Немирович-Данченко Вл.И. Рождение театра

Подождите немного. Документ загружается.

во главе с полковником Филосовым (какие вздорные под-

робности остаются иногда в памяти!) была упразднена,

и театр сдан частному предпринимателю, антрепренеру

Надлеру. Труппа теперь была уже только драматическая,

собранная из провинциальных актеров. Дело было мало-

интересное и заслуживает памяти разве потому, что в

труппе был молодой, входивший в славу А. П. Ленский.

Антреприза Надлера просуществовала недолго, и те-

атр был сдан Яблочкину на условиях довольно высокой

субсидии и, помнится, сроком на шесть лет. Яблочкину

пришлось выйти в отставку и окончательно поселиться в

Тбилиси.

Яблочкин был первым крупным режиссером в русском

театре. С его именем впервые устанавливается большая

самостоятельная власть режиссера. До него на режиссе-

ре сосредотачивались почти исключительно администра-

тивные обязанности, актерам он мало помогал и в худо-

жественном отношении был занят только обстановочной

частью. Яблочкин прославился постановкой «Смерти

Иоанна Грозного» А. К. Толстого в Петербурге, причем

большой успех выпал и на долю так называемых народ-

ных сцен. Но он уже и там, в Петербурге, врывался в

творчество актеров и становился близок им как режис-

сер-педагог. От своей личной актерской карьеры он от-

казался и всю свою огромную энергию направил на театр

во всем его объеме. Он и пьесы ставит, он и актеров учит,

он же и антрепренер, рискующий всем достоянием своим

и своей семьи.

Когда он с семьей переселился в Тбилиси, то оказа-

лось, что семья-то состоит не только из молодой жены под

псевдонимом Михайловой и дочери от первого брака под

псевдонимом Светлановой, но еще двух детей от второй

жены — мальчика Володи и пятилетней девочки Сани, то

есть той самой Александры Александровны, юбилей ко-

торой мы сегодня празднуем.

Мальчику нужен был учитель. Обратились в гимна-

зию. Директор порекомендовал первого ученика седьмо-

го, предпоследнего класса. Мне было всего пятнадцать

лет, но у меня уже был педагогический опыт, так как я

начал давать уроки с тринадцати лет.

Яблочкин платил мне щедро, но если бы он и поску-

пился, я все равно радостно ухватился бы за уроки в те-

атральной семье, за одну возможность приблизиться к

дому, где в воздухе носятся слова из театра, где люди,

313

как мне казалось, ходят и говорят не так, как обыкновен-

ные люди, где пахнет театром, костюмами, красками,—

к дому, где зсе полно переживаниями самолюбий, мечта-

ний, явных успехов и тайных закулисных столкновений,—

словом, приблизиться к театральной атмосфере, в какой

росла наша юбилярша.

В старину это было очень распространенное явле-

ние— несколько поколений семьи отдавалось театру.

И «учебе» придавалось очень мало значения, а часто она

даже считалась вредной. Хотя школа при императорских

театрах существовала, хотя знаменитые Федотова, Ермо-

лова, Никулина вышли из такой школы, тем не менее

популярность ее все падала, и первое место в театре за-

нимали все чаще актеры из провинции.

Вот об этом-то я и хотел сказать, взявшись за перо.

А. А. Яблочкина всегда была очень соблазнительным

примером для людей, восставших против театральной

школы. Практика, практика, практика и советы хороших

актеров — вот, по их мнению, лучшая школа. Счастье

Александры Александровны было уже в том, что она ро-

сла около такого педагога, как ее отец. Помню, я однаж-

ды присутствовал на его репетиции. Была такая драма—

«Испорченная жизнь» Чернышева. Главную роль играл

молодой актер Журин... не могу вспомнить — потом же-

нившийся на Жене Яблочкиной или уже бывший ее му-

жем... И врезалось мне в память, как Яблочкин заставлял

Журина повторять главную сцену множество раз, да во

весь голос и всеми нервами,— сцену-монолог,— то зара-

жая Журина своей энергией, то объясняя ему психологи-

ческое содержание, то просто показывая по-актерски. Та-

кая режиссура была тогда новостью, во всяком случае,

явлением необычным... Шестилетняя Саня не могла не

вбирать таких уроков всем своим существом.

Я, кажется, не ошибусь, если скажу, что в этом же

именно спектакле Саня Яблочкина выступала в роли до-

чери героя и героини пьесы. Это был ее первый выход на

сцену.

