Марголис Дж. Личность и сознание. Перспективы нередуктивного материализма

Подождите немного. Документ загружается.

индивидуальным объектом некоторого сорта. Но вид супа должен быть также абстрактной

сущностью, если это вообще индивидуальный объект. Следовательно, хотя в принципе

можно допустить абстрактные индивидуальные объекты (ср. Гудмен [1966]), трудно согла-

ситься с тем, что творение повара является такой сущностью, коль скоро его кто-то вкусил.

Аналогия с искусством (а также со словами, предложениями и личностями) очевидна. Если

Пикассо, изобразив «Авиньонских девушек», создал только новый вид живописи, он не мог

сделать этого, используя масляные краски. И если бы личности были только абстрактными

сущностями, они не могли бы ни стареть, ни умываться.

Есть только одно решение, позволяющее сохранить указанный способ выражения. Оно

состоит в возможности представлять индивидуальные объекты (определенного вида) так же,

как универсалии или свойства. Во всех контекстах, где возникает неопределенность между

типом и знаком, то есть во всех культурных контекстах, и только в них, термин «тип»

обозначает абстрактные объекты соответствующего рода, которые могут быть представлены

отдельными конкретными экземплярами. Так, оттиски, полученные с дюреровской

гравировальной доски для «Меланхолии I», суть представители этой гравюры, но

доброкачественно изготовленные ее экземпляры не обязаны обладать всеми релевантными

физическими свойствами, ибо более поздние оттиски и оттиски, усовершенствованные на

основе изучения гравюры и развития печати, могут быть подлинными экземплярами

«Меланхолии I» и вместе с тем значительно отличаться друг от друга (по крайней мере для

чувствительного глаза). Сказанное верно и для слов и предложений. Как подделка гравюры

Дюрера может для восприятия не отличаться от подлинника (ср. Гудмен [1968]; Марголис

[1977j]), так и попугай может производить звуки, которые, если они произносятся человеком

в соответствующем культурном контексте, должны выражать некоторое слово.

Произведения искусства и слова идентифицируются как таковые только в интенциональном

контексте культуры и только в отношении определенных интенсиональных различении того,

что является приемлемым и неприемлемым. Таким образом, рассмотрение типов как

индивидуальных объектов (специфического вида) учи-

356

тывает тот факт, что мы устанавливаем существование конкретных произведений искусства

необычным образом (исполнение одних и тех же музыкальных пьес, оттиски одной и топ же

гравюры, экземпляры того же самого романа) ii что эти произведения могут создаваться и

разрушаться.

Это верно и для языка: мы можем говорить о различных выражениях одного u того же

конкретного слова;

вместе r тем некоторые языки, iiecoMiieiiHo, для нас утеряны. Далее, если мы допускаем, что

при создании нового супа повар смешивал его составляющие в кастрюле, а при создании

нового вида живописи Пикассо, рисуя своих «Девушек», наносил краски па холст, то мы

видим, что обычно ни новый вид супа, ни повьііі вид живописи ne создаются без (используя

слова Глик-мепа) .производства конкретного супа или конкретной картины. В общем, когда

художник создает новый вид искусства, он производит конкретный экземпляр (или знак)

конкретного типа. Посредством своих творении он не может создать универсалии, ибо

универсалии вообще не создаются. Он может создать только новый тип-индивид, по лишь

производя зпакн-ипдивиды этого типа. Поэтому нс существует типов искусства, не пред-

ставленных конкретными знаками или же лишенных способа (но не лишенных своих

произведений), на основе которого (так, как это имеет место в исполнительском искусстве) в

них могут возникать приемлемые конкретные знаки определенных типов произведений (ср.

Марголнс [1977с]).

Аргументы в пользу этого сильного заключения уже приводились. Когда художник создает

свою работу, он использует соответствующие физические материалы, и потому его творение

должно обладать некоторыми воспринимаемыми 4

)изичecки

и свойствами. Оно не обладало бы

ими, если было бы просто абстрактной сущностью (или универсалией) (вопреки

Уолтерстор(|)у [1975]; ср. Уолхсйм [1968]). В каком бы виде непосредственно художник ни

создавал свое произведение (или даже новый тип произведения), он производит нс

абстрактную сущность, а именно конкретный знак, обладающий определенными

физическими свойствами. Этот знак и представляет, выражает создаваемый им абстрактный

тип. При этом художник, создавая свое произведение, вовсе нс обязан производить все

множс-

357

ство знаков этого конкретного произведения. Это совершенно ясно в случаях супа н пьесы

(и часто—даже is отношении гравюры). Другими словами, говоря, что художник создал

іювьіії тип искусства—конкретный его тин,—мы (обычно) говорим о конкретном его про-

изведении (знаке) или же о способе, (который он предложил) для производства таких знаков.

