Марголис Дж. Личность и сознание. Перспективы нередуктивного материализма

Подождите немного. Документ загружается.

желанием или логической связью между этими психологическими состояниями и

соответствующими действиями, сама способность действовать определенным образом ока-

жется неадекватной в данном случае, хотя ее и нельзя считать неадекватной вообще (вопреки

Хеару [1963];

Дэвидсону [1969а]). По Кенни, практическое рассуждение есть «процесс перехода от одной

санкции к другой в согласии с правилами» [пропозициональное выражение воления

интерпретируется как императивное скорее в манере Хеара [1952]]». А «рациональное

стремление» (или воля) «есть способность совершать действие, вы-

18 Дж. Марголис

273

текающее из определенного рода мысли» (определенного психического состояния, состояния

воли). Следовательно, именно тезис о том, что рациональное стремление включает в себя

состояния, выражение которых (лингвистическое или иное) действительно формулируется

как санкция (путем адаптации теории «Идей» Гича, производимой Кении [1963]), порождает

проблему акразии. Классическая аргументация Аристотеля (в «Никомахо-вой этике»)

оправдывает и поощряет именно такой образ мышления. Если бы рациональное стремление

интерпретировалось как действительно отвечающее правилам практического разума—хотя

посылки и заключение суть только психические состояния и действие, — акра-зию пришлось

бы истолковать как выражение формальной несостоятельности аргумента «долженствование

— бытие». Но если логику рационального стремления интерпретировать эвристически,

акразию можно представить каузальным образом, то есть без потерь в рациональности

рассуждений. Это подводит нас к заключению, что между логикой практического разума и

логикой теоретического разума нет различий, хотя они вполне возможны между логикой

императивов и логикой констатации, а также между непротиворечивостью поведения и

непротиворечивостью аргументации. Таким образом, альтернативные характеристики

пропозиционального содержания психических состояний демонстрируют весьма

существенные различия.

Тонкости этих теорий затрагивают вопрос о том, что можно считать истинным объектом

мысли или уверенности. Если состояния уверенности психологические и если к их

содержанию, не выраженному в языке, нет независимого доступа, то тогда приписывание им

пропозиционального содержания возможно только, по крайней мере эвристически, в теории.

Просто потому, что мы можем выразить лингвистически все, о чем можно подумать или в

чем мы уверены, мы на основании данных поведения или других свидетельств приписываем

состоя-ниям уверенности пропозициональное содержание (вопреки Армстронгу [1973] и

Деннитту [1969]). Конечно» мы не поступаем так при независимой проверке (пропо-

зиционального) содержания наших (невыраженных) мыслей и состояний уверенности. Но это

вновь возвращает нас к вопросу о высказываниях и фактах.

Допустимо считать, что высказывания суть эвристи-

274

ческие сущности, коль скоро они не отождествляются 'с предложениями и т. п. Другими

словами, они суть «сообщения» или «то, что выражается» в определенном множестве

предложений или актов речи. Следовательно, .если мы приписываем высказывание

лингвистически не выраженной мысли или уверенности, то делаем мы это, формулируя

предложения, посредством которых могут быть выражены мысль или уверенность—по

предположению все, о чем можно помыслить, может быть и высказано. Следовательно,

весьма тенденциозным оказывается заявление Вендлера, будто «высказывания суть

субъективные сущности», ибо они требуют «принимать во внимание сознание говорящего»,

когда этот последний формулирует приказы, допущения и пр. Мы, однако, не можем

принимать и не принимаем во внимание сознание говорящего в смысле проверки роли

сознания в производстве высказываний (вопреки Федору [1975]). Скорее мы полагаем или

приписываем такие высказывания, которые, по нашему разумению, основанному на фактах,

выражают сознание говорящего (по предположению, то, что можно помыслить, можно и

высказать:

•определяя то, что говорится, мы реконструируем мысль). С этой точки зрения, высказывания

не субъективны, а эвристичны. Различие здесь, конечно, в том, что редукция чувств

животных (насколько она касается интенцио-'нальных состояний) может быть осуществлена

при условии их интерпретации как только результата способа выражения либо как

функционально описываемой копии биологически реализованной машины Тьюринга (Патнэм

[I960]). Оправдано ли это в случае высших живот-яых — ответ зависит от эмпирических

подтверждений. Однако с точки зрения основной цели аргументации даже такая

оправданность не может гарантировать успех сответствующей программы для существ,

владеющих

•естественным языком. Сказав это, мы должны со всей твердостью заявить, что существуют

предлингвистиче-ские способности (определяющие возможность овладения первым языком),

которые не подлежат редукции. 'Следовательно, уже чувства животных ставят препятствия

редукционизму.

