Мокульский C.C. (под ред.) Хрестоматия по истории западноевропейского театра. Том 1

Подождите немного. Документ загружается.

восходный актер, но и очень искусный человек, который делает большую

честь своей профессии и своей родине, Франции. Но при всем моем расположе-

нии к вам я никак не могу вам разрешить постановку вашей комедии.

Я твердо уверен в том, что она очень хороша и очень поучительна, но это вовсе

не дело актеров наставлять людей по вопросам христианской морали и рели-

гии, и театр не место для проповеди евангелия. Когда король вернется в Па-

ряж, он вам разрешит, если найдет возможным, представления «Тартюфа».

Что же касается меня, то я злоупотребил бы той властью, которой король

соблаговолил облечь меня на время его отсутствия, если бы я дал вам разре-

шение, которое вы у меня просите.

Мольер, который не ожидал этой речи, был ею настолько обескуражен,

что был сначала не в силах что-либо ответить первому президенту. Он попытал-

ся все же доказать этому сановнику, что его комедия очень невинна и что он

коснулся всех затронутых в ней щекотливых вопросов с наивозмсжной осто-

рожностью. Несмотря на все старания Мольера, он только заикался и не мог

успокоить волнения, в которое повергли его слова президента. Этот мудрый

сановник слушал его несколько минут, после чего любезным тоном заявил,

что не может все же отменить своего приказа, и покинул его со словами:

— Сударь, вы видите, что уже около полудня. Я пропущу обедню, если

продолжу беседу с вами.

Мольер удалился, очень недовольный самим собой, но не жалуясь на

господина Ламуаньона, потому что он считал его правым. Но все дурное на-

строение Мольера обрушилось против монсиньора архиепископа Парижско-

го, которого он считал вожаком враждебного ему заговора святош.

Из бесед Броссетта с Буало. Перепе-

чатано в книге: G. M i с h a u t,

Molière raconté par ceux qui l'ont

vu, pp. 143—145.

Ардуэн, милостью божией и святого апостольского престола архиепи-

скоп Парижский, всем священникам и викариям этого города и предместий,

привет, во имя нашего спасителя!

Согласно донесению, полученному нами от нашего фискала, в пятницу

пятого числа этого месяца в одном из театров нашего города была представ-

лена, под новым названием «Обманщик», весьма опасная комедия, которая

может нанести религии тем больший вред, что под предлогом осуждения лице-

мерия или мнимой набожности она дает основание осудить всех тех лиц,

которые проявляют самое сильное благочестие, подвергая их, таким образом,

насмешкам и всяческим наговорам вольнодумцев. Потому, чтобы остановить

распространение такого большого зла, которое может соблазнить слабые души,

отвратив их от стези добродетели, наш упомянутый фискал ходатайствовал

перед нами об издании запрещения всем лицам нашей епархии представлять

в какой бы то ни было форме вышеупомянутую комедию, читать или слу-

шать ее как публично, так и частным образом под страхом отлучения от

церкви.

Зная, насколько опасно было бы в самом деле терпеть, чтобы настоящее

благочестие было оскорблено столь скандальным представлением; зная, что

сам король уже раньше весьма определенно запретил эту пьесу, и учитывая

сверх того, что в то время, когда этот великий монарх подвергает опасности

свою жизнь ради блага государства и когда нашей главной заботой является

побуждать всех порядочных людей нашей епархии возносить непрестанные

молитвы о сохранении его священной персоны и об успехах его оружия, бы-

ло бы нечестием смотреть спектакли, могущие навлечь на нас божий гнев,—

мы сделали и делаем весьма ясное запрещение. Мы запрещаем всем лицам

нашей епархии представлять, читать или смотреть вышеупомянутую коме-

719

дию как публично, так и частным образом под каким бы то ни было заглави-

ем или предлогом, под страхом отлучения от церкви.

Мы поручаем протоиереям церквей святой Марии Магдалины и святого

Северина объявить всем настоящее повеление, которое вы обнародуете в ва-

ших проповедях, как только вы его получите, объяснив всем вашим прихо-

жанам, насколько важно для их спасения не присутствовать на представле-

ниях упомянутой комедии, а также других, ей подобных.

