Немирович-Данченко Вл.И. Рождение театра

Подождите немного. Документ загружается.

история будет говорить о Ермоловой, как о большой ар-

тистке, то она должна говорить прежде всего о двух яв-

лениях: о способности захвата толпы и о громадном тру-

де художника...

* РЕЧЬ НА 50-ЛЕТНЕМ ЮБИЛЕЕ

М. Н. ЕРМОЛОВОЙ

2 мая 1920 года

Сегодня праздник всех драматических артистов, се-

годня .в артистическом мире при встрече говорят: «с

праздником».

И Московский Художественный театр со всеми свои-

ми студиями через нас приветствует с праздником не

Вас только, любимая и прекрасная Мария Николаевна,

а весь Ваш театр, тот театр, где полвека в непрерывном

творческом трепете бьется Ваш дух, тот театр, в кото-

ром Вы почерпнули символ веры и который помогал Вам

поддерживать и развивать эту веру до последних дней,

тот театр, который отныне мог бы называться не только

Малым театром и не только домом Щепкина, а домом

Щепкина и Ермоловой. Сценическую правду, так назы-

ваемый реализм, по которому Щепкин повел русскую ко-

медию, Вы сделали художественной основой для обще-

человеческой трагедии; борьбу с рутиной, блестяще за-

вершенную Щепкиным в бытовом репертуаре, Вы уве-

ренно, смело, стихийно повели в области, гораздо более

трудной для такой борьбы,— в трагедии...

Величие сегодняшнего праздника еще в том, что Ва-

ше искусство — это полное слияние личности с создава-

емым образом. Человека надо оценивать не по словам

его и даже не по поступкам, им совершаемым, а по меч-

там его,— скажи, о чем ты мечтаешь, и я скажу, кто ты.

Прекраснейшие создания сценического искусства — толь-

ко те, в которые артист со всей глубочайшей искреннос-

тью вложил свои интимнейшие мечтания. Эти и только

эти образы переживают эмоции спектакля и входят в

жизнь человечества. Пятьдесят лет Вы были певцом

женского подвига, то в скорбных образах тончайших

страданий, то в пламенных, проникнутых безграничной

любовью к свободе и ненавистью к гнету. Пятнадцать

лет назад, на празднике Вашего 35-летия, мы говорили:

«Нам хочется крикнуть истории наше требование, чтобы

в издании портретов борцов за свободу портрет Ермоло-

293

вой находился на одном из почетных мест». Через Вас

совершалось то чудо театра, когда целые поколения вос-

питывались, вдохновляемые созданными Вами образа-

ми. Ваш юбилей —наш общий праздник, потому что Вы

делаете великим наше общее искусство.

И в этот день хочется пожелать, чтобы Ваши мечты

из царства возвышенных иллюзий прочно доходили до

того нового слуха, который открылся в последние три го-

да, чтобы прекрасное, которое «должно быть величаво»,

проникало через искусство в жизнь и делало самую

жизнь прекрасною.

М. Н. ЕРМОЛОВА

Ермолова — самый замечательный тип русской актри-

сы и женщины. Весь ее внутренний облик глубоко отли-

чает ее от западных актрис. Даже ее детство типично

для русской актрисы: дочь суфлера Малого театра, вос-

питанница Театрального училища, она сохранила дет-

ские воспоминания русской деревни, а маленький домик

около Каретного ряда — близ небольшой церкви и по-

госта — был источником ее первых жизненных впечат-

лений.

Новая черта — ранее незнакомая в такой степени в

наших сценических деятелях — заключалась в ее близо-

сти к пафосу молодежи. Еще совсем молодой актрисой,

начиная с первых своих выступлений в «Эмилии Галот-

ти» и в особенности после бурного триумфа в «Овечь-

ем источнике» Лопе де Вега, она становится кумиром

молодежи, и революционная молодежь встречает в ней

смелого сценического выразителя своих мечтаний и то-

варища, глубоко отзывчивого к ее нуждам. Я вспоми-

наю, как, еще будучи студентом первых курсов, я слу-

шал Ермолову на концертах. Она выступала всегда в

простеньком черном платье и читала стихи с изумитель-

ной искренностью, насыщенной героическим пафосом.

Тем же героическим пафосом отмечено ее выступление

в «Овечьем источнике», ее монолог «Иль не говорят вам

о тиранстве вот эти волосы мои?», когда истерзанная

Лауренсия возбуждает народ к восстанию. Ермолова

в театре как бы несла знамя освобождения — она бы-

ла поэтом свободы на русской сцене. Она имела огром-

ное побеждающее влияние на молодежь своим пафосом.