Впрочем, осторожность никогда не помешает. Сказанное выше о способностях восприятия

животных ничуть не отрицает того, что низшим животным можно

•приписать неэпистемические перцептивные способности.

Д. M. Армстронг [1968] рассматривает восприятие как приобретение уверенности, но

указывает при этом на определенную сложность вопроса о неэпистемическом восприятии. Ф.

Н. Сибли [1971] упрекает Армстронга в неучете того, что состояния уверенности у животных

не относятся к собственно физическому миру (так как у животных отсутствует наше понятие

физического мира), но настаивает тем не менее вместе с Армстронгом на том, что

«воспринимающее существо всегда должно обладать состоянием уверенности определенного

сорта, а не подавленной тенденцией к приобретению такого состояния и что восприятие

должно быть с необходимостью возможным источником информации относительно

физического окружения». Однако концепция, рассматривающая восприятие вне способности

к состоянию уверенности, не является концептуально противоречивой и имеет определенные

эмпирические основания. С эволюционной точки зрения вполне допустимо считать, что

неэпистемические сенсорные различения или восприятия первичнее эпистемических, даже

если эпистемическое восприятие концептуально более фундаментально в том смысле, что

любая информация, предназначаемая другим, предполагает когнитивные способности (ср.

Дрецке [1969]). (Сибли смешивает здесь два смысла термина «фундаментальный».)

Например, если самка богомола неизменно стремится убить самца секрецией определенного

запаха, информацию о котором она получает через свои органы обоняния, имеются

основания говорить о ее (неэпистемическом) восприятии запаха без всяких ссылок на способ-

ность к перцептивной уверенности. Более того, в той мере, в которой поведение богомолов

мыслится (почти) полностью инстинктивным, то есть запрограммированным биохимически,

могут отсутствовать основания для допущения у них состояния уверенности. Приписывать

последнее имеет смысл лишь в контексте жизни организма, проявляющей характерные

нарушения инвариантности и развивающуюся поведенческую гибкость, которые довольно

трудно понять, не допуская широкого спектра различных пропозициональных отношений

(уверенно-стей, интенций, желаний и т. п.). Инвариантная телеология жизни богомолов

зависит от их перцептивной чувствительности: сенсорная информация, отвечающая их

способу поведения, приобретается через сенсорные орга^

276

ны, которые ее передают. Однако инвариантность их поведения препятствует (можно так

сказать) возможности' какой-либо перцептивной уверенности. Возражения против

способности к уверенности не распространяются на способность восприятия. Дж. Дж. Гибсон

[1966] отмечает, например, что «самка мотыльков в стадии воспроизведения испускает столь

сильный запах, что самцы ее вида (но не других видов) находят ее, летя против ветра, на

расстоянии нескольких миль... Как они ориентируются... в этой специфической субстанции?

Что они делают? Ведь их глаза не в состоянии различить самку, если она не находится у них

под носом. Похоже, и градиент концентрации запаха недостаточен для определения

положения самки, пока самец не будет находиться почти на ней. Самец может

уравновешивать двустороннее давление потока воздуха на его тело и лететь против ветра.

Короче говоря, течения из поля запаха определяют своего рода воздушные пути».

Здесь нет необходимости постулировать уверенность (даже если это и убедительно), но не

совсем ясен выигрыш от отрицания определенного рода перцептивных различении.

