Марголис Дж. Личность и сознание. Перспективы нередуктивного материализма

Подождите немного. Документ загружается.

третьем—от позиций Дэвидсона и Фейгла. Если же не-редуктивный материалист допускает,

скажем, вместе с Дэвидсоном также (4) взаимодействие психических и физических явлений,

то тогда ему приходится решать вопрос о формулируемости психофизических законов. Он

может отвергнуть (4), но тогда окажется, что он должен .принять позицию, очень близкую

позиции раннего Фейгла, исключая (что очень важно) его отрицание (3), то есть пункта,

касающегося тезиса тождества. Различие заключается тогда в том, что нередуктивный

материалист должен развивать некоторую версию (эпифеноме-налистской) двухаспектной

теории (близкую теории раннего Фейгла), в которой, однако, ментальный аспект исключает

причинное взаимодействие. Если же этот материалист принимает (4), то он, подобно

Дэвидсону и в отличие от позднего Фейгла, сталкивается с перспективой противоречия.

Другими словами, угроза противоречивости исходит не из принятия тезиса тождества, а из

допущения реальности психических явлений и причинного взаимодействия. Таким образом,

относительная сила позиций теоретика тождества и нередуктивного материалиста в от-

ношении психофизических законов обусловлена альтернативными возможностями

интерпретации соотношений между причинными контекстами и контекстами причинного

объяснения. Она не зависит от приемлемости тезиса тождества, который Дэвидсон во всех

случаях просто принимает хотя непосредственно и не защищает.

Интересной формой вопроса, который поставлен выше, является следующая: могут ли быть

психофизические законы, если предполагается психофизическое взаимодействие? Любые

ответы на него обусловлены допустимостью принципа (или, возможно, его аналога), который

принимает Дэвидсон, называя его «принципом номологического характера причинности»:

«Там, где есть причинность, должен быть и закон; события, связанные как причина и

следствие, подпадают под законы строгого детерминизма».

Нужно подчеркнуть, что эти два эксплицирующих предложения не эквивалентны: первое

утверждает только закономерную причинность, второе—то, что причинные законы строго

детерминистичны. В сноске к приведенному замечанию Дэвидсон оговаривается, что его

аргументация не требует, «чтобы законы были детерми-

336

нистическими», что в дальнейшем он ослабит это требование. И поэтому в контексте такой

аргументации (или даже в более общем контексте) нет оснований отрицать возможность

вероятностной формы причинных законов (ср. Гемпель [1965], [1966]).

В указанных условиях ответы на поставленный выше вопрос могут быть следующими: (а)

допущение психофизического взаимодействия влечет за собой существование

психофизических законов; (б) поскольку причинные контексты и контексты причинного

объяснения логически различны, а причинные объяснения достигаются путем подстановки

индивидуальных событий в причинные законы, постольку психофизическое взаимодействие

необязательно влечет за собой существование психофизических законов; (в) поскольку

причинные законы отличаются специфическими логическими свойствами, постольку

существование психофизических законов невозможно даже в условиях признания

психофизического взаимодействия. Цель Дэвидсона двояка. Он стремится показать, что его

допущения причинной роли психических событий и вместе с тем тождественности этих со-

бытий физическим событиям не противоречат отрицанию существования психофизических

законов (тем самым он выбирает ответ (б)) и что психофизические законы существуют (это

говорит о выборе ответа (в)).

Контраргументация требует по меньшей мере опровержения (в). Более строгая аргументация

должна опровергнуть также и (б). Если этого можно достигнуть, то тогда материалист обязан

либо отвергнуть психофизическое взаимодействие (скажем, вместе с Фейерабен-дом или

поздним Фейглом), либо допустить существование психофизических законов независимо от

того, выступал ли он с самого начала как теоретик тождества или же как нередуктивный

материалист. Преимущества такой аргументации заключаются просто в том, что затруднения

любого редуктивного материализма, признающего (1) (реальность ментальных и

психологических явлений) и (4) (взаимодействие психических и физических явлений),

становятся чрезмерными, если допускается (5) нередуцируемость интенционального и

интенсионального (даже при разнообразии интерпретаций) (ср. Селларс [1963а]). Ведь если

ментальное и психологическое характеризуется в интенциональных и интенсиональных

терминах (допускается широкое

337

разнообразие релевантных явлений; не утверждается, что они могут быть охарактеризованы

единственной исчерпывающей интерпретацией интенциональности; не предпринимаются

попытки вполне удовлетворительного объяснения интенционального) (ср. Корнмен [1962]),

то тогда, по-видимому, не существует достаточно сильной версии материализма, способной

поддержать тезис тождества.

