Марголис Дж. Личность и сознание. Перспективы нередуктивного материализма

Подождите немного. Документ загружается.

отождествления и, возможно, даже отвергают его. (Мы еще вернемся к этой проблеме.) Итак,

функциональные свойства приписываются и редуктивным, и нередуктив-иым путем.

То же самое можно сказать об информационных свойствах. Но тут надо иметь в виду, как

уже отмечалось, что система может накапливать или передавать ^в неметафорическом

смысле) информацию, если только она является либо частью некоторой более сложной

чувствующей и могущей использовать информацию системы, либо инструментом

независимой чувствующей системы. Первая возможность реализуется в отношении мозга и

чувствующего организма, вторая—в отношении компьютера и человека. Следовательно,

приписывание информационных свойств влечет за собой уступку не-редуктивному

объяснению, раз чувства и сознание нельзя редуцировать на физикалистский манер, но не

влечет утверждения, что данная система обязательно должна быть чувствующей.

Нечувствующей системе, таким образом, могут быть приписаны функциональные свойства,

но информационными свойствами она может обладать только тогда, когда функционирует в

пределах чувствующей системы или ради ее целей.

Проблема сознания остается дискуссионной. Например, понятие сознания считается иногда

бесполезным для наук о поведении (Лэшли [1923]; Боринг [1963];

Хебб [1974]). Утверждают, что его очень трудно рассматривать как теоретическое понятие,

ибо мы сильно отличаемся друг от друга по своим способностям отчитываться о нашем

внутреннем опыте и (как бы ни было спорно текущее описание явлений) следить за ним (ср.

Вит-генштейн [1963]; Малкольм [1954]; Энском [1957]; Чи-зом [1966]). Мэтсон указывает,

что о сознании ошибочно думать как о чем-то таком, что «объясняет поведение причинным

образом... Сознание как таковое никогда ничего не делает». Конечно, приписывание причин-

ной роли сознанию (лучше сказать—его состояниям или психическим событиям) способно

возрождать декар-товский дуализм, хотя строгая теория тождества (Смарт [1962]) тоже

подразумевает, что сознание играет причинную роль. Фактически единственная вероятная

форма эпифеноменализма, обставленная материалистически, утверждает (вопреки Кэмпбеллу

[1970]), что причинную силу нельзя приписывать интенциональному или

284

пропозициональному содержанию психических состояний, не приписывая ее самим этим

состояниям (которые или тождественны физическим состояниям и событиям, или

«реализуются» в них). Другие, в особенности Райл [1949], интерпретируют психофизическое

взаимодействие как категориальную ошибку. Третьи (например, Кернер [1966]; Бродбек

[1966]) отвергают ссылки на психическое, когда речь заходит о причинности, исследуемой

наукой. (Эти воззрения касаются перспектив психофизических законов — темы, которая еще

будет обсуждаться.) Наконец, там, где строго от-•стаивается психофизическое

взаимодействие (Броуд .[1925]), часто встречается изначально дуалистический подход.

Сложность проблемы может быть осознана лучше, если заметить, что редукция или

элиминация психических состояний требует редукции, или элиминации личностей,

чувствующих животных и т. п. Бесцеремонное .отвержение сознания, каким бы ни был его

анализ, оставляет поведенческие науки наедине с нерешенным вопросом о природе личности

и чувствующих организмов, которым именно и приписывается поведение. Рассмотрим в этой

связи мнения Д. М. Армстронга [1968] и Г. Фейгла [1967].

Армстронг утверждает, что «понятие психического состояния есть прежде всего понятие

состояния личности, способной к поведению определенного рода. Жертвуя аккуратностью

ради краткости, мы можем сказать, что психика есть причина поведения, хотя и не само

поведение». Здесь заслуживают внимания несколько моментов. Во-первых, психические

состояния определяются через их причинную роль, а не через их переживаемые или

феноменальные качества (как у Льюиса [1966]). Во-вторых, будучи так определены, они

оказываются вообще неопределимыми в терминах описания сознания как такового. В-

третьих, они определяются в контексте поведения сущностей определенного типа, в

частности личностей (и, конечно, чувствующих существ, поскольку Армстронг признает, что

животные обладают психическими состояниями). Однако личности и чувствующие

организмы суть как раз те виды сущностей, которым чувства приписываются как их важней-

ший атрибут. В-четвертых, термин «поведение» оказывается двусмысленным из-за того, что,

с одной стороны,

285

допускается рассмотрение поведения как наделенного или ненаделенного информацией

состояния сознания или чувств, а с другой—такое рассмотрение явно несовместимо с

бихевиоризмом. Опять же Армстронг признает разумность требования считать «сознание

чем-то большим, нежели только проявлением внутреннего состояния, способного

производить поведение определенного рода». Разумно это, в частности, потому, что «со-

знание в отличие от генов не является просто теоретическим понятием. По крайней мере

сами мы непосредственно сознаем наши психические состояния».