К ней и Федотовой присоединились впоследствии Южин,

294

Ленский, Горев, отчасти Рыбаков, и эта группа несла

героический репертуар Малого театра в то время, как

рядом Садовские, Музиль играли Островского и другие

бытовые пьесы.

Вторая полоса ее ролей — нежнейшие женские обра-

зы, в которых она касалась самых скрытых струн жен-

ского сердца. Такие роли она находила в Островском,

такой ролью была Офелия. Но настоящей ее стихией все

же оставался героизм. В последние годы она довела свое

исполнение до высокого мастерства, и это чистое и ясное

мастерртво в «Стакане воды» (королева Анна) давало

очень большую и светлую радость, несмотря даже на то,

что она уже была недостаточно молода для этой роли.

Когда вспоминаешь великих западных актрис, то по-

ражаешься разнице между ними и Ермоловой. Если от-

носительно Сарры Бернар трудно сказать, чего в ней бы-

ло больше — громадного сценического таланта или мас-

тера собственной славы, если даже Дузе на вершинах

ее славы сопровождала волна рекламы, то Ермолова,

напротив, отмечена совершенно необыкновенной скром-

ностью. С театральными властями она держалась как

обыкновенная и рядовая актриса. В театре ее чрезвы-

чайно любили и относились к ней с огромной нежнос-

тью, но никто никогда не мог заметить по ее обращению,

что он разговаривает с великой русской актрисой. Она

сохраняла свою поразительную скромность во встречах с

самыми незначительными или, наоборот, очень знамени-

тыми людьми; и в том, как она знакомилась и вела себя,

отчасти крылась причина ее личного обаяния. Она ни-

когда, до самой своей смерти, не ценила себя так, как

она этого заслуживала. Она играла во многих моих пье-

сах. Когда после генеральной я, бывало, приходил и бла-

годарил ее за те чувства, которые возбуждала ее не-

обыкновенная игра,— я вспоминаю ее застенчивые дви-

жения и опущенные глаза. Мы, авторы, бывали даже по-

рою смущены, когда она брала роль в нашей пьесе. Ее

талант был настолько богаче ролей, которые мы могли

ей предложить, что казалось — роли рвутся по всем

швам, когда она насыщает их своим гением. Ее строгое

отношение к себе восходит к тем традициям, которые

всегда жили в Малом театре,— высокой требовательнос-

ти к себе и к своей работе. Когда она решительно ушла

со сцены, Южин через два года снова привлек ее в Ма-

лый театр. Она уже редко выступала, и, в сущности го-

295

воря, поставила точку лет двенадцать тому назад. Но ее

присутствие в театре давало театру ту этическую высо-

ту, которая была ему так необходима в годы шатающих-

ся традиций. Не играя, она поддерживала высокое зна-

чение театра, которому прослужила пятьдесят лет.

М. ГОРЬКИЙ И ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ТЕАТР

Это было в весну Художественного театра, в его —

«утра час златой». Художественный театр поехал в

Крым к Чехову.

Когда приехали в Ялту, было уже совсем темно. На-

до было застать Чехова еще неспящим, и поэтому я за-

бросил чемодан в гостиницу и поехал отыскивать дачу

Чехова.

Долго не было ни души, не у кого спросить, как вдруг

из темноты выдвинулась фигура в рабочей блузе, в мат-

росском плаще, в мягкой шляпе, в высоких сапогах.

Я остановился, остановилась и эта фигура и пристально

начала в меня всматриваться. Я спросил, не знает ли

он, где тут дом Чехова, на что получил тотчас же точный

ответ. С сильным нижегородским акцентом на б, мягким

баском. Мне и в голову не пришло, что это был Горький,

я был так далек от мысли, что он может быть в Крыму.

Осталась только во мне странная струйка впечатления,

что этот человек смотрел на меня так, как будто рас-

сматривал с некоторым интересом. Когда я приехал к

Чехову, первое, что он сказал:

— А тут только что был Горький. Он все тебя ждал...

На другое утро мы познакомились.

Пытливая внутренняя устремленность. При внешнем

спокойствии какой-то громадный запас нерастраченных

сил, готовых броситься по тому пути, какой подскажет

интуиция. Зоркость исподлобья и точная, быстро гото-

вая оценка и сортировка наблюденного. И что-то застав-

ляет как бы сосредоточиться, задуматься, а что-то бы-

стро отбрасывается, как знакомая, ненужная ветошь.

При скромности хорошего вкуса — стихийная вера в се-

бя, или, по крайней мере, в свое миропонимание. Прият-

ный басок нараспев, акцент на 6, и очаровательная, сра-

зу охватывающая лаской, улыбка. В движениях какая-

296

то своеобразная угловатая грация. Определенная влюб-

ленность в Чехова.