Счастье Александры Александровны было в том, что

уже девушкой семнадцати-восемнадцати лет она попала

на курсы Федотовой. Значение школы при Малом театре

тогда совсем свелось к нулю. Начались заботы о реорга-

низации ее. Курсы Федотовой, еще не оформленные ка-

ким-нибудь уставом, были только первой ласточкой бу-

дущей школы — курсов Ленского, Правдина, Садовского.

314

Но пребывание в классах Федотовой продолжалось

всего несколько месяцев. Вероятно, по настоянию отца

она сразу пошла «на практику»; поступила в театр Кор-

ша, где ей могли дать ответственные роли на первых же

шагах.

И вот, не пройдя никаких определенных курсов, она

тем не менее заняла сразу сравнительно крупное положе-

ние. Таких примеров было много, они-то, я и говорю, яв-

лялись соблазном для противников театральной школы.

Причем в их доводах было, к сожалению, много верного.

Я сам'впоследствии, когда управлял школой, много раз

находил какие-то преимущества в том, когда молодые

люди начинали свою сценическую карьеру сразу. В таком

начале скорее, ярче и вернее проявляются их артистиче-

ские данные', качества темперамента, сценическая вос-

приимчивость и голос, голос, голос. Голос и дикция, важ-

нейшие качества актера, не раскрываются так ярко в

обстановке школы, почти всегда интимной. Качества за-

разительности— лирической ли, драматической, или смех,

или юмор, и одно из необходимых свойств актерской лич-

ности — память,— словом, все актерские данные рас-

крываются скорее и определяются точнее, когда молодо-

му человеку необходимо выступать перед публикой воз-

бужденным, сугубо внимательным, подстегиваемым необ-

ходимостью выполнить задачу как можно лучше. Все это

имеет и огромные недостатки. Это влечет к так называе-

мым штампам, к безотчетному внешнему подражанию

образцам, имевшим влияние чуть не с детства.

А с другой стороны, в условиях школьной обстановки,

близости, неверной перспективы чаще были и ошибки,

переоценка. Сколько случаев бывало такой переоценки!

Сколько иллюзорных надежд возлагали преподаватели

на своих учеников! Сколько талантов, не оправдавшихся

на практике!

Стремясь избежать по возможности ошибок, я с пер-

вых лет моей педагогической работы пришел к убежде-

нию, что школа не должна быть оторвана от театра, что

ученики должны проходить свою учебу в театральной

атмосфере. Это мое убеждение и привело к созданию Ху-

дожественного театра в связи с Филармоническим учи-

лищем...

И тут счастье не покидало Александру Александров-

ну. Через два года практики у Корша она вернулась в

атмосферу Малого театра и опять под контроль Глике-

315

рии Николаевны Федотовой, артистки громадного вкуса,

беспредельной преданности сцене и искусству Малого

театра. Такую же преданность воспитала Федотова и в

нашей юбилярше. Но при всем этом для того, чтобы стать

тем, чем стала наша юбилярша, надо было обладать еще

двумя качествами: громадной любовью к актерской рабо-

те, любовью к сцене, или, как у нас любят говорить, лю-

бовью к искусству, любовью и сильной волей, направлен-

ной к актерским переживаниям. Любовью, подчиняющей

сценической работе все другие жизненные задачи.

А кроме того, нужна была и очень большая скром-

ность.

Я не помню у Александры Александровны никогда ни

намека на зазнайство. Скромность, благодаря которой

она непрерывно училась. Это сторона очень важная. Ее

великая учительница была все-таки во власти искусства,

лишенного той великолепной простоты, которая посте-

пенно завоевывала первенствующую роль в русском те-

атре. Она и сама это сознавала и боролась с наследием

старой школы. Федотова не раз говорила мне, что учится

простоте у Ольги Осиповны Садовской.

...Перед глазами нашей юбилярши были Ермолова,

Садовские, Медведева. Благодаря своей скромности она

не переставала работать над собой и в этом направлении.

Нужна была стихийная любовь к сцене для того, что-

бы переиграть такой громадный репертуар, как это сде-

лала Александра Александровна. Ей не удавалось играть

много ведущих ролей в Малом театре, потому что у нее

были такие сильные конкурентки, как Федотова, Ермо-

лова, а потом отчасти, может быть, и Лешковская. Но

способность быстро овладевать ролями, смело и с уве-

ренностью отдаваясь им, дала ей возможность переиг-

рать множество ролей с теми же актерами Малого театра

в летних поездках. Большинство их она перенесла потом

и на сцену Малого театра. Эта любовь к сцене и к театру

буквально с самых малых лет привела к тому, что вся

ее жизнь находилась во власти театра. Александра Алек-

сандровна — настоящий театральный человек.

