Петрухин В.Я., Аверинцев С.С., Живов В.М., Лихачев Д.С., и др. Из истории русской культуры. Том I (Древняя Русь)

Подождите немного. Документ загружается.

Тупиков Н. М. Словарь — древнерусских личных собственных имен. СПб., 1903, с. 139.

См.: Жучкевич В. А. Указ, соч., с. 113, карта N 6.

См.: Lietuviii kalbos iodynas II, p. 815—816. Данные по литовской антропонимике см. в кн.: ZinkeviZius Z.

Op. cit., p. 138 (Dublys и др.).

К этимологии этих слов и их славянским соответствиям ср. Fraenkel E. Litauishes etymologisches

Worterbuch. Gottingen, 1962, S. 81.

434

историей славянского названия аваров, обров (др.-русск. ед. ч. обръ, обринъ) в западнославянских

языках и словенском, находившемся в контакте с ними на территории древней Паннонии. Ср. др.-

польск. оЬггут, польск. <АЪпут 'исполин, великан', в.-луж. hobr, чеш. obr, словацк. obor и словен.

6Ьаг 'великан'. Представление в виде исполина, великана могло быть связано и с происхождением

через фольклорный текст, возможные следы которого отразились и в летописном предании, ср.

быша бо СЭбър-Ь тЬломъ велици. и оумомь горди. и Бъ потреби ь\. [и] помроша вси. и не СЭстасл.

ни единъ собъринъ. [и] есть притьча в Руси и до сего дне погибоша аки СОбр-Ь (Лавр. лет. л. 4

об.)

. Источник этого названия усматривают обычно в тюрк, apar, dbar/avar (с возможностями

различных семантических истолкований на тюркской почве).

Подобные предания существуют и о гибели велетов-волотов, имя которых также обозначало

великанов. Они были приурочены к областям южнее Западной Двины. О волотах рассказывалось в

фольклорных преданиях, часть которых попала и в старую литературу. Согласно старым

представлениям, волоты—сказочные богатыри, отличающиеся большой силой, высоким ростом.

Считается, что целый народ волотов заживо ушел в землю. Их остатки усматривают в больших

могилах — курганах, называемых волотки, волотов-ки

, и в костях допотопных животных.

Близки представления и об украинских велетнях, живших в горах или превращавшихся в скалы,

ср. Давно то, дуже давно д!ялось, ще коли велетш жили в наших горах; Чи велет пред-в!чний

заклятий тут, ставши скалою, застряг (Франко)

Мотив смерти велетов-волотов перекликается с отмеченным выше (при разборе этнонима валахи)

значением корня *uel—'смерть', широко представленным, в частности, в балтийских языках (ср.

обилие производных от этого корня топонимов и гидронимов в восточной части Литвы).

По-видимому, тот же корень еще раз возникает в связи с названием Волыни и ее обитателей

волынян, ср. др.-русск. велынлне. Летопись указывает их местоположение за бужанами, которые

сидели по Бугу (посл'Ьже же Велынл.-не, Лавр, лет., л. 4 об.) и на земле, где раньше жили дулебы:

Дул-Ьби живл.ху по Бу гд-Ь ныне Велын/кне (Лавр, лет., л. 5).

Обращают на себя внимание следы метрического построения «притчи» об обрах, напоминающего

метрику славянских исторических песен, ср.

погибоша аки собрЪ

и и | uu

, что некоторые фрагменты рассказа об обрах унаследовали и отдельные черты звуковой структуры

«прототекста», ср.: быша бо <объ|>Ъ ... и Бь по; тцеби ю ... помроша ... погибоша ... придоша ...

Словарь русских народных говоров, 1970, вып. 5, с. 65.

Иванов В. В., Топоров В. Н. Исследования в области славянских древностей. М., 1974, с. 63. Ср. там же о

белорусских асилках—мифологических великанах, связывающихся со скалами и камнями, в которые они

превратились. Возможно, речь идет о широком мифологическом мотиве наказания за гордость и

хвастовство путем погружения в землю или превращения в камни, ср. былину о Святогоре и иранские

эпические мотивы аналогичного типа (ср. осетинский нартовский эпос и рассказ о богатыре по имени

Snavidka в «Авесте»).

435

В другой работе была прослежена судьба корня *uel-, *мо/- в названиях к западу от Днепра: Змиев

Вал, название Днепровского порога ftauXvr) ярах (у Константина Багрянородного), ст.-польск.

Wqwel<*Wq-wel-, польск. Wawel (в Кракове), ср. далее: чеш. Volyni, нем. Wollin в Поморье. Во всех

этих случаях идет речь о приурочении основного мифа о поединке с противником Громовержца к

соответствующему ландшафту. Существенно, что во всех этих случаях имеется

противопоставление верха и низа: Краковская гора и Вавельский колодец, в котором живет дракон

(ср. Гора и Подол в Киеве)

. В этом контексте естественно соотнести названия двух соседних

территорий — Волыни и Подолии. Возможно, названия населения этих двух мест могли противо-

поставляться друг другу таким же образом, как гурали (gdrali в северных отрогах Карпат)

полякам—жителям равнины (pole, откуда и Pobka Польша).

Если в качестве культурного героя для Малопольши характерен мифологический персонаж Крак

(как вариант трансформированного Громовержца), то для северных частей Польши

(Великопольша и другие территории)—герой Лях, чье имя (Lech), как и соответствующий этноним

(lech) , связывают с праслав. *lqda, *l$dina как обозначением пустыни, нови, необработанной зем-

ли, пригодной для земледелия

Зап.-слав. *l$da, *lechi еще для русского летописца было неотделимо от названия пол-Аме:

СловЪни же сови пришедше сЬдоша на ВислЪ. и прозвашаон Лжхове. а 8> техъ ллховъ

прозвашась. Полл.не (Лавр, лет., л. 2 об. и 3).

Третье в этом ряду западнославянское мифологическое имя Чеха (Cech) и соответствующий

этноним (feck) представляло собой не только фонетический, но и семантический коррелят к имени

Ляха и этнониму ляхи, так как оно могло обозначать другой, отличный тип хозяйственного

ландшафта и соответственно культуры .

Не случайно центром древнепольских объединений и раннегосударствен-ных образований была

Великопольская равнина (Iqda). На такого рода землях было возможно становление нового

хозяйственно-экономического уклада, с точки зрения которого более архаичный рутинный

традиционный тип квалифицировали как проявление дикости, нецивилизованности.