Итак, если выбирается (а) (то есть то, что допущение психофизического взаимодействия

влечет за собой существование психофизических законов) и допущено (5) (то есть

нередуцируемость интенциональности), то тогда материалист должен быть нередуктивным

материалистом. Это значит по меньшей мере, что он не должен быть ни (А) элиминативным

материалистом (подобно Фейерабенду или Р. Рорти [1965]), ни (Б) теоретиком тождества

(подобно Смарту [1962] или Дэвидсо-ну). Нередуцируемость интенционального должна так-

же исключать и объяснительный редукционизм, защищаемый самим Фейглом, то есть (В)

адекватность «физическойз» системы объясняющих понятий, когда «тип понятий» и законов,

«способных в принципе объяснять и предсказывать неорганические процессы», можно

удовлетворительно распространить на «явления органической жизни».

Стратегия важна здесь так же, как и аргументация. Для Дэвидсона существенно, что

допущения (1) и (4) (реальности и причинной эффективности психических явлений) не

запрещают редукционизма видов (Б) и (В) (то есть тезиса тождества и объяснительного

редукционизма). По его мнению и по мнению большого числа других теоретиков,

одобряющих редукционизм, лишь неприемлемость (В) (независимо от приемлемости (Б))

наносит серьезный удар по программе редукционизма. Но если принимаются (1) (4) и (5)

(нередуцируемость интенционального), то тогда тезис (В) будет подорван, психофизические

законы допустимы, если объяснение вообще может быть достигнуто, и мы в конце концов бу-

дем обязаны принять то, что ранее было охарактеризовано как атрибутивный дуализм,—то

есть несводимость интенционального к неинтенциональному. Короче говоря, мы будем

обязаны принять совершенно нередукцио-нистскую версию материализма,

Центральный пункт обсуждения заслуживает более

338

подробного разъяснения, даже если мы отказываемся здесь—ради диалектического аспекта

аргументации— от попыток целиком адекватно сформулировать суть интенциональности.

Ключ к этому дает нам Фейгл [1967]. Как он отмечает, «интенциональные (в смысле

Брентано) свойства несводимы к физикалистскому описанию... хотя это не кажется...

серьезным дефектом фи-зикализма». Если интенциональные свойства нередуцируемы н если

они вместе с тем не определяют события каким-либо существенным образом через их

причинную функцию (ментальных или психологических событий) или не определяют

релевантно то, что служит причинному объяснению событий (как в случае психофизических

законов), то тогда их допущение, очевидно, не является, как говорит Фейгл, «серьезным

дефектом физикализ-ма». ІНо если выбирается (а) (так что причинное взаимодействие влечет

за собой психофизические законы), то тогда нередуцируемость интенционального решает

все.

Следовательно, налицо сближение, несмотря на важные различия, программ Фейгла и

Дэвидсона. Ведь Фейгл в «Постскриптуме» к своему «Эссе» [1967] стремится посредством

теории тождества и фнзическогог языка заменить ментальное и психологическое как в

причинном, так и в объясняющем контекстах. Для Дэвидсона допущение причинной

эффективности психического не подрывает редукционпзм, так как в случае принятия (б) и (в)

психофизических законов не существует. В результате для него психические события

причинно взаимодействуют с физическими событиями, потому что психические события

суть физические события. Эта позиция гораздо ближе к позиции Смарта (которого Дэвидсон

благосклонно цитирует), если исключить то, что Смарт (по мнению Дэвидсона) не различает,

как и Д. Льюис [1966], отдельные события и виды событий. Различение же это необходимо

для утверждения взаимной непротиворечивости трех исходных принципов, то есть, в

частности, того, что некоторые психические события вступают в причинные отношения, что

причинность номологична и что психофизических законов не существует. Здесь

предполагается, что номологи-ческая причинность приспособлена к единичным' физическим

событиям, появляющимся в причинных контекстах, а психофизические законы должны

требовать законо-подобную связь между видами психических и видами

ЗЗЭ

физических событий, чему Дэвидсон противится.