Дано в Париже и скреплено печатью нашего герба одиннадцатого авгу-

ста тысяча шестьсот шестьдесят седьмого года.

Ардуэн, архиепископ Парижский.

Опубликовано в книге: G. M i-

chaut, Molière raconté par ceux

qui l'ont vu, pp. 146—147.

Некоторые лица [...] осуждают ее

[...] потому лишь, что в ней идет

речь о религии и что театр, по их словам, не является местом, где можно на-

ставлять в ней.

Нужно быть сильно предубежденным против Мольера, чтобы впасть

в такое очевидное заблуждение, и не существует такого жалкого общего места,

в котором охота критиковать и уязвлять не могла бы быть отброшена после

того, как сделана попытка такой жалкой и смешной защиты. Как! Автор

сказал правду со всем достоинством, которое должно сопровождать ее по-

всюду; он предвидел и избегнул всех, даже наименее прискорбных послед-

ствий, которые могли бы быть порождены, хотя бы невзначай, изображением

порока; он принял против испорченности современных умов все возможные

предосторожности, которые только могли ему доставить превосходное

знание здоровой древности, крепкое уважение к религии, глубокие

размышления о природе души, многолетний опыт и огромный труд—и после

всего этого все же находятся люди, способные совершить такую ужас-

ную бессмыслицу, запретив произведение, которое является результатом

стольких превосходных приготовлений, исключительно по той причине, что

необычно трактовать о религии в театральном зале, хотя бы это делалось

с большим достоинством и благоразумием и хотя бы это было полезно и не-

обходимо?..

Из анонимного «Письма по поводу

комедии об Обманщике» («Lettre

sur la comédie de l'Imposteur», 1667).

Перепечатано в книге: G. M i-

chaut, Molière raconté par ceux

qui l'ont vu, pp. 147—148.

ДОН ЖУАН, ИЛИ КАМЕННЫЙ ГОСТЬ

(1665)

Отрывки из комедии

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Явление первое

Сганарель, Гусман.

Гусман. Как? Этот столь малопредвиденный отъезд означал бы невер-

ность Дон Жуана? Он мог бы так оскорбить чистый пламень доньи Эльвиры?

Сганарель. Нет, но это означает, что он еще молод и что у него нехва-

тает смелости...

720

Г у с м а н. Человеку его сословия совершить такой подлый поступок?

Сганарель. Толкуй про сословие! Действительно, вот причина,

способная удержать от разных вещей!

Гусман. Но его держат священные узы брака.

Сганарель. О бедный мой Гусман, друг мой, ты еще не знаешь,

поверь мне, что за человек Дон Жуан. [...]

Я не говорю, что он изменился в чувствах к донье Эльвире, у меня нет

достоверности в этом; как тебе известно, я по его приказу выехал раньше

его, а по своем приезде он еще не беседовал со мной на эту тему. Но в видах

предосторожности, inter nos

, скажу тебе, что в господине моем Дон Жуане

ты найдешь величайшего злодея, какого только земля носила: бешеного,

собаку, черта, турка, еретика, не верующего ни в рай, ни в ад, оборотня,

который эту жизнь живет в виде дикого зверя, эпикурейскую свинью

, насто-

ящего Сарданапала

, который на все христианские усовещевания только

затыкает уши и считает все, во что мы верим, за пустяки. Ты говоришь, что

он женился на твоей госпоже. Поверь мне, он бы еще не то сделал для удов-

летворения своей страсти, он бы женился на тебе, на ее собаке, на ее кошке.

Заключить брак ему ничего не стоит, он браком пользуется только как запад-

нею, чтобы ловить красоток, и жениться готов на ком угодно. Дама, девица,

горожанка, крестьянка — ему все хороши, и если бы я тебе начал пересчи-

тывать поименно всех тех, на ком он в разных местах женился, хватило бы

до вечера. Ты изумлен и меняешься в лице при таких словах, но это только

набросок его личности; чтобы закончить портрет, потребовались бы другие

мазки. Достаточно, если я скажу, что гнев божий постигнет его в один пре-

красный день, что лучше бы мне принадлежать дьяволу, чем ему, и что мне

приходится видеть такие ужасы, что я хотел бы, чтобы он уже находился

черт знает где. Но ужасная вещь, когда вельможа—скверный человек; я

принужден, несмотря ни на что, сохранять ему верность: страх заставляет

меня старательно служить, сдерживать свои чувства и часто выказывать

одобрение тому, к чему я в глубине души чувствую отвращение.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Явление первое

Дон Жуан, переодетый крестьянином,

Сганарель в одежде доктора.