Сходная ситуация особенно четко вырисовывается применительно к восточнославянской системе

племенных обозначений. Начальная русская летопись создается в Киеве, в старом племенном

центре полян, когда, по-видимому, еще было живо древнее племенное сознание и не был устранен

антагонизм по отношению к соседним племенам

Сразу вслед за описанием полян по Висле и на Висле летописец упоминает полян по Днепру и их

ближайших соседей—древлян (а друзии Древлл.не за-

Иванов В. В., Топоров В. Н. Мифологические географические названия..., с. 124 и ел.

Традиция реконструкции по этнониму родоначальника племени, характерная для западных

славян, оказывается и применима к вятичам и радимичам в летописи, а, может быть, и в предании

о кривичах.

Jakobsm R. Reimwerter Cech—Lech. — In: Selected Writings. II. The Hague—Paris, 1971, p. 609.

Там же. Несколько иначе об этих племенах см.: Responds. Struktura pierwotnych etnonim6w siowianskich.—

Rocznik Slawistyczny, 1968, N 29, cz. 1, s. 22, 23 (*Lbstb *Cbstb).

Ср. убийство Игоря у древлян.

436

не сЪдоша в л % с %", Лавр. лет. 3) и дреговичей (а друзии сЬдоша межю При-петью и Двиною и

нарекошасл. Дреговичи, там же).

При анализе этнонимической панорамы начальной летописи прежде всего обращает внимание

положительное выделение полян, жизнь и законы которых рассматриваются как норма, их

противопоставленность древлянам, которые упоминаются обычно сразу же после полян и

приводятся как пример дикости и нецивилизованности. Только о полянах сообщаются сведения

^игш-исторического характера—легенда о Кие

и его братьях и апология ее перед лицом

занижающей критики.

Наиболее отчетливо противопоставление полян древлянам проявляется во фрагменте

Лаврентьевской летописи (л. 5): ПОЛА.НС бо своих соць собычаи имуть. кротокъ и тихъ. и

сгыдънье къ снохамъ своимъ. и къ сестрамъ. к мтрмъ и к родителемъ своимъ. къ свекровемъ и къ

деверемъ. велико стыдъ-нье имъху. брачный собычаи имлху. не хожеше злоъ по невесту, но

приво-дл.ху вечерь, а завътра приношаху по ней. что вдадуче. а Древлл.не живлосу звъриньскимъ

собразомъ. жиоуще скотьски. оубиваху другь друга, ьхджху ВСА. нечисто и брака оу нихъ не

бываше. но оумыкиваху оу воды двцл. (далее описываются такие же дикие обычаи других

племен).

Когда речь идет о самом ядре восточнославянских племен, то основной семантической

мотивировкой этнонимов являются топографические характеристики. Особенно наглядно это

проявляется в наименованиях деревлян, ср. AeppXtvivoi у Константина Багрянородного, сидевших

в лесах (ср. Дерьвъска землл., Деревъска землл.; Дерева в летописи). Этот этноним надежно

связывается с индоевропейским названием 'дерева', собственно 'деревьев, леса'. Обозначение

этнонима по принципу 'лесные люди' встречается и на крайнем западе славянской территории, ср.

полабск. Drewani, и почти у границы восточных славян—в прусской Помезании из прусск. *Po-

median, собственно 'Полесье', от прусск. median 'дерево, лес'. По тому же принципу образовано и

название соседнего Полесья, а также его жителей—полещуков. Ср. также герм. *Hult-sata —

'лесовики'.

Древним можно считать не только семантический принцип называния, но и само употребление

корня. Помимо деревлян и полабских древан ср. герм. Tenringl (из и.-евр. *deru-), Matrib(us)

Alateruis; галльск. Vervaci (имя племени), Dennis (название 'Дубового леса'), др.-брег. Dementia,

фрак. '0-Spu-eai, Apoaoi, Dru-geri (названия фракийских племен) и многочисленные топонимы

типа прус. Derwayn (в Самландии).

К числу восточнославянских этнонимов, связанных с обозначением племен по характеру

географического ландшафта, принадлежит др.-русск. дреговичи (при ApouyooptTai у Константина

Багрянородного), ср. также Apayoopi-cai в Македонии. Название этимологизируется на основании

названия 'болота, трясины, топи', общего для западной части восточнославянских диалектов и для

балтийских языков, ср. белор. дрыгва, дрэгва, дрыгвта, дрягва, драгва, драг-на, драгба, дрква,

дрыг61на и т. п.; укр. драено 'грязь, болото', драгва, дрягва, дра-говина, дряговинб; Смоленск.,

калужск. дрегва 'топь, трясина, болото', Смоленск. дригва, дрыгвёлъ, брянск. дрягвйна, Курск,

дряга, Смоленск., брянск. дрягва 'топь,

Ср.: Иванов В. В., Топоров В, Н. Мифологические географические названия...

437

трясина, болото'

; лит. dregva 'мокрые, примятые щепки; сгнившее упавшее дерево; старая

рухлядь; большой, неуклюжий человек; бродяга', ср. dregvoli 'бродяжничать' (ср. к использованию

этого корня применительно к человеку выше о дулеб), а также названия 'сырого места, топи,

болота', как латышек. drfgzna 'влажное место', лит. dregnas 'сырой, влажный', dregti 'мокнуть', dirgti

'сыреть' и т. п.

Что касается внутренней формы названия полян, то в противопоставлении названия древлян и

древичей эта форма связана со слав. *polje как обозначением открытого места, пригодного для

земледелия. Применительно к более ранней архаической системе *polje противопоставлено

названию 'дома' (как в заговорах, сказках и в эпосе) по принципу 'чужое, незащищенное, не-

цивилизованное, природное пространство'—'свое, укрытое, культурное, возделанное

пространство'

. В этом значении славянское *pol- продолжает древнее индоевропейское *pol-,

обозначающее открытое широкое пространство (ср. лат. palam 'открытый', planus 'плоский,

ровный', planum 'ровное место, равнина, плоскость', хеттск. palhi- 'широкий, открытый', др.-инд.

prthim 'земля', арм. hoi 'земля' и др.). От этого индоевропейского корня образуются и этнонимы в

древних индоевропейских языках, ср. Paia 'Пала', обозначение народа палайцев (древняя Малая

Азия, первая половина II тысячелетия до н. э.) и, возможно, филистимляне (егип. prst из *pl-st-),

которых также связывают с анатолийцами , возможно, также иллир. Palates (Corpus Inscriptionum

Latinarum, V, 8184), Polenses (там же, V, 8667), ПоХ&ттц (Стефан Византийский). Характерно, что

славянские топографические этнонимы по принципу обозначения и по корню восходят к типовым

индоевропейским моделям, которые могли использоваться и как апеллятивы (ср. Польша—

поляне—поле и т. п.).