Альтернативные стратегии теперь достаточно ясны, и мы можем обратиться к конкретной

аргументации Дэ-видсона. Дэвидсон усматривает четыре возможности в отношении к

психофизическим законам: помологический монизм (примеры — позиции Смарта, Фейгла,

Фейера-бенда); помологический дуализм (например, параллелизм, эпифеноменализм);

аномальний дуализм (который, как считает Дэвидсон, иллюстрирует картезианство, но,

возможно, лучшей иллюстрацией его является окказионализм); наконец, аномальный монизм

(последний, как пишет Дэвидсон, «классифицирует позицию, которую хочу занять я»).

Дэвидсон определяет эту позицию как «близкую материализму в утверждении, что все

события суть физические, но отвергающую тезис, рассматриваемый обычно как

существенный для материализма, а именно что психическим событиям может быть дано

чисто физическое объяснение». Интересно, что Дэвидсон рассматривает отрицание

психофизических законов как достаточное для отказа от термина «редук-ционизм», хотя

обычно поддержка психофизического тождества, вполне естественно, считается формой

редук-ционизма.

Здесь и аргументация Дэвидсона, и контраргументация зависят от допущения

экстенсиональности (психофизического) тождества и (психофизических) причинных

контекстов. Обе экстенсиональности в подходе Дэвидсона связаны, ибо он пишет, например:

«Продемонстрировать тождество легко. Пусть психическое событие т вызвало физическое

событие р. Тогда в некотором описании тир подчиняются строгому закону. Этот закон может

быть только физическим, в согласии с [ним показывается, что психическое не... образует

замкнутой системы]. Но если т удовлетворяет физическому закону, оно имеет физическое

описание, то есть оно есть физическое событие. Сказанное выше справедливо и для случая,

когда физическое событие порождает психическое событие. Таким образом, любое

психическое событие, причинно связанное с физическим событием, есть событие

физическое». Психические события, взятые дистрибутивно, вступают в причинные

отношения. Поскольку причинность номологична, они могут делать это только потому, что

они тождественны физическим событиям. Только физическая система является подходя-

340

щей замкнутой системой, обнаруживающей такие законы. Мы, следовательно, знаем, что по

крайней мере некоторые психические события тождественны конкретным физическим

событиям, хотя мы можем не знать, каким именно. «Аномальность ментального» возникает

потому, что «вообще не существует строгих законов, на базе которых мы можем предсказать

и объяснить психические явления». Дэвидсон утверждает: «Причинность и тождество суть

отношения между индивидуальными событиями, как бы они ни описывались. Но законы

лингвис-тичны, и потому события могут подводиться под законы и, следовательно,

объясняться и предсказываться ими только как события, описанные тем или иным образом.

Принцип причинного взаимодействия имеет дело с событиями экстенсивно, и потому он

безразличен к дихотомии психического и физического. Принцип аномально-сти ментального

касается событий, описываемых как психические, ибо события ментальны, только будучи

описанными».

Ясность приведенного рассуждения восхищает. Но оправданна ли позиция автора?

Представляется, что нет, причем по чрезвычайно простой причине. Какими бы ни были

особенности менталистской идиомы, эта идиома детализирует психические события

достаточно успешно, чтобы такие события могли быть идентифицированы

экстенсионально. Тезис тождества Дэвидсона, как и его тезис причинности, делает это

вполне ясным. А именно и контекст тождества, и контекст причинности являются

экстенсиональными, и психические события, упорядоченные ими, могут определяться в них

как тождественные данным физическим событиям и как вызываемые последними или

вызывающие их.

Но если гарантируется столь многое, не может быть никаких лингвистических трудностей

относительно менталистской идиомы, которые бы исключили психофизические законы.

Вполне возможно, что сформулировать такие законы трудно эмпирически, хотя есть

основания думать, что, например, психофармакологические законы возможны (ср. Валзелли

[1973]). Дэвидсон признает, что любое психическое событие, вступающее в причинные

отношения, может быть как таковое экстенсионально идентифицировано и оно тождественно

с некоторым конкретным физическим событием, даже если мы не способны

идентифицировать это физическое событие.