И теперь, когда исполняется пятьдесят лет с ее первого

спектакля, просто поражаешься ее кипучей энергии. У

меня по крайней мере нет в памяти ни одного пятидеся-

тилетнего юбилея артиста, который бы находился до та-

кой степени в полном расцвете, как наша сегодняшняя

юбилярша.

316

ИЗ РЕЧИ НА ПОХОРОНАХ

К. С. СТАНИСЛАВСКОГО

Товарищи простят мне, что моя речь будет негладкой.

Я прямо с вокзала; я узнал о кончине Константина Сер-

геевича сегодня ночью, въезжая в Союз, на станции Не-

горелое. Кроме того, моя память хранит так много пере-

живаний за сорок один год, так много переживаний, ох-

ватывавших не только искусство, но и личную жизнь, что,

потрясенная, она не дает мне возможности быть красно-

речивым.

За сорок один год нашей связи в театр вкладывались

не толйко художественные идеи, но, в полном смысле это-

го слова,— вся жизнь.

Станиславский имел гениальную способность вести за

собой так, что человек действительно отдавался искусст-

ву целиком. Работа творческая так сплеталась с жизнью,

все интересы, все стремления так сливались в нечто це-

лое и гармоничное, что нельзя было разобрать, где кон-

чаются личные переживания, где начинаются пережива-

ния художников.

Все те, которые начинали дело Художественного те-

атра,— сам Станиславский, присутствующие при этом

печальном прощании его осиротевшая вдова Мария Пет-

ровна, брат Владимир Сергеевич, сестры Зинаида Сер-

геевна и Мария Сергеевна, или так хорошо известные вам

Москвин, Книппер, Вишневский, или такие соратники,

как Григорьева [М. П. Николаева], Титов, Гремислав-

ские... да простят мне другие, что я не упоминаю их сей-

час,— все они, все положили в любимое дело свои жизни,

как и сам Станиславский. Затем принесли сюда свои жи-

зни Качалов, Леонидов. Это был первый пласт, охвачен-

ный напряженной волей Станиславского к созданию ис-

кусства благородной красоты, реально-честного, глубоко

правдивого, захватывающего все существование работ-

ников.

И тут так много было пережито неповторимого!

Сколько я последнее время ни думал о возрождении тех

чувств, которые захватывали нас при создании Художе-

ственного театра, я приходил к убеждению, что это —

неповторимо. И не только по обаянию талантов, которые

создавали этот театр, но самое важное, если можно так

выразиться, по влюбленному жречеству, каким была

охвачена воля Станиславского. Именно влюбленное жре-

317

чество, а не только почтительное отношение к искусству

и понимание прекрасного.

Это стихийное стремление отдавать себя всего, цели-

ком, осуществлению тех глубоких идей, которые его вол-

новали, это горение, охватывавшее всех остальных, и бы-

ло залогом, самым подлинным залогом успеха Художест-

венного театра.

...Повторяю,— личное и творческое так сплеталось в

наших переживаниях, что разобрать, где кончаются дру-

жеские чувства и где начинаются чувства художника, не

было никакой возможности. Но мы все в личной жизни

все-таки отдавались и другим страстям, удовлетворяли и

другие стремления. У Станиславского же было только

искусство, и до последней минуты своих трудов и своей

жизни он принадлежал и отдавался только этому жре-

честву.

Я не знаю глубинных миросозерцании Станиславско-

го... Я не знаю, как он думал о бессмертии. Но для нас

именно здесь и начинается его бессмертие.

Пока моя мысль волнуется в стенах Художественного

театра, около того, что создано Художественным театром,

я вижу разрывы между искусством Станиславского и

другими художественными течениями театра. Станислав-

ский говорил, что искусство становится богаче, если в

нем могут быть другие течения. Важно, чтобы конечная

цель была бы настоящим торжеством правды. Как искус-

ство переливается за границы театра, широко и далеко,

как оно вливается в души всего народа, какими путями

и что именно в искусстве проникает и наполняет сердце

народа — в этом разберется история. Здесь же, на наших

глазах, начинается бессмертие Станиславского.