По тому же семантическому типу, что и поляне, но от других корней образованы такие этнонимы,

как герм. *Wangion- 'поляне' (ср. Ang(r)arii 'луговые', кельт. *Magelll 'поляне').

При архаичности моделей называния народа или племени по соответствующему семантическому

признаку ('открытое широкое пространство') или 'дерево, лес' или 'болото') и некоторых корней

(*d(e)reu-, *pel-) прозрачность внутренней формы таких названий, как д(е)ревляне, поляне не

позволяет точно определить их хронологию. Такие названия могли и заново образоваться от

соответствующих апеллятивов. Мы реально наблюдаем этот процесс в образовании наименований

жителей по данной местности. /

Словарь русских народных говоров, вып. 8, с. 181—182, 227; ГринченкоБ.Д. Словарь украинского языка.

К., 1907, т. 1, с. 439, 450; Бялькевич I. К. Краёвы слоунж усходняй Маг1лёушчыны. Мшск, 1970, с. 158;

Сцяшковгч Т. Ф. Матэрыялы да слоушка Гродзенскай вобласць Мшск, 1972, с. 152; Яштн I. Я. Беларуооя

геаграф!чныя назвы. Мшск, 1971, с. 61; К соответствующей топонимике (включая и микротопонимы типа

Дрыгва, сеножать) см.: Мжратапан1м1я Беларуа, с. 76; Жучкевич В. А. Указ, соч., с. 108—110. Ср.: Толстой

Н. И. Славянская географическая терминология. М., 1969, с. 177—179; Невская Л. Г. Балтийская

географическая терминология. М., 1977, с. 114 и ел.

В этом плане показательна возможность приурочения полян и к горам: Полл.-номъ же жившимъ сосо&Ъ

по горамъ (Лавр, лет., л. 3); имеются в виду Киевские горы.

Kitchen К. A. The Philistines. In: Peoples of Old Testament times. Oxford, Clarendon Press, 1973, p. 53—78.

438

То же можно сказать о славянских этнонимах, образованных от других основных

топографических объектов, ср. "гёсапе — *rtka, *berzane—*bergb, *ezeriti, *ezerci—*ezero,

*pomorjane—*morje) (ср. кельт, morinl с тем же значением). В этом смысле подобные названия

сами по себе не дают точных указаний на географическую и топографическую локализацию. Иное

дело—этнонимы, содержащие в себе указание на конкретный географический объект, чаще всего

реку, ср. *buiane—Буг, *moravjane—Морава, *obodriti—Одра, *polabi—Лаба, Эльба, *sprevjane—

Спрева, *strumjane—Струма, *vislene—Висла и т. д. Ср. к типу образования *ob-odriti такие

параллели, как кельт. *АтЫ-drutn 'племя по обе стороны Дравы'; *Ambi-sontes 'племя по обе

стороны Изон-ты', АтЪ-агп 'племя по обе стороны реки Арар', а также параллели более широкого

характера, касающиеся образования этнонима по гидрониму, ср. кельт. Sequani 'жители (берегов)

Сены', *Raurici 'жители (реки) Рур', герм. *Amsiwarjoz 'жители по реке Эмс', *Hasuarjoz 'жители по

реке Хазе', иллир. Nap^vowi 'жители (по реке) Нарон', Autariatae 'жители (с реки) Тара'.

В связи с приведенными этнонимами географического характера следует отметить также и

наличие аналогий славянских названий с префиксальным *ро- типа прус. Po-mesani (*Po-mediani),

Po-gesani (*Po-gudiani) при возможных соответствиях в других индоевропейских языках, ср.

шугн. Ропгёг, руш. Pamir 'Памир' из предполагаемого сложения приставки (*ро- > ра-, ср. в

другом, более сложном варианте *рого- > *рйга-) с последующей основой типа греч. -|лор-в уео-

цйро? 'получивший участок при разделе земли', ср. герм.-др.-англ. тоёте 'граница' (или в другом

варианте—иранск. *mdrga-, др.-англ. mearc 'граница, район, межа'

, ср. германский этноним

Markomann 'жители пограничного леса'

). При сопоставлении с этими названиями можно было бы

предложить и несколько иное понимание названия Pomerania, ср. нем. Pommern, обычно со-

поставляемой с польск. Pomorze 'Поморье', но в принципе допускающей и выявление созвучной

основы *mer- (или, может быть, архаического использования основы *mor- в значении 'предел').

Сам принцип образования этнонимов, антропонимов и топонимов с помощью индоевропейского

*ро- весьма распространен не только в славянских и балтийских языках, где остается живым

средством, но и в ряде других языков, видимо, иранских (ср. приведенное название Памира и др.),

анатолийских (ср. Pa-lukka 'житель Лукка—Ликии или Ликаона', известное в египетской

передаче

, и др.).

Как видно из вышеизложенного, проблема противопоставления 'своего' 'чужому' в этнонимии

была очень актуальна и нашла непосредственное отражение в семантике этнонимов и племенной

идеологии, сказывавшейся в мифологизированном образе 'чужого соседа'. Естественно, что образ

'предела',

Ср. Герценберг Л. Г. Морфологическая структура слова в древних индоевропейских языках. М., 1972, с.

48 (ср. также рецензию В. И. Абаева. Вопросы языкознания, 1974, N 5, с. 132; ЭдельманД. И.

Географические названия Памира. — В кн.: Страны и народы Востока, 1975, вып. 16, с. 43).

Прусск. *Po-mediani, учитывая близость к продолжениям праславянского корня "media- (ср. рус. шжй),

также могло восприниматься как 'пограничные жители', ср. рубеж как обозначение 'границы',

первоначально 'вырубленного леса'.

Kitchen К. A. Op. cit., p. 72, п. 30.

439

'границы' был не менее актуален как для обозначения 'крайних' территорий распространения славян,

так и для обозначения внутриплеменных границ. История более поздних миграций славян и

колонизации новых территорий свидетельствует об исключительном обилии топонимов, включая

микротопонимию со значением 'рубеж', 'предел', 'граница'.

