и тако вьсемъ играющемъ и весе-лящемъся, яко же

обычаи есть предъ княземь» («Житие Феодосия Печерско-го»). Действительно, в княжеских

палатах выступали «песнетворцы», исполнители хвалебных песенных «слав» властителям,

хранители коллективной памяти об усобицах «первых времен». На серебряных браслетах из

кладов 1237—1240 гг., принадлежавших знатным женщинам, изображены сцены скоморошьих

игрищ—те «служения идольские», против которых в течение столетий безуспешно выступали

ортодоксальные церковники. Но в первую очередь пиры имели знаковый характер обрядового

акта, как способ сплочения людей, укрепления солидарности, поддержания мира и общественного

благополучия. На пирах князья вместе с членами старшей дружины—боярами, княжескими

думцами, иногда с участием отроков, обсуждали важнейшие дела княжества. Пиры —

неотъемлемый аспект жизни знати, стремившейся продемонстрировать гостеприимство. Как

правило, затраты на угощения и подарки не соизмерялись с доходами. Пиры как универсальная

форма общения были присущи в христианские и семейные праздники всем слоям горожан. Чтобы

сохранить мир с недавними язычниками, Владимир приказал развозить по Киеву пищу и питие

нищим и больным, а в гриднице — помещении для гриди (дружинников) — на своем дворе

каждое воскресенье устраивал дивившие современников застолья: «по вся неделя устави на дворе

въ гридьнице пиръ творити и приходити боляром, и гридем, и соцьскымъ, и десяцьскым, и

нарочитымъ мужемъ, при князи и безъ князя. Бываше множ-

:№

Дзвис Н. 3. Дары, рынок и исторические перемены: Франция, век XVI // Одиссей, 1992. М., 1994. С. 193.

661

ство от мясь, от скота и от зверины, бяше по изобилыо от всего» (ПВЛ, 992— 996 гг.). И дружина

оставалась верной князю, с которым «добывала серебро и золото». В рассказах о усобицах XI—

XII вв. летописи молчат о предательствах, изменах или перебежках к противнику. Жившие в

стольном городе в своих усадьбах (что подтверждается археологически) бояре по первому зову

готовы явиться в княжескую резиденцию.

Постепенно численность дружины возрастает от нескольких сотен человек до 2—3 тыс. к XIII в.

Это профессиональные бойцы на боевых конях, прекрасно вооруженные в отличие от «воев»,

народного ополчения, на которое ложилась вся тяжесть битвы. Именно простые горожане, а не

выступавшая «в чисто поле» дружина, обороняли города при нашествии монголов. Воспитанный в

огне и крови характер дружинника был скорее импульсивным, чем расчетливым: повседневному

труду, тактическому искусству он предпочитал быстрое обогащение и щедрые траты, т. е.

выражение доблести и удачи.

Жизнь княжеского отрока, так же как конюха и повара, оценивали высоко. За их убийство

полагался штраф в 40 гривен, а за холопа платили всего 5 (пространная ред. Русской Правды, ст. 9,

13). В дворцовой среде рядовой дружинник равен искусному повару—организатору пиров. Высок

статус конюха: «добрые кони» пользовались любовью как верные спутники и товарищи воина.

Приносимые в жертву в церемониале погребения дружинника, они были призваны служить

хозяину и на том свете. Языческий обряд всплывает и позднее: «Конь же его (Андрея

Боголюбского.—В. Д.), язвен велми, унес господина своего, умре; князь же Андрей, жалуя

комоньства его, повеле и погрести над Стырем»-(Ип. 1149 г.). Очевидно, что судебное право

отражало тонкие статусные градации тогдашнего социума.

В среде «бояр думающих» и «мужей храборствующих» складывается уходящая корнями в архаику

устойчивая знаково-символическая система. «Человек знатного рода, властитель, а также чины

высшего духовенства обязаны придавать своему образу жизни все признаки и свойства, которые

отвечают исполняемым ими функциям и положению»

Сам князь связан определенными правилами, этикетом, церемониями. Знаковый смысл имела

первая стрижка волос у мальчика 3—4 лет, будущего князя (постриги); затем его сажали на коня в

присутствии епископа, бояр, горожан. После этого следовал пир, где князь-отец угощал союзных

князей, одаривая их золотом, серебром, конями, одеждами, а бояр—тканями и мехами. Такой

обряд вступления в чин «благородных всадников» прошли сыновья великого князя Всеволода III

Древний ритуал посвящения в воины Александр Невский прошел в возрасте 4 лет: он был посажен

на коня и опоясан боевым мечом. Совсем еще ребенок Святослав первый бросает маленькое копье

в древлянское войско—жест, означавший не только начало битвы, но и магическое действо,

направленное на победу. К 12 годам княжичи уже умело владели боевым оружием. Церемония

вступления князя в свои полномочия (интронизация — «настолование») к концу XI в. имела

прочную традицию, становясь церковным обрядом: восхождение на трон происходило в

Ортега-и-Гассет X. Указ. соч. С. 86.