Можно допустить, что в скульптуре по дереву художник создаст произведение обычно в

единственном экземпляре. Бронзовые скульптуры, как показал метод Родена, могут

представлять один и тот же тип несколькими или многочисленными экземплярами. (Для

личностей мы обычно допускаем только уникальные признаки, хотя и понятия

клонированных личностей или перевоплощения не являются противоречивыми.) Поэтому,

несмотря на то что мы можем говорить о создании художником типа искусства, этот тип

существует только как представленный его подлинными знаками. Мы можем сказать из

учтивости, что художник, слепивший глиняную форму для отливки бронзовых скульптур,

создал тип художественных произведений, по факты здесь таковы: (1) он слепил конкретную

форму; (2) этот слепок не является «созданным» произведением. Аналогичные рассуждения

приложимы и к нотной записи созданной музыкантом сонаты: (1) композитор произвел

конкретный знак тина нотной залиси; (2) все допустимые примеры его сонаты

идентифицируются при помощи этой записи. Результат таков: чтобы создать тип, художник

должен изготовить знак, экземпляр. Первую кастрюлю супа, созданного поваром, может

приготовить его ученик, но действительный суп существует только тогда, когда он сварен.

Авторитет повара, приобретаемый им, благодаря его рецепту, частично основан на

уверенности в том, что его авторство будет признано для каждой порции супа, которая

действительно является примером его творения, независимо от того, готовил ли он эту

порцию сам или нет, а частично служит средством для определения ^подлинных

экземпляров-знаков конкретного типа объектов. Существуют только конкретные знаки типа,

а интерес к такому типу опосредован интересом к актуальным или возможным его

представителям, как это имеет место при действительном или мысленном исполнении

определенной сонаты.

Здесь придется признать еще одну онтологическую

358

особенность. Если конкретный оттиск «Меланхолии I» Дюрера является конкретным знаком

этой гравюры (как типа произведении искусства), то листы бумаги и шрифт этим свойством,

как известно, не обладают-— они не являются знаками тина. Аналогично конкретное

напечатанное слово «the» есть знак тина «слово THE», однако физические буквы,

выражающие значащие слова, как известно, сами но себе не образуют знаков какого-либо

типа. Лишь предметы, обладающие таким интенциональным свойством, как «быть

созданным», «иметь значение» или «иметь смысл», могут обладать свойством быть знаком

типа (ср. ІІи'рс ,[1939]), Короче говоря, этим свойством могут обладать лишь культурные

сущности. Следовательно, знак и физическая «среда», посредством которой он выражается

или благодаря которой существует, должны обнаруживать между собой особое отношение.

Это отношение мы можем назвать «воплощением». Оно имеет место между физическими

телами и сущностями, которые существуют только в культурной ситуации, но которые

вместе с тем не. могут существовать помимо физических тел. Очевидно, данное отношение

может исключить онтологический дуализм и вместе с тем допустить возникновение куль-

туры тогда и только тогда, когда культурные сущности не могут (а) существовать независимо

от физических сущностей и (б) быть редуцированы на физикалистский манер. Концепция

воплощения обещает разрешить дилемму Стросона относительно базисных индивидуальных

объектов, поскольку, согласно ей, личности могут быть базисными индивидуальными

объектами, удовлетворяя в то же время условиям (а) и (б).