Естественно, что такого рода обозначения не были привилегией и особенностью только славянской

топографии и этнонимии. По-видимому, в непосредственной связи со славянскими территориями

находится балтийское обозначение предельного или крайнего пограничного племени и соответственно

земли, ср. FaXivSai Птолемея (III, 5,9) на крайнем юго-западе балтийской территории; ср. также у

Дюсбурга: Terra Prussie in XI partes dividitur... Decima G a 1 i n d i a, in qua G a 1 i n d i t a (Scriptores

Rerum Prussicarum, I, 51) и Голядь Лаврентьевской (1058 г.) и Ипатьевской (1147 г.) летописей на край-

нем востоке на Протве. Названия того же корня предполагаются в этнониме Golensici—названии

славянского племени на северных склонах Судет у Баварского Географа и, возможно, в названии

Галиции, которая обычно сопоставляется с названием голица 'галка'. Тем не менее, учитывая близость

балтийского этнолингвистического элемента

, внутреннюю форму названия Украина, украинец,

можно думать, что и название Галиции, известное нам в поздней латинизированной форме, некогда

содержало тот же корень *gal- в значении 'предел'. Этот корень и за пределами балтийского ареала

выступает как распространенный географический апеллятив, в частности, как обозначение болота (ср.

полесск. уал', гало, гола, уалисто болото и т. п.). Ср. в связи с этим 'болотных' дреговичей, обитавших

именно на этой территории.

При анализе славянских этнонимов и соответствующих территорий полезно помнить не только о

случаях проникновения элемента, принадлежащего одному языку, в другой, как в разобранном

примере, но и устойчивые для данной территории семантические модели, которые могут воплощаться

средствами разных языков. В частности, к этой категории могут, видимо, принадлежать цветовые

обозначения территории и соответствующего населения, ср. противопоставление Белой Руси — при

обозначении балтийцев, хотя и в поздней традиции, термином 'белый' (лит. baltas, латышек, baits) —

ЧернойиЧервонно и

Существует мнение, что геродотовские MeXifcyxXaivoi 'обладающие черными одеждами' отражают

первый этап традиции цветового обозначения некоего этноса на этой территории, ср. позже черные

клобуки, Чернигов и т. д. Первый член этого цветового противопоставления отражен в этнониме

Хровате £i-лии ('Белые хорваты', Лавр, лет., л. 2—3) или BeXoxpcoffo-roi у Константина Баг-

рянородного (о племени на верхней Висле близ Кракова).

Такие обозначения по цветовому признаку предполагают систему оппозиций, где могут быть

выражены не все члены и где реальная мотивировка цветового обозначения может отсутствовать.

Кроме того, цветовое обозначе-

Ср. лит. galas, латышек, gals 'конец' (с различными производными значениями, включая 'черт',

'нечистый дух'), ср. племенные и территориальные обозначения типа Latgale, ZemgaU и т. п.

MaAczak W. Biata, czarna i czerwona Ru$. — Int. J. of Slavic linguistics and poetics, 1975, v. 19, N 2, p.

31—40.

440

ние интерпретируется как указание на положение данного племени относительно другого

родственного или же на отношения между ними другого характера, в частности, социальные (ср.

многочисленные типологические параллели).

Выше рассмотрены примеры, относящиеся прежде всего к восточнославянской области и

соседним территориям, поскольку для авторов было существенно рассматривать совокупность

этнонимических фактов на этой территории как единое целое, где одни элементы связаны или

определяются другими. Это, в свою очередь, означает, что многие этнонимы, будучи определены

безотносительно к другим (например, чисто этимологически, без учета системных отношений с

другими этнонимами и вне рассмотрения характерных особенностей данной территории, взятых

также и в относительном плане), не могут выявить в полной мере внутреннюю специфику,

внутренние мотивы данного названия. Примеры из других ареалов привлекались спорадически,

главным образом в связи с генетическими и типологическими параллелями к восточнославянским

этнонимам.

В этой работе основной задачей было выявление ведущих актуальных тенденций в процессе

этнического наименования. Важна была не только хронологическая и языковая стратификация

этих этнонимов, но и выявление некоторых типовых моделей их образования. Естественно, что

дальнейшая разработка этой проблемы связана с привлечением славянской этнонимии других

территории, с более детальным обращением к этнонимии Древней Руси (с выходом в область

наименования отдельных групп населения по разным локальным признакам) и, наконец, с

последовательным сопоставлением славянского этнонимического типа с данными других

индоевропейских традиций. Во всяком случае, уже сейчас можно говорить о глубоком струк-

турном сходстве славянской этнонимии с этнонимами ряда соседних индоевропейских

территорий, хотя точно провести границу между типологическим и генетическим сходством

представляется затруднительным.

Н.И.Толстой

Этническое самопознание и самосознание Нестора Летописца, автора «Повести

временных лет»

Этническое самосознание есть результат самопознания, определенного понимания, ощущения,

иногда и изучения своей этнической принадлежности, этнических особенностей, складывавшихся

и сложившихся в течение веков. Эти особенности в основе своей носят разный характер, они

могут быть по преимуществу религиозного (конфессионального), лингвистического, эт-

нографического, этатического (государственного) и географического свойства, но все они

относятся к этносу, к человеческому социуму и потому являются характерными признаками и

показателями этноса. Каждый представитель этноса сознательно или несознательно оказывается

обладателем этих признаков, которые выявляются более четко в результате противопоставления

другим признакам, в результате ощущения или осознания «своего» или «чужого» либо в пределах

одного «своего» этноса, либо вне этих пределов, в другом этносе. Каждый этнос уже на раннем

этапе своего развития обладает целым рядом дифференциальных признаков, образующих некий

«пучок признаков», построенный по иерархическому принципу в виде некоторой лестницы,

концентрических кругов или фигур с последовательно распадающимися сегментами. Притом сам

набор признаков может исторически изменяться. Нетрудно заметить, что нами используется

лингвистическая терминология, возникшая на основе фонетических наблюдений начала 30-х

годов, однако, как известно, она давно применяется и как формальнологическая ко многим

объектам нелингвистического характера.

Время возникновения «Повести временных лет»—XII век, когда на политической карте Европы

вырисовывались славянские государства, уже имевшие свою державную традицию,—Польша,

Чехия, Сербия, Русь (Киевская Русь). Именно в киевской монастырской среде, за столетие до

монгольского нашествия, проявился яркий интерес к отечественной истории и появилось понятие

отечества—Русской земли, понятие, со временем ставшее важным компонентом достаточно

сложной структуры этнического (национального) самосознания. Вероятно, такая структура была

характерна не только для зародившегося древнерусского этноса, но и для других славянских

этнических

442

групп—народов, приобретших к тому времени опыт государственного строительства. Об этом мы

можем судить по целому ряду источников, в том числе и по хроникам Галла Анонима и Козьмы

Пражского, но наследство киевского хрониста и его взгляды, касающиеся славянской,

преимущественно восточнославянской этнической ситуации, по своей полноте и цельности уни-

кальны.