23 Дж. Марголис 341

Поэтому особенности менталистской идиомы, какими бы они ни были, не могут подорвать

нашу спецификацию .видов событий, вступающих в причинные отношения. Если же

спецификация несостоятельна, то тогда у нас не будет основы, с помощью которой мы могли

бы узнать, что конкретное психическое событие вступило в причинную связь с физическим

событием. Если же мы имеем множество психических событий, вступивших, как нам

известно, в причинные отношения с физическими событиями, то что тогда может запретить

нам рассуждать о видах свойств, обнаруживаемых этими событиями, благодаря которым они

удовлетворяют требованиям причинных законов? Конечно, это не сам язык ментального, ибо

именно его использование облегчает определение конкретных психофизических отношений.

Конечно, это и не отрицание способности психического образовывать замкнутую систему,

ибо определяемые психофизические отношения предполагают, что единая область

психического и физического образует замкнутую систему. Единственная возможность,

открытая Дэвидсону, основывается на логических особенностях объяснений ментального.

Только на это он и может рассчитывать.

Аргументация Дэвидсона сосредоточена на двух моментах. Один из них уже упоминался—

причинные законы «лингвистичны», специфицируются только в объясняющих контекстах, а

события удовлетворяют законам (объясняются и предсказываются ими) только в подходящем

описании. Объясняющие контексты ведут себя неэкстенсионально (ср. Дэвидсон [1963],

[1969b]). Но поскольку это верно в одинаковой степени и для физических, и для психических

явлений, нельзя допустить, чтобы именно от интенсиональное™ объясняющих контекстов

зависела недопустимость психофизических законов,—тогда должны быть запрещены и

физические законы. Далее, даже если причинные законы лингвистичны, мы должны еще

предположить, что правильные законы соизмеримы с регулярностями событий как раз того

вида, который обеспечивает законам ясную формулировку. Самое меньшее, это означает, что

психофизические регулярности, обнаруживаемые множеством психических и физических

событий, вступающих в качестве единичных объектов в причинные отношения, обеспечи-

вают некоторую поддержку психофизическим законам. Или, в более слабой формулировке:

какими бы ни были

342

основания для интерпретации психофизических обобщений как мезаконоподобных по

природе, мы не можем прийти к этой интерпретации, исходя из актуального появления

причинных психофизических событий или же из-концептуальных свойств причинных

законов. Как пишет Дэвидсон: «...психическое номологически нередуцируемо: истинные

общие утверждения, связывающие психическое и физическое, имеющие форму закона, могут

существовать, но они не законоподобны (в строгом смысле). Если бы мы вдруг натолкнулись

на нестохастическое истинное психофизическое обобщение, что до абсурда невероятно, у нас

не было бы оснований считать его «чем-то большим, нежели грубым приближением к

истине». Вопрос остается: почему некоторые психофизические обобщения не могут быть

законоподобными по крайней мере в форме вероятностных законов? И почему некоторые

психофизические обобщения не могут быть уточнены так, чтобы они удовлетворяли требова-

ниям таких законов?

Здесь становится актуальным второй момент аргументации Дэвидсона. Дэвидсон готов

утверждать, что «существуют обобщения, позитивные примеры которых убеждают нас, что

обобщение такого рода может быть улучшено дополнительными уточнениями и средствами

на базе того же самого общего словаря, который был использован для исходного

обобщения». Такие обобщения он называет гомономними, удовлетворяющими требованиям

физических законов. Законы же психических явлений, как он полагает, гетерономны: они

суть те «обобщения, которые, будучи реализованы... дают нам основания считать, что точный

рабочий закон существует, но он может быть сформулирован только в ином словаре». К

сожалению, однако, мы пока не знаем способов, позволяющих установить, какие

психофизические обобщения гомономные, а какие—гетерономные, когда речь идет о

психофизических законах. Причина проста:

словарь исходных обобщений является уже психофизическим. Здесь возможны два случая.

