Марголис Дж. Личность и сознание. Перспективы нередуктивного материализма

Подождите немного. Документ загружается.

направленного поведения сопровождается ин-тенциональным описанием». Тейлор добавляет,

что эта концепция неотделима от «концепции центра ответственности», которая отвечает

модели минимальной рациональности, введенной им ранее. Затруднение состоит, однако, в

том, что Тейлор, хотя и превосходно детализирует то, что вытекает из приписываний

сознания или интенциональности, ничего прямо не говорит об условиях такого

приписывания. Он говорит, что «требование целенаправленности живых организмов может...

быть интерпретировано как требование объяснить их поведение (или некоторую область

последнего) в качестве действия». Более того, его известная критика раннего

20 Дж. Марголис

305

бихевиоризма (Халл [1973]; [1943]; Скиннер [1953]), отстаивающая неустранимость

телеологического объяснения, как таковая обходит вопрос о сознании. Это вызвано тем, что,

по его мнению, вполне допустимы телеологические, но нечувствующие системы.

Телеологическую систему характеризуют скорее биологические универсалии, а не просто

законоподобные. Рассмотрим этот вопрос подробнее. Законоподобные универсалии

инвариантно соотносят структурные или детерминированные физические свойства

физических систем. Биологические же универсалии связывают функциональные,

абстрактные или целенаправленные свойства физически реализованной системы. Они

связывают функционально либо информационно однородными способами структурно

различающиеся атрибуты и отношения. Там, где имеет место физикалистская редукция,

биологические универсалии (и их аналоги, реализованные машинами Тьюринга) всегда могут

быть заменены законоподобными универсалиями. Там же, где по отношению к

биологическим системам редукционизм неадекватен либо эмпирически, либо в принципе (ср.

Грин [1974]), мы обнаруживаем, что система «реагирует» на структурно различные стимулы

так, как если бы они были функционально сходными. Примером могут здесь служить

циркадные ритмы растений, у которых отсутствуют чувства. Но в таком случае ссылка на

чувства требует, чтобы биологические универсалии опосредова-лись описанием

соответствующей активации сенсорных подсистем организма.

Насколько неубедительно это рассмотрение, ясно как из очевидного циклического характера

причинной теории восприятия вообще (ср. Грайс [1961]; Питчер [1971]; Марголис [1972а]),

так и из детализированных примеров. К примеру, Ж.-К. Рюве [1972] цитирует следующее

наблюдение Иекскюлля: «Оплодотворенная женская особь клеща, слепая, но

воспринимающая кожей диффузное световое излучение, ориентируется на солнечный свет,

поднимается высоко на дерево и сидит там в засаде. Она остается в этом состоянии до тех

пор, пока вблизи не появится млекопитающее, которое она обнаруживает по выделению его

кожей масляной кислоты. Тогда клещиха сваливается с дерева и, если ей повезет, попадает на

тело животного. Затем она ползет по его телу до тех пор, пока не наталкивается на

306

непокрытый волосами участок кожи, обладающий более высокой температурой. Здесь она

останавливается и начинает сосать кровь».

Мы видим, что в данном примере речь не идет о когнитивном восприятии. Грубо говоря,

клещиха не выказывает достаточной способности к перцептивному обучению, ее реакции по

существу инвариантны (Тинберген [1969]; Лоренц [1970]; Стенхауз [1973]). Факт активации

сенсорных систем поощряет нас использовать модель информационного процесса, но

обращение к ней скорее метафорично, чем буквально.

Требуемое различение фактически намного более тонкое. Н. Тинберген [1969] приводит

многочисленные случаи, в которых «врожденный механизм освобождения реакции»

позволяет объяснить перцептивно информированное поведение животных, то есть такое

поведение, когда мы — в силу того, что существа проявляют заметную способность к

перцептивному обучению определенной сложности и гибкости, — склонны рассматривать

врожденное освобождение поведенческой реакции как предполагающее познавательную

способность или сознание. Так, он пишет: «Самцы колюшек часто ведут себя очень странно.

