Майоров Г.Г. Формирование средневековой философии (латинская патристика)

Подождите немного. Документ загружается.

Юстин не мог Опереться йа какую бы то ни было

официальную теологию, ибо ее еще просто не суще-

ствовало. На деле он сам на свой страх и риск дол-

жен был конструировать эту теологию. Что каса-

ется философской, или, лучше сказать, мировоззрен-

ческой, позиции Юстина, то многие ее особенности

объясняются новизной и срочностью той задачи,

которую он решал,—соединить философию с хри-

стианством, но соединить в отличие от гностиков без

ущерба для христианства. Решая эту задачу, Юстин

брал в качестве материала для построения христиан-

ской картины мира все то, что было под рукой, если

только оно не вредило основной христианской идее.

Его интуиция и опыт новозаветных книг подска-

зали ему, что в этике и натурфилософии можно кое-

что взять у стоиков. И он заимствует стоическое

учение о добродетелях и естественной (природной)

основе нравственности. Использует стоическую тео-

рию notiones communes

—

заложенных в самой чело-

веческой природе общих понятий о нравственности,

но особенно настаивает Юстин на прирожденности

всем людям «естественного понятия» о боге (Dial.

93).

Одобряя в целом гераклитовско-стоическое уче-

ние о логосе, он не приемлет фатализма и материа-

лизма стоиков и обращается за поддержкой к Пла-

тону и платоникам. У последних он находит учение

о свободе воли («Федр») и творении мира единым

богом («Тимей»). В «Тимее» (28с) он отыскивает

подтверждение библейского учения о непостижимо-

сти бога, а во втором письме Платона

—

намек на

доктрину троичности

. Юстин опирается на плато-

ников и в учении о душе, отстаивая ее бессмертие

и божественное достоинство

, но отвергает мнение

платоников, что душа бессмертна по природе, счи-

тая вместе с христианством ее бессмертие даром

бога (Apol. I 8). Разумеется, отвергает он и учение

о метемпсихозе. В ключевых пунктах своей антропо-

логии Юстин менее зависим от языческих филосо-

фов и рассуждает скорее в духе Посланий Павла

Таким образом, Юстин открывает первую стра-

ницу многовековой истории сознательной ассими-

ляции христианскими мыслителями элементов язы-

ческой философской культуры. Его основная пози-

ция: греческая философия находится в гармонии

с христианским учением и подтверждает его своими

лучшими образцами

—

станет одной из классических

позиций в последующую эпоху. Однако уже ученик

Юстина Татысн

[

* продемонстрировал своим приме-

ром, что это была не единственная возможная по-

зиция.

И Юстин и Татиан происходили

эллинистического

Ближнего Востока, который считал христианское

учение по преимуществу своей собственностью, да-

рованной им римскому миру. Горделивое чувство

собственного превосходства в сфере религии, кото-

рое испытывали ближневосточные христиане, резко

контрастировало с пренебрежительным отношением

к ним как к варварам со стороны греко-римского

языческого общества. Уже Юстин требовал по край-

ней мере уравнения в правах языческой и христи-

анской мудрости. Но он не страдал «комплексом

провинциала», так обострявшим вполне понятное

чувство протеста против эллинской исключительно-

сти у Татиана, у которого оно нередко доходило до

слепой ненависти ко всему греческому.

В своей инвективе «Adversus graecos» Татиан пред-

принимает «варварское» нашествие на языческую

культуру. «Ваши книги,—пишет он, обращаясь к

эллинам,— подобны лабиринтам, а читающие их

—

бочке Данаид* Вы разорвали мудрость на части, ли-

шив себя истинной мудрости. Бога вы не энаете и,

споря друг с другом, опровергаете сами себя. По-

этому все вы ничтожны, и хотя присваиваете себе

дар слова, но рассуждаете как слепой с глухим»

(Adv. 25). Этой разорванной на части мудрости язы-

ческих философских школ Татиан противопостав-

ляет «мудрость варваров», которая, по его убежде-

нию,

выше эллинской и в смысле своего единства, и

в отношении универсальности, простоты, авторитет-

ности и древности

, но особенно в отношении своей

моральности. Уличая эллинскую философию в без-

нравственности, Татиан указывает, что у эллинов

учения всегда расходились с реальным поведением:

Диоген умер от обжорства, Аристипп был развратни-

ком, Платон был продан Дионисием в рабство из-ва

того,

чяо тот не мог насытить его жадности, и т, п.

