Мокульский C.C. (под ред.) Хрестоматия по истории западноевропейского театра. Том 1

Подождите немного. Документ загружается.

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ

ТИРСО ДЕ МОЛИМА

После того как представление комедии («Стыдливый во дворце».—Ред.)

приятно закончилось, оказалось, что благодаря верному исполнению акте-

рами их ролей, пышным нарядам действующих лиц и разнообразию проис-

шествий время пролетело столь незаметно, что, хотя представление и длилось

около трех часов, в нем не нашли никаких других недостатков, кроме его

краткости. Так отнеслись к нему беспристрастные зрители, присутствовавшие

на спектакле больше для того, чтобы усладить душу поэтическим развлече-

нием, чем для того, чтобы критиковать его. А вот трутни, которые не умеют

сами производить мед, а лишь похищают его у искусных пчел, не преминули

поступить на свой обычный манер, впившись с клеветническим жужжанием

в медовые соты поэта. Один сказал, что представление было чересчур длин-

ным, другой нашел его непристойным. Нашелся один педант из историков,

который утверждал, что поэт заслуживает наказания за то, что, идя вразрез

сданными португальских летописей, превратил в пастуха коимбрского гер-

цога дона Педро [...] и этим нанес обиду дому Аверо и великому герцогу, чьих

дочерей он изобразил столь бесстыдными, что, вопреки всем правилам прили-

чия, они вели себя неблагонравно в его саду, который должен был быть убе-

жищем их скромности. Как будто свобода Аполлона может быть ограничена

историческими фактами и недопустимо воздвигать на фундаменте подлинных

исторических данных сооружения своего творческого вымысла! Не было недо-

статка и в покровителях отсутствующего поэта, которые, выступая в его защи-

ту, обличали доказательства зоилов, если вообще возможно переубедить упря-

мые умы этих нарциссов, проявляющих свое остроумие больше в критике

чужих трудов, чем тех недостатков, которые скрываются в их собственных.

«Среди многих ошибок поэта,—сказал один чванливый уроженец Толе-

до [...],—меня больше всего выводит из терпения то, что он так своевольно

переступил границы и правила, с помощью которых первые создатели коме-

дии положили искусное начало этому поэтическому виду. Ибо в то время, как

комедия должна представлять действие, коего начало, середина и конец осу-

ществляются самое большее в течение двадцати четырех часов без перемены

места, он навязал нам по меньшей мере полтора месяца любовных приключе-

ний. Однако даже и в такой срок кажется невозможным, чтобы знатная

и благоразумная дама влюбилась так слепо в пастуха, сделала его своим

секретарем, при помощи загадок открыла ему свое расположение, и, наконец,

подвергла риску свою репутацию решительным выбором мужа столь низкого

звания, что, по мнению их обоих, лучшим украшением его герба являются

лапти, его родовое поместье—пастушья хижина, а его вассалы—жалкое стадо

коз и волов. Я не берусь оспаривать поведение доньи Серафины, изображен-

ной во всем остальном столь благоразумной, которая, влюбившись в свой

собственный портрет и зная об оригинале не больше того, что сообщил ей дон

Антонио, допустила столь низкий поступок, недостойный даже самой плебей-

ской красотки, как допустить к себе в потемках человека, которого при свете

она могла бы наказать и пристыдить. Кроме того, я не знаю, почему должна

называться комедией пьеса, в которой среди действующих лиц имеются

герцоги и графы, тогда как в нее разрешается включать только таких важных

особ, которые стоят не выше горожан, патрициев и дам среднего звания».

Он собирался продолжить свои злобные упреки, но его прервал дон

Алехо, который счел необходимым выступить в защиту спектакля, так как

тот ему понравился. Он ответил ему так:

«Вы не вполне правы, ибо, не говоря уже о долге вежливости, обязыва-

ющем гостя не осуждать блюд, которыми его угощали, чтобы не обидеть

этим хозяина, в представленной комедии соблюдены все правила, которые

находятся ныне в употреблении. На мой взгляд, который совпадает с мнением

лиц непредубежденных, место, занимаемое комедиями, которые в настоящее

337

время представляются в Испании, подчеркивает их преимущества по сравне-

нию с античными комедиями, хотя они и преступают первоначальный устав

их создателей. В самом деле, если по установленному ими правилу в комедии

может быть изображено только такое действие, которое может естественно

осуществиться в течение двадцати четырех часов, то не окажется ли более

несообразным, если в столь короткий срок скромный любовник влюбится

в добронравную даму, будет ухаживать за ней, делать ей подарки, склонять

ее к любви, и не пройдет дня, как он уже добьется своего и так расположит

ее к себе, что, начав добиваться ее руки утром, он женится на ней к вечеру?

Будет ли у него время для проявления ревности, для усиления отчаяния, для

утешительных надежд, для живописания всех остальных чувств и пережива-

ний, без которых любовь ничего не стоит? Или же как можно признать

влюбленного стойким и верным, если не пройдет несколько дней, месяцев

и даже годов, в течение которых будет испытано его постоянство?

Эти несообразности кажутся более значительными человеку посредствен-

ного ума, чем все проистекающие из того, что зрители, не поднимаясь с ме-

ста, увидят и услышат события, происходившие в течение многих дней. Ведь

подобно тому, как те, кто читает краткую повесть, в течение немногих часов

узнают события, происходившие в течение долгого времени и в различных

местах, так и комедия, образно и в лицах передающая свое содержание, дол-

жна живо представить все, что может случиться с влюбленными, поскольку

она берется изобразить приключения этих влюбленных. А так как невероят-

но, чтобы это произошло в течение одного дня, то она по необходимости при-

мышляет столько дней, сколько требуется для того, чтобы подобное действие

совершилось. Недаром ведь называют поэзию «pintura viva»

; подражая мерт-

вой природе, живопись на небольшом пространстве холста размером в пол-

тора локтя

рисует дали и расстояния, которые убедительно представляют гла-

зу их смысл; несправедливо было бы отказывать перу в том, что дозволено

кисти, а ведь перо настолько выразительнее кисти, насколько легче понять

говорящего, отчетливо произносящего слоги нашего языка, чем того, кто, буду-

чи немым, изъясняет свои мысли знаками. Если же вы будете мне доказывать,

что мы обязаны соблюдать правила, установленные первыми изобретателями

комедии, поскольку мы пользуемся их знаниями, дабы нас не сочли чванными

и неблагодарными за то, что они просветили нас и облегчили нам это дело,

то я вам отвечу на это, что, хотя они и заслужили наше уважение за то, что

преодолели трудности, с которыми бывает сопряжено всякое начало, тем не

менее несомненно и то, что, усовершенствуя их изобретение, [...] следует,

сохраняя его сущность, изменять частности, улучшая их в соответствии с опы-

том. Хорошо было бы, если бы теперь нашлись музыканты, которые таскали

бы с собою орудия Вулкана только потому, что некогда первый музыкант

извлек из созвучных ударов молота по наковальне различие между высокими

и низкими тонами и музыкальную гармонию, а вместо похвалы заслуживали

бы наказания те из них, которые прибавили струны к арфе, и, отвергая излиш-

нее и непригодное, что было в древности, довели ее до того совершенства,

которое мы ныне замечаем! В том и состоит отличие природы от искусства,

что в ней все неизменно с самого сотворения мира; так, грушевое дерево

всегда будет приносить груши, а дуб—свои грубые плоды. И все же, несмо-

тря на это, различие почвы и разные влияния небесных светил и климата,

коим они подвержены, зачастую содействуют изменению их вида и даже со-

здают различные новые виды. [...] Кэтому следует прибавить также и то, что

и садовник может вносить в них изменения,—правда, не во всем, а лишь час-

тично, при помощи искусных прививок. Из двух различных видов он делает

третий; так, персик, привитый к айве, дает новый вид персика, в котором род-

ственным образом сочетаются золотистость и кислый вкус одной со сладостью

и мясистостью другого. Но в творениях рук человеческих ежедневно проис-

ходят изменения, касающиеся их способа употребления, формы и частностей,

хотя главное, сущность их, остается неизменной. [...] Стало быть, если «в тво-

338

рениях рук человеческих», сущность которых зависит от изменчивого отно-

шения к ним людей, обычай в силах вносить изменения в одежду и занятия

вплоть до самого существа их, а «в творениях природы» при помощи приви-

вок могут создаваться каждый день иные плоды, то почему же и комедия,

в подражание им обоим, не может изменять законы своих предшественни-

ков и, искусно прививая трагическое к комическому, создавать приятное

соединение этих обоих поэтических видов, используя и один и другой,—выво-

дя то важных особ, как в первом виде, то забавных и веселых, как во втором?

Более того. Если само существование в Греции таких превосходных дра-

матургов, как Эсхил и Энний

, а в Риме—Сенеки и Теренция, достаточно для

того, чтобы закрепить законы, которые столь рьяно защищаются их сторон-

никами, то превосходство нашего Беги, славы Мансанареса

, Цицерона Ка-

стилии и феникса нашего народа, дает ему столь очевидные преимущества

перед нами и в трагедии и в комедии как в количестве, так и в качестве его

трудов, которые до сих пор не изучены должным образом, хотя и являются

предметом зависти и клеветы, что достаточно его величия, которое ставит

его впереди их, чтобы отменить все их статуты.

Он довел комедию до того совершенства и изящества, которое свойствен-

но ей теперь, и этого достаточно для того, чтобы она сама по себе стала шко-

лой и чтобы мы все считающие честью для себя быть его учениками чувство-

вали себя счастливыми от того, что у нас есть такой учитель, и постоянно

защищали его учение против всякого, кто выступит с предвзятым суждением.

Если он во многих местах в своих произведениях заявляет, что, не соблюдая

древнего руководства, он поступает так, сообразуясь со вкусом плебса, ко-

торый никогда не выносил узды правил и предписаний, то он говорит это в си-

лу присущей ему природной скромности; потому пускай невежественная зло-

ба не приписывает надменности то, что на самом деле представляет собою

совершенное выражение учтивости. Мы же, отчасти потому, что являемся

его последователями, отчасти по тем соображениям, которые я уже привел,

[...] по справедливости должны оказывать уважение ему, как преобразователю

новой комедии, а ей, как самой прекрасной и увлекательной, и уповать на

то, что время не изгладит памяти о нем».

«Довольно,—сказал дон Хуан,—испанская комедия нашла в вашем лице

рыцаря, защищающего ее репутацию. Вы выступили на поле брани, воору-

женный своим тонким умом; поле осталось за вами, и никто не посмеет высту-

пить против вас, кроме сна, который, отточив в часы безмолвия свое оружие,

[...] заставит всех нас сложить оружие наших чувств. Дадим же ему теперь

передышку, дабы, отдохнув, мы могли утром предаться новым развлечениям».

Послесловие к комедии Тирсо де

Молина «Стыдливый во дворце»

(«El vergonzoso en palacio»). Напе-

чатано в книге: Tirso deMoli-

n a, Obras, v. I, tercera ediciôn por

Americo Castro. Clasicos castellanos.

Madrid—Barcelona, 1932, pp. 159—

164. Перевод T. M. E л ь н и ц-

к о й.

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ

СОВРЕМЕННИКОВ ЛОПЕ ДЕ ВЕГА О ТЕАТРЕ

Рикардо де Турья

Обычно многие критики теренциевского и плавтовского толка в настоящее

время подвергают осуждению все вообще комедии, которые сочиняются

и представляются в Испании, как потому, что они чудовищны со стороны

вымысла и композиции, так и потому, что они отличаются несообразностями

339

в средствах выражения. Они заявляют, что комическая поэзия не допускает

введения важных особ, каковы короли, императоры, монархи и даже пер-

восвященники, и тем более стиля, соответствующего собеседникам подобного

характера. [...] Их сильно забавляет то обстоятельство, что в комедию вводят

лакея, вкладывают ему в уста возвышенные рассуждения о государстве и вве-

ряют тайные хитросплетения любви. Их забавляет также вид пастухов, столь

разумных, таких философов, знатоков нравственных и естественных наук, что

кажется, будто они всю свою жизнь провели в лоне наиболее прославленных

университетов. При этом они присовокупляют, что ежели комедия—зеркало

того, что совершается в жизни человеческой, то как же можно допускать,

чтобы в первой хорнаде или акте кто-то родился, во второй он стал зрелым

человеком, а в третьей—бывалым старцем и чтобы все это происходило в те-

чение не более двух часов?

На это я мог бы ответить, что ни одна из комедий, которые представляют-

ся в Испании, не является комедией, а только трагикомедией, которая пред-

ставляет собой смешение комического и трагического жанра, заимствуя

у первого частные события, смех и остроумие, а у второго—важных особ,

величественные события, ужас и сострадание, и что никому подобная смесь

не кажется неестественной, ибо ни природе, ни поэтическому искусству не

противоречит сочетание в одном и том же повествовании особ высоких и низ-

ких. [...] Если этот жанр был изобретен испанцами, то это достойно более

похвалы, чем порицания. [...] Ведь те, кто пишет, задаются целью удовлетво-

рить вкус тех, для которых они пишут, хотя бы они и замечали, что сочинен-

ное ими не соответствует правилам, коих требует подобное построение пьесы.

И дурно поступают те, кто думает, что не руководствоваться этими правилами

равносильно их незнанию. [...] Если даже допустить, что это справедливо,

спрашивается: что представляет наибольшие трудности: изучить правила

и законы, излюбленные Плавтом и Теренцием, и, изучив их, постоянно руко-

водствоваться ими в своих комедиях или же каждые две недели следовать

новым правилам и наставлениям? Ясно, что испанская натура требует от

комедий того же, что и от одежды, а ведь эта последняя подвержена действию

моды каждого дня. [...] Испанскому характеру больше подходит живопись,

чем повествование. Говорю это потому, что картина представляет сразу все,

чти на ней изображено, тогда как повествование передается памяти или рас-

судку с большими трудностями, ибо автор распределяет отдельные части по

книгам или главам. В соответствии с этим испанцы, побуждаемые своей при-

родой, желают в одной комедии видеть не только чудесное рождение принца,

но и деяния, которые обещаны в начале, а также и конец его дней, дабы

узнать, добился ли он славы столь героическими подвигами. Равным образом

они желают видеть в столь короткий промежуток времени, в два часа проис-

шествия комические, трагические и трагикомические, причем предоставляют

чисто комическое интермедиям, которые в настоящее время у нас в большом

ходу. Стало быть, если это так и эти комедии разыгрываются не в Греции

и Италии, а только в Испании и вкус испанцев именно такого характера,

зачем же поэту отказываться от своей задачи, которая сводится к снисканию

одобрения, [...] и вместо этого следовать отжившим нормам?

R i car do de Turia, Apolo-

getico de las comedias espanolas

(1616). Приведено в книге: R. M e-

nendez y Pela y o, Historia

de las ideas esteticas en Espana,

t. III, Madrid, 1930, pp. 407—410.

Перевод В. С. Узина.

Альеаро Кубильо де Арагон

Когда комедию решил ты посмотреть

И захотелось из дому тебе уйти,

340

Дабы бежать от горестей своих, ' о Д

То не затем в театр ты пойдешь,

Чтоб всяких ужасов там насмотреться.

Ведь если ты хоть на короткий срок

Расстаться хочешь с бременем придворным,

С заботами, что тяжбы причиняют, ,

И ты в театр придешь усталый, удрученный,

С единственным желаньем успокоить . .

;

Свой потрясенный дух,—тебя не облегчат

Судьбы удары, горести, страданья,

Которые увидишь ты на сцене.

Какая может быть приятность в том

(Ведь даже зверю это было б тяжко),

Чтобы домой вернуться угнетенным

Тем, что в театре привелось увидеть

И что тебе лишь душу омрачило

Картиной тягостной, унылой и ненужной,

Хоть- то представлено на сцене было?

По-моему, тот получеловек

Иль человек с ущербом, кто в театр

Идет затем, чтоб там ума набраться.

Театр не создан для таких задач.

Когда ты в самом деле пожелаешь

Речам серьезным внять, чего же проще—

Послушай проповедь, она дешевле;

Когда тебе серьезное по вкусу

И ты к тому же грамотен, читай

Священное писание, а если

Послушать словопренья ты охотник,

То в доказательствах узнаешь точно,

В чем сущность человеческой души

Или в чем сущность господа творца. [...]

Комедия ж должна приятной быть,

Веселой, развлекательной, игривой.

Alvaro Cubillo de Ara

g о n, El enano de las Musas, Mad

rid, 1654. Перевод В. С. Узина

ХУАН РУИС АЛАРКОН

(1581—1639)

ТКАЧ ИЗ СЕГОВИИ'

(7634)

Отрывки из драмы

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

СЦЕНА XV

Тюрьма.

Дон Фернандо с молотком

в веревками, Гарсеран, Камачо,

Корнехо, Харамильо

со светильней.

Дон Фернандо

Теперь, друзья мои, пока

Ночь погружает в сон глубокий

Врага, пускай проснется в вас

Отвага замыслов свободных.

Скажите, кто из вас рискнет

Сломать наручники? Корнехо,

Камачо, испытайте силу!

Камачо изо всех сил старается сломать

наручники.

Камачо

Сломать каленое железо

Одною силою руки,

Педро Алонсо, невозможно!

341

Дон Фернандо

О, почему алькальд тюремный,

Мою болезнь и рану видя,

Не облегчил мне цепи?

К а м а ч о

Вы

И мертвый все ж ему опасны.

Корнехо пробует сломать наручники.

К о р н е х о

Нет, это то же, что в стальные

Бить стены пулей восковою.

Гарсеран

А разбивать их молотком

Нельзя: на стук проснется стража,

И мы вконец погубим дело.

Дон Фернандо

Глупец я! У меня есть зубы,—

Зачем искать другое средство?

Два пальца могут ли мешать

Всему освободиться телу?

{Откусывает себе пальцы. Сбрасывает

наручники. Его рану перевязывают

платком.)

Гарсеран

Как вы могли, бог мой?

К а м а ч о

На пальцах

Больших зубами оторвал он

Два крайние сустава.

Гарсеран

В вас

Второго Сцеволу

я вижу,

А кандалы?

Дон Фернандо

Мне на ногах

Помеха не страшна. Раз руки

Чои свободны,, я не узник.

Подайте нож мне.

К а м а ч о

Вот вам нож. (Передает нож.)

Дон Фернандо

Пусть тот, кто отступить намерен

От дела, начатого мною,

Запомнит, что в него всажу

Я этот нож рукой моею.

К а м а ч о

Вам все помочь хотят, за вами

Итти и вам повиноваться.

Дон Фернандо

Друзья, так слушайте ж меня:

Больных снимите с этих коек,

Мы койки сложим друг на друга

И так достигнем потолка.

Мы в нем одну доску проломим

Вот этим молотком, открыв

На волю дверь, чтоб все могли

Свободным небом насладиться,

Забыв об ужасах тюрьмы.

А там веревки, став нам всем

Надежной лестницей, помогут

До улицы добраться.

Гарсеран

Что ж,

За дело!

Дон Фернандо

Нам нельзя оставить

Ни одного больного, будь

Он при последнем издыханьи,—

О нас он может рассказать.

Живой пусть следует за нами,—

Здесь только мертвым место. Ночь!

Своим молчаньем ты поможешь

Неправого тирана покарать

И подвиг правый совершить!

СЦЕНА XIX

Дон Фернандо, Га р. сера н,

Теодора, Чичон, Камачо,

Корнехо, Харамильо,

аключенные.

Дон Фернандо

Друзья, угодно было небу

В его великом милосердье

Достойным увенчать успехом

Наш смелый замысел. Теперь

Нам нужно обсудить спокойно

И порешить, как мы свободу

Всего вернее сохраним.

Я предлагаю вам Сеговью

Покинуть вместе и итти

Туда, где слава о делах,

Свершенных нами, для рассказов

Обильную даст пищу. Много

Нас здесь сейчас, а станет больше,

Когда примкнут к нам все, кого

Тревожат.прежние проступки.

342

Освободив от мест соседних

Уловкой хитрой или силой

Тюремных узников, из них

Свое мы войско образуем.

Пускай оно нагонит страх

На вражьи полчища и станет

Оплотом верным для своих.

Займем мы дикие вершины

Окрестных гор. Свою защиту

Дадут нам скалы, став врагу

Стеной и башней неприступной.

Мы будем грабить пешеходов

И близлежащие селенья

Обложим данью: отдадут

Они нам деньги и добро,

Кормить нас будут поневоле,

И сможет каждый оскорбленный

Отмстить обидчику—тому

Найдется повод,—а победу

Удача наша обеспечит.

К а м а ч о

Мне план ваш очень по душе.

К о р н е х о

Да кто ж из нас не пожелает

За вами следовать!

Харамильо

Мы все

Сошлись в одном и том же мненьи.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Сьерра Гуадаррама.

СЦЕНА I

Дон Фернандо, Камачо,

Корнехо, Харамильо в костюме

разбойников. В руках у них полумаски.

Теодора в мужском платье.

Разбойники.

Камачо

Итак, наш славный капитан,

Нас семьдесят вооруженных,

Твоей деснице подчиненных,

Сюда стеклись мы в вольный стан

Делить с тобой твои досуги.

Ватага наша так растет,

Что скоро войско превзойдет.

И нет разбойника в округе

Иль потерявшего права,

Кто службы у тебя не просит.

И славу о тебе разносит

Все шире дружная молва.

Дон Фернандо

Когда б разбойники с полмира

Сюда стеклись и стал бы я

Их капитаном, рать моя

Войска превысила бы Кира.

Я скоро поведу вас в бой.

Так слушай же меня, ватага!

Надежней хитрость, чем отвага,

Важнее силы ратный строй.

И если правда, как упрямо

В окрестных селах говорят,

Что много видели солдат

На перевалах Гуадаррамы

И что король сумел собрать

Здесь строй полков своих надежных,

Боюсь, нам будет невозможно

В бою открытом устоять.

Вот план: я в легкие отряды,

Квадрильи, вас хочу свести,

Пять по пяти", шесть по шести,

Чтобы занявши все преграды,

Вы стерегли их день и ночь,

Могли в горах перекликаться,

На клич тревожный собираться,

Друг другу в случае помочь.

Пусть в каждой стычке, в каждом

деле

Не больше будет человек,

Чем нас потребует набег

Иль завершенье нашей цели.

Еще одно. Мы каждый путь,

Тропу, и скалы, и природу

Должны учесть, чтоб пешеходу

Не дать возможность проскользнуть.

Так наша хитрость всех обманет

И всех, конечно, проведет.

Власть нашу силу не учтет

И нас преследовать не станет.

К а м а ч о

Вот это план!

Дон Фернандо

Нам от врага

Средь этих скал на выси вьюжной

Себе найти опору нужно,

Где не была еще нога.

Стеной от ветра и от снега

Мы это место оградим,

Мы лагерь здесь соорудим

И стан для общего ночлега.

Там будут женщины варить

Нам пищу и чинить нам платье,

Нас принимать в свои объятья,

И там мы сможем говорить

О том, как дело нам направить.

343

Камачо

Постой! Кто это? Пешеход.

Дон Фернандо

Камачо, взяв двоих, вперед,

За ним! Ко мне его доставить! [.,.]

Уходят Камачо, Корнехо

и Харамильо.

СЦЕНА III

Камачо, Корнехо и Хара-

мильо. Все трое в масках. Они ведут

альгуасила. Те же.

Альгуасил

О, если человечны вы,

Возьмите все, но пощадите

Мне жизнь! Подумайте, жестокость

Позорит мужество...

Камачо.

Иди!

И рта не открывай.

Дон Фернандо

А кто ты?

Альгуасил

Я—альгуасил, себе на горе.

Камачо

Скажи верней, на горе мне:

Меня твои схватили руки

Но богом я клянусь, не так

С тобой покончим мы сегодня.

Дон Фернандо

Скажи, что нового в Сеговьи?

Альгуасил

Там с уст у всех не сходит имя

Ткача Педро Алонсо.

Дон Фернандо

А!

Что ж говорят о нем?

Альгуасил

Всего

Не перескажешь. Сотни разных

Правдивых вымыслов. Молва

Потом сама их утверждает.

Дон Фернандо

Да, он большой преступник.

Альгуасил -

Правда

Ни древность, ни века другие

Еще не видели в Кастильи

Такого негодяя.

Камачо

Сам

Он языком своим костер

Себе готовит.

Дон Фернандо

А скажи,

Его пытаются схватить?

Власть принимает меры?

Альгуасил

Как же?

Две тысячи дукатов тот

Получит, кто его живого

Доставит в город.

Дон Фернандо

Тщетный труд!

Я слышал, — от кого, не помню.

Укрылся он в Андалусии,

От мавров ищет он защиты.

И если срочных мер не примут.

Так будет он неуловим.

Альгуасил

Сейчас внушают больше страха

Знамена нехристей,—они

Уже в Толедо показались,

Войной Кастилье угрожая

Дон Фернандо

Теперь ответь, куда ты шел?

С какою целью?

Альгуасил

Шел в Мадрид.

Граф дон Хуан меня направил

Разведать тайно, не укрылся ль

Там некий Гарсеран Молина.

Дон Фернандо

С тобою много денег?

Альгуасил.

Мало.

Дон Фернандо

Так за последнее ты время

Совсем не грабил?

344

Альгуасил

Стало трудным

И бездоходным альгуасильство.

В столице жить—одна беда.

Теперь идут на преступленье

Лишь бедняки, кто ж побогаче—

Те не грешат совсем. Людей

Не добродетель исправляет,

А скупость... В ссору не вступает

Тот, кто обижен, из боязни

Рискнуть своей мошною. Тяжбу

Истец кончает миром. Страстный

Любовник забывает страсть,

А если, на его беду,

Кого мы и захватим с дамой,

Чтобы избегнуть штрафа, он

Готов пойти на смерть скорее,

Чем впасть вторично в грех. Забыто

Совсем взиманье десятины

А если кто и соберется

Ее взыскать, так тут же сам

Он предлагает мировую

И суд третейский. Словом, друг,

Так стала маленькая пташка

Умудрена, что хищной птице

Нет от нее житья.

Дон Фернандо

Хочу

У бога заслужить прощенье,

Все отобрав, что взял ты сам.

Все, до последнего реала,

Отдать ты должен, если ж скроешь,—

Заплатишь жизнью.

Альгуасил

В кошельке

Вот этом аленьком найдете

Вы цепь и перстенек. Вот все,

Что я имею.

К о р н е х о

А вдобавок

Отдашь ты епанчу и платье.

Альгуасил

Я все отдам тебе охотно.

К а м а ч о

Ну, а теперь отдай и жизнь. (Хочет

ударить его кинжалом.)

Дон Фернандо

Не убивай его.

К а м а ч о

Да разве

Не он виновник всех несчастий?

Он задержал меня!

До Н"-Фернандо :•••. I

Пусть так,

Но если действовал он только

Как представитель власти, он

Не оскорбил тебя арестом,—

И у тебя причины нет

Его карать.

К а м а ч о

А разве мало,

Что сам он альгуасил?

Дон Фернандо

Да, мало!

И знай, что мне несносны люди

Те, что готовы ненавидеть

Всех представителей закона

За то лишь, что они должны

Блюсти закон. Скажи, ужели

Власть не нужна совсем? А если

Нужна, кому же, как не людям.

Осуществлять ее? Ответь!

Иль хочешь ты, чтобы аресту

Там, где преступников так много.

Не подвергался уж никто?

Хотя профессию свою

Успели сделать альгуасилы

Всем ненавистной, все ж они

Жизнь сохранить себе сумели

Средь множества своих"! врагов,

И, стало быть, в них польза есть.

А кто же больше альгуасила

Врагов имеет в этом мире

При их продажном ремесле?

Малейший их проступок сотни

Находит злейших хроникеров.

Иди же, друг...

Кама ч" о

Сеньор, дозволь

Хоть ухо мне ему отрезать!

Дон Ф е pji a н"д о

О нет, ни волоса не дам

Снять с головы его! На подвиг

Высокий призван тот, кто входит

В мою дружину.

К а м а ч о

Мне довольно

Твою услышать было волю.

Альгуасил

Живи, как феникс, сотни лет,

Но раз ты так великодушен,

345

Так благороден был со мной,

Дай денег мне, чтоб мог добраться

Я до Мадрида с ними.

К а м а ч о

Жизнь

Ему мы пощадили. Пусть

Прочь убирается отсюда—

И без излишних просьб! Верну

Жезл добродетели ему,

Покроет он его расходы.

Мы зверю когти оставляем,—

Он пищу сам себе найдет.

{Вручает альгуасилу его жезл.)

Альгуасил уходит.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

СЦЕНА ш

Дон Фернандо и Теодора,

связанные, Ч и ч о н, 2-й разбойник

и прохожий. В конце сцены

в е н т е р о

Прохожий

А не расскажете ли мне,

Каким вы образом его

Схватили?

2-й разбойник

Многого добиться

Стараньем может человек.

Из слов моих вам станет ясно.

2-й разбойник, Чичон и прохожий

начинают говорить вместе.

Дон Фернандо (о сторону)

О, сжалься, небо всеблагое!

Пока они увлечены

Своей беседой, попытаюсь

Я сделать так, чтобы ночник

Явил свое мне милосердье.

Пусть руки мне он обожжет,

Но если я смогу из плена

Освободить их, превратив

Вот эти узы в пепел, пусть

Тогда из пламени, что руки

Мне обожгло, родятся стрелы

Разящих молний, чтоб могла

Всех сокрушить моих врагов

Во мне клокочущая ярость.

{Приближается к столику, на кото-

ром находится ночник.)

О ты, могучая стихия,

Испробуй надо мной свою

Всепожирающую власть!

Ты, что привыкла превращать

Стволы сырые, и алмазы,

И сталь в щепотку жалкой пыли!

Увы, проклятие твоей

Бессильной помощи! Я весь

Тобою опален, и все же

Не в силах узы я расторгнуть.

Огонь, мой враг, ответь: ужели

Предпочитаешь пожирать

Ты эти руки, а не пищу,

Тебе привычную,—кудель?

Я жду, ответь... О, я свободен!

{Сбрасывает веревки.)

Теперь на части разорву

Я всех чудовищ, сколько б их

Водою ни вспоил Египет

И ни вскормил бы тучный злак

Холмов Гирканских, если станут

Они препятствием бессильным

Могучей ярости моей!

Прохожий

Вам повезло, что одного

Его оставили надолго

Его товарищи.

Чичон

Так, видно,

Угодно было богу: он

В великой милости своей

Устроил так, что негодяю

Теперь придется заплатить

За кражи все и все обиды.

Дон Фернандо

Сейчас, увидите вы, псы!

{Выхватывает шпагу у прохожего

и нападает на говорящих.)

Чичон (в сторону)

О, горе мне! Мы все погибли!

2-й разбойник

Сюда, эй, люди короля!

Чичон неожиданно

присоединяется к дон Фернандо.

Чичон

Ах, трусы! Как? на моего

Ткача, на Педро, на Алонсо

Напасть решились вы? На них

Смелей, хозяин, здесь я рядом!

346