Одна такая особь, встречая другую вблизи границ своей территории (здесь она наиболее

воинственна), занимает вертикальную позицию—головой вниз. Легко можно показать, что в

таком «угрожающем» положении она провоцирует на себя гораздо более агрессивную

реакцию, нежели тогда, когда плавает нормально. Воинственная реакция у самцов этих

рыбок «высвобождается», следовательно, не только их красным цветом, но и их

специфическим поведением {принятием определенной позы). Эта реакция определяется

комбинацией указанных двух сигнальных стимулов». Вместе с тем Тинберген противится

интерпретации «инстинктивной активности» («инстинктивных актов») как только «в высшей

степени изменчивой и адаптивной к цели» или же как «всецело негибкой», «фиксированной».

Он настаивает скорее на том, что «низшие уровни [инстинктивного поведения] порождают

все более простые и стереотипные движения, пока на уровне завершающего акта мы не

получаем всецело негибкий компонент, фиксированную картину и более или менее

изменчивый компонент, таксис [механизм ориентации], изменчивость которого, однако,

полностью определяет-

20*

307

ся изменениями во внешнем мире. Это, кажется, приводит к противоречию: результирующий

акт негибок, а высшие образцы поведения целенаправленны и адаптивны. Однако спор о

негибкости и адаптивности «инстинктивного поведения» был обусловлен принятием

неявного и совершенно ошибочного допущения, будто существует только один тип

инстинктивной активности».

Ясно, что, с точки зрения Тинбергена, инстинктивное поведение может включать некоторую

форму перцептивного различения, возможно, перцептивного обучения. Поэтому

приписывание сознания во многом зависит от виртуозности таксиса и способности существа

обучаться поведению, которое отклоняется от фиксированных результирующих актов.

Д. Стенхауз [1973] в свою очередь подчеркивает возможность (следуя Лоренцу [1965])

«врожденной или инстинктивной «способности или диспозиции к обучению»». «Из

рассмотрения образцов инстинктивного поведения, включающих компоненты обучения,

ясно, — пишет он, — что если итоговая конфигурация «врожденного и приобретенного» в

поведении обеспечивает адаптивный эффект, то специфическое обучение должно

управляться и направляться таким образом, чтобы вносить вклад (в большинстве случаев по

крайней мере) в общую приспособляемость... В некотором смысле нацеленность на

соответствующее обучение является «врожденной». Нет необходимости доказывать, что эта

«нацеленность» должна быть жестко детерминированной. Вместе с тем нельзя считать

аргументом против ее существования то, что иногда обучение не обеспечивает эффективную

адаптацию».

Конрад Лоренц, однако, приводит впечатляющий пример, показывающий важную роль

перцептивной чувствительности: «Одна из тех немногих вещей, которым птенцы научаются

от взрослых птиц, если они остаются с ними некоторое время после своего оперения,—это

обусловливание путей полета. У галок оно столь заметно, что можно говорить даже о

своеобразных «дорогах», которые строго передаются (или, более точно, переходят по

традиции) от поколения к поколению. Это было особенно очевидным, когда мою колонию

прирученных галок постигло несчастье и я поэтому подкинул нескольких птенцов

единственной выжившей птице, старой самке, чтобы обеспечить начало новой, живущей на

свобо-

308

де колонии галок. Двадцать девять галчат, которые подкидывались старой галке один за

другим в течение двух лет, перенимали обусловленные пути полета выжившей взрослой

особи столь точно, что (назовем только один пример) они избегали летать над теми участ-

ками нашего сада, где когда-то охотился кот. Кот давно-уже сдох, и молодые птицы никогда

не видели его. В свете столь большой роли обусловливания путей полета у птиц, которые

нельзя рассматривать как пути миграции и которые в каждом случае относятся к территории

их размножения, неудивительно и то, что аналогичное обусловливание имеет место и для

путей, которым птицы следуют, когда они изо дня в день мигрируют семейными группами.

