Мокульский C.C. (под ред.) Хрестоматия по истории западноевропейского театра. Том 1

Подождите немного. Документ загружается.

[Те же исполнители там же исполнили 19 мая «Римскую историю» по

латыни, в которой выступили] Октавиан, Сулла и Марий, изображавшие

такую же войну, как нынешняя, в которой знатные хотели править из вла-

столюбия.

[21 сентября там же была исполнена] история всей нынешней войны,

с тридцатью тремя действующими лицами, из коих одни изображали пол-

ководцев, другие—земледельцев и третье сословие, которое было разорено

и ограблено; наконец, король всех умиротворял.

Приведено в книге: L. Petit

de Julleville, Répertoire du

théâtre comique en France au moyen

âge, pp. 400—401.

ОПИСАНИЕ ШУТОВСКОГО КОСТЮМА

Костюм был сшит из саржи и состоял из полос, наполовину зеленых,

наполовину желтых; на желтых полосах были зеленые позументы, а на зеле-

ных—желтые, между полосами была также желтая и зеленая тафта, вшитая

между упомянутыми полосами и позументами. Чулки, пришитые к штанам,

были: один—целиком из зеленой саржи, а другой—из желтой. Кроме того,

была шапка с ушами, тоже наполовину желтая, наполовину зеленая.

Приведено в книге: L. Petit de

Julleville, Répertoire du thé-

âtre comique en France au moyen âge,

pp. 147—148.

ПРИМЕЧАНИЯ

Базошь

Имеется в виду «шутовская проповедь», представлявшая самостоятельный коми-

ческий жанр.

Фамилия Лекок (Lecocq) дословно означав? «петух».

Фамилия Дизом (Dishomme) дословно означает «десять человек».

Сатирические стихи Понтале

Данное стихотворение, сочиненное знаменитым комическим актером Понтале,

дает представление об остроте антифеодальной сатиры, проявлявшейся в актерских импро-

визациях Понтале.

Политическая сатира в моралите и в фарсах

Речь идет о «празднике дураков», запрещенном в 1438 году в городе Труа указом

короля Карла VII и восстановленном в 1445 году явочным порядком под предлогом, что

этот указ отменен или будет отменен.

Описание шутовского костюма

Данное описание костюма шута относится к началу XVII века. Оно извлечено нами

из жалобы, поданной королю Генриху IV некиим казначеем Верто (Vertau), которого гер-

цог де Невер из мести за неугодные ему'поступки, связанные с исполнением его служеб-

ных обязанностей, заставил надеть костюм шута. Такие акты произвола и самодур-

ства часто имели место в данную эпоху. Для истории театра это описание интересно

потому, что такие точно костюмы фигурировали на средневековой сцене (особенно

в жанре соти).

Частъ вторая

ТЕАТР

ЭПОХИ ФОРМИРОВАНИЯ

БУРЖУАЗНОГО

ОБЩЕСТВА

КЛАССИКИ МАРКСИЗМА ОБ ЭПОХЕ ФОРМИРОВАНИЯ

БУРЖУАЗНОГО ОБЩЕСТВА

В то время как неистовые битвы господствующего феодального дворян-

ства заполняли средневековье своим шумом, незаметная работа угнетенных

классов подрывала феодальную систему во всей Западной Европе, создавала

условия, в которых феодалу оставалось все меньше и меньше места. Правда,

в деревне феодалы хозяйничали еще во-всю, истязали крепостных, роско-

шествовали, в то время как те обливались потом, вытаптывали их посевы,

насиловали их жен и дочерей. Но кругом уже вырастали города; в Италии,

Южной Франции, на Рейне возродились из собственного пепла ста-

роримские муниципии; в других местах, особенно внутри Германии, созда-

вались новые города; все они были обнесены для обороны стенами и рвами,

их крепости были гораздо более неприступными, чем дворянские замки,

потому что взять их можно было только с помощью значительного войска.