...И мне хотелось бы, чтобы все находящиеся здесь, у

гроба, мои товарищи по Художественному театру дали

только одну клятву: клянемся относиться к театру с той

глубокой и священной жертвенностью, с какой относился

Станиславский. Принимаем, как великий оставленный им

лозунг. Клянемся относиться так, как относился он.

О ТЕАТРАЛЬНОМ ИСКУССТВЕ.

О ТВОРЧЕСТВЕ АКТЕРА И РЕЖИССЕРА

ИНТЕРЕСНЫЙ СПЕКТАКЛЬ

Он состоялся в пятницу в Немецком клубе.

Любительский спектакль с ценами от 10 руб. за крес-

ло! Мало того. Любительский спектакль, на который труд-

но было достать билет! И этого мало. Любительский спек-

такль с прекрасной, ровной игрой!

Вы мне не верите. Вы думаете, что я делаю рекламу

Обществу искусства и литературы. Как вам угодно. Мне

все равно, что вы думаете. Я утверждаю, что никто и ни-

когда не видел такого образцового исполнения у люби-

телей. Да если бы вы не были убеждены, что это люби-

тели,— вы бы и не поверили. Комедия гр. Л. Н. Толсто-

го «Плоды просвещения» была разыграна с таким ан-

самблем, так интеллигентно, как не играют хотя бы у

Корша.

Сама пьеса... Можно мне сказать правду? Сама пьеса

мне не понравилась.

Как?! Что?! Какой-то там Гобой, глупый инструмент

из оркестра, смеет!!. О! О!

Не понравилась. Что хотите, то и делайте со мной.

Свирепый критик «Московских ведомостей», г. Ю. Ни-

колаев, предлагал назвать эту пьесу «Плодами невеже-

ства». Тогда бы я еще подумал.

По-моему, вся барская часть пьесы карикатурна, ин-

трига — французская. Если бы это была не комедия с яр-

кой тенденцией, а фарс,— он был бы гениален, хотя и не-

справедлив.

Кто станет спорить, что у нас есть глупые господа, ко-

торые от нечего делать занимаются вздором? Есть и про-

фессора тупицы, есть и доктора шарлатаны, и контроле-

ры жулики, и умные горничные, и замечательно нравст-

венные мужики. Всякого народа у нас довольно! Но что-

бы глупые баре — с одной стороны, а великолепные му-

жики — с другой, было абсолютной параллелью,— это-

319

му никто не верит и никто не поверит. И слава богу, что

никто не верит.

Я кусал себе губы от досады. Мне было обидно, что

такой талант так криво смотрит на людей. Dixi et animum

levavi *.

Спектакль был в пользу Братолюбивого общества.

В большой зале Немецкого клуба было почему-то темно-

вато. Кто это сэкономничал на освещении? Братолюби-

вое общество или администрация клуба? Публика жало-

стливо поглядывала на незажженные люстры. На дамах

были элегантные туалеты, а света мало. Это даже же-

стоко.

Однако я разглядел публику. Тут собрался цвет Мо-

сквы. И представители высшего света, и богатое купече-

ство, и пресса, и театральные завсегдатаи.

На сцене тоже знакомые все лица.

Во главе их К. С. Станиславский. Конечно, псевдо-

ним. Псевдонимы не принято раскрывать, но я вам на-

мекну, кто это Станиславский. Это будет простительно,

во-первых, потому, что это секрет Полишинеля, а во-вто-

рых, потому, что любители берут псевдонимы только по

рутине, давно утратившей смысл.

Станиславский — высокий молодой человек из бога-

того купечества, когда-то очень покровительствовавший

Обществу искусства и литературы, талантливый и умный

любитель.

Если бы я был театральным рецензентом, я бы посвя-

тил ему, как и многим другим, целую статью. Так много

тонких и характерных подробностей вложил он в роль

самого Звездинцева.

Жену Звездинцева прекрасно играла М. А. Самаро-

ва, если не ошибаюсь — присяжная актриса. Бетси —

В. Ф. Комина. Вы ее знаете. В прошлом году на балу Об-

щества искусства она получила вторую премию за кос-

тюм цыганки. Здесь она тоже щегольнула несколькими

прелестными туалетами. Любительница опытная.

Вово — также известный любитель Н. С. Сергеев, то-

же из богатого купечества. Молодой человек универси-

тетского образования, художник, гласный думы, талант-

ливый любитель.

Доктор — И. А. Прокофьев. Это не псевдоним. Опять

известный любитель.