Очевидно, неэпистемические восприятия первичнее эпистемических в том смысле, что (с

точки зрения биологической эволюции) имеются существа, функционально инвариантное

поведение которых не может быть понято, если не прибегать к терминологии перцептивного

переключения. Это трудно отрицать, поскольку допускается, что животные обладают

сенсорными органами восприятия. Имея в виду насекомых или земляных червей, было бы

самонадеянно утверждать, что восприятие или является уверенностью, или влечет ее за

собой. Более точно считать, что восприятие либо' есть процесс передачи сенсорной

информации, либо влечет за собой данный процесс. Информация воспринимается благодаря

активности органов чувств; она передается, ибо ее приобретение функционально

воздействует на поведение данного организма. То, что наиболее интересные перцептивные

системы когнитивны, обладают сознанием, пропозициональными характеристиками и т. п.,.

по-видимому, никак не связано с простейшими перцептивными процессами у низших

организмов. И тем неменее приписывание информации последним основано на, гой же самой

эвристической модели, которая используется при приписывании состояний уверенности

высшим

277

животным (различие заключается в том, что рациональ^-'ность у высших животных

подменяется бессознательной функциональной телеологией у низших организмов). С этих

позиций допущение неэпистемического вос-

•приятия влечет за собой приписывание телеологической модели данным видам. Именно

благодаря этому (про-позиционально определяемая) информация приписывается их

представителям в виде функционального значения их внутренних процессов. Здесь мы

наблюдаем концептуальную зависимость телеологической модели для низших организмов от

модели чувств у высших животных. При этом обнаруживается и тот смысл, в котором

следует воспрепятствовать биологической редукции, коль скоро конечная машинная

программа не подходит для представления неэпистемической чувствительности. Так это или

не так, приписывание информации предполагает телеологическую модель—то ли

инструментальную, то ли аналогичную функционированию чувствующих систем. В том же

самом смысле, приписывая «естественную функцию» ДНК, мы приписываем ей характерную

для нее информацию. Делаем мы это под давлением теории естественного

функционирования рассматриваемых видов (ср. Лурия [1973], Дж. Д. Уотсон [1970],

•Саймон [1971], Волькенштейн [1970]).

Гл ав а 10 Психические состояния и чувства

Суть последующей аргументации удобно пояснить на примере «аксиомы Франкенштейна»

которую У. Мэт-сон формулирует следующим образом [1976]: «Точная физическая копия

чувствующего существа, как бы эта копия ни была изготовлена, сама должна быть чувст-

вующим существом».

Мэтсон не объясняет, что он понимает под чувствами, но допускает, что они, какими бы ни

были, определяются некоторой подходящей физической организацией. По его мнению,

аксиома Франкенштейна «слабее теории тождества духовного и телесного», ибо она

«совместима с эпифеноменализмом». Поскольку же она следует из теории тождества, ее

ложность (которую Мэтсон отрицает) должна фальсифицировать теорию тождества. Тем не

менее, обозревая аргументы против указанной аксиомы, Мэтсон отмечает, что все они

«зависят от возможности помыслить нечувствующее тело, обладающее точно такими же

функцией и структурой, как и наше собственное тело». Это, уверен он, не дает решающего

опро-^ вержения, являясь только «автобиографическим очерком» воображаемой способности

теоретика мыслить то, что ему требуется. Затем Мэтсон утверждает, что «чувства суть то же

самое, что и функционирование мозга». Это утверждение не объясняется. Однако Мэтсону

ясно,. что невозможно вообразить «нечувствующее тело, обладающее точно такими же

функцией и структурой, как и наше собственное тело». Здесь следует подчеркнуть, что

аксиома Франкенштейна вообще ничего не говорит о функциональных свойствах. Она

утверждает лишь, что. физическая копия чувствующего существа сама должна быть

чувствующим существом. Non sequitur очевидно.

По имени персонажа романа английской писательницы М. Шелли «Франкенштейн,

или Современный Прометей» (1818)—ученого^ создавшего человекоподобное

чудовище. — Ред.

279

Если существует различие между структурными и ^функциональными свойствами (Патнэм

[I960]; Фодор |[1968]), то есть фактически между свойствами физиче-

-скими и абстрактными, то тогда вопрос о том, будет ли

-физическая копия обладать (функциональными) свойствами чувств, остается открытым.