Обратимся к свидетельствам Нестора Летописца, многим хорошо известным и неоднократно

комментированным, но не рассматривавшимся под интересующим нас углом зрения.

Начнем со знаменитого отрывка о славянской прародине:

fio мноз

Ьх

же

врел\А1гЬ* сЬлн суть Слов'Ьнн по Дундевн, гд-в есть ныне Оугорьскд ЗСЛЛЛА н

Болгдрьскд. [И] СЗ T-fc)fb Слов'Ьт. РАЗНДОШАСА по зеллл<Ь, н прозвдшдСА нмсны св'имн, гд-Ь

сЬдшс, НА которому AVKCT*B. Мко прншсдше, сЬдошд НА р'вц'Б шиАнел/гь Мдрдвд, н

прозвдшдСА ЛЛордвд, д друзнн Чесн ндре-кошд

; д ее тн же Олов'Ьнн: Хровдте Б*Ьлнн н Серсвь

н Хорутдне. Волхомъ во нд-шедшемъ нд Словами НА Дундискна, [н] с'вдшсмъ в нн

НАСНЛАЩСЛГЬ им'

'. Словаки же WBH, прншедше, СБДОША НА Висл'Ь, н прозвдшдСА ЛАХОВС, д (5

ч-Ьх

» ЛАХОВЪ прозвдшдСА ПОЛАНС: ЛАХОВС друзнн Лутнчн, ннн МАЗОВШАНС, ннн По-морАне.

Тдкоже н тн Словаке, прншедше н сЬдошд по Днепру, н ндрекошдСА ПОЛАНС, А друзин

ДревлАне, здне сЬдошд в л-Ьс^

; д друзнн сЬдошд мсжю Прн-пстью н Двиною, н ндрскошАСА

Дреговнчн: [нннн СЕДОША НА Двнн^ н ндрекошд

Полочдне] р'Ьмьки рдди, аже втечеть вт> Двнну,

HMAHCMI» ПОЛОТА, С5 сеа про-ЗВАШАСА Полочдне: Олов^нн же СБДОША WKOAO езерд ИлмерА,

[н] прозвдшдСА св'имъ НЛЛАНСМЪ, н сд'ЬлдшА грддъ, н ндрскошд Новъгород*ь; д друзнн сЬдошд

по Десн^ н по С"ЕЛН н по СулНг, н ндрскошд О^веръ. [И] тдко рдзндесА Слов'вньскни азьпсъ,

талике н грдмотд прозвдСА Слов'ЬньскАа (ПСРЛ, I, стлб. 5—6).

Ограничимся минимальным комментарием к тексту. Летописец перечисляет все известные ему

славянские племена и народы (возможно, это были крупные племена или племенные объединения,

ставшие впоследствии народами). С точки зрения наших современных представлений об основном

славянском этническом членении кажется странным неупоминание русских, болгар, лужичан,

полабян. Неясно, о каких хорватах идет речь, скорее всего о южнославянских, так как они

находятся в одном ряду с сербами и словенцами—«хорутанами». Но существенно, что поляки

названы двумя именами — ляхи и поляне. Этноним лях сохранился почти до наших дней.

Существенно и то, что летописец относит к ляхам не только полян, но и мазовшан, поморян,

лутичей (ободритов он не упоминает)

. Лехитская языковая группа описана полно. Более дробно

определены только восточные славяне, у которых сохранялся этноним славяне (в районе

Новгорода) и к которым относятся поляне, древляне, полочане, север. В другом отрывке летописи

Нестора находим ра-

По Нестору, мазовишне — еще не поляне. И те, и другие — от ляхов («S3 т«хч» прОЗВАШАСА ПОЛАНС» и

«ЛАХОВС* друзнн ... МАЗОВШАНС»). Нестор рисует такой путь отпочкования от славянского целого: словами

— ляхи — мазовшане. Тот факт, что полянами — поляками стали называться и другие родственные племена,

не единичен. Хорутанами вплоть до XIX в. часто называли всех словенцев.

443

димичей, вятичей, кривичей и др. Киево-Печерский монах подчеркивает, что все перечисленные

племена относятся к единому славянскому племени, славянскому корню: «Слов'Ьнн же ови

прншедшс скдошд...» на Висле, по Днепру, около Илмеря, или «А ее тн же Слов'Ьнн: Хровдте

Б'ЕЛНН н Серевь н Хорутдне» и т. п. В одних случаях, согласно Нестору, славяне получали еще

новое имя, новый этноним по принципу: «гд*Ь С'Ьдше НА котором М*БСТВ»—мораване, по-лочане

«р*Ьчьки РАДИ... НМАНСМЪ ПОЛОТА», древляне «здне сЬдошд в A'fecfe*»; в других случаях, опять

же согласно Нестору, они сохраняли свой первоначальный общий этноним, как было с теми

славянами, которые «СБДОША около езерд Илмерл», т. е. с новгородскими словенами.

Таким образом, в «Повести временных лет» четко противопоставляется общеплеменное название

(словЪне) частноплеменному названию (древляне, мазовгиане и т. п.), но в ряде случаев имеется и

некое среднеплеменное звено и его название, в будущем народ, народность (ляхи, чеси, серебъ).

Кратко проанализированный нами фрагмент Лаврентьевской летописи может быть дополнен

близким по содержанию текстом из того же источника:

...B*fe единъ (азыкъ Слов'Ьн'скъ. Слов*кнн же С'Ьдлху по Дундеви нхжс прпашд Оугрн н Мдрдвд

[н] Чесн н Ллхове н Поллне оже нын-в зовомдга Русь, снм-ь во первое преложены книги ЛИдрдв'Ь

иже презвдсл грдмотд Слов'Ьньскди «икс грдмо-тд есть в Руси н в ЕолгАр-Ь* Дунайских^ (ПСРЛ,

I, стлб. 25—26),

В этом отрывке вновь отмечается единство славянского племени. При этом можно вспомнить, что

вплоть до начала XIX в. словом язык в России обозначался и язык 'lingua', и язык 'народ, populis'

(ср.: «Нашествие Наполеона и двунадесят язык»). Тем самым Нестор подчеркивает единство трех

этнических показателей-признаков—славянского племени, языка и письменности (грамоты).