«Знание» пути, которому нужно следовать, не является врожденным. Оно передается по

традиции. Юный дикий гусь, например, обычно не мигрирует, если не имеет вожака,

которому известны маршруты миграции. Единственный видимый инстинктивный фактор у

этих птиц—это общее стремление перелетать на большие расстояния. Он, однако, не

сопровождается каким-либо врожденным стремлением выдерживать конкретное направление

полета, так что у прирученных особей осенняя фаза миграционного беспокойства

проявляется только в несистематических n ненаправленных перемещениях в пределах

довольно ограниченного региона».

Перед нами очевидные образцы поведения, возникающие на основе обучения; относительные

инвариантности связаны здесь с целенаправленным поведением, в результате чего мы

наблюдаем функциональную однородность изменчивых картин полетов и опосредование

поведения активацией чувств.

Представление о функционально однородном сенсорном различении, связанном с

индивидуальным и видовым выживанием или с интересами организма, приобретаемыми в

результате обучения (даже перед лицом физически аномальных элементов), обязательно

используется в объяснениях восприятия людей и животных (Гибсон [1966]; Найссер [1967];

Брунер, Гуднау и Ос-тин [1956]). Д. Гриффин [1976], например, указывает, что летучие

мыши, по-видимому, обладают «когнитивной картой» или «пространственной памятью»:

независимо от своей замечательной техники эхолокации «многие мыши, когда они летают в

знакомом им окруже-

309

ний, по-видимому, интенсивно используют пространственную память. Хотя ориентационные

звуки продолжают испускаться ими как обычно, мыши наталкиваются на вновь помещенные

препятствия и избегают первоначально лоцированных ими объектов, хотя они уже убраны».

У. Найссер, соглашаясь с тем, что константность восприятия «предшествует опознанию,

делая последнее возможным», признает также, что это «не является неизменным

принципом». Кажется разумным предположить и существование неэпистемических

сенсорных констант, облегчающих восприятие, и то, что биологически заданные и

приобретенные интересы когнитивно компетентных существ определяют константность

восприятия. Иначе говоря, существуют убедительные свидетельства в пользу того, что

перцептивное различение у людей и животных определяется биологически предпочтительны-

ми сходствами, на которых должны основываться наши лингвистически формулируемые

различения.

Этот тезис защищает Куайн ([1970], [I960]), хотя он и несовместим с его хорошо известным

утверждением о некоррелятивности слов и предложений (ср. Мар-голис [1973Ь]). Но важно

здесь, во-первых, то, что релевантное в когнитивном отношении восприятие предполагает

способность подведения его под понятие, которое охватывает вместе с тем неопределенное

множество структурных вещей. Во-вторых, весьма вероятно, что восприятия вещей

контролируются как минимум теми фундаментальными способами перцептивной

упорядоченности, которые заданы биологической организацией. Это позволяет, хотя бы

отчасти, понять смысл следующих фактов: некоторые живые существа обладают такой

структурой инстинктов, которая, не препятствуя обучению (только вылупившись из яйца,

птенец уже клюет катышки хлеба), позволяет им устанавливать сходства между вещами

таким образом, что это повышает их способность к выживанию. Человеческие существа

научаются языку и его первым приложениям к воспринимаемым вещам окружающего мира

на пред-.лингвистической основе, по крайней мере отчасти аналогичной той, которая имеется

у существ с инстинктивной и импринтинговой организацией восприятии; хотя любая

•сформировавшаяся концептуальная схема может быть с успехом изменена, очевидное

единство подводимых под общий термин различных вещей—знаменитая пробле-

310

ма универсалий (ср. Аарон [1967]; Уолтерсторф» [1970])—окажется совершенно

произвольной систематизацией, недоступной нелингвистическим способностямі без помощи

того, что можно было бы в кантовских терминах назвать «конститутивным употреблением»

биологически организованного воображения; само восприятие должно быть, по-видимому,

сложным автономным-процессом построения устойчивого перцептивного поля, по крайней

мере из комбинации субкогнитивной перцептивной информации (например, изменяющихся

отображений на сетчатке глаза) и иерархически организованной (когнитивной) детекции

ключевых признаков воспринимаемых объектов (Леттвин и др. [1959]; Найсеер-[1967];

Гибсон [1966]).