Физическая копия составлена из той же субстанции (того же вещества) и обнаруживает те же

физические свойства, что и оригинал, и соотношение (по крайней мере определенных)

'функциональных и структурных свойств остается здесь еще совершенно неясным. Теория

тождества требует, чтобы чувства были физическими свойствами. Аксиома 'Франкенштейна

же утверждает, что по меньшей мере определенное множество физических свойств отвечает

за чувства. Конечно, можно согласиться с тем, что если какая-либо физически

«реализованная» машина состоит из вещества, то каждое ее действительно реализованное

-функциональное свойство реализуется в физической системе некоторого сорта. Но Мэтсон

признает еще и следующее.: «Хотя человек, знакомый с устройством компь-.ютера, в

принципе может объяснить процедуру вычисле-яия по перфокарте, сомнительно, что

аналогичное объяснение возможно, скажем, для нейронных возбуждений.

Тем НЄ Менее МЫ ВЫНуЖДеНЫ ДОПУСТИТЬ, ЧТО Между СО-СТОЯНИЯМИ мозга и

условиями возникновения чувств имеется некоторое структурное соответствие». Таким об-

разом, Мэтсон оправдывает аксиому Франкенштейна (и

-в конечном счете теорию тождества).

Однако, если различие функциональных и структур-дшх свойств признается и если чувства

являются функциональными, а не структурными свойствами, теорию тождества защитить

невозможно. Ее невозможно обосновать до тех пор, пока каждой системе, которой обосно-

ванно приписываются чувства, не будет приписана также подходящая машинная программа.

Только благодаря приписыванию последней предполагаемые функциональные свойства

системы можно будет инвариантно сопоставить определенному конечному множеству

структурных свойств той же системы. Мэтсон, сомневаясь, что это ^возможно :в случае

человека, настаивает вместе с тем на «некотором структурном соответствии между состоя-

яиями мозга и условиями возникновения чувств».

Конечно, если рассматриваемая физическая система .получает какое-то связное

функциональное объяснение

280

и если может быть бесконечно много альтернативных. объяснений такого же сорта (откуда

нам известно, спрашивал Витгенштейн, как перейти к следующему члену арифметической

последовательности [1963]?), никто не-может знать, какая функция машины относится к опи-

санию ее структурных свойств. Но этот пессимизм обусловлен редукционизмом: надо знать

намерение программиста, чтобы приписать данную функцию, хотя от любого

функционального объяснения всегда можно отказаться (отказываясь характеризовать

физическую систему как машину) в пользу чисто физикалистского объяснения. С этой точки

зрения говорить о системе как о машине—значит говорить об определенной функциональной

роли, приписываемой физической системе. Здесь очевидна параллель со взглядами Селларса

[1963а] на различие между телами и личностями. Однако, если мы хотим рассуждать о

машинах, личностях ила других культурных объектах как о сущностях специфического рода,

данный маневр не проходит. (Мы еще вернемся к. этой проблеме.)

Более того, «соответствие» — весьма растяжимый термин, в особенности когда отрицается

некоторый строгий изоморфизм. Поэтому, раз уж мы решаем проблему композиции,

придерживаясь при этом онтологического монизма (материализма), мы питаем надежды на

множество альтернативных теорий отношений между атрибутами композиционных систем.

Тем более это верно для систем, не обладающих совершенной машинной программой.

Нельзя, например, всерьез утверждать, что функциональные свойства чувств могут быть

приписаны при помощи подходящей теории нейрофизиологическим событиям или

процессам, исследование которых не сможет (в отсутствие адекватной машинной модели)

гарантировать наличие таких свойств.

Если обратиться к аргументам, которые приводят к этому выводу, то надо вспомнить

следующее: (1) мы отрицали (вопреки Патнэму [I960]), что проблема духовного и телесного

является непосредственным аналогом проблемы функциональных и структурных атрибутов.