Так рисуется мне Максим Горький в воспоминаниях

о первой встрече.

В эту пору он уже шел по горе своей славы, но имя

его еще не было истрепано репортерами и интервьюера-

ми, фотографий его не было совсем, только катилась мол-

ва о каком-то босяке громадного литературного талан-

та, который был полуграмотен и которого, как гласила

молва, Короленко вывел на литературную дорогу. Мол-

ва о новой литературной звезде — сразу выдвинувшей

еще неведомый мир босяков, охваченной тоном такой

бодрости, силы, крепкой цепкости за жизнь, по какой ин-

теллигенция так тосковала в эту пору сумерек, кислого

тона, всяких лишних и хмурых людей безвременья.

Почти две недели вся труппа проводила с Алексеем

Максимовичем неразлучно целый день, и, очевидно, мис-

сию свою она выполнила успешно, так как расстались

мы, получив от него обещание написать пьесу. Больше

всего, конечно, манил актеров мир босяков, но вместе с

автором мы предчувствовали, что не только изображе-

ние этого мира, но даже имя самого автора встретит в

цензуре настроение угрожающее, и как-то сошлись на

том, что первая пьеса еще не тронет «бывших людей».

В 1901 году Алексей Максимович сдал в театр «Ме-

щан», но сразу, передавая пьесу, уже говорил, что у не-

го в замысле другая, более важная, более нужная. И да-

же когда мы начали репетировать «Мещан», он мало ин-

тересовался постановкой, занятый следующей пьесой. Эта

следующая — «На дне» — была написана даже до того,

как «Мещане» появились на сцене. Весной 1902 года,

приехав в Ялту, я узнал, что Алексей Максимович жи-

вет в Олеизе, и, когда я к нему туда приехал, он мне про-

чел два первых акта «На дне». Это было в апреле, а в

августе я уехал к нему в Арзамас, где он мне прочел уже

всю пьесу. В самой первой редакции пьеса называлась

«На дне жизни».

Работа над «Мещанами» настолько затянулась, что

первое представление пьесы состоялось уже не в Моск-

ве, не зимой, а весной в Петербурге. Как мы и ожидали,

имя автора было встречено в драматической цензуре

хмуро. Однако, помирившись на немногих цензурных вы-

марках, пьесу «Мещане» нам отстоять удалось. Прошел

бы и в полицейском смысле и самый спектакль, но

297

тут примешался один эпизод, который чуть не сорвал

нам на несколько лет возможность показать такого

блестящего драматурга театральной публике. Дело

было так.

Незадолго до представления «Мещан» Алексей Мак-

симович был избран почетным академиком и уже был

извещен об этом избрании. Извещены были об этом но-

вом избрании и другие почетные академики, среди ко-

торых находились: Короленко, Боборыкин, Потехин, Че-

хов. Как вдруг стало известно, что президент Академии

великий князь Константин Константинович вычеркнул

из числа членов Академии имя Максима Горького. Это

известие, конечно, проникло очень быстро во все круж-

ки молодежи, взволновало их, и в полицейских сферах

появились опасения, что во время представления «Ме>

щан» в Художественном театре будут устраиваться де-

монстрации, враждебные великому князю. Тогда ми-

нистр внутренних дел Сипягин, ничтоже сумняшеся, за-

претил постановку «Мещан». Мы начали хлопотать, спо-

рить, бороться. Вскоре после этого могла состояться ге-

неральная репетиция, на которую собрались многие ми-

нистры, их жены и друзья.

Разрешение сопровождалось подробностями настоль-

ко комическими, что трудно было бы поверить в их дей-

ствительность. Пьеса была разрешена только для або-

нементов, для 1-го, 2-го, 3-го и 4-го абонементов, стало

быть, только для определенной публики, которая уже

ранее, задолго, купила свои места на эти четыре спек-

такля. Полиция придумала средство, чтобы проверить

эту публику и подготовить строгий контроль к представ-

лению «Мещан», чтоб в театр никак не могли проник-

нуть «зайцы» из молодежи. А сказать правду, мы про-

пускали таковых человек по 50 на спектакль. Однажды

я прихожу в Панаевский театр к обычному времени пе-

ред началом спектакля. Шла «Дикая утка» Ибсена в

один из абонементов. И вообразите мое изумление, ког-

да я увидел, что при входах, где у публики просматри-

вали билеты, вместо обычных капельдинеров во фраках

стоят и занимаются этим делом городовые. Видеть горо-

довых, отбирающих билеты, было до такой степени не-

обычно, что публика терялась и даже пугалась. Я выз-

вал к себе в кабинет своего секретаря и спросил, что это

означает. Мне сказали, что это распоряжение пристава.