Несомненный интерес представляет и утверждение, что поляне, в данном случае не поляне

польские, а восточнославянские—стали впоследствии называться Русью. Однако эта проблема в

целом достаточно сложна, и одного свидетельства для ее решения недостаточно. Даже

рассмотрение всех примеров из «Повести временных лет» с употреблением этнонима или

хоронима Русь потребовало бы отдельного объемистого исследования. Все же следует сказать,

что, судя по летописи Нестора, в его время название Русь относилось во многих случаях не к

мононациональной этнической единице, а скорее к полиэтническому образованию—

государственному, военному (дружинному), может быть. В этом отношении важно привести еще

одно объяснение Нестора слова Русь в связи с описанием событий 882 г.: «...сЬде иГлегъ КНАЖД в

Кнек-fc... [н] Б"Ьшд оу него вдрлзн н Слов^нн н прочн прозвд-ШДСА Русью...» (ПСРЛ, I, стлб. 23).

Возникновению этнонима русин, позже русский, способствовало существование хоронима

Русъская земля. Ему структурно противостоял термин СловЪньская земля и соответствующий ему

этноним языкъ СлоеЪнъскъ 'славяне, славянский народ'. Приведем для сравнения еще одно

свидетельство:

Слов'Ьньску же пзыку нькоже рекохом*ь жноуще sic! нд Дундн прндошд (8 Скуфъ рекше СЗ

Коздръ рекомнн Болгдре, [н] сЬдошд по Дундеви, [н] ндсслннцн СЛОВ*БНОМЪ ВЫША. Посемъ

прндошд Оугрн Б<влин [н] НДСЛ>БДНША з'млю Сло-в'Ьньску; сн во Оугрн почдшд вытн пр(н)

Ираклии црн... (ПСРЛ, I, стлб. 11).

444

Видимо, этноним болгаре Нестор Летописец еще не воспринимал как славянский.

В связи с этим уместно напомнить, что в древности и в наше время помимо этнонимов бытовали и

бытуют названия жителей по их принадлежности к государству, к стране, которая может быть

моноэтнической (мононациональной), и тогда название страны и название этноса обычно совпада-

ют, и полиэтнической (полинациональной), и тогда названия страны и ее жителей могут быть

разного происхождения: по этнической принадлежности правящего верхнего слоя (болгары), по

территориальному принципу (ср. современные славяне-македонцы или славяне-далматинцы), по

исторической преемственности (ср. ромеи 'византийцы' по Византии — «второму Риму»).

Исторически ситуация может меняться. Так, вероятнее всего, тюркский этноним болгары, пройдя

через стадию этнополитонима, т. е. названия жителей государства, стал снова этнонимом, но уже

славянским. Летопись Нестора отражает два первых этапа: «...прндошд от Скуфъ... рскомни

Болгаре с'Ьдошд по Дундевн» (ПСРЛ, т. I, стлб. 11) и «...гд'Ь есть ныне О^горьскл землА н

Болгдрь-СКА...» (там же, стлб. 5).

Ценность свидетельств Нестора Летописца, касающихся этнонимов, хо-ронимов, этнического

самосознания и этнической ситуации, заключается еще в том, что автор летописи охватывает

довольно большой и важный период истории славян—дохристианский и раннехристианский, хотя

вообще, согласно традиции византийских хроник, он начинает свое повествование от Всемирного

потопа и кончает событиями, очевидцем которых он мог быть сам («...недаром многих лет

свидетелем Господь меня поставил»—А.С.Пушкин).

Еще один признак этноса, который, вероятно, на Руси до Крещения не был этническим, но после

988г. стал таковым, — это признак религиозный, признак принадлежности к определенной вере. В

противопоставлении иноверцам он обычно оказывается решающим, оттесняя другие этнические

признаки на второй план. Тем самым религиозный признак в определенные исторические периоды

и в определенных условиях становится главенствующим в иерархии дифференциальных

этнических признаков.

Автор «Повести временных лет» не обходит своим вниманием и эту сторону интересующей нас

проблемы. Так, описывая мир князя Игоря с византийским царем Романом в 945 г., он сообщает,

что люди князя русского клялись по-разному—одни у идола Перуна, другие—в храме св. Ильи:

...и приде нд х

оллл>ь

{

стокяше Перунъ [н] ПОКЛАДОШД шружье свое н ходи Игорь po-rt н людн

его елико ПОГАНЫХ^ PY™

ХР

ган

(

ск

)^° *Ч

СЬ

ВОДИША рот-fe в црквн стго Ильи (ПСРЛ, I, стлб. 54).

Таким образом, языческая «поганая» Русь противопоставлялась Нестором Руси христианской. Но

заключенный в 912г. мир князя Олега с Византией описывается тем же Нестором как мир Руси с

христианами: «...НА оудержднне... S5 многп* л-Ь

ме

жн

ХРКТНАНЫ н Ру'ью вывьшюю ЛЮБОВЬ» (там

же, стлб. 33). А договоренность между сторонами относительно убийств определена в том же

документе так: «...лще кто оувье

или хрсстьднинА РЛи

или Хрестыанинт» Роусннд ДА оумре

(там же, стлб. 34).

445

Эти отрывки текста интересны тем, что в них отмечен очень редко употребляемый летописцем

термин русин, который противостоит термину христианин, а не грек, как можно было ожидать и

как он использован в другом случае в связи с теми же событиями: «Посла моу*" свои Шлегь

построит мнрд и положнтн РА* межю Роу* и Грекы» (там же, стлб. 32). Видимо, термин русин

означал жителя русской земли — русского государства и мог применяться не только к славянину,

но и к варягу или чухонцу (к ЧуЛи или Мери). Как пример можно привести свидетельство,

помеченное 882 г. (эта дата более чем на столетие предшествует дате крещения Руси): «...С"Ьде

шлегь КНАЖА в*ь Кнбв<Ъ [и] Е-ЬША оу него ВдрАЗи и Словаки и прочи прозвАШАСА Русью се

же Шлсгь НАЧА городы стдвити...» (там же, стлб. 23).

Что касается термина хрестианинъ, употребляемого Нестором в определенном историческом

контексте IX в., то он после крещения Руси в конце X в. стал применяться и к восточным

славянам, в массе своей земледельцам, и дожил до наших дней как социальный, классовый

термин. У южных славян в условиях турецкого мусульманского господства религиозная

принадлежность могла восприниматься как признак этнический, и потому еще в XIX в. в

Македонии славяне-македонцы на вопрос, кто они, отвечали: «Ние сме рйст]ани». Именно в этих

условиях произошло противопоставление религий по национальному признаку (ср. серб, турска

вера 'мусульманство' и српска вера 'православие'; то же болг. турска вАра); этноним турчин стал

применяться к мусульманам, даже если у них родной язык сербский. Современная ситуация в

Югославии с ужасающей убедительностью показывает, насколько значим и доминантен

религиозный признак в определении национальной принадлежности. Нестор Летописец в свое

время также четко делил все этносы на две части: на часть, принадлежащую христианскому миру,

и часть, не относящуюся к нему. В летописях того времени ничего не говорится о разделении

церквей, о православном и католическом вероисповедании и о какой-либо дифференциации этноса

по этому признаку.