Сганарель. Ну, сударь, сознайтесь, что я был прав, и мы оба пере-

оделись чудеснейшим манером. Первый наш план был совсем некстати, а это

нас скрывает лучше, чем что бы то ни было.

Дон Жуан. Правда, ты нарядился превосходно, я даже не знаю,

откуда ты выкопал этот смешной наряд.

Сганарель. Откуда? Это платье старого доктора, который оставил

его под заклад там, откуда я его взял, и он мне стоил порядочно денег. И зна-

ете, сударь, что это платье уже придает мне значительности: мне уже встреч-

ные на улице кланяются и спрашивают у меня совета, как у знающего чело-

века.

Дон Жу а н. Неужели?

Сганарель. Пять-шесть крестьян и крестьянок, видя, как я про-

хожу, просили у меня совет насчет разных болезней.

Дон Жуан. Что же, ты ответил им, что ничего в этом не пони-

маешь?

Сганарель. Я? Вовсе нет. Я хотел поддержать честь своего платья,

я рассуждал о болезни и каждому прописал лекарство.

Дон Жуан. Какое же еще лекарство ты им прописал?

721

Сганарель. Черта с два, сударь, я их брал как попало. Я прописывал

лекарства наобум, и было бы забавно, если бы больные от них выздоровели

и пришли меня благодарить.

Дон Жуан.А почему нет? Почему бы тебе не пользоваться привиле-

гиями, какими пользуются все остальные доктора? Они так же, как ты, совер-

шенно ни при чем в выздоровлениях, и все их искусства—чистое надува-

тельство. Они только пожинают славу удачи, и ты точно так же можешь

воспользоваться счастьем больного и приписывать своим лекарствам все,

что может произойти благодаря стечению благоприятных обстоятельств

и силам природы.

Сганарель. Как, сударь, вы и по части медицины такой же без-

божник?

Дон Жуан. Это одно из величайших заблуждений человечества

Сганарель. Как, вы не верите ни в александрийский лист, ни [в

кассию, ни в рвотное вино

Дон Жуан. Ас какой бы стати мне в них верить?

Сганарель. У вас еретическая душа. [...] Но оставим медицину,

в которую вы не верите, и поговорим о других вещах. Это платье придает мне

ума, и я расположен завязать с вами какое-нибудь прение. Ведь вам изве-

стно, что прения вами разрешены мне, запрещены только обличения.

Дон Жуан. Ну, начинай.

Сганарель. Мне хотелось бы узнать хорошенько ваши мысли.

Неужели вы совсем не верите в небо?

Дон Жуан. Оставим об этом.

Сганарель. Значит, нет. А в ад?

Дон Жуа н. Э!

Сганарель. То же самое. А в черта, с вашего позволения?

Дон Ж У а н. Да, да.

Сганарель. Тоже не очень-то. Ну, а верите ли вы в будущую жизнь?

Дон Жуан. Ха-ха-ха!

Сганарель. Вот человек, которого мне нелегко было бы обратить.

Ну, а скажите, что вы думаете насчет «серого монаха»

Дон Жуан. Отвяжись ты со своими глупостями!

Сганарель. Ну, уж с этим я никак не соглашусь, потому что нет

ничего действительнее «серого монаха», и пусть меня повесят, если это неправ-

да. Но ведь нужно же во что-нибудь верить. Во что вы верите?

Дон Жуан. Во что я верю?

Сганарель. Да.

Дон Жуан. Я верю, Сганарель, что дважды два—четыре, а дважды

четыре—восемь.

Сганарель. Недурная вера! Насколько я вижу, ваша религия—

арифметика? Вот уж надо признаться, чего только не втемяшится в челове-

ческую голову; и чем больше человек учится, тем глупее обычно делается.