Итак, мы можем постулировать биологическую основу, на которой постепенно возникают

все более совершенные формы перцептивного отображения: от сенсорных, но еще не

имеющих когнитивного значения реакций низших организмов к (биологическим) функцио-

нальным универсалиям (ср. Бест [1972]), через промежуточную стадию минимального

перцептивного обучения у когнитивно характеризуемых существ к более высокой

способности такого рода, которая обусловлена развитым перцептивным обучением, но не

достигает еще-лингвистического уровня; и далее от действий ребенка,. который учится

лингвистически определять сходства между предметами на базе некоторой предлингвистиче-

ской перцептивной компетенции к лингвистически развитой способности личности вводить

символические различения, которые определяют характер восприятия вещей. Прибегая снова

к терминологии Канта, можно' сказать, что «регулятивная функция» лингвистически оп-

ределяемых понятий должна (вопреки Гудмену [1970]) зависеть по биологическим причинам

от некоторых предшествующих им конститутивно функционирующих понятий (или

подобных им регулярностей), посредством которых когнитивно различаются

непропозициональные' объекты восприятия (и воображения).

П. Ф. Стросон [1970] изложил эту (кантианскую) точку зрения так: «Нет оснований считать,

что какое-либо мимолетное восприятие является восприятием устойчивого и особого

объекта, пока мы не готовы квалифицировать некоторые различные восприятия как

восприятия одного и того же устойчивого и особого'

311

•объекта. Мысль о других актуальных или возможных

•восприятиях как относящихся таким же образом к настоящему восприятию имеет поэтому

исключительно тесную связь с нашей способностью рассматривать текущие восприятия как

восприятия именно данного объекта... Прошлые восприятия оживают в настоящем

восприятии, которое не является только следствием внешней причинной связи». Лев,

выслеживающий антилопу, если ему можно вообще приписывать перцептивное познание,

должен находиться в состоянии, функционально аналогичном тому, которое характеризует

наше использование лингвистических категорий. Тогда среди биологических универсалий,

например инстинктов, могут быть постепенно выделены когнитивно эмерджентные сходства,

я можно утверждать, что лингвистические универсалии возникают по крайней мере в тесной

связи с предлинг-вистическими общими формами перцептивных отображений и

поведенческих актов (Пайвио П97П; Стенхауз 11973]).

Часть III Чувства и культура

Гл ав а 11 Психофизическое взаимодействие

Вполне естественно, что защита реальности сознания,. чувств, познания должна быть

подкреплена доказательством причинной роли психических состояний. И конечно, признание

существования сознающих, чувствующих, познающих существ влечет за собой признание

того, что их наблюдаемые сложные движения наделены психологическим качеством, то есть

психическими состояниями, образуя тем самым поведение. Указанные состояния вводятся по

меньшей мере для того, чтобы объяснить видимую целесообразную взаимосвязь множества в

иных отношениях выглядящих случайными и бесцельными движений в соответствии с

функциональными требованиями минимальной рациональности. Вместе с тем, допуская у

определенных видов существ те или иные потребности, желания, интересы, способности

восприятия, необходимо рассматривать их в соответствии с требованиями согласованности

изменений в частях целостной живой системы (Рандл [1972]). Короче говоря, допущение в

данном случае целесообразности некоторой системы означает просто то, что ее

функциональные свойства обнаруживают (Вудфилд [1976]) психологическое качество, а сама

она причинно обусловлена психическими состояниями.

Приписывание подобных состояний существам, лишенным языка, предполагает

(эвристическую) модель видо-типической рациональности таких существ. Пусть «благо»

интерпретируется так, что о хорошем функционировании частей системы приходится

говорить лишь постольку, поскольку они вносят вклад в достижение определенных целей,

приписанных системе на основе нашей модели рациональности или на основе аналогичных

моделей для нечувствующих систем. Тогда мы не обяза-

313

ны (вопреки Вудфилду), допуская целесообразность ли-

•бо «естественную функцию», настаивать на том, что «биологическая цель организма есть по

существу состояние или активность, внутренне благоприятная для 'него» (ср. Марголис

[1975], [1977h]). «Биологическая цель» может оказаться сугубо детерминированной

•или же может обозначать правдоподобный способ понимания функционирования организма,

но она не есть

•определенная цель организма по существу. Общее благоразумное упорядочение жизни

личностей, то есть существ, владеющих языком, задается в изменчиво детерминированной

форме посредством догматических и идеологических обязательств (Марголис [1976],

[1975Ь]). Благоразумные интересы чувствующих, но не вербальных систем моделируются

(если отвлечься от доктрины выживания видов) по аналогии с человеческими интересами.