Значение термина «воплощение» уже было определено. Однако теперь мы можем более

подробно выяснить необходимые и достаточные условия воплощения одним

индивидуальным объектом другого: (1) связанные этим отношением индивидуальные

объекты не тождественны; (2) существование воплощенного индивидуального объекта

предполагает существование в то же время воплощающего индивидуального объекта;

(3) воплощенный индивидуальный объект обладает по крайней мере некоторыми свойствами

воплощаемого индивидуального объекта; (4) воплощенный индивидуальный объект обладает

свойствами, которых нет у воплощающего индивидуального объекта; (5) воплощенный

359

индивидуальный объект обладает такого рода свойствами, которыми воплощающий

индивидуальный объект обладать не может; (6) спецификация воплощенного

индивидуального объекта предполагает существование некоторого воплощающего

индивидуального объекта; (7) воплощающий индивидуальный объект не является подлинной

частью воплощенного индивидуального объекта. Например, согласно теории, раскрывающей

природу произведения искусства, конкретный физический объект будет воплощать

конкретный объект Другого вида, е'сли между ними имеет место определенное

систематическое отношение. Так, скульптор изготовляет конкретную скульптуру, обтесывая

глыбу мрамора:

«Пьета» Микеланджело (эмерджентно) обнаруживает и определенные физические свойства

мрамора, и определенные репрезентационные свойства и интенции, то есть она обладает

также свойством быть уникальным знаком творения «Пьеты». Основанием для такого

теоретического представления является просто то, что произведения искусства суть продукты

культурной деятельности, а физические объекты ими не являются. Стало быть, они должны

обладать свойствами, которыми не обладают и не могут обладать физические объекты как

таковые, то есть свойствами, обусловленными традициями, институтами, доктринами,

правилами и т. п.

Итак, две вышеуказанные онтологические характеристики совершенно различны. Во-первых,

не существует типов, отделенных от знаков, так как нет никаких знаков помимо знаков,

обозначающих типы. Сам процесе индивидуализации знаков влечет за собой индиви-

дуализацию типов, то есть индивидуализацию различных множеств индивидуальных

объектов как альтернативных знаков того или другого конкретного типа. Во-вторых, знаки

определенного типа имеют свойства, отсутствующие у физических объектов, но, обладая и

физическими свойствами, знаки не могут существовать, не будучи воплощенными в

некотором физическом теле. Сказанное равнозначно тому, что знаковые объекты суть

культурно возникающие сущности; их специфические свойства и вообще их бытие как

сущностей, которые могут проявлять такие свойства, не зависят от наличия какой-либо иной

субстанции, отличающейся от приписываемой чисто физическим объектам. Таким об-

360

разом, специфика знаков связана лишь с некоторыми абстрактными функциональными или

интенциональны-ми свойствами, реализованными определенными физическими способами.

Мы утверждаем, что такие сущности, как личности, произведения искусства, слова и

предложения, и физически воплощены и культурно-эмерджентны. Понятие воплощения

служит одновременно и объяснению индивидуальности, и тождественности культурных

сущностей, и развитию непротиворечивой концепции нередуктивного материализма.

Понятие же эмерджентности и облегчает признание существования конкретных культурных

сущностей, и создает заслон редукционизму. «Эмерджен-цию» мы понимаем в смысле

Фейгла [1967] —так, как он вводил этот термин для различения между «физи-ческимі» и

«физическима». «Если,—писал Фейгл,— ...существует настоящая эмердженция, то есть

логическая невыводимость, в сфере органических, психических и/или социальных явлений,

то тогда, очевидно, область «физическиха» терминов явно уже, чем область «физи-ческихі»

теоретических терминов». «Под «физически-миі» терминами я понимаю,—указывал Фейгл,

—все (эмпирические) термины, спецификация значений которых существенно опирается на

логические (необходимые или, что более часто, вероятностные) связи с самим

интерсубъективным языком наблюдений... Под «фи-зическимз» я имею в виду род

теоретических понятий (и утверждений), которые достаточны для объяснения, то есть для

дедуктивного или вероятностного вывода высказываний наблюдения, касающихся

неорганической (неживой) природы». Ясно, что интерпретация личностей как культурно

воплощенных сущностей влечет за собой, если использовать способ выражения Фейгла (но

не его точку зрения), также их интерпретацию в качестве эмерджентных сущностей.

По-видимому, имеет смысл кратко остановиться на других трактовках понятия эмердженции.

Так, Марио Бунге [1977] утверждает, что «эмерджентная вещь (или просто эмерджент)

обладает свойствами, которыми не обладает ни один из ее компонентов». По его мнению,

воплощенные сущности эмерджентны. Однако «эмердженция относительна», поскольку,

например, «способность мыслить есть эмерджентное свойство мозга приматов, связанное с

его компонентами-нейронами, но

24 Дж. Марголис

361

вместе с тем присущее приматам, так как им обладает один из их компонентов, а именно

мозг». Этот пример нельзя назвать очень удачным (хотя он полезен), поскольку мышление

является с обычной точки зрения свойством существа или личности, а не какой-либо части

последних. (Мы уже рассматривали этот вопрос.)