Что касается дифференцирующих признаков на низшей ступени этнической градации, на ступени

частноплеменной, то здесь, надо полагать, они выражались в диалектных особенностях, которые,

однако, Нестором Летописцем или не воспринимались как различительные черты, или просто не

отмечались. Зато Нестор ярко ощущал и отмечал этнографическую специфику различных

восточнославянских племен, воспринимал местные обычаи как отличительные признаки и писал о

них довольно подробно:

во ОБЫЧАИ свои и ЗАКОН!» и>щ» свон

и преддныд кождо свои нрдвъ.

ПОЛАМ БО СВОН

ШЦЬ ШВЫЧДН НМуТЬ КрОТОК!» И ТНдТ» И СТЫД'ЬнЬб КГ» СНОХАМ*Ь

свонм!» н къ сестрдмъ къ мтрмъ н к родителем!» своими» к свекровем

н кт» де-верем!» велико стыд-

Ьнье им«вху крдчн"н швычди нмАХу не хоже"" ЗАТЬ по невесту но прнводАХУ всчер*ь д здвътрд

прнношдху по нен что вдддучс д ДревлАнс ЖНВАХУ зв-Ьриньскилть ШБрлзомъ жноуще скотьски

оувнвдху другь другд гадАХу ВСА нечисто и врдкд оу них*ь не БЫБДШС но оумыкивдху оу воды ДВЦА н

Рдднмнчн н ВАТИЧН и С^всрт. шдннъ швычдн НМАХУ ЖНВАХ^ в A'kcfe сякоже [н] ВСАКНН зв*Ьрь <аду1Ц

все нечисто [н] срдмословье в ни* пред<ь иггьцн н предъ СНОХАМИ [н] врдцн не БЫБАХУ въ нн

н нгрнщд

межю селы СХОЖДХУСА НА

ИГрНЩА НА ПЛАСАНЬб И НА ВСА В'ЬСОВЬСКДИ ИГрНЩА Н Ту ОуМЫКАХУ ЖСНЫ СОБ*В С

446

нсюжс кто съв'ЬщАШЕСА ИМАХУ же по дв>Ь и по три жены [и] дще кто оумрАшс творАХУ трызно нддъ

нилп» и по семь т"орлху клдду вслику и възлождхуть и НА

КЛАДУ МрТБЦА СОЖЬЖАХУ И ПОСЕМЬ СОЕрДВШС КОСТИ ВЛОЖАХУ В СуДННу МАЛу Н ПО-

СТАВАХУ НА CTOAirk НА путс* еже творАть Влтнчи н нын*Ь Си же творАХУ WBU-MAia Крнвичи [и] прочий

погднии нс в'Ьдущс ЗАКОНА Бжга но творАЩС САМИ сов*Ь ЗАКОН-Ь (ПСРЛ, I, стлб. 13-14).

Подведем итоги. Цитированный нами материал, при всей его фрагментарности (фактически он

гораздо обильнее), позволяет прийти к выводу, что этническое самосознание Нестора Летописца

следует рассматривать как довольно сложную и цельную систему, состоящую из иерархически

упорядоченных компонентов. Каждый компонент в отдельности обнаруживается в биографии

автора «Повести временных лет». Автор был христианином, и этим определялся весь его

жизненный подвиг, славянином, полянином, так как Киево-Печерский монастырь был духовным

центром полян и Русской земли. Русская земля была его страной, государством, а киевские князья

были его князьями. Изъятие из этой системы-лестницы хотя бы одного компонента нарушило бы

общую картину и значительно изменило бы ее. У Нестора Летописца было религиозное сознание

(христианское), общеплеменное (славянское), частноплеменное (полянское) и сознание

государственное (причастность к Русской земле). Сред неплеменное сознание его—русское— еще

созревало и не занимало ключевой, доминирующей позиции.

Таким образом, для характеристики славянского самосознания IX— XII вв. можно предложить

условную парадигму или сетку-модель со следующими компонентами-показателями:

1. Религиозный показатель: христианин — язычник;

2. Общеплеменной показатель: славянин—не славянин;

3. Среднеплеменной показатель: лях—не лях;

4. Частноплеменной показатель: мазовшанин—не мазовшанин;

5. Государственный показатель: поляк — не поляк.

Парадигма эта гетерогенная, так как гомогенны только племенные показатели (обще-, средне- и

частноплеменные), а религиозный и государственный показатели являются как бы

привнесенными, дополнительными к родовому древу. Они — как бы небо и земля для этого древа,

если подобная метафора допустима и удачна. Поэтому государственный показатель—не низший, а

как бы привнесенный извне. В процессе исторического развития тот или иной показатель (или

даже два и более показателя) становится доминантным, и эта смена доминант и их взаимного

соположения характерна для истории и развития национального самосознания каждого

славянского народа. В эпоху Нестора Летописца сред неплеменной показатель (русин) для его

народа лишь вырисовывался, формировался; впоследствии он занимал доминирующее положение.

Можно предположить, что со времен Нестора Летописца и до наших дней общеплеменной

показатель (славяне) никогда не был доминирующим, всегда был сопутствующим или даже в

отдельных славянских регионах отсутствовал. Однако, если вспомнить о польском сарматизме

XVI века, хорватском иллиризме того же XVI века и южнославянском иллиризме XIX века, такое

утверждение может оказаться сомнительным.

447

Я беру на себя смелость сказать, что подобная система-шкала национального самосознания

существует и реализуется в идеологии и практике отдельных представителей славянства до сих

пор. Относительно недавно я постарался вникнуть в духовно-поэтический мир русского поэта XX

в. Николая Клюева, отраженный в его трагической поэме «Погорелыцина». И я могу с

уверенностью сказать, что Клюев ощущал себя причастным одновременно к нескольким

духовным и в то же время географическим мирам: к миру почти вселенской Правды и

непротивления злу злом (это роднит его с Львом Толстым), к миру Саронских гор, Индийского

поморья, Лидды града— Владычицы Одигитрии, затем к христианскому миру, к православию, к

старообрядчеству, к славянской традиции («крепкая кириллица слов»), ко всему русскому и опять

славянскому («Русский сад—мужики да бабы. От Норвеги—до смутной Лабы») и, наконец, к

своему кровному, исконному севернорусскому олонецкому («Порато баско зимой в Сиговце!»).