Аналогичные модели строятся на метафорической основе и для нечувствующих систем,

например, растений, и нечувствующих подсистем чувствующих систем. Допущение

интенциональности целесообразных систем, естественно, облегчается допущением чувств.

Интенцио-нальность нечувствующих функциональных систем, которым приписывается

внутренняя цель («X делает А, чтобы сделать Р»), неизбежно затемняет различие между тем,

как с точки зрения объясняющей теории типически или статистически функционирует

система, и тем, какие функции следует предположить у данной системы (ср. Райт [1976];

Вудфилд, Сорейбьи [1964]). Эти рассуждения касаются также приемлемости бихевиоризма и

эпифеноменализма. В отношении бихевиоризма важно обсудить концептуальную связь

между чувствами и поведением, в отношении эпифеноменализма—причинное отношение

между качествами непосредственного опыта и поведением или иными психологическими

явлениями. Дальнейший вопрос, которого мы коснемся, относится к самой психофизической

причинности.

Существует много версий бихевиоризма. Самая радикальная и наивная из них была развита

Дж. Б. Уот-соном [1924], который утверждал, что «термин «стимул» используется в

психологии так же, как и в физиологии». «Я убежден,—писал он (см. его работу [1948]), что

психологию можно изложить... вовсе не используя понятий о сознании, психических

состояниях, разуме, воображении и т. п.... Это можно сделать в тер-

314

минах стимулов и реакций...» Такую же редукционист-скую тенденцию обнаруживают и

взгляды Б. Ф. Скинне-pa ([1953], [1964]). Руководящим допущением так называемого

радикального бихевиоризма является, очевидно, то, что понятие психических состояний не

имеет смысла или элиминируемо.

Фейгл [1967] утверждал, что'«до абсурда ложно» отрицать «существование сырых чувств»

качеств непосредственного опыта (Миил и Селларс [1956]). Он различал также

методологический бихевиоризм, или тезис, согласно которому «предметом научной и

экспериментальной психологии является именно поведение», и логический бихевиоризм,

определяющий «сырые чувства» в терминах физическогої наблюдения» («физическоеі»

обозначает свойство «концептуальной системы, закрепленное в чувственном наблюдении и

организованное для все более исчерпывающего и связного объяснения интерсубъективно

подтверждаемых фактов наблюдения»). Здесь спорно, должен ли так называемый логический

бихевиоризм ограничиваться поведением в смысле методологического бихевиоризма. И дело

не только в том, что теории тождества «телесного-духовного» и «духовного-

функционального» вызывают возражения по существу. Фейгл сам утверждал, что нельзя

ожидать в скором времени «адекватного и правдоподобного истолкования менталистских

понятий посредством явного их определения на основе чисто бихевиористских понятий». Он

писал, что «сознание не тождественно поведению» и что «утверждать, будто планирование,

обсуждение, предпочтение, выбор, желание, удовольствие, боль, неудовлетворенность,

любовь, ненависть, внимание, настороженность» энтузиазм, огорчение, возмущение,

ожидание, воспоминание, надежда и т. п. не являются причинными факторами человеческого

поведения; — значит бросать вызов самой очевидности или же странным и неоправданным

образом уклоняться от обычного использования языка».

Элиминация менталистских понятий предполагает, следовательно, и элиминацию «сырых

чувств» и интен-циональных психических состояний. Но можно заранее сказать, что

радикальный бихевиоризм .несостоятелен,

' Под «сырыми чувствами» Фейгл понимает не прошедшее обработку в языке содержание

непосредственного опыта. — Ред.

315