Что касается меня, сударь, так я, слава богу, не такой ученый, как вы, и

никто не может похвастаться, что чему-нибудь меня научил; но вот со своим

дурацким рассуждением, со своим умишком я разбираюсь во всем лучше,

чем грамотеи, и я очень хорошо понимаю, что этот мир, который мы видим,

не мог сам собою в одну ночь появиться как гриб. [...] Мое рассуждение

вот какое: что бы вы ни говорили, в человеке есть что-то удивительное, чего

никакие ученые не смогут объяснить. Разве это не поразительно, что вот

я стою тут, что в голове у меня есть что-то такое, что думает о сотне предме-

тов сразу и делает с моим телом все, что захочет? Вот я захочу—и хлопаю

в ладоши, подымаю руки, подымаю глаза к небу, опускаю голову, двигаю

ногами, иду направо, налево, вперед, назад, поворачиваюсь... (Поворачи-

ваясь, падает.)

Дон Жуан. Готово! Вот твое рассуждение и расквасило себе нос.

Сганарель. Черт возьми! Дурак же я был, что с вами в рассужде-

722

ние пустился. Верьте, во что хотите; мне нет дела до того, что вы попаде-

те в ад.

Дон Жуан. Мне кажется, что, увлекшись рассуждениями, мы заблу-

дились. Позови-ка вон того человека, и спросим у него дорогу.

Сганарель. Эй, человек! Эй! куманек! Эй, друг, на два словечка!

Явление второе

Дон Жуан, Сганарель, нищий.

Сганарель. Укажите нам, будьте добры, дорогу, что ведет в город.

Нищий. Вам нужно, господа, итти этой дорогой, а как дойдете до конца

леса, поверните направо; но должен предупредить, что вам надо остерегаться:

с некоторых пор в этих краях завелись разбойники.

Дон Жуан. Спасибо, приятель, благодарю тебя от души.

Нищий. Может быть, сударь, вы мне милостыньку пожалуете?

Дон Жуан. Твои советы не бескорыстны, как я вижу.

Нищий. Я бедный человек, сударь, уже десять лет удалившийся

в этот лес; я не премину молить бога, чтобы он послал вам всяческих благ.

Дон Жуан. Лучше не вмешивайся в чужие дела, помолись богу,

чтобы он тебе платье дал.

Сганарель. Вы его не знаете, добрый человек. Он верит только в то,

что дважды два—четыре, а дважды четыре—восемь.

Дон Жу а н. Что ты делаешь здесь в лесу?

Нищий. Молю небо каждодневно за здоровье добрых людей, которые

мне дают что-нибудь.

Дон Жуан. Значит, не может быть, чтобы дела твои не были хороши.

Нищий. Увы, сударь, я пребываю в крайней нищете.

Дон Жуан. Ты шутишь! У человека, который целый день молится

богу, дела не могут не быть в отличном состоянии.

Нищий. Уверяю вас, сударь, что чаще всего у меня корки сухой нет.

Дон Жуан. Вот это удивительно! Плохо же небо вознаграждает

тебя за такое усердие. Слушай! Я дам сейчас тебе золотой, если ты согла-

сишься побогохульствовать.

Нищий. Неужели, сударь, вы хотите, чтобы я так согрешил?

Дон Ж *у а Н-. Сейчас видно будет, хочешь ты получить золотой или

нет. Вот я его приготовил для тебя. Богохульствуй!

Нищий. Сударь...

Дон Жуан. Без этого ты его не получишь.

Сганарель. Ну же, побогохульствуй немножко; в этом нет большой

беды.

Дон Жуан. Бери, вот он; бери, говорю я тебе; но только побого-

хульствуй.

Нищий. Нет, сударь, лучше я умру с голоду.

Дон Жуан. Ладно, я даю тебе его из человеколюбия.

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

Явление второе

Дон Жуан, Сганарель.

Сганарель. Ах, сударь, как рад я видеть вас обращенным

! Давно

я ждал этого—и вот, слава богу, все мои желания исполнились.

Дон Жуан. Черт бы побрал олуха!

Сганарель. Как олуха?

Дон Жуан. А что же? Ты принял за чистую монету все, что я сейчас

говорил, и думаешь, что мой язык был в согласии с моим сердцем?

46* 723

Сганарель. Как! Это не... Вы не... Ваше... О! Что за человек! Что

за человек! Что за человек!

Дон Жуан. Нет, нет я нисколько не изменился, и мои чувства оста-

лись прежними.