Однако Бунге намерен оправдать следующую совокупность постулатов: «Постулат 1.

Некоторые свойства любой системы эмерджентны»; «Постулат 2. Каждое эмерджентное

свойство системы может быть объяснено в терминах свойств ее компонентов и связей между

ними»; «Постулат 3. Любая вещь принадлежит к тому или иному уровню»; «Постулат 4.

Любая сложная вещь данного уровня самосоставляется из вещей предшествующего уровня».

Все это ставит заслон редукциониз-му в том смысле, что теории, объясняющие психическое,

должны опираться на «соответствующее обогащение [теорий более низких уровней] новыми

допущениями и данными». В то же время психическое не образует особого уровня, так как

«сознание является не вещью, составленной из вещей низшего уровня... а совокупностью

функций ансамблей нейронов».

Недостаток концепции Бунге заключается в том, что, если допускается тезис воплощения,

становится неясным (или даже ложным) согласование четвертого постулата Бунге с

эмерджентностью культурных явлений. Равным образом оказывается неясным (или даже

ложным) его второй постулат.

Как бы там ни было, концепция эмердженции Фейг-ла («эмердженция^») существенно

связана с отрицанием возможности редуктивного объяснения. Соответствующая концепция

Бунге («эмердженцияв») определяется в терминах свойств целого и частей, хотя тоже влечет

отрицание этой возможности. Наша же концепция («эмердженциям») близка концепции

Фейгла и совместима с концепцией Бунге с точностью до второго и четвертого постулатов

последней. Ее особенность в том, что она предполагает (эмерджентное) бытие сущностей,

которые могут быть определены только в интенсиональных контекстах. Личности (но не

сознание) суть вещи, которые вопреки четвертому постулату Бунге не «самосоставляются из

вещей предшествующего уровня». Их отличительные (культурные) свойства не могут быть

объяснены вопреки второму его постулату

362

«в терминах свойств {их] компонентов и связей между яими», как бы мы ни обогащали такое

объяснение допущениями, которые вытекают из четвертого постулата, касающегося

формирования вещей. Итак, суть концепции «эмердженциим.» такова: объяснение

эмерджент-ныхм явлений требует теорий, допускающих воплощенные явления, причем такие

явления эмерджентныд но

•не эмерджентныд; эти явления не эмерджентныд, поскольку (1) они не состоят из частей

вещей некоторого низшего уровня (при любой теории множествен-яости уровней), а (2) их

свойства не объяснимы теориями, относящимися к подобным вещам.

Под «культурным» мы понимаем свойство какой-либо системы, благодаря которому в ней

возникают и существуют определенные сущности; это—система, в которой существуют или

существовали личности и результаты их деятельности. Такая система есть система .знаков,

обозначающих типы. Она управляется правилами; все, что типично производится ею,

постижимо только в терминах правилоподобных регулярностей и следования правилам, а ее

личности способны использовать язык, вести себя интенционально в соответствии с пра-

вилами, которые они понимают и могут нарушать. Но все рассуждения об управляемых

правилами явлениях, как в определенном смысле и сами такие явле-яия, интенсиональны.

Возьмем хотя бы правилоподоб-ные регулярности для различения таких парных категорий,

как «подходящее» и «неподходящее», «законное» и «незаконное», «допустимое» и

«недопустимое», «корректное» и «некорректное», «правильное» и «ложное», «хорошее» и

«плохое», «прекрасное» и «безобразное», «разумное» и «неразумное», «осмысленное» и

«бессмысленное», и множество других. Все эти атрибуты можно приписывать только в

контексте постулируемых критериев некоторого релевантного описания.

Но интенсиональное с самого начала и по самой

•своей сути лингвистично и культурно: только о суще-'стве, способном интерпретировать

нечто, предпочитая 'одно описание другому, можно сказать, что оно понимает суть правила и

следует ему интенционально. К тому же нельзя отрицать или заменить некоторым экстен-

сиональным каноном референцию (ср. Доннеллан 11966]), семантическую неопределенность

(ср. Зифф [1965]), неразделимость поверхностных и глубинных

24*

363

структур языка и неустранимость значения предпосы-лочной информации и фактуальных

состояний уверенности и установок (ср. Лакофф [1971а]; Беннитт [1976]), непрозрачность

контекстов уверенности и т. п. (ср. Марголис [1977e]). Но если это так, то становятся ясными

имманентная неформальность — импровизационный, не полностью формализуемый аспект

— культурных правил и вместе с тем та глубокая причина, в силу которой нельзя

физикалистски редуцировать личности.