За этими стенами и рвами развилось средневековое ремесло,—правда, до-

статочно пропитанное бюргерской цеховщиной и мелочностью,—накоплялись

первые капиталы, возникла потребность взаимного общения городов друг

с другом и с остальным миром, а вместе с потребностью создавались также

и средства охраны этого общения (Verkehr).

В XV веке городские бюргеры стали в обществе уже более необходимы,

чем феодальное дворянство. Правда, земледелие было все еще главной от-

раслью производства, в нем была занята громадная масса населения. Но

небольшое количество свободных крестьян, уцелевших кое-где от притяза-

ний дворянства, достаточно убедительно доказывало, что в земледелии суть-то

совсем не в тунеядстве и вымогательствах дворянина, а в труде крестьянина.

Да к тому же и потребности дворянства настолько выросли и изменились,

что даже и ему стали нужны города; ведь оно же получало свое единственное

орудие производства—свой панцырь и свое оружие из города! Сукно,

мебель и украшения, производящиеся внутри страны, итальянские шелка,

брабантское кружево, северные меха, арабские благовония, восточные

фрукты, индийские пряности—все это, за исключением мыла, оно получало

у горожан. Возникла в некотором роде мировая торговля; итальянцы плавали

по Средиземному морю и за его пределы вдоль берегов Атлантического оке-

ана до Фландрии. Несмотря на соперничество голландцев и англичан, Се-

верное и Балтийское моря все еще находились во власти ганзейцев. Между

северными и южными центральными гаванями, куда сходились морские пу-

ти сообщения, связь поддерживалась сухопутным путем; эти пути, по кото-

рым поддерживалась эта связь, проходили через Германию. В то время как

дворянство становилось все более и более излишним и мешало развитию,

горожане стали классом, который воплотил в себе дальнейшее развитие

157

производства и обмена (Verkehr), просвещения, социальные и политические

учреждения.

Все эти успехи производства и обмена с современной нам точки зрения

носили очень ограниченный характер. Производство оставалось замкнутым

в рамках чисто цехового ремесла, следовательно, по существу, сохраняло

еще феодальный характер; торговля шла в пределах европейских вод и не

распространялась дальше левантийских прибрежных городов, в которых

происходил обмен на продукты дальнего Востока. Но хотя ремесла и вместе

с ними и горожане-ремесленники были мелки и ограничены, у них хватило

силы совершить переворот в феодальном обществе, и они, по крайней

мере, находились в движении, в то время как дворянство коснело в непод-

вижности.

Притом у жителей городов было могучее оружие против феодализма—

деньги. В образцовых феодальных хозяйствах раннего средневековья для

денег почти вовсе не было места. Феодал получал от своих крепостных все,

что ему было нужно, или в форме труда, или в виде готового продукта [...]

Каждое феодальное хозяйство само удовлетворяло свои нужды целиком,

даже военные поставки собирались продуктами. Торговли, обмена не было,

деньги были излишни. Европа дошла до такого низкого уровня, ей настоль-

ко приходилось начинать все сызнова, что деньги обладали тогда гораздо

менее общественной функцией, а лишь политической: они служили для уп-

латы налогов и добывались главным образом грабежом.

Теперь все это совершенно изменилось, деньги снова стали всеобщим

средством обмена, и в силу этого масса их значительно увеличилась. И дво-

рянство тоже уже не могло обходиться без них. А так как у него очень мало

было или даже вовсе ничего не было такого, что можно было бы продавать,—

грабить же теперь стало также не так-то уж легко,—ему пришлось решиться

прибегать к займам у городского ростовщика. Еще задолго до того, как

стены рыцарских замков были пробиты выстрелами новых орудий, их основы

были подрыты деньгами. На самом деле порох был, так сказать, простым

судебным исполнителем на службе у денег. Деньги были великим полити-

ческим уравнителем бюргерства. Всюду, где личное отношение было вытеснено

денежным отношением, натуральная повинность—уплатой денег, там место

феодального отношения заступало буржуазное.[...]