Однако решение Армстронга, каким бы умным оно ни считалось, по существу, не продвигает

его вперед. Он утверждает, что «сознание есть не более чем осознание (восприятие)

внутренних психических состояний' личностью, которая ими обладает», то есть оно «есть

просто иное психическое состояние—состояние, «направленное» на первоначальные

внутренние состояния... состояние, способное производить определенное поведение».

Разъясняя понятие «осознание», Армстронг говорит, что «если это иное психическое

состояние, будучи психическим, то есть просто состоянием личности, способным

производить определенное поведение, может быть условно отождествлено с состоянием

мозга, то достигается это сканированием одной частью мозга другой его части. При

восприятии мозг сканирует окружение. При осознании восприятия другой процесс мозга

сканирует первое сканирование».

Принципиальным изъяном аргументации Армстронга, как уже было показано, является

использование информационной модели помимо допущения чувствующих систем. Это, как

мы видели, лишено смысла, поскольку информационные модели предполагают

пропозициональное содержание. Та часть мозга, которая, по мнению Армстронга, осознает

окружение или другую часть мозга, не может быть охарактеризована именно так (если»

конечно, не используется метафорический, или эллиптический, способ выражения), коль

скоро не признается,. что личность или организм, мозг которого считывает информацию, не

является чувствующей системой. Чувства системы нельзя объяснить информационной спо-

собностью (способностью осознания) какой-либо из ее частей (ср. Деннитт [1969]).

Армстронг просто переворачивает порядок объяснения. Следовательно, хотя он

286

и признает причинную роль сознания, его объяснение этого неудовлетворительно.

Фейгл в свою очередь резюмирует результаты обсуждения проблемы духовного її телесного

в материалистической литературе и свою позицию на этот счет следующим образом:

«Некоторые философы полагают, что в центре проблемы духовного и телесного лежит интен-

циональность (разум); другие считают этим центром чувства; третьи—загадку Эго. Я же,

хотя и сосредоточиваюсь главным образом на проблеме чувств, не считаю остальное менее

важным. Однако я должен признаться, что... разум и Эго досаждали мне в меньшей степени,

нежели чувства».

Поражает здесь то, что Фейгл в отличие от Армстронга не видит концептуальной связи

между чувствами, разумом и Эго. Он не замечает, что: (1) приписывания чувств и разума

соотносительны. Нельзя, например, говорить, что существо воспринимает нечто, если его

восприятия не связываются существенно с его желаниями, потребностями и

координированным поведением; (2) никакие когнитивные или когнитивно квалифицируемые

состояния не могут быть приписаны вне ссылок на их пропозициональное содержание.

Например, видеть что-то так, как это определяется уверенностью или знанием,—значит

видеть (или быть уверенным, что видишь), что нечто имеет место в условиях, в которых

релевантное интенциональное содержание может быть приписано только на базе вербального

и невербального поведения в соответствии с некоторой теорией «разумных» интересов

рассматриваемых существ. Нельзя говорить, что существо видит, что р, если его

предполагаемому восприятию не отвечает поведение, описываемое теорией видо-типических

интересов данного существа. Мы говорим, что Фидо видит хозяина у дверей, если он в

предвкушении встречи кидается к двери, рассчитывая привлечь к себе внимание. В этом

смысле приписывания интенцио-нальных психических состояний предполагают сущест-

вование существ, обладающих по крайней мере минимумом рациональности. Нельзя

говорить, что существо знает что-то или уверено в чем-то, если оно в общем не действует так,

чтобы в его действиях можно было обнаружить определенную связь между предполагаемой у

него информацией и его желаниями и потребностями (Рандл [1972]). Нельзя говорить, что

существо

287

желает или хочет чего-то, если отсутствует общая связь между его предполагаемыми

желаниями, намерениями и действиями, которые оно совершает. Нельзя говорить, что

существо стремится делать что-то, в чем оно не уверено, или то, что, как оно уверено,

является недостижимым. Здесь нужно подчеркнуть следующий принципиальный момент:

«Событие, состояние или структура [мозга, нервной системы и т. п.] может обладать [ин-

тенциональным] содержанием только в рамках системы как целого»; следовательно,

сохраняется «фундаментальная проблема: каким образом мозг разумно использует

информацию» (Деннитт [1969]).

Сформулируем это в виде максимы: мозг использует информацию, если только ее

использует целостное существо. Это значит, с одной стороны, что неодушевленным

физическим системам вряд ли можно приписывать минимальную рациональность

чувствующих существ, а с другой — что живые существа обладают чувствами постольку,

поскольку они разумны (intelligent). Такие существа обладают чувствами лишь постольку,

поскольку любые приписываемые им предположительные состояния уверенности и знания

согласуются в соответствии с некоторой теорией их когнитивных способностей и

характерных потребностей с тем, что как-то связывается с предположительными интенциями,

желаниями и поведением, также приписываемыми им.