Во-первых, если психофизические законы существуют, то тогда психофизические обобщения

гомономны. Во-вторых, если существуют физические законы, объясняющие психофизи-

ческие обобщения, то тогда, признав тезис тождества, можно допустить, что

соответствующие законоподобные формулировки могут быть построены в психофизических

23*

343

терминах, то есть опять же гомономно. Следовательно, основная нагрузка аргументации

Дэвидсона приходится на утверждение о том, что релевантный закон «может быть

установлен только в ином [то есть в чисто физическом] словаре».

По мнению Дэвидсона, «строгие психофизические законы не существуют из-за

несоизмеримости ментальной и физической схем». В частности, «атрибуты психических

явлений должны выражать мотивы, состояния уверенности и интенции индивида». Дэвидсон

настаивает, следовательно, на том, что «имеется категориальное различие между

психическим и физическим». Но если бы это строго соблюдалось, то тогда бы он не смог

объяснить, как по крайней мере, некоторые (он склонен считать, что все) психические

явления вступают в причинные связи с другими (физическими) явлениями. «Категориальное

различие» ведь не запрещает утверждать тезисы тождества и причинности. Поэтому оно не

может, насколько мы знаем, запрещать и психофизические законы. Если же оно запрещает

последние, то как тогда можно утверждать тождество и причинность? На этот вопрос нет

ясного ответа.

Но ключ к нему имеется. Дэвидсон стремится доказать, что спецификация конкретных

состояний уверенности, желаний и т. п. контролируется «установленным идеалом

рациональности», а этот идеал должен «эволюционировать» под давлением

накапливающихся знаний. Это замечательно. Но разве это не относится к физической теории

независимо от того факта, что физические явления не определяются в терминах идеала

рациональности? Конечно, проявляющийся в подходе Дэвидсона характерный для Куайна

акцент на проверке теории ß целом, на прагматическом приспособлении, на не-

определенности перевода усиливает его точку зрения. Однако он хотел бы подчеркнуть, что в

конкретных случаях роль рациональности такова, что мы не можем детализировать

психические события экстенсионально. Это обусловлено тем, что всегда имеются

альтернативные обозначения психических явлений в данном причинном контексте, когда мы

не можем сказать, какие конкретные обозначения определяют одни и те же или различные

психические события (ср. Армстронг [1973]). Поэтому он не может утверждать, как он хотел

бы, что конкретные психические события вступают в причинные

344

связи и тождественны конкретным физическим событиям. Таким образом, или

акцентирование эволюционного характера наших психологических теорий настолько сильно,

что переносится п на физические теории, или же слишком акцентируется неопределенность

интенцио-нальных контекстов, из-за чего следует отказаться от тезисов тождества и

причинности, а не только от психофизических законов.

Тот (})акт, что для нас «типичен» интерес к объяснению психических событий с точки зрения

целесообразности, «концептуального каркаса, отдаленного от непосредственного полагания

физического закона для описания причины и следствия, мотива и действия как черт портрета

действующего человека», кажется верным, однако к делу он не относится. Ведь в

соответствии с точкой зрения самого Дэвидсона психические события вступают в

причинные отношения и могут быть отождествлены с конкретными физическими событиями.

Следовательно, перед ним встает принципиальная дилемма:

или, допуская ментальную причинность, допустить и возможность психофизических законов,

или, отрицая психофизические законы, отвергнуть и ментальную причинность. Но

существование психофизических причинных взаимодействий отрицать, по-видимому,

чрезвычайно трудно. Как пишет сам Дэаидсон, «если кто-то потопил «Бисмарка», то тогда

такие различные психические события, как восприятия, наблюдения, вычисления, оценки,

решения, интенциональные действия и изменения состояний уверенности, сыграли свою

причинную роль в этом». Трудно сказать лучше.

Мы заключаем, что психофизические законы существуют. Их возможность нельзя отрицать.

Эмпирические данные позволяют их сформулировать. Однако, если не-редуцируемость

интенционального гарантирована, они не могут быть законоподобными универсалиями.

Дэвидсон, следовательно, прав в некотором смысле, утверждая, что психофизических

законов не существует. Он подчеркивает, что психофизические законы типа «если— то» не

могут быть законоподобными универсалиями, хотя настоящие законы должны быть ими. Но

если тезис тождества отрицается и допускается нередуцируемость интенционального, то

тогда утверждать, что психические события вступают в причинные отношения, значит, по

существу, отрицать, что законы, которые должны

345