Сганарель. Как! Вы ни во что не верите и все-таки хотите выдавать

себя за порядочного человека?

Дон Жуан. А почему нет? Есть очень много людей, которые, как и я,

занимаются этим делом и пользуются такой же маской для того, чтобы вводить

в обман людей.

Сганарель. Что за человек! Что за человек!

Дон Жуан. Нынче в этом стыда нет: лицемерие—модный порок, а все

модные пороки сходят за добродетели. Роль благомыслящего человека

теперь—лучшая из всех, которые можно играть, и профессия лицемера до-

ставляет удивительные преимущества. Это—искусство,^всегда доставляющее

обману уважение; и даже когда его изобличили, ничего не смеют против него

сказать. Все другие человеческие пороки подвержены критике, и каждый

имеет право на них нападать во всеуслышание; но лицемерие—привилеги-

рованный порок, который зажимает рот всем и спокойно пользуется неогра-

ниченной безнаказанностью. При помощи ужимок образуется тесная связь

между всеми лицами этой компании. Задень одного из них—все на тебя

накинутся; и даже те, которые действуют в подобных случаях заведомо

добросовестно и бывают явно задеты,—даже те, говорю я, только водимы

за нос другими; они открыто вдаются в обман гримасников и слепо поддер-

живают действия этих обезьян. Ты не поверишь, сколько людей я знаю,

которые при помощи этой махинации ловко загладили грехи своей молодости,

сделали себе щит из плаща религии и под этим почтенным одеянием добились

возможности быть самыми скверными людьми в мире! Хотя бы все знали про

их интриги и видели, что они такое на деле, от этого они не потеряют всеобщего

доверия; стоит им разок-другой опустить голову, смиренно вздохнуть, зака-

тить глаза—и свет оправдает все их поступки. Под этот-то благодетельный

покров и хочу я укрыться, чтобы этим обеспечить свои дела. Я не брошу

своих милых привычек, но я постараюсь не быть на виду и буду развлекаться

втихомолку. И если меня накроют, мне не понадобится и пальцем шевель-

нуть: я увижу, как вся шайка за меня вступится и будет меня защищать

от всех и каждого. Словом, это верный способ делать безнаказанно все, что

тебе угодно. Я сделаюсь судьей чужих поступков, обо всех буду говорить

плохо и буду хорошего мнения только о себе самом. Если кто-нибудь меня

хоть немного заденет, я никогда не прощу и затаю в душе непримиримую нена-

висть. Я выступлю защитником интересов неба и под этим удобным пред-

логом нападу на своих врагов, обвиню их в безбожии и сумею натравить

на них неразумных ревнителей, которые, не разобрав, в чем дело, будут

громко на них кричать, осыпать их оскорблениями и публично осудят их

в силу своей тайной власти. Так-то нужно пользоваться человеческими сла-

бостями и так-то мудрый рассудок приспособляется к порокам своего вре-

мени

Сганарель. О небо, что я слышу! Только это вам нехватало к довер-

шению всего: сделаться лицемером—это уж предел

ГНУСНОСТИ.

Явление четвертое

. Дон Жуан, Сганарель.

С г ан а р ель. Сударь, что за дьявольский тон у вас появился! Это

хуже всего, что было, и вы мне нравились больше, каким были прежде.

724

Я всегда надеялся на ваше спасение, но теперь я потерял всякую надежду

и думаю, что небо, терпевшее вас до сих пор, никак уж не потерпит такого

ужаса. [...]

Явление пятое

Дон Жуан, призрак в виде женщины под вуалью, Сганарель.

Призрак. Дон Жуану осталось лишь одно мгновение, чтобы восполь-

зоваться милосердием неба; и если он не раскается, гибель его неизбежна.

Сганарель. Слышите, сударь?

Дон Жуан. Кто смеет держать такие речи? Голос кажется мне зна-

комым.

Сганарель. Ах, сударь, это призрак; я узнаю его по походке.

Дон Жуан. Призрак это, привидение или дьявол, но я хочу знать,

что это такое!

Призрак меняет образ и превращается в фигуру Времени с косою в руках

Сганарель. О небо! Вы видите, сударь, это изменение формы?