Именно в этом смысле и следует говорить о том, что культурное представляет «значимое», а

руководствующееся правилами поведение или изначально линг-вистично, или предполагает

лингвистическую способность. Вполне возможно, что, анализируя, например, сложное

поведение социально обученных животных (сравнимое с обучением шимпанзе языку), мы не

согласимся признать наблюдаемые правилоподобные регулярности этого поведения

полностью лингвистическими. В подобных случаях мы недоумеваем, можно ли все же

обучить таких животных «говорить». Некоторые исследователи даже предполагают, что

«свободно живущие шимпанзе уже используют лингвистическую систему, отражающую

различия в способностях видов, что два вида [человек и обезьяна] имеют синтаксис,

кодирующий отчетливо различающиеся виды информации, и это различие может быть

прослежено через различия условий жизни» (Макнил if 1972]).

Сомнительно, однако, что таким маневром можно облегчить создание рационалистической

теории овладения языком. Это касается и «языка» пчел — и не потому, что пчелы

неспособны к коммуникации, а потому, что их «язык» фиксирован генетически, не

управляется правилами, не является интенсиональным, не возникает культурно (Фриш

[1955]; Фриш '[1967]). Верно, конечно, что даже в случае рабочих пчел, у которых от-

сутствует наше понимание того, что объясняет изменчивое значение конкретного их танца в

зависимости от изменяющихся обстоятельств судьбы пчелиного роя, мы склонны

осмысливать кажущийся нам одним и тем же танец в терминах интенсионально

различающихся сообщений (ср. Гриффин [1976]). И тем не менее факты строго

подтверждают, что, как бы ни было изменчиво кажущееся значение танца, насколько

совершенной ни была бы способность пчел обучаться (ср. Гоулд [1975]),

364

язык пчел целиком и полностью экстенсионален и в принципе сводим к чисто

законоподобным регулярностям.

Следующее наблюдение Фриша [1967] делает это совершенно ясным: «С увеличением

расстояния до цели ритм танца снижается—число циклов в единицу времени уменьшается,

продолжительность отдельных циклов возрастает. Ритм танца указывает расстояние до цели.

Эта регулярность прослеживается до расстояния в одиннадцать километров. Различные

колонии пчел могут в чем-то отличаться своими танцевальными ритмами. В течение каждого

танца ритм танца отдельной пчелы неодинаков для всех циклов, он варьируется около

среднего значения. Наблюдаются различия в ритме танца для отдельных пчел. Вновь

прибывшие к месту сбора пищи танцуют относительно быстро. С течением времени после

первого полета темп танца обычно снижается. Наблюдения полетов к одному и тому же

месту в течение нескольких дней показывают уменьшение разброса при определении

расстояния в результате накопления опыта. На ритм танца могут влиять внешние факторы,

(а) Ритм повышается с повышением температуры окружающей среды. Это повышение, од-

нако, незначительно и проявляется только статистически... (б) Встречный ветер

воспринимается пчелами как увеличение расстояния до места сбора пищи: ритм танца падает.

Попутный ветер повышает этот ритм».

И все же К. Лоренц [1970]' умышленно говорит о «традиционных» маршрутах, которых

придерживаются ласточки в полете. Грубо говоря, это означает, что коммуникационные

навыки у животных, не обладающих языком, протолингвистичны, протокультурны, что они в

чем-то приближаются к правилоподобным регулярностям человеческих обществ.

Однако здесь мы все же рассуждаем о личностях. И если личности понимаются как

культурно-эмерджент-ные сущности, то тогда их идентификация обнаруживает следующие

отклонения от количественного тождества: (1) будучи воплощенными в физических телах, но

не составленными из последних, они могут занимать то же самое место, что и их тела; (2)

будучи обычно представлены уникальным знаком, они суть знаки некоторого типа, то есть

могут быть представлены многократно (как в известных описаниях перевоплощения

365