До какой степени в конце XV столетия деньги подкопали и разъели

изнутри феодализм, ясно видно по той жажде золота, которая в эту эпоху

овладела Западной Европой; золота искали португальцы на африканском

берегу, в Индии, на всем дальнем Востоке; золото было тем магическим сло-

вом, которое гнало испанцев через Атлантический океан; золото—вот чего

первым делом требовал белый, как только он ступал на вновь открытый бе-

рег. Но эта тяга к далеким путешествиям, приключениям в поисках золота

хотя и осуществлялась сначала в феодальных и полуфеодальных формах,

все же была в корне несовместима с феодализмом; основой последнего было

земледелие, и завоевательные походы его по существу дела имели целью

приобретение земель. К тому же мореплавание было определенно буржуаз-

ным промыслом, который наложил печать своего антифеодального характера

также и на все современные военные флоты.

В XV столетии во всей Западной Европе феодализм находился, таким

образом, в полном упадке; повсюду в феодальные области вклинивались

города с антифеодальными интересами, с собственным правом и с вооружен-

ным бюргерством. Они поставили феодалов в зависимость от себя, отчасти

в общественном порядке с помощью денег, а кое-где даже и политически;

даже в деревне, там, где земледелие поднялось более высоко в силу особо

благоприятных условий, старые феодальные связи стали ослабевать под.

действием денег [...] Но и в городах и в деревне повсюду увеличилось в на-

селении количество таких элементов, которые прежде всего желали, чтобы

был положен конец бесконечным бессмысленным войнам, чтобы прекращены

158

были раздоры феодалов, приводившие к тому, что внутри страны шла не-

прерывная война даже и в том случае, когда внешний враг был в стране,

чтобы прекратилось это состояние непрерывного и совершенно бесцельного

опустошения, которое неизменно продолжало существовать в течение всего

средневековья. Будучи сами по себе еще слишком слабыми, чтобы осуще-

ствить свое желание на деле, элементы эти находили сильную поддержку

в главе всего феодального порядка—в короле.[...]

Из этой сутолоки народов, которая существовала в раннее средневеко-

вье, развились постепенно новые национальности, процесс, в котором, как

известно, побежденное население в большинстве когда-то бывших римских

провинций, побежденные крестьяне и горожане ассимилировали себе побе-

дителя, германского завоевателя. Следовательно, современные националь-

ности являются также продуктом угнетенных классов. Каким образом в одном

месте происходило слияние, в другом разделение—об этом нам дает нагляд-

ное представление карта округов (Gau) средней Лотарингии, составленная

Менке. Стоит только проследить границу между романскими и германскими

названиями мест, чтобы убедиться, что она в Бельгии и Нижней Лотарингии

в общем совпадает с существовавшей 100 лет назад границей между француз-

ским и немецким языком. Кое-где встречается узкая полоска, где оба языка

борются за преобладание; но в общем совершенно ясно, что должно быть

немецким, что романским.[...]

Как только произошло разграничение на группы по языку [...] вышло

само собой, что эти группы стали служить основой образования государств,

что национальности стали развиваться в нации. Насколько силен был этот

стихийный процесс уже в IX веке, доказывает быстрый распад смешанного

государства Лотарингии. Правда, в течение всего средневековья границы

языка далеко не совпадали с границами государств; но все же каждая нацио-

нальность, за исключением, пожалуй, Италии, была представлена в Европе

особым крупным государством, и тенденция к созданию национальных го-

сударств, выступающая все яснее и сознательнее, является одним из суще-

ственнейших рычагов прогресса в средние века.