* Я сказал (я высказался) и облегчил свою душу (лат.).— Ред.

320

Профессор — А. П. Вронский, недавно появившийся

на горизонте Общества искусства. Играл ровно и акку-

ратно. К чести гг. Станиславского, Прокофьева и Врон-

ского должен прибавить, что они значительно сгладили

излишние нападки автора на барина, доктора и профес-

сора. Петрищев — Н. А. Александров. Ну кто ж не знает

этого элегантного молодого фабриканта? Я и не подозре-

вал за ним способностей прекрасно изображать светских

фатов!

Таня, горничная,— М. П. Лилина. Мне легко было бы

сказать вам, кто это г-ж,а Лилина, даже не называя ее.

Но, видите ли, г-жа Лилина давно играет под таким псев-

донимом в спектаклях Общества искусства. Года два

назад она вышла замуж. Я и думал, что для афиши она

возьмет псевдоним мужа. Она не взяла. Стало быть,

я должен молчать. Играла она премило.

Дивно играли мужиков А. А. Федотов, сын Гликерии

Николаевны, В. М. Владимиров (псевдоним), брат изве-

стного молодого философа.

В ничтожной роли старого повара был необыкновен-

но типичен А. Р. Артем. Это целая художественная фи-

гура.

В пьесе гр. Толстого так удивительно набросаны ли-

ца, что мне стоит большого труда удержаться в рамках

моей статьи. Я готов был бы рассказывать вам о каждом

лице отдельно и очень много, хотя вы и знакомы с пьесой

по Юрьевскому сборнику.

Очень типичны были и выездной лакей, и буфетчик,

и буфетный мужик, и 2-й мужик.

Кажется, всех похвалил, кого хотелось! Совсем ма-

ленькие роли тоже были переданы со смыслом.

Знаете ли, о ком я вспомнил во время спектакля?

О графе Соллогубе.

Бывало, без него не обходились такие представления.

Гобой

«ДУЭЛЬ» А. П. ЧЕХОВА

О новом произведении Чехова появилось уже с пол-

дюжины обширных рецензий.

Вы знаете, что нет ничего шаблоннее газетного языка.

12. В. И. Немирович.Данченко 321

То же можно сказать и о рецензиях наших присяжных

критиков. За двумя, много — тремя исключениями, все

они выработали себе известный шаблон, по которому не

только пишут, но и мыслят.

Мне даже кажется, что у присяжных рецензентов от

постоянного обязательного чтения притупляется и аппе-

тит, и вкус.

Чтобы усвоить намерения автора и его образы таки-

ми, какими он их создал, надо обладать фантазией, не

обремененной беспрерывными и однородными впечатле-

ниями. А критик ко всякому новому произведению при-

ступает с готовым масштабом, выработанным известной

привычкой. С первых же шагов персонажей нового про-

изведения критик отдается во власть рутины и относит

их к категории лиц, уже знакомых ему из других произ-

ведений. Поэтому от него легко ускользает какая-нибудь

характерная черта, не лишенная новизны.

Сравните впечатления двух театральных зрителей:

один — завсегдатай, а другой — редкий посетитель теат-

ра. Первый до того привыкает к индивидуальным особен-

ностям актеров, что ему трудно разглядеть замысел ав-

тора за знакомыми ему интонациями, жестами, глазами

и т. д. Второй же воспринимает образы автора гораздо

непосредственнее. И случается сплошь да рядом, что

этот неприсяжный театрал уловит замысел автора луч-

ше опытного и присяжного.

До какой степени шаблонно отношение критиков к

писателям, можно судить по рецензиям о «Дуэли»

Чехова.

Все они начинают с ламентаций об обманутых надеж-

дах. Всякий считает долгом уронить слезу на талант Че-

хова, якобы остановившийся в развитии. Но если бы кто-

нибудь из них добросовестно заглянул в свои статьи, на-

печатанные пять лет назад, то он убедился бы, что и за-

говорил-то о Чехове только в то время, когда публика

уже любила этого писателя.

В жизни всякого выдающегося писателя есть два труд-

ных момента. Я говорю об отношении к нему нашей кри-

тики. Первый момент наступает, когда критика опреде-

ляет писателя в генеральский чин. Происходит это боль-

шею частью сразу, внезапно, одинаково неожиданно как

для писателя, так и для самой критики.

Он писал уже несколько лет. Его читали, его любили,

в публике то и дело рекомендовали его. Но критика, за-

322