Столь же широк и клюевский диапазон языка: от церковнославянизмов до олонецких

диалектизмов. Клю-евская парадигма шире, чем предложенная нами, однако она содержит все

компоненты нашей парадигмы как основные. Подобным образом можно было бы рассмотреть

культурно-этнический мир Есенина и многих других русских и славянских писателей.

В завершение можно сказать, что проблема этнического и национального самосознания — это во

многом культурологическая проблема. Она касается прежде всего носителей культуры, их

понимания «своего» и «чужого», которое исторически меняется, их способности ощущать себя

причастными к нескольким культурам или культурным слоям одновременно, возможности со-

вмещения нескольких культур в одной интеллектуальной среде. Проблема этнического

самосознания не может рассматриваться без постановки вопроса о личности, личности не только в

персоналистическом, но и в «евразийском» смысле этого слова. Но все сие требует отдельного и

специального рассмотрения.

А. А. Гиппиус

«Повесть временных лет»: о возможном происхождении и значении названия

Название «Повесть временных лет»

настолько хрестоматийно, что как будто и не нуждается в

специальной интерпретации. Между тем определение подлинного значения этого сочетания до

сих пор остается проблематичным. Иллюзия его очевидности исчезает, как только встает вопрос о

переводе и возникает необходимость выразить смысл заголовка средствами современного

русского или любого другого языка. При этом обнаруживается, что, в отличие от большинства

средневековых исторических сочинений, название Начальной летописи практически не поддается

обычному переводу. Это, по-видимому, ясно сознавал И. И. Срезневский (Срезневский 1: 319),

предложивший не столько перевод, скольку попытку описательно передать смысл названия:

«рассказ повременный о прошедших годах».

Параллельно с таким прочтением издавна существовал другой вариант перевода названия ПВЛ:

«Повесть древних (минувших, давних) лет». В его поддержку со всей определенностью

высказался Н. К. Никольский. Возражая против перевода И. И. Срезневского, он писал: «В

рассматриваемом со-

Здесь и далее речь идет только о первой части названия памятника, который в древнейшем Лаврентьевском

списке 1377 г. озаглавлен: Се пов-Ьсти крсмАНЬныхъ л-Ътъ, Фкоудоу ксть пошла РоускАЛ зсм(л)а, кто вт»

Кнсв-fc ндчд первое КНАЖИТИ и ГОко-удоу РоускаА ЗСМЛА стала есть. Определенная независимость первой

части от целого, в ряде списков подчеркнутая постановкой после нее имени Нестора, позволяет рас-

сматривать ее отдельно. Обращает на себя внимание варьирование по спискам форм единственного и

множественного числа первого слова заглавия. Чтению повесть Ипатьевского, Радзивиловского и

Академического списков соответствует вариант пов'Ьсти Лаврентьевского, Троицкого и Хлебниковского.

Поскольку оба варианта представлены в списках как Лаврентьевской, так и Ипатьевской группы, установить

первоначальное чтение чисто текстологически не представляется возможным. Однако, учитывая большую

тривиальность формы единственного числа в этом контексте, а также ее очевидную соотнесенность с такой

же формой в следующей фразе (се НАЧИСЛЮ, повесть сню), первоначальным следует, по-видимому,

признать вариант пов'Ьсти времсньных'ь л-Ьтъ.

449

четании нельзя найти признака повременности или «хронологичности». «Повесть временных

лет»—это рассказ о минувших или прешедших годах в смысле annorum temporariorum или ^| -KOV

Jipooxoeipwv iviautuv St^piei?, т. е. «рассказ о событиях старых лет, изложенный в

повествовательной форме» (Никольский 1930: 41). Такая трактовка названия позволила

исследователю отнести его лишь к начальной части памятника, содержащей повествование о

происхождении'И древнейшей истории славян и Руси и вместе с некоторыми другими

фрагментами ПВЛ рассматриваемой Н. К. Никольским как самостоятельное произведение. В

настоящее время перевод «Повести минувших лет» является безусловно господствующим как в

русской традиции, так и—в соответствующих вариантах—в переводах Начальной летописи на

европейские языки: Аргументацию в пользу такого перевода см.: Филин 1949: 109, Лихачев 1950:

203.

Данный перевод, однако, весьма уязвим с лингвистической точки зрения. Предполагая возможные

греческое и латинское соответствия названию ПВЛ, Н. К. Никольский никак не откомментировал

того обстоятельства, что ни лат. tempoprarius ни греч. ярбохшрос, нигде, как кажется, не

зафиксированы в значениях 'древний, минувший'. То же относится и к славянскому прилага-

тельному кр-йменьнын. С данным значением оно не отмечено ни одним из исторических словарей

русского языка, при том, что само прилагательное достаточно частотно. Не представлено данное

значение и в диалектном словарном материале. Правда, Ф. П. Филин (1949: 109) ссылается на

белорусское времский («долгий») и болгарское временный («долгий, продолжительный»), замечая,

что эти значения «тесно связаны с понятием о прошедшем времени», но эти аналогии кажутся

слишком отдаленными

В подтверждение перевода «Повести минувших лет» часто ссылаются на Тверскую летопись, в

которой заголовок ПВЛ читается в виде «Повести древних лет». «Составитель Тверской летописи

в XVI столетии дает более точный перевод заглавия древнейшей части наших летописей,

опираясь, по-видимому, на идущее из XII в. понимание этого выражения» (Филин 1949: 109).

Однако, как мы увидим в дальнейшем, позднейшие трансформации заголовка совсем не

предполагали обязательного сохранения его первоначального значения.

По мнению Д. С. Лихачева (1950: 203), прилагательное временный в значении 'прошлый' употреблено в

Хронике Георгия Амартола, в заголовке НАЧАЛО врслинныхъ цдрсткъ. Анализ соответствующего фрагмента

не позволяет согласиться с такой трактовкой. Данный заголовок открывает в Хронике повествование о

римской и византийской истории и имеет разночтения НАЧАЛО ром-ЬнскыдТ. црствии, рнмьскАГО црствд,

врсмсннАго црствд с подзаголовком римьскос прьвос (Истрин 1920: 205). В греческом тексте имеем 4px*i

•rift (JowtXtCw; ptotxotttov (Муральт 1859: 213). Славянские разночтения можно было бы объяснить в

контексте средневековых представлений о смене мировых царств, согласно которым вся история Рима и

Византии мыслится как история одного царства. В таком случае заголовок НАЧАЛО временны^ цдрствъ или