В каждом из этих средневековых государств король представлял собой

вершину всей феодальной иерархии, верховного главу, без которого вассалы

не могли обойтись и по отношению к которому они находились в состоянии

непрерывного бунта. Основное отношение всего феодального хозяйства—по-

жалование в лен земли за определенные личные услуги и дань—даже в своем

первоначальном, простейшем виде давало достаточно поводов к ссорам,

в особенности когда так много народа было заинтересовано в том, чтобы

находить поводы для смут.[...] Вот в чем причина той длившейся столетия

переменчивой игры силы притяжения вассалов к королевскому центру,

который один был в состоянии защищать их от внешнего врага и друг от

друга, и силы отталкивания от центра, в которую постоянно и неизбежно

превращается эта сила притяжения; вот причина непрерывной борьбы между

королевской властью и вассалами, дикий шум которой в течение этого дли-

тельного периода, когда грабеж был единственным достойным свободного

мужа способом добывать себе средства к существованию, заглушает реши-

тельно все; вот причина этой бесконечной, непрерывно продолжающейся

вереницы предательских убийств, отравлений, коварств и всяческих низо-

стей, какие только возможно вообразить, которые скрываются под поэти-

ческим именем рыцарства и при наличии которых все же решаются говорить

о чести и верности.

Что во всей этой всеобщей путанице королевская власть (das Kônigtum)

была прогрессивным элементом,—это совершенно очевидно. Она была пред-

ставительницей порядка в беспорядке, представительницей образующейся

нации в противоположность раздроблению на бунтующие вассальные

государства. Все революционные элементы, которые образовывались под

поверхностью феодализма, тяготели к королевской власти, точно так же как

159

королевская власть тяготела к ним. Союз королевской власти и буржуазии

ведет свое начало с X века; нередко он нарушался в результате конфликтов;

далеко не всегда в течение всех средних веков дело шло этим путем объе-

динения, все же этот союз возобновлялся все тверже, все могущественнее,

пока, наконец, он не помог королевской власти одержать окончательную

победу, и королевская власть в благодарность за это поработила и ограбила

своего союзника.[...]

Мы видели, каким образом в обществе позднего средневековья феодаль-

ное дворянство в экономическом отношении начало становиться излишним,

даже прямой помехой; каким образом и политически оно точно также стояло

поперек дороги и развитию городов и национальному государству, которое

тогда было возможно только в монархическо"; форме. Несмотря на все это,

его поддерживало то обстоятельство, что за ним до сих пор сохранилась мо-

нополия в военном деле (Waffenfiïhrung), что без него невозможно было вести

войны, невозможно было давать сражения. И в этом отношении дело должно

было измениться: надо было сделать последний шаг, чтобы разъяснить

феодальному дворянству, что наступил конец тому периоду, когда оно гос-

подствовало в обществе и в государстве, что в качестве рыцарей оно не

нужно больше даже и на поле битвы.

Вести борьбу против феодального хозяйства с помощью войска, которое

само было феодальным, в котором солдаты были соединены со своим непо-

средственным сюзереном более тесной связью, чем с главнокомандующими

королевской армии,—это, очевидно, означало вращаться в заколдованном

кругу и не быть в состоянии сдвинуться с места. С начала XIV столетия

короли стремятся освободиться от этого феодального войска, создать соб-

ственное войско. С этого времени мы в королевских армиях встречаем все

более увеличивающуюся часть, состоящую из навербованных и нанятых

полков.[...]

Потом, в XIV же столетии, арабы через Испанию ввели в Европе упо-

требление пороха, артиллерии. До конца средних веков ручное огнестрель-

ное оружие не имело значения, что понятно, так как лук английского стрел-

ка при Креси стрелял так же далеко, как и ружье пехотинца при Ватерлоо

и, может быть, еще более метко, хотя и не с одинаковой силой действия.

Полевые орудия также находились еще в своем младенческом возрасте;

напротив, тяжелые пушки сделали уже много пробоин в стенах рыцарских

замков и возвестили феодальному дворянству, что вместе с порохом пришел

конец его царству.