Павлов-Силъванский Н. П. Феодализм в России. М., 1988. С. 501.

662

соборе в окружении клира. Трон князя сакрален, он как бы передается от отца к сыну.

Обыкновенно князь сам возглавлял войско: кроме личной отваги, была и другая причина —

боярина не все слушались. Добрый князь первый начинал сражение, бросаясь в «полкы ратных»,

причем сразу же стремился напасть на вражеского предводителя. Знакового поведения требовали

и приемы иностранных послов; летопись неоднократно повествует о демонстрации правителем

несметных сокровищ, поражавших воображение иноземцев. Питье на пирах обнаруживает

унаследованное от прошлого сакральное значение: круговые братские чаши, из которых пьют по

очереди; позднее—допускаемые церковью возлияния только из трех чаш. В былинах после

троекратного поднесения гостям пития на «почестном» пиру подавали священный напиток из

перебродившего меда, причем в архаичном сосуде из турьего рога, атрибута, обычного на

изваяниях языческих богов. На разгульных пиршествах эти ритоны часто использовали не по

назначению: «Аже кто кого оударить... любо чашею, любо рогомъ... то 12 гривенъ (пространная

ред. Русской Правды, ст. 20). Стояние князя «на костях» после битвы «обличало» победу.

Изображая князей, художник сохранял точность в передаче бытовых реалий, имевших важное

знаковое значение: парадные одеяния — полусферические шапки с меховым околышем, плащи-

корзна багряного цвета, т. е. царственного величия и одновременно мученичества, золотые

шейные обручи-гривны как признак богатства. Неизменные атрибуты правителей—мечи, копья и

другое оружие; кресты—означали властные полномочия и верность христианским заповедям.

Высокую магическую силу имел меч—знак воинского ремесла, служения. До введения целования

креста клялись на обнаженных мечах. Этим благородным оружием клялись при договорах Руси с

греками: при соглашении 945 г. присягали на мечах, щитах и «прочаа оружья». Нарушившие

клятву «да не ущитятся щиты своими, и да посечени бу-дуть мечи своими, от стрел и от иного

оружья своего» — звучит, как заклинание. На скандинавские мечи часто наносили различные

надписи и знаки для улучшения свойств меча магическим способом. Символически меч с лезвием

и рукоятью, разделенными эфесом, сближали с крестом. «Мечником» назывался княжеский

судебный исполнитель. У скандинавов символом военной власти и магии служило копье—атрибут

Одина. У русичей—бросок или ломание копья знаменовало начало битвы: «Хощу бо,— рече, —

копие прило-мити конець поля Половецкаго» («Слово о полку Игореве»). В заговорах фигурирует

стрела, нацеленная «в хоть и плоть». Отличием доблестного воина служили пояса, украшенные

серебряными бляшками, и щедро орнаментированная конская сбруя, также входившая в знаковый

язык дружинной культуры. Пояс—символ высшей власти, старшинства и вассального

достоинства, переходящего от отца к сыну.

Так многие вещи утилитарного назначения имели и дополнительный — эстетический,

престижный, магический смысл: между реальностью низшей и высшей границы не ощущалось.

Предмет становился фактом культуры, если отвечал практическим, знаковым и символическим

требованиям.

Отсюда освящение оружия, сопровождаемое произнесением заклятий, призванных сделать его

разящим, украшение дружинного снаряжения устрашающими звериными мотивами. Это

богатство воина честолюбивым при-

663

бавляло отваги, а корыстолюбивым упорства. На примере боевой ладьи можно проследить, как в

зависимости от ситуации наступает качественный сдвиг в функционировании и восприятии

объектов. Грозному военному кораблю соответствует его роль в погребальных ритуалах вместе с

другими подношениями умершему вождю (Скандинавия), но в потустороннем мире он переходит

в иное мифологическое измерение. В христианстве этот обряд, напротив, отмирает, саркофаги

князей и их родичей в церквах XI—XIII вв. лишены надписей имен усопших, и инвентарь даже

неограбленных захоронений не отличается особым богатством. Анонимность погребений можно

объяснить общей для всех социальных групп христианской умонастроенно-стью (Гордыня—один

из смертных грехов, в раннее средневековье для спасения души не требовалось даже видимого

погребения и т. 'д.). О знаковой системе дружинников «героической эпохи» (конец IX—начало XI

в.) можно судить по куфическим монетам с граффити, попавшим в Восточную Европу,

Скандинавию, Южную Прибалтику. Кроме тюркских и скандинавских рунических надписей, на