Дон Жуан. Нет, нет, ничто не способно внушить мне ужас, и я хочу

испытать своей шпагой, тело это или дух.

Призрак исчезает в то время, как Дон Жуан хочет его поразить.

Сганарель. Ах, сударь, уступите перед такими доказательствами

и скорее покайтесь!

Дон Жуан. Нет, нет; что бы ни случилось, пусть никто не скажет,

что я способен к раскаянию. Идем, следуй за мною.

Явление шестое

Статуя, Дон Жуан, Сганарель.

Статуя. Остановитесь, Дон Жуан; вчера вы дали мне слово притти

на ужин ко мне.

Дон Жуан. Да. Куда надо итти?

Статуя. Дайте мне руку.

Дон Жуан. Вот она.

Статуя. Дон Жуан, закоренелость в грехе влечет за собою гибель-

ную смерть, а небесное милосердие, будучи отвергнутым, открывает дорогу

для его перунов.

Дон Жуан. О небо! Что со мною? Незримый огонь сжигает меня, я

больше не в силах терпеть, все тело мое обратилось в пылающий костер. Ах!

Оглушительный удар грома и яркая молния низвергаются на Дон Жуана, земля развер-

зается и поглощает его, и из того места, куда он провалился, вырывается пламя.

Сганарель. Ах, мое жалование, мое жалование! Его смертью все

удовлетворены: оскорбленное небо, попранные законы, соблазненные девуш-

ки, обесчещенные семьи, опозоренные родители, обиженные женщины, дове-

денные до отчаяния мужья—все на свете довольны. Только я один остался

несчастным. Мое жалование! Мое жалование! Мое жалование!

J. В. M о 1 i è г е, Don Juan, ou le

Festin de Pierre (1665). Перепеча-

тано из книги: Ж--Б. Мольер,

Собр. соч., т. II, «Academia», I937,

стр. 493—496, 534—542, 575—578,

582 — 585. Перевод M. A. Куз-

ин н а.

725

ОТЗЫВ СОВРЕМЕННИКА

О «ДОН ЖУАНЕ»

Мольер не должен порицать нас за то, что мы защищаем публично инте-

ресы бога, на которого он открыто нападает, и что христианин выражает

огорчение при виде восстания театра против алтаря, при виде схватки фарса

с евангелием, при виде комедианта, который насмехается над таинствами

и издевается над всем, что есть наиболее святого и священного в религии. [...]

Кто может вынести наглость фарсера, который вышучивает религию,

учит вольнодумству и превращает божье величие в игрушку в руках

господина и театрального слуги-безбожника, который над ним насмехается,-—

слуги, еще более нечестивого, чем его господин, который заставляет смеяться

над ним других?

Эта пьеса произвела в Париже столько шума, она вызвала такой пуб-

личный скандал и так огорчила всех порядочных людей, что мы явно нару-

шили бы свой долг по отношению к богу, если бы молчали в такой момент,

когда его слава подвергается открытому нападению, когда вера отдана на по-

срамления шуту, который рассуждает о ее таинствах, и когда безбожник,

будто бы пораженный небесным огнем, по существу поражает огнем и рушит

все основы религии. Все это делается против самого Лувра

, в дворце хри-

стианского государя на виду у стольких мудрых сановников, ревностно

относящихся к интересам бога, и в осмеяние стольких добрых пастырей,

выдаваемых за тартюфов и коварно обличаемых в дурном поведении; главное

же—в царствование величайшего и благочестивейшего в мире монарха. В то

время как этот великодушный государь прилагает все свои силы к поддержа-

нию религии, Мольер работает над ее ниспровержением; король разрушает

храмы ереси, а Мольер воздвигает алтари нечестию; насколько добродетель-

ный государь стремится, подавая пример своими деяниями, укрепить в серд-

цах своих подданных культ истинного бога, настолько вольнодумец Мольер

силится подорвать в их душах веру своими вольнодумными произведениями.

Поистине следует признать, что сам Мольер—совершенный Тартюф

и истинный лицемер. Он похож на тех комедиантов, о которых Сенека расска-

зывает, что они в его время развращали нравы под предлогом их исправле-

ния и под видом обличения порока искусно укрепляли его в умах. [...]

Конечно, Мольеру легко рассуждать о благочестии, с которым у него так

мало общего и которого он никогда не знал ни на практике, ни в теории.

Набожный человек и лицемер имеют одинаковый вид; в глазах людей они одно

и то же; они различаются только внутренно; и для того чтобы не оставить

двусмысленности устранить все, что может побудить смешивать добро и зло.

Мольер должен был показать то, что набожный человек делает тайно точно

так же, как и лицемер. Набожный человек постится, в то время как лице-

мер хорошо питается; он бичует себя и умерщвляет свои чувства, в то время

как лицемер предается удовольствиям и под прикрытием темноты погружается

в порок и разврат. Благочестивый человек Поддерживает колеблющееся

целомудрие и поднимает его, когда оно пало, в то время как лицемер, при слу-

чае, пытается его обольстить и воспользоваться его падением. И точно так же,

как Мольер учит развращать стыдливость, он, с другой стороны, стремится

лишить ее всех поддержек, которые она может получить от истинного и проч-

ного благочестия. [...]

Правда, на его пьесах всегда много публики, и любопытство привле-

кает к нему народ отовсюду. Но порядочные люди смотрят на эти пьесы как

на диковины; они останавливаются перед ними точно так же, как перед

солнечными затмениями и кометами, потому что во Франции неслыханная

вещь—издеваться со сцены над религией.

[....]

Я не мог удержаться от того, чтобы посмотреть эту пьесу, точно так же,

как и все остальные. Я дал толпе увлечь себя на ее представление тем более

охотно, что Мольер жалуется на то, будто его осуждают, не зная его, и кри-

726

тикуют его пьесы, не посмотрев их. Но я нахожу, что жалобы его столь же

несправедливы, как его комедия пагубна; что его фарс по внимательном

рассмотрении является подлинно дьявольским созданием, и подлинно дья-

вольским является его мозг, и что никогда, даже в пору язычества, не появ-

лялось ничего более нечестивого. [...]

Было бы трудно прибавить что-нибудь к многочисленным бесчинствам,

которыми переполнена его пьеса. В ней нечестие и вольнодумство, так ска-

зать, ежеминутно представляются нашему воображению. Здесь выступает

развращенная монахиня, распутство которой выставляется напоказ; бедняк,

которому подают милостыню с тем, чтобы он отрекся от бога; распутник,

который соблазняет столько девушек, сколько он встречает; сын, который

насмехается над отцом и жаждет его смерти; нечестивец, который издевается

над небом и глумится над небесным огнем; безбожник, который верит только

в то, что «дважды два—четыре, а дважды четыре—восемь»; сумасброд, кото-

рый смехотворно рассуждает о боге и своим умышленным падением «разби-

вает нос своим доказательствам» (бытия божия.—Ред.); гнусный слуга, отдан-

ный на осмеяние своему господину и верящий только в буку, ибо «стоит

только верить в буку, и все будет в порядке; все остальное пустяки»; демон,

который вмешивается во все сцены и обволакивает театр самым черным

адским дымом. Здесь выступает, наконец, сам Мольер, который хуже всего

этого и который, одетый Сганарелем, насмехается^ад богом и дьяволом,

издевается над небом и адом, изрекает то похвалы, то ругательства, смеши-

вает добродетель и порок, верит и не верит, плачет и смеется, возражает

и соглашается, является то цензором, то безбожником, то лицемером,

то вольнодумцем, человеком и бесом одновременно, «воплощенным дьяво-

лом», по его собственному определению. И этот порядочный человек говорит,

что он исправляет нравы людей, развлекая их, что он дает молодежи примеры

добродетели, что он изящно обуздывает пороки своего века, что он серьезно

толкует о священных вещах,—он, который завершает свою прекрасную мораль

театральным огнем, мнимой молнией, столь же смехотворной, как молния

Юпитера, над которой так мило насмехался Тертуллиан и которая не только

не могла устрашить людей, но не могла даже прогнать муху или испугать

мышь. И действительно, эта, с позволения сказать, молния доставляет зрителям

новый повод для смеха. Она дает только случай Мольеру бросить последний

дерзкий вызов небесному правосудию устами корыстолюбивого слуги,

восклицающего: «Мое жалование! «Мое жалование!» Такова развязка этого

фарса. [...]

Существует четыре категории нечестивцев, борющихся с божеством.

Есть открытые безбожники, которые громко нападают на божье величие

с богохульством на устах. Есть тайные безбожники, которые по видимости

почитают бога, в глубине же своего сердца отрицают его. Есть такие, кото-

рые верят в бога кое-как и которые, считая его слепым или бессильным,

не боятся его. Есть, наконец, и такие, наиболее опасные из всех, которые

защищают религию для того лишь, чтобы разрушить ее, коварно ослабляя

доказательства ее истинности или искусно принижая величие ее таинств.

Таковы четыре вида нечестия, которые Мольер выставил напоказ в своей

пьесе, распределив их между господином и слугой. Господин—безбожник и

лицемер, а слуга—вольнодумец и шут. [...]

Господин и слуга по-разному глумятся над божеством. Господин нагло

нападает, а слуга слабо защищается. Господин насмехается над небом, а

слуга смеется над небесным огнем. Господин доходит в своей наглости до пре-

стола божия, а слуга зарывается носом в землю и делается курносым в резуль-

тате своего рассуждения. Господин ни во что не верит, а слуга верит только

в буку. И Мольеру никак не удается отвести от себя совершенно естественный

упрек, что он вложил защиту религии в уста бесстыдного слуги, что он выста-

вил на всеобщее осмеяние веру и внушил всем своим зрителям безбожие

и вольнодумные мысли, не позаботившись загладить произведенное ими впе-

727

чатление. И где это видано, чтобы разрешалось смешивать святость с бого-

хульством, путать веру в таинство с верой в буку, говорить в шутовском тоне

о боге и превращать религию в фарс? Мольер должен был по крайней мере

вывести какой-либо персонаж, который стоял бы на стороне бога и серьезно

защищал его интересы. Он должен был обуздать наглость господина и слуги,

загладив оскорбление, нанесенное ими божию величию. Он должен был

подкрепить солидными аргументами те истины, которые он дискредитировал

насмешками. Он должен был подавить нечестивые настроения, порождаемые

в умах его безбожником. Но небесный огонь только нарисован; он не наносит

ущерба господину и вызывает смех у слуги. Я считаю весьма неуместным

назидание зрителю, зубоскалить по поводу наказания за столько преступ-

лений и не думаю, чтобы Сганарель имел основание глумиться, увидя своего

господина пораженным небесным огнем, ибо он был ведь сообщником его

преступлений и помощником во всех его гнусных удовольствиях.

Мольеру следовало бы углубиться в самого себя и поразмыслить над

тем, что весьма опасно глумиться над богом, что нечестие никогда не остается

безнаказанным и что если оно иногда ускользает от земных огней, оно не

может ускользнуть от небесного огня, ибо одна бездна влечет за собой дру-

гую, и молнии божественного правосудия не похожи на театральные молнии.

[-]

Мы обязаны стараниям нашего славного и непобедимого монарха тем, что

наше королевство очищено от большинства пороков, которые портили нравы

в минувшие века. [...] Рвение этого великого короля не давало ни покоя,

ни отдыха безбожию. [...] Оно удалило его в ад, в котором оно возникло.

И все же, несмотря на все старания этого великого государя, оно сейчас побе-

доносно возвращается в столицу нашего королевства; оно бесстыдно подни-

мается на сцену; оно публично проповедует свои гнусные правила жизни

и повсеместно распространяет ужасы святотатства и богохульства. Но мы

имеем полное основание надеяться, что та же самая десница, которая явля-

ется опорой религии, окончательно сокрушит это чудовище и навсегда уни-

чтожит его наглость.

Из брошюры Рошмона

«Замечания

по поводу комедии Мольера, озагла-

вленной «Каменный гость» (В. A. de

Rochemont, Observations sur

une comédie de Molière, intitulée

Le Festin de Pierre, 1665). Перепе-

чатано в книге: G. M i с h a u t,

Molière raconté par ceux qui l'ont

vu, pp. 149—161.

МИЗАНТРОП

(1666)

Отрывки из комедии

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Явление первое

Альцест, Филин т.

А л ь ц е с т

Давно уже мне двор и общество постыли

И горестью мою всю душу отравили.

Болею я тоской, грызет меня недуг,

Как только посмотрю я на людей вокруг.

728