Распространение книгопечатания, оживление изучения древней лите-

ратуры, все культурное движение, которое с 1450 г. становилось все более

сильным, все более всеобщим,—все это послужило на пользу бюргерству

и королевской власти в борьбе против феодализма.

Совместное действие всех этих причин, усиливавшееся из года в год

благодаря тому, что все они всё более энергично действовали в одном и том

же направлении, обеспечили во второй половине XV столетия победу над

феодализмом, хотя и не бюргерства, но королевской власти. Повсюду в Ев-

ропе, вплоть до отдаленных окраин, которые не прошли еще через феодаль-

ный строй, всюду королевская власть восторжествовала.[...]

Во всей Европе были еще только две страны, в которых не было ни ко-

ролевской власти, ни без нее тогда немыслимого национального единства

или они существовали на бумаге: Италия и Германия.

Ф. Энгельс, О разложении

феодализма и развитии буржуазии.

К. Маркс и Ф. Энгельс,

Соч., т. XVI, ч. I, стр. 440—450.

160

[...]Так называемое первоначальное накопление есть не что иное, как

исторический процесс отделения производителя от средств производства. Он

представляется «первоначальным», так как образует предисторию капитала и

соответствующего ему способа производства.

Экономическая структура капиталистического общества выросла из

экономической структуры феодального общества. Разложение последнего

освободило элементы первого.

Непосредственный производитель, рабочий, лишь тогда получает воз-

можность распоряжаться своей личностью, когда прекращается его прикреп-

ление к земле и его крепостная или феодальная зависимость от другого

лица. Далее, чтобы стать свободным продавцом рабочей силы, который не-

сет свой товар туда, где имеется на него спрос, рабочий должен был избавиться

от господства цехов, от цеховых уставов об учениках и подмастерьях и от

прочих стеснительных предписаний относительно труда. Итак, историче-

ский процесс, который превращает производителей в наемных рабочих, вы-

ступает, с одной стороны, как их освобождение от феодальных повинностей

и цехового принуждения; и только эта одна сторона существует для на-

ших буржуазных историков. Но, с другой стороны, освобождаемые лишь

тогда становятся продавцами самих себя, когда у них отняты все их средства

производства и все гарантии существования, обеспеченные старинными фео-

дальными учреждениями. И история этой их экспроприации вписана в ле-

тописи человечества пламенеющим языком меча и огня.

Промышленные капиталисты, эти новые владетельные особы, должны

были, со своей стороны, вытеснить не только цеховых мастеров, но и феода-

лов, владевших источниками богатства. С этой стороны их возвышение пред-

ставляется как плод победоносной борьбы против феодальной власти с ее

возмутительными привилегиями, а также и против цехов и тех оков, которые

налагают эти последние на свободное развитие производства и свободную

эксплуатацию человека человеком. Однако рыцарям промышленности уда-

лось вытеснить рыцарей меча лишь благодаря тому, что они использовали

события, которые были созданы не ими самими. Они возвысились, пользуясь

теми же грязными средствами, которые некогда давали возможность римским

вольноотпущенникам становиться господами своих патронов.

Исходным пунктом развития, создававшего как наемного рабочего,

так и капиталиста, было рабство рабочего. Развитие это состояло в измене-

нии формы его порабощения, в превращении феодальной эксплуатации в ка-

питалистическую. Для того чтобы понять ход этого процесса, нам нет надоб-

ности забираться слишком делеко в прошлое. Хотя первые зачатки капита-

листического производства спорадически встречаются в отдельных городах

по Средиземному морю уже в XIV и XV столетиях, тем не менее начало

капиталистической эры относится лишь к XVI столетию. Там, где она на-

ступает, уже давно уничтожено крепостное право и уже значительно увял

наиболее яркий цветок средневековья—свободные города.