JAdv. 7)

. И не только философы, но и всё, что но-

сило гордое имя эллинского, изображается Татианом

почти исключительно в черных красках. Что это?

Злонамеренное искажение истины или риторическая

экзальтация адвоката столетиями унижаемых и эк-

сплуатируемых народов периферии Римской импе-

рии? Скорее последнее. В других местах своего сочи-

нения Татиан ясно показывает, что суровое отно-

шение к греческой культуре есть реакция, а не

агрессия. «Зачем вы присваиваете мудрость только

себе,—

говорит Татиан грекам,— не имея ни другого

солнца, ни других звезд над собой, ни лучшего про-

исхождения, ни даже смерти, отличной от других

людей?..» (Adv. 26). За требованием равноправия

всех народов в отношении мудрости у Татиана стоит

также требование равенства и в более широком, со-

циальном, смысле. Татиан еще разделял палеохри-

стианские надежды на то, что новая религия осво-

бодит народы от рабства и тирании и даст им всем

равные политические права (Adv. 29).

Если Юстин может быть назван идеологом уме-

ренного (главным образом рабовладельческого) кры-

ла христианства, то Татиан, несомненно, выражал

мнения христианских низов. Он постоянно печется

о судьбе мелкого люда. Он осуждает Аристотеля за

то,

что тот в своей этике лишал права на счастье всех

тех, кого злая судьба не одарила ни знатностью проис-

хождения, ни телесной силой и красотой, ни богат-

ством (Adv. 2). О его демократизме свидетельствует

также и положительная часть его учения, где преоб-

ладает вульгарный стоицизм и кинизм (близкие к

обыденному мировоззрению простого народа) и по-

чти полностью отсутствует (в противоположность

Юстину) аристократический платонизм. Но лучшим

свидетельством этому служит радикализм Татиана в

отношении к элитарной культуре.

Татиан доводит до логического конца взятую у

Юстина курьезную идею о плагиате греков. Всё, чем

похваляются греки как своим личным достоянием,

они украли у варваров: алфавит они взяли у фини-

киян, геометрию и историю

—

у египтян, астроно-

мию

—

у вавилонян и т. д. Что же касается филосо-

фии, то и ее греки похитили у варваров, а именно

у иудеев, но, не добавив к этому ничего, кроме Оши-

бок и заблуждений, до неузнаваемости ее испортили

(Adv. 7, 35). У нас, современников развитой истори-

ческой науки, подобные утверждения могут вызы-

вать только недоумение. Но в эпоху Юстина и Та-

тиана они не выглядели настолько абсурдными.

Даже мы производим европейские алфавиты от фи-

никийского, а историю точных наук начинаем с

Египта и Ассиро-Вавилонии. Историю древние пред-

ставляли в основном как хронологию и палеографию,

а древнейшие образцы той и другой действительно

принадлежали Египту. Да и относительно заимство-

вания философии многие могли поверить Филону,

Юстину и Татиану (и это подтверждается самой

продолжительностью существования этой «гипоте-

зы»).

Ибо, с одной стороны, древние не слишком ве-

рили (если вообще верили) в способность индивида

к самостоятельному творческому открытию, особен-

но в философии, и всегда искали более древний ис-

точник той или иной философской идеи. Так появ-

лялись общепризнанные цепочки: стоики и Аристо-

тель

—

от Платона, Платон

—

от Сократа, Сократ

—

от Пифагора, Пифагор

—

от брахманов, брахманы

—

от самого бога

. Поскольку же, как правило, цепоч-

ки замыкались на том или ином боге

и получалось,

что учение в конце концов имеет божественное про-

исхождение, постольку естественно было предполо-

жить, что по мере филиации учение тускнело и пор-

тилось, постепенно теряя с передачей из рук в руки

первоначальную чистоту. Не удивительно поэтому,

что степень глубины и истинности учения часто ста-

вили в зависимость от его древности. Пифагореец

Нумений именно по этой причине ставил Моисея и

Пифагора выше Платона, а Платона выше Аристо-

теля. С другой стороны, греки были убеждены, что

таинственные путешествия их «духовных отцов»,

Пифагора и Платона, на Восток оказались решаю-

щими для возникновения их учений. Учитывая ска-

занное, можно предположить, что этот экстравагант-

ный аргумент Филона, Юстина, Татиана и их после-

дователей не всегда бил мимо цели.