Следовательно, говорить о понятиях животного— значит говорить о селективных

способностях чувств и разума, приписываемых ему. Благодаря этому его предполагаемые

психические состояния можно анализировать следующим образом. К понятиям, которыми

обладает живое существо, нет независимого доступа. И тогда в предположении, что существо

обладает минимумом рациональности в указанном выше смысле, приписываемые ему

понятия окажутся просто результатом ретроспекции, потенциальностями, отвечающими его

собственным телеологическим или целесообразным образцам поведения, которые могут быть

эвристически осмыслены на основании эмпирических данных в качестве ин-тенционального

содержания его конкретных психических состояний. Отсюда следует, что мы не можем вы-

явить причинную роль понятий различаемых интенсионально или же экстенсионально.

Взгляды Армстронга [1973] поучительны в том от-

288

ношении, что они (невольно) вскрывают поразительную очевидность следующего: если

существам приписываются понятия и психические состояния, то такие приписывания

невозможно освободить от рассмотрения поведения, понимание которого само обусловлено

информацией, вытекающей из (эвристической, интенционально описанной) теории интересов

и рациональной организации жизни таких существ. Согласно Армстронгу, следует говорить,

что, например, «понятие красного должно быть определенной селективной способностью,

относящейся к членам класса красных вещей. Но нет ли еще каких-либо понятий, под

которые подпадают все члены класса красных предметов, и только они? Как мы могли бы

отличить обладание понятием красного от обладания каким-то из этих других понятий? Если

класс красных предметов совпадает по объему с классом предметов X, то тогда селективная

способность в отношении к красным предметам является селективной способностью в

отношении предметов класса X... [Здесь] кроется решение нашей проблемы. Понятие

красного есть понятие красного потому, что красный объект, инициирующий это понятие...

инициирует его благодаря красноте объекта ['sic!]... Это и есть критерий именования его

понятием красного».

Из цитированного ясно, что Армстронг не способен связать понятия с поведением. Тем не

менее он сталкивается с трудностью различения понятий, отвечающих совпадающим по

объему классам. Говоря о причинной эффективности свойств [sic!], он утверждает, что, хотя

«два свойства совпадают по объему... они оба не действуют причинно одним и тем же

образом в двух [различных причинных] ситуациях». Но в том же контексте он допускает:

«Похоже, что... такие свойства не могут иметь различную причинную силу в отношении к

чему угодно вообще». Он колеблется вновь, утверждая, что «различие может быть

установлено в ситуациях, в которых причинные цепи между объектом и сознанием были

менее непосредственными» (вероятно, менее непосредственными, чем строгая причинная

связь). Но это утверждение в конечном счете неприемлемо. Ведь говорить о причинной

эффективности понятий вовсе необязательно: понятия вводятся эвристически—так же, как

вводится пропозициональное содержание невербализованных психических состояний;

психические со-19 Дж. Марголис 289

стояния и события могут играть причинную роль; различия между понятиями не приводят к

интенсиональным парадоксам, как—по тем же самым причинам— парадокс не возникает и

при эвристическом приписывании пропозиционального содержания психическим со-

стояниям.

Итак, причинная трактовка понятий неадекватна, так как она не способна обеспечить

различение понятий в плане их совпадающих по объему свойств. И она саморазрушительна.

Ведь чтобы проверить наличие предполагаемых причинных регулярностей между понятиями

и элементами соответствующих классов предметов, мы должны уметь различать понятия

независимо оттого, обнаруживают они или нет рассматриваемые причинные регулярности.

Причинная теория понятий, даже теория (Армстронга), согласно которой понятие красного

«есть способность второго порядка—способность овладевать способностью реагировать на

красный объект, когда последний воздействует на сознание», в конечном счете неприемлема.

В самом деле: там, где понятия приписываются на основании лингвистического поведения,

мы сталкиваемся с нередуцируемостью самого языка;

там же, где они приписываются на базе лингвистически не оформленных ментальных

состояний, мы сталкиваемся с эвристической зависимостью приписываний от самой модели

языка.