В истории первоначального накопления составляют эпоху перевороты,

которые служат рычагом для возникающего класса капиталистов, и прежде

всего те моменты, когда значительные массы людей внезапно и насильствен-

но отрываются от средств своего существования и выбрасываются на рынок

труда в виде поставленных вне закона пролетариев. Экспроприация сель-

скохозяйственного производителя, обезземеление крестьянина составляет

основу всего процесса. Его история в различных странах имеет различную

окраску, пробегает различные фазы в различном порядке и в различные ис-

торические эпохи. В классической форме совершается она только в Англии,

которую мы поэтому и берем в качестве примера.

[...] Пролог переворота, создавшего основу капиталистического способа

производства, разыгрался в последнюю треть XV и первые десятилетия

J61

XVI столетия. Масса поставленных вне закона пролетариев была выброшена

на рынок труда благодаря роспуску феодальных дружин, которые, по спра-

ведливому замечанию сэра Джемса Стюарта

, «везде бесполезно переполняли

дома и дворы». Правда, королевская власть, будучи сама продуктом буржу-

азного развития, в своем стремлении к абсолютизму насильственно ускоряла

роспуск этих дружин, однако она отнюдь не была его единственной причиной.

Сами крупные феодалы, стоявшие в самом резком антагонизме к королев-

ской власти и парламенту, создали несравненно более многочисленный про-

летариат, узурпировав общинные земли и согнав крестьян с занимаемых

ими участков, на которые крестьяне имели такое же феодальное право соб-

ственности, как и сами феодалы. Непосредственный толчок к этому в Англии

дал расцвет фландрской шерстяной мануфактуры и связанное с ним повыше-

ние цен на шерсть. Старую феодальную знать поглотили великие феодальные

войны, а новая была дитя своего времени, для которого деньги являлись

силой всех сил. Превращение пашни в пастбище для овец стало лозунгом

феодалов. [...]

Насильственная экспроприация народных масс получила новый ужас-

ный толчок в XVI столетии благодаря реформации и сопровождавшему

ее колоссальному расхищению церковных имений. Ко времени реформации

католическая церковь была феодальной собственницей значительной части

английской земли. Уничтожение монастырей и т. д. превратило в проле-

тариат их обитателей. Сами церковные имения были в значительной своей

части отданы в подарок хищным королевским фаворитам или проданы за

бесценок спекулянтам, фермерам и горожанам, которые массами сгоняли

с них их старых наследственных арендаторов и соединяли вместе хозяйства

последних. Гарантированное законом право обедневших земледельцев на

известную часть церковной десятины было у них молчаливо отнято.[...]

Эти непосредственные последствия реформации не были, однако, самым важ-

ным ее результатом. Церковные имущества составляли религиозную твер-

дыню традиционных отношений земельной собственности. С падением этой

твердыни не могли устоять и эти отношения.

Еще в последние десятилетия XVII века yeomanry, независимое кре-

стьянство, было многочисленнее, чем класс арендаторов. Оно было главной

силой Кромвеля и, по признанию самого Маколея

, представляло выгод-

ный контраст по сравнению с кутилами-дворянчиками и их слугами, сель-

скими попами, на обязанности которых лежало покрывать брачным

венцом грехи отставных барских любовниц. Даже и наемные земле-

дельческие рабочие были все еще совладельцами общинных земель. При-

близительно в 1750 г. исчезает yeomanry, а в последние десятилетия

XVIII столетия изглаживаются всякие следы общинной собственности

земледельцев. [...]

Разграбление церковных имуществ, мошенническое отчуждение госу-

дарственных земель, расхищение общинных имуществ, осуществляемое пу-

тем узурпации и с беспощадным терроризмом, превращение феодальной

собственности и собственности кланов в современную частную собственность—

таковы разнообразные идиллические методы первоначального накоп-

ления. Таким путем удалось завоевать поле для капиталистического

земледелия, отдать землю во власть капитала и создать для городской

промышленности необходимый приток поставленного вне закона пролета-

риата.[...]

Люди, выгнанные вследствие роспуска феодальных дружин и оторван-

ные от земли насильственной, осуществлявшейся толчками экспроприацией,

этот поставленный вне закона пролетариат поглощался развивающейся

мануфактурой далеко не с такой быстротой, с какой он появлялся на свет.

С другой стороны, люди, внезапно вырванные из обычной'жизненной колеи,

не могли столь же внезапно освоиться с дисциплиной новой своей обста-

новки. Они массами превращались в нищих, разбойников, бродяг—частью

462

добровольно, в большинстве случаев под давлением необходимости. Поэтому

в конце XV и в течение всего XVI века во всех странах Западной Европы

издаются кровавые законы против бродяжничества. Отцы теперешнего ра-

бочего класса были прежде всего подвергнуты наказанию за то, что их на-

сильственно превратили в бродяг и пауперов. Законодательство рассматри-

вало их как «добровольных» преступников, исходя из того предположения,

что при желании они могли бы продолжать трудиться при старых, уже не

существующих условиях.[...]

Деревенское население, насильственно лишенное земли, изгнанное,

в широких размерах превращенное в бродяг, старались, опираясь на эти

чудовищно террористические законы, приучить к дисциплине наемного труда

плетьми, клеймами, пытками.

Мало того, что на одном полюсе выступают условия труда как капитал,,

на другом полюсе—люди, не имеющие для продажи ничего, кроме своей соб-

ственной рабочей силы. Недостаточно также принудить этих людей добро-

вольно продавать себя. С дальнейшим ростом капиталистического произ-

водства развивается рабочий класс, который по своему воспитанию, тради-

циям, привычкам признает условия капиталистического способа производ-

ства самоочевидными естественными законами.[...] Иное видим мы в ту

историческую эпоху, когда капиталистическое производство только еще воз-

никало. Нарождающейся буржуазии нужна государственная власть, и она

действительно применяет государственную власть, чтобы «регулировать»

заработную плату, т. е. принудительно удерживать ее в границах, благо-

приятствующих выколачиванию прибавочной стоимости, чтобы удлинять

рабочий день и таким образом удерживать самого рабочего в нормальной

зависимости от капитала. В этом существенный момент так называемого

первоначального накопления.[...]

Законодательство относительно наемного труда, с самого начала имев-

шее в виду эксплуатацию рабочего и в своем дальнейшем развитии неизменно

враждебное рабочему классу, начинается в Англии при Эдуарде III (Sta-

tute of Labourers) [Статутом о рабочих], изданным в 1349 г. Во Франции

ему соответствует ордонанс 1350 г., изданный от имени короля Жана.

Английское и французское законодательства развиваются параллельно и по

содержанию своему тождественны.[...]

Спрашивается теперь: откуда же возникли первоначально капиталисты?

Ведь экспроприация сельского населения создает непосредственно лишь

крупных земельных собственников. Что касается генезиса фермеров, то мы

можем проследить его шаг за шагом, так как это—медленный процесс, про-

катывающийся через многие столетия.[...]

В Англии первой формой фермера был bailiff [бурмистр господского

имения], который сам оставался крепостным. [...]Во второй половине XIV

столетия на месте bailiff а становится фермер, которого лэндлорД снабжает

семенами, скотом и земледельческими орудиями. Положение его почти не

отличается от положения.крестьянина. Он только эксплуатирует больше на-

емного труда. Скоро он становится «métayer», половником-арендатором;

Он доставляет одну часть необходимого для земледелия капитала, лэндлорд—>

другую. Валовой продукт разделяется между ними в пропорции, установлен-

ной контрактом. В Англии эта форма аренды быстро исчезает, уступая место

фермеру в собственном смысле слова, который вкладывает в дело собствен-

ный капитал, ведет хозяйство при помощи наемных рабочих и отдает лэнд-

лорду деньгами или натурой часть прибавочного продукта в качестве земель-

ной ренты.