До всякого объяснения я велел немедленно городовых

298

отвести за коридоры театра, а на их место поставить

прежних капельдинеров. Спустя некоторое время ко мне

влетает помощник пристава и спрашивает: правда ли, что

я распорядился убрать городовых. Я, конечно, отвечал,

что правда. Еще через некоторое время является сам

пристав и очень грубо говорит мне, что я не имел на это

никакого права. Я ему возражал, что отвечаю за спек-

такль я и что не могу допустить, чтобы разбросанные по

коридорам городовые терроризировали публику одним

своим видом.

— Тогда я должен немедленно сообщить об этом гос-

подину градоначальнику.

— Сделайте одолжение.

Пристав разгневанный ушел, минут через пятнад-

цать ко мне является опять его помощник.

— Его превосходительство господин градоначальник

требует вас к себе.

— Передайте его превосходительству, что я не могу

оставить театр и потому не могу к нему явиться сейчас.

— То есть как же это, не можете?

— Вы передайте. Надеюсь, что ваш начальник пой-

мет, что я, как капитан корабля, не могу оставить ко-

рабль во время плавания.

Прошло еще некоторое время. Тот же помощник при-

става:

— Его превосходительство ждет вас завтра в 11 ча-

сов утра.

— Ладно.

На другое утро я отправился к Клейгельсу. В тоне,

почти приличном, он начал объяснять мне всю дерзость

моего поступка. С своей стороны я сказал ему, что если

бы он видел оторопелые лица публики, то он бы понял

меня сразу.

— Ах, так вас смущает, что это были городовые в

форме? Хорошо.

Вечером шел спектакль опять абонементный и на

месте капельдинеров были опять городовые, но уже во

фраках. Надо было видеть эти большие тела, кажущие-

ся совершенно неуклюжими во фраках, эти красные ру-

ки, не умеющие справиться с билетами, чтобы предста-

вить, до какого фарса могли доходить административ-

ные распоряжения.

Спектакль «Мещане» прошел благополучно. Неболь-

шие демонстрации раздавались только в последнем пред-

299

ставлении. Молодежь, горячо полюбившая Художест-

венный театр, отлично поняла, в чем дело, и не желала

своим поведением срывать произведение автора.

Успех пьесы был очень большой, но, судя по перепи-

ске с автором, который был в ссылке, он этим успехом

не особенно интересовался.

Алексей Максимович с нетерпением ждал постановки

второй своей пьесы, репетиции которой начались уже в

августе. Как и следовало ожидать, «На дне» цензурой

было совершенно запрещено. Пришлось ехать в Петер-

бург отстаивать чуть не каждую фразу, скрепя сердце

делать уступки и в конце концов добиться разрешения

только для одного Художественного театра. От ряда бе-

сед с тогдашним начальником главного управления по

делам печати, проф. Зверевым, у меня осталось впечат-

ление, что пьеса была разрешена только потому, что

власти думали, что она на сцене потерпит решительный

провал.

Период репетиций является временем самого тесного

сближения Алексея Максимовича с Художественным те-

атром. В работах на репетициях, как автор, Алексей

Максимович всегда был очень уступчив в мелочах, но

очень настойчив в том, что считал существенно важным.

При его огромном обаянии умел увлекать артистов и по-

корять их своею убедительностью. Очень много помогал

в изучении быта босяков.

Успех «Дна» был грандиознейший.

ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С М. ГОРЬКИМ

...Пытливая внутренняя устремленность. При внеш-

нем спокойствии какой-то громадный запас нерастрачен-

ных сил, готовых броситься по тому пути, какой подска-

жет интуиция. Зоркость исподлобья и точная, быстро го-

товая оценка и сортировка наблюденного. И что-то за-

ставляет как бы сосредоточиться, задуматься, а что-то

быстро отбрасывается, как от знакомой, ненужной вето-

ши. При скромности хорошего вкуса — стихийная вера в

себя или, по крайней мере, в свое миропонимание. При-

ятный басок нараспев, акцент на 6 и очаровательная,

сразу охватывающая лаской улыбка. В движениях ка-

кая-то своеобразная угловатая грация. Определенная

влюбленность в Чехова.

300

Так рисуется мне Максим Горький в воспоминаниях

о первой встрече.