В положительной части своего учения

Татиан

менее удачлив, чем в критике. Он осудил греческую

философию, не успев ее понять, и стал на защиту

христианства, не успев разобраться в Писании. Ре-

зультатом было множество философских противоре-

чий и догматических ошибок. Последние в конце

концов увели его за пределы христианства и сделали

на все времена «еретиком», основателем секты эн-

кратистов. Современные католические историки лю-

бят с облегчением констатировать, что этот нена-

вистник античной культуры окончил свои дни вне

лона церкви

. В отличие от них весьма почитаемый

католиками «учитель церкви» Иероним Стридонский

говорил о сочинении Татиана «Adversus Graecos»

как «о лучшем и полезнейшем из всех произведений»

этого апологета (De script. 47). Такая оценка, ко-

нечно, не означает, что этот выдающийся филолог

и знаток античности разделял мнения Татиана. Ско-

рее в ней отразилась известная, так и неосуществлен-

ная мечта Иеронима искоренить в себе дух Цицеро-

на и Сенеки и стать «чистым» христианским писа-

телем. Но даже сам Татиан, казалось бы почти сво-

бодный (в отличие от Иеронима) от искушающего

блеска греческой образованности, не смог избежать

античных языческих влияний. Тем более не могли

избежать их мыслители такой большой культуры,

как Иероним и ему подобные. В смысле зависимо-

сти от античной образованности ближе, чем Татиан,

к Иерониму стоит следующий апологет

—

Афинагор,

ближе к Татиану

—

философский антипод Афина-

гора

—

Теофил.

АФИНАГОР И ТЕОФИЛ

По преданию, Афинагор

до обращения в христиан-

ство был афинским языческим философом, современ-

ником Марка Аврелия. Известно также, что в конце

правления Марка Аврелия в Южной Галлии и Афри-

ке имели место массовые гонения на христиан. Эти

два обстоятельства, по-видимому, наложили свою пе-

чать на мировоззрение Афинагора. В своем «Хода-

тайстве за христиан» (Legatio pro christianis), обра-

щенном к Марку Аврелию, Афинагор использует

язык и некоторые идеи платоников и стоиков, чтобы

убедить императора-философа в непричастности хри-

3 Г, -Г, Майоров

стиан к тем преступлениям, которые вменялись им

в вину и служили поводом для гонений. Христиане

обвинялись в атеизме и игнорировании государствен-

ной религии, в составлении заговоров, каннибализме,

практике кровосмешения и т. п. Поскольку решаю-

щим поводом для преследований было обвинение в

атеизме и так как сам адресат

—

Марк Аврелий был

стоиком платонизирующего и религиозного типа,

Афинагор уделил главное внимание опровержению

мнимого атеизма христиан. Доводы Афинагора ли-

шены экстравагантности Татиановых, но просты и

логичны, поэтому они действительно могли претен-

довать на понимание со стороны императора-филосо-

фа. В целом их можно свести к четырем: (1) хри-

стиане верят в единого бога, но монотеизм не озна-

чает атеизма; (2) лучшие из греческих поэтов и фи-

лософов (заметим

—

близких Марку Аврелию),

такие, как Платон, Аристотель, Софокл, Еврипид,

стоики, были монотеистами; (3) совпадение мнения

христиан п наиболее выдающихся греческих мысли-

телей не случайно. Оно обязано тому, что моноте-

изм

—

более логичная и более адекватная истинной

религиозности позиция; (4) если лучшие из греков,

будучи сторонниками монотеизма, пользуются всеоб-

щим уважением, почему монотеисты-христиане дол-

жны быть преследуемы, как атеисты? Что подобная

аргументация отчасти фальсифицировала факты, мы

увидим

ниже,*

разделе о Тертуллиане. Но во всяком

случае доказательства Афинагора более стройны и

убедительны, чем у его предшественников.