[...]3емледельческая революция, начавшаяся в последней трети XV века

и продолжавшаяся в течение почти всего XVI столетия (правда, за исключе-,

нием последних его десятилетий), обогащала фермера так же быстро, как

разоряла сельское население. Узурпация общинных пастбищ и т. п. позво-

ляет фермеру значительно увеличить количество своего скота почти без вся*

163:

ких издержек, между тем как скот доставляет обильное удобрение для его

земли.

В XVI столетии сюда присоединяется еще один решающе важный мо-

мент. В то время арендные договоры заключались на продолжительные сро-

ки, нередко на 99 лет. Непрерывное падение стоимости благородных ме-

таллов, а следовательно, и денег, было очень выгодно для фермеров. Оно,

не говоря уже о других рассмотренных выше обстоятельствах, понижало

заработную плату. Часть той суммы, на которую понижалась плата, прев-

ращалась в прибыль фермера. Непрерывное повышение цен на хлеб, шерсть,

мясо,—одним словом, на все земледельческие продукты, увеличивало денеж-

ный капитал фермера без всякого содействия с его стороны, между тем зе-

мельную ренту ему приходилось уплачивать на основе старых договоров,

заключенных при прежней стоимости денег. Таким образом он обогащался

одновременно и за счет своих наемных рабочих и за счет своего лэндлорда.

Нет поэтому ничего удивительного в том, что в Англии к концу XVI столе-

тия образовался класс богатых для того времени «капиталистических фер-

меров». .[...]

Генезис промышленного капиталиста не отличался той постепенностью,

какою характеризуется генезис фермера. Без сомнения, некоторые мелкие

цеховые мастера и еще большее количество самостоятельных мелких ремес-

ленников и даже наемных рабочих превратились сначала в зародышевых

капиталистов, а потом, постепенно расширяя эксплуатацию наемного труда

и соответственно усиливая накопление капитала, в капиталистов sans phrase

(без оговорок]. В младенческий период капиталистического производства,

точно так же, как и в младенческий период средневековой городской жизни,

вопрос о том, кто из беглых крепостных должен быть хозяином и кто слу-

гой, решался обыкновенно в зависимости от того, кто из них раньше бежал

от своих господ. Но необычайная медлительность этого метода отнюдь не

соответствовала торговым потребностям нового мирового рынка, созданного

великими открытиями конца XV века. Средние века завещали две различные

формы капитала, которые достигают зрелости в самых различных общест-

венно-экономических формациях и до наступления эры капиталистического

способа производства считаются капиталом как таковым: ростовщический

капитал и купеческий капитал.[...]

Превращению денежного капитала, создавшегося путем ростовщиче-

ства и торговли, в промышленный капитал препятствовал феодальный строй

в деревне, цеховой строй в городе. Ограничения эти пали, когда были рас-

пущены феодальные дружины, когда сельское население было экспропри-

ировано и отчасти изгнано. Новая мануфактура возникла в морских экспорт-

ных гаванях или в таких пунктах деревенской части страны, которые на-

ходились вне контроля старых городов с их цеховым строем. Отсюда ожесто-

ченная борьба английских corporate towns [старых городов с цеховым корпо-

ративным строем] против этих новых питомников промышленности.

Открытие золотых и серебряных приисков в Америке, искоренение,

порабощение и погребение заживо туземного населения в рудниках, первые

шаги к завоеванию и разграблению Ост-Индии, превращение Африки в за-

поведное поле охоты на чернокожих—такова была утренняя заря капита-

листической эры производства. Эти идиллические процессы составляют глав-

ные моменты первоначального накопления. За ними следует торговая война

европейских наций, ареной для которых служит земной шар. Война эта на-

чинается отпадением Нидерландов от Испании, принимает гигантские раз-

меры в английской антиякобинской войне и теперь еще продолжается в та-

ких грабительских походах, как война с Китаем из-за опиума и так

далее.

Различные моменты первоначального накопления распределяются между

различными странами в известной исторической последовательности, а

именно: между Испанией, Португалией, Голландией, Францией и Англией.