Эти трудности прямо относятся к «материализму центрального состояния» (Армстронг

[1968]), или доктрине, согласно которой «ментальные состояния тождественны физическим

состояниям организма, обладающего психикой, в частности состояниям мозга или цент-

ральной нервной системы». (Можно отметить, что Армстронг [1968] не различает корректно

положения функционального материализма и материализма элимина-тивного, в результате

чего утверждает, что указанную доктрину поддерживают не только Фейгл и Смарт, но и

Патнэм и Фейерабенд.) Противопоставляя себя Смарту [1962] и Плейсу [1956], Армстронг

декларирует, что намерен «отстоять подход центрального состояния ко всем ментальным

понятиям», в то время как упомянутые авторы придерживаются бихевиористской теории ин-

тенций. Тем не менее, несмотря на свой функционализм, Армстронг заходит в тупик

редуктивного отождествления состояний уверенности с «нейрофизиологи-

29ü

ческими состояниями мозга». Его теория [1973] заставляет его утверждать, что «если дано

состояние уверенности Вар, то мы можем сказать, что тогда и только тогда, есть состояние

уверенности Baq, когда «р» и «q» суть просто различные обозначения одной и той же ор-

ганизации «Идей» в одном состоянии уверенности». Это ставит тождество состояний

уверенности в зависимость от тождества «Идей» (то есть приспосабливая сюда теорию Гича

[1957]), от тождества «использования понятий в суждении» и самих понятий.

Однако, как мы уже видели, приписывание понятий зависит от лингвистических

интенсиональностей или от эвристических описаний психических состояний под контролем

теории рациональности (данного существа), которая не может быть сведена к объяснению

центральных состояний частей этого существа. Армстронг настаивает: «По-видимому, все

согласятся, что состояние дел Ba{Fb & Gb)—то же самое, что Ba(Ob&Fb). Но что можно

сказать о Ва (если р, то q) v. о Ва (если q, то /?)? Имеем ли мы здесь два состояния

уверенности или только одно? Вероятно, чтобы придать ответам на подобные вопросы

определенность, мы должны обратиться к будущим теоретическим отождествлениям или

корреляциям нейрофизиологии». Однако между ней-ральными процессами u состояниями

уверенности не существует причинных корреляций, если рассматриваемые состояния уже не

охарактеризованы моделью речевого акта (то есть путем ссылки на субъекта, пережи-

вающего определенные психические состояния). Не существует также независимых

причинных регулярностей вызывающих «Идеи» или понятия. Это, несомненно, показывает, в

каком смысле мы отождествляем нейраль-ные процессы и психические состояния: вместо

того чтобы производить такое отождествление на основании некоторых подходящих

эмпирических корреляций, интен-циональное содержание психических состояний припи-

сывается нейральным процессам как уже будто бы охарактеризованным интенционально.

Другими словами, мы не можем устранить ссылку (reference) на состоя-' ния чувств живых

организмов или личностей.

Многие из тех трудностей, с которыми сталкивается теория тождества психических

состояний и состояний мозга (Армстронг; Смарт [1962]), возникают и перед альтернативной

теорией, которая утверждает, что со-

19*

291

стояния сознания суть состояния информационных процессов определенной сложности.

Сама по себе последняя теория не является материалистической, но ее можно совместить с

материализмом, учитывая, что системы информационных процессов воплощаются в

материальных системах (Сэйр [1969]; Сэйр и Кроссон [1968];

Сэйр [1965]). Трудности же, возникающие здесь, ясны из следующих замечаний Сэйра

[1969]: «Хотя мозг, вероятно, способен к рудиментарным формам упорядоченных реакций,

которые субъект не осознает, можно утверждать, что только упорядоченные сенсорные реак-

ции высокого уровня сложности представляют явления сознания... Сознание предполагает

разграничение различных форм объектов, но... разграничивать различные формы объектов —

значит производить упорядоченные нейральные реакции на периферическую стимуляцию...

«Сознание» означает «состояние», указывающее на наличие той или иной осознанной

реакции части организма, осуществляющего поведение. Должно быть ясно, что под

«осознанной реакцией» я понимаю форму реакции нервной системы на ее сенсорные входы,

но не форму сознательно реализуемого наблюдаемого поведения».

Если бы в теории информационных процессов предполагалось, что последние

осуществляются организмами, личностями или машинами, то и тогда она не смогла бы

облегчить реализацию редукционистской программы. Ведь само приписывание сознания

относится к таким сущностям (организмам, личностям), сознание которых можно объяснять

путем обращения к каким-либо процессам в частях их тел или в частях замещающих их

физических систем, но нельзя отождествлять с последними. Следует отметить, что, по Сэйру,

информационные процессы («упорядоченные реакции») могут происходить в мозгу, не

будучи осознанными субъектом. Если это так, то тогда сознание либо не является

информационным процессом, хотя и может включать его, либо оно является им, но

последний совершается не в мозгу (и не в какой-либо другой части нервной системы), хотя и

может включать информационный процесс некоторого сложного вида в мозгу или нервной

системе. Соответственно (и это уже отмечалось) если психическое состояние приписывается

организму или личности (или даже машине, коль скоро такое расширение

292

позволено), то тогда его нельзя отождествлять с определенным состоянием в какой-нибудь

части тела организма или личности (или даже машины) или физической системы. Например,

когда мы говорим, что личность думает, что р, или желает q, то (ее) мысль или желание не