машины Тьюринга; (2) мы отвергали (вопреки Хомско-му [1972]) рационалистическую

гипотезу, согласно которой человеческие существа «предустановлены» к языку в смысле

изначального обладания инвариантными лингвистическими универсалиями; (3) мы отрицали

(вопре-

281

ки Фодору [1975]), что мышление и другие интенцио-нальные психические состояния

предполагают независимо достижимую внутреннюю репрезентацию пропозиционального

содержания таких состояний; (4) мы отрицали (вопреки Фейглу [1967] и Корнмену [1968Ь]),

что меж-.ду психическим и физическим имеются либо взаимнооднозначные, либо одно-

многозначные, либо много-однозначные корреляции; (5) мы настаивали (вопреки Сел-ларсу

[1963а] и Армстронгу [1973]), что интенциональ-ные психические состояния, в особенности

состояния, предполагающие лингвистическую способность, обнаруживают нередуцируемые

интенсиональные свойства; (6) мы доказывали (вопреки большому числу авторов), что такие

состояния необязательно предполагают лингвистическую способность; (7) мы доказывали,

что приписывание таких состояний обусловлено определенной теоретической

интерпретацией пропозиционального смысла поведения существ и что такая интерпретация

задается теорией видо-типической организации интенций, желаний, потребностей, состояний

уверенности, восприятии, действий и т. п. этих существ, то есть теорией рациональности,

которая сама эвристически интерпретируется в терминах модели языка.

Суть перечисленных выше аргументов, помимо того, что они показывают различие между

структурными и функциональными свойствами, заключается в том, что в случае человека и

высших животных «соответствие», имеющееся у Мэтсона (или у кого-либо еще), обнару-

живает беспомощность действительно приписывать пропозициональное содержание

психических состояний каким-то подходящим образом выбранным нейрофизиоло-гическим

состояниям. Раз уж мы допускаем, что чувства и интенциональные психические состояния

приписываются в терминах сложного поведения системы, интерпретируемой именно через

результаты и порядок ее поведения с помощью эвристической модели характерных для нее

форм жизни (или с помощью подходящего аналога), то нам нетрудно будет понять полную

неадекватность аксиомы Франкенштейна. Дело в том, что описание интенционального

смысла поведения—это совсем не то же самое, что и описание центральных состояний чисто

физических систем.

Однако все сказанное выше еще не позволяет понять, почему именно приписывание чувств и

сознания

282

имеет первостепенное значение. Чтобы понять это, надо различить условия приписывания

системам функциональных свойств, с одной стороны, и условия возникновения чувств и

сознания—с другой. Достаточно ясно, что функциональные (и даже информационные)

свойства могут быть приписаны физическим системам». машинам, растениям, низшим

животным, артефактам человеческой культуры (языку и произведениям искусства), хотя

ничто из этого обычно не наделяется ни чувствами, ни сознанием, ни когнитивными

состояния-ми. Здесь, конечно, возможны вопросы вроде следующих: почему, скажем,

«самокорректирующееся» полевое-орудие, оборудованное «сенсорами» для «сканирования»

горизонта подходящих целей, не наделяется чувствами? Почему, например, «венерианская»

мухоловка или гидра не наделяются сознанием? Тем не менее верно, что подобные системы

не обладают ни чувствами, ни сознанием, ни когнитивной способностью (последние

определения рассматриваются здесь как эквивалентные). Ранее отмечалось, что наделение

нечувствующей системы определенной функцией зависит от интенций или интерпретаций

чувствующей системы. Так, машине функция приписывается программистом. Органу тела

она приписывается, например, медиками в соответствии с благоразумными интересами

чувствующих существ (Марголис [1976]). Растениям и низшим животным функции

приписываются по аналогии с интересами тех же самых существ.

Здесь возникает вопрос о том, в каком смысле система имеет функцию. Может быть, она

приписывается ей с целью ее объяснения (Вудфилд [1976])? Говорить о функции системы,

описываемой в чисто физикалист-ских терминах, — значит выражаться метафорически.

Рассуждать же о функции или телеологической организации нечувствующих биологических

систем—значит, как правило, подразумевать, что либо физикалистское объяснение пока

отсутствует, либо имеются основания считать, что для рассматриваемых биологических явле-

ний'нельзя указать удовлетворительное объяснение такого рода. Одни авторы (Рьюз [1973];

Э. Нагель [1961]) утверждают, что телеологическое объяснение— это не более чем

объяснение с помощью «охватывающего закона», другие же (Тейлор [1964]) настаивают на

том, что эмпирические факты не подтверждают такого'.

283