В эту пору он уже шел по горе своей славы, но имя

его еще не было истрепано репортерами и интервьюера-

ми, фотографий его не было совсем, только катилась

молва о каком-то босяке громадного литературного та-

ланта, который был полуграмотен и которого, как гла-

сила молва, Короленко вывел на литературную доро-

гу,— молва о новой литературной звезде, сразу выдви-

нувшей еще неведомый мир босяков и охваченной тоном

такой бодрости, силы, крепкой цепкости за жизнь, по ка-

кой интеллигенция так) тосковала в эту пору сумерек,

кислого тона, всяких лишних и хмурых людей безвре-

менья.

Публика, любящая литературу, театр, в сущности го-

воря, мало интересуется самим искусством, может быть,

потому, что мало его понимает. Нужно непрерывно на-

ходиться в атмосфере искусства, чтобы понять, какую

радостную веру возбуждает появление нового настоя-

щего таланта. Публика схватывает только содержание,

пожалуй, еще общее настроение; Горький увлек сразу

и тем и другим. Но публика не схватывает: там метко

найденного выражения, там сочного густого мазка кра-

ски, там какой-нибудь едва уловимой, но яркой черточ-

ки характера, словом, всех тех проявлений настоящего

таланта, творящего искусство, который одуряет арома-

том жизни, нашедшей новые, прекрасные выражения.

Понятно поэтому, что любопытство к личности Горько-

го, охватившее всю читающую публику, было особенно

остро в людях театра и литературы. Ну, и, разумеется,

нас, зачинателей молодого театра, сейчас же должно бы-

ло охватить желание подбить Горького писать для этого

театра пьесу. Театру, стремившемуся сказать новое сло-

во, конечно, нужны были и новые авторы.

Вся поездка Художественного театра в Крым и без

того носила праздничный характер: было молодо, све-

жо, красиво, духовная артистическая бодрость молодых

сил и молодого театра сливалась с яркими весенними

красками крымской природы и с блеском моря. Все рас-

цвечивалось радостью близкого свидания с любимым ав-

тором, а тут еще присутствие другого молодого поэта,

так волновавшего в это время лучшие круги русской ин-

теллигенции.

Когда труппа съехалась, я сообщил ей об этой неожи-

301

данной встрече и сказал, что нашему театру предстоит

задача не только пленить своим искусством Чехова, но

и заразить Горького желанием написать пьесу.

Почти две недели вся труппа проводила с Алексеем

Максимовичем неразлучно целый день, и, очевидно, мис-

сию свою она выполняла успешно, так как расстались

мы, получив от него обещание написать пьесу. Больше

всего, конечно, манил актеров мир босяков, но вместе с

автором мы предчувствовали, что не только изображение

этого мира, но даже имя самого автора встретит в цен-

зуре настроение угрожающее, и как-то сошлись на том,

что первая пьеса еще не тронет «бывших людей».

Следующий зимний сезон был одним из самых блестя-

щих в Художественном театре. Это был сезон «Доктора

Штокмана» и «Трех сестер». В этом сезоне, если память

мне не изменяет, Горький впервые знакомился с Художе-

ственным театром в Москве, но жить ему в Москве по-

долгу было нельзя; кажется, он больше наезжал сюда.

Помнится, что для свидания с ним я ездил к нему в Ниж-

ний Новгород, помнится еще, что когда он оканчивал

первую свою пьесу «Мещане», то слушать ее ездил наш

режиссер, покойный И. А. Тихомиров, тоже в Нижний

Новгород, что потом по болезни Горькому было разре-

шено уехать на весну в Крым, а затем он был выслан на

жительство в Арзамас. Это уже в 1902 году.

Алексей Максимович сдал в театр «Мещан», но сразу,

передавая пьесу, уже говорил, что у него в замысле дру-

гая, более важная, более нужная. И даже когда мы на-

чали репетировать «Мещан», он мало интересовался по-

становкой, занятый следующей пьесой. Эта следующая—

«На дне» — была написана даже до того, как «Мещане»

появились на сцене. Той же весной 1902 года, приехав

в Ялту, я узнал, что Алексей Максимович живет в Оле-

изе, и когда я к нему туда приехал, он мне прочел два

первых акта «На дне». Это было в мае, а в августе я уе-

хал к нему в Арзамас, где он мне прочел уже всю пьесу.

В самой первой редакции пьеса называлась «На дне

жизни».

Работа над «Мещанами» настолько затянулась, что

первое представление пьесы состоялось уже не в Москве,

не зимой, а весной, в Петербурге. Как мы и ожидали, имя

автора было встречено в драматической цензуре хмуро.

Однако, помирившись на немногих цензурных вымарках,

пьесу «Мещане» нам отстоять удалось.

302