В отличие от Юстина и Татиана Афинагор не

пользуется слишком наивным аргументом о заим-

ствовании греками из Ветхого завета. Совпадение

в ряде пунктов учений греческих философов с би-

блейскими представлениями он объясняет, исходя из

понятий «естественного» богопознания и мировой

«симпатии», знакомых Афинагору по герметиче-

ским трактатам, которые он использует. Существо-

вание единого бога, считает Афинагор, может быть

доказано из созерцания самого мира, который своей

целесообразностью и красотой указывает на худож-

ника, его создавшего (Leg. 16; 22). Мир есть корабль,

который движется под руководством искусного корм-

ад

чего,

и наблюдение за целесообразностью этого дви-

жения само должно наводить на мысль о кормчем,

и притом единственном. Однако большинство людей

(язычники) принимают корабль за кормчего и по-

клоняются творению вместо творца (Ibid.). Если же

некоторые из язычников и обратили свои взоры к

кормчему, то этим они были обязаны естественной

симпатии (сочувствию, взаимному тяготению, срод-

ству) между всеми душами и божественным духом,

между творцом и творениями. Этот дух Афинагор

называет «художественным огнем» (Leg. 7). Он вы-

полняет, как и у стоиков, функцию поддержания

жизни мира.

То,

что Афинагор говорил о корабле и кормчем,

можно отнести к своего рода «индуктивному доказа-

тельству» бытия бога. Этот тип аргументации был

хорошо известен христианам и до Афинагора. Но

Афпнагору принадлежала и первая в истории хри-

стианства попытка теологического «дедуктивного

доказательства». Смысл его состоит в следующем:

бог по самому своему понятию есть существо бес-

предельное и всеохватывающее, следовательно, он

должен быть один. Допущение нескольких богов оз-

начало бы ограничение, «определивание» каждого

из них, что противоречило бы самому понятию бога.

Другими словами, бог объемлет все пространство, и

другому богу или богам просто негде быть (Leg. 8).

Это доказательство иногда называют топологическим.

Оно предполагает пространственное, а значит, те-

лесное существование бога и отражает зависимость

ранних апологетов от стоицизма и вульгарно-натура-

листических представлений.

Помимо топологического доказательства Афина-

гор пытался применить логическую технику также

к вопросу о воскресении тел (трактат «О воскресе-

нии») и к проблеме троичности (Leg. 10). Можно

сказать, что Афинагор одним И8 первых попытался

дополнить веру разумом, принцип откровения прин-

ципом доказательства. Он даже ввел специальный

термин «доказательные основания нашей веры»

(Leg. 8). Учитывая то обстоятельство, что в своих

логических рассуждениях о проблемах веры, Афина-

гор проявил необычайное чутье в отношении будущей

ортодоксии и, как хороший капатоходец, удержал

равновесие даже в наиболее трудных пунктах, не от-

клонившись ни в ту, ни в другую сторону от направ-

ления, которое через полтора столетия будет при-

знано единственно нееретическим, Афинагора в опре-

деленном смысле можно считать родоначальником

спекулятивной христианской теологии

В сравнении с рассудочными сочинениями грека

Афинагора страстные филиппики сирийского уро-

женца ТеофилсР кажутся сплошной декламацией и

возвращают нас к Татиану. Однако его апология

«Три книги к Автолику» интересна тем, что помимо

почти полного свода основных идей предшественни-

ков она содержит первый христианский коммента-

рий на книгу Бытия (на первые главы о шести днях

творения), открывая собой длинный ряд подобных

же комментариев эпохи патристики и средневе-

ковья,— комментариев, через которые мы имеем не-

редко единственную возможность познакомиться с

тогдашними представлениями о природе, т. е. с на-

турфилософией. Кроме того, апология Теофила, оста-

ваясь в целом философски малозначительной, могла

внести (и, по-видимому, внесла) определенный вклад

в христианское философствование своими знамени-

тыми аналогиями.

Теофил разделяет мнение Татлана о плагиате гре-

ков,

но еще сильнее настаивает на том, что греки

безнадежно испортили то, что заимствовали у иуде-

ев.

Они смешали истину со своими заблуждениями,

«как смертоносный яд с медом» (Aut. II 12). Тео-

фил обращает главное обвинение, которое предъяв-

лялось христианам,— обвинение в атеизме против

самих же язычников, относя к безбожникам не толь-

ко Эпикура, но и Сократа, Платона и их последова-

телей. Мудрость языческих философов была ложной

мудростью потому, что не опиралась на надежные

предпосылки истинной веры. Всякое дело и всякое

знание должно начинаться с веры. Ты не видишь,

обращается Теофил к скептически настроенному

язычнику Автолику, что во всех делах предшествует

вера? Какой земледелец сможет получить урожай,

если прежде не доверит земле семена? Кто отважит-

ся переплыть море, если прежде не доверится ко-

раблго и кормчему? Какой больной может излечить-

ся,

если он вначале не доверится врачу? Какому ис-

кусству или какой науке можно научиться, если

прежде не довериться учителю? Но если земледелец

верит земле, мореплаватель

—

кораблю, больной

—

врачу, то почему же ты не хочешь довериться богу?

(Aut. I 8). Этот «креденциальный» (от лат. сге-

dens

—

относящийся к вере) аргумент Теофила бу-

дет повторяться почти в тех же самых выражениях

на протяжении более чем тысячи лет и особое зна-

чение приобретет у Августина.

Хотя у Теофила мудрость означает прежде всего

веру в откровение, он не лишен интереса и к рацио-

нальному доказательству. Как мы уже заметили, его

излюбленный прием —«доказательство по аналогии».

Часто этот прием сочетается с аргументацией от

следствия к основанию. Считая бога непостижимым

в его сущности (Aut. I 3) и объясняя этим тот факт,

что язычники столько времени «блуждают в потем-

ках»,

Теофил допускал возможность рационального

заключения о существовании и некоторых свойствах

бога, исходя из созерцания мира. Показательно ис-

пользование Теофилом одной аналогии, которая в

будущем станет неотчуждаемой собственностью все-

го августинизма,— аналогии между миром и челове-

ческим телом, богом и душой: «Как душа человека,

оставаясь невидимой и незримой для людей, позна-

ется через движения тела, так и бога нельзя видеть

человеческими глазами, но его можно созерцать и

познавать через его провидение и его действия».

А вот еще одна аналогия, ставшая в средние века

классической: «Как земного царя не все видят, но

все знают по его законам, указам, армиям и изобра-

жениям, так и ты, если хочешь знать бога, узнавай

его из его дел» (Aut. I 5, 6).

Эта страсть к аналогиям, полный перечень которых

заставил бы нас проделать неблагодарную работу

переписывания доброй половины всего сочинения

Теофила, имеет своим источником стоицизм и еще

больше филонпзм, который, вводя аллегорическую

экзегезу, естественно, должен был ввести и связан-

ную с ней аналогическую технику. То, что Теофил

находился под влиянием Филона, видно из его

комментария на «шестодпев», который есть довольно

слабое подражание филоновскому «De opificio mun-

di».

В комментарии Теофил более настойчиво, чем

уже известные нам апологеты, подчеркивает креацио-

низм, говоря о творении мира «из ничего», «из не-

бытия» и считая, что представление о демиургиче-

ском порождении мира из предсуществующей мате-

рии («Тимей») ущемляет божественное всемогуще-

ство.

Бог именно потому и бог, что из ничего творит

все,

что хочет (Aut. II 4,9). Упор апологета на

всемогущество бога найдет широкий отклик в воз-

зрениях средневековых «иррационалистов» (если

употребить этот термин для противопоставления их

тем «рационалистам», которые делали основной

акцент на другом божественном атрибуте

—

мудро-

сти) .

Среди других мнений Теофила, содержащихся в

комментарии, упомянем его отождествление библей-

ского святого Духа с Софией (Sophia)

—

свидетель-

ство того, что гностическое влияние было повсемест-

ным,— а также примитивный геоцентризм в космо-

логии, который скорее именно в этой найденной у

Теофила и у ему подобных мыслителей, а не в клас-

сической Птолемеевой форме станет частью миро-

воззрения раннесредневекового человека.

Из вышеизложенного можно заключить, что не-

высокий теоретический уровень его сочинений не

должен автоматически повлечь за собой приумень-

шение значения Теофила для истории христианской

мысли. Нельзя забывать, что уровень мышления

Теофила

—

это уровень мышления философски бес-

плодного II века

—

века неософистики и неомифо-

логии Плутарха и Апулея. Во всяком случае нельзя

недооценивать тот факт, что Теофил был первым

греческим апологетом, который пространно загово-

рил языком аналогии и аллегории, предваряя тем

самым александрийскую экзегезу.

ИРИНЕЙ И ИППОЛИТ

До сих пор, рассматривая взгляды апологетов, мы

связывали их как бы по принципу контрастной ассо-

циации, Иринея и Ипполита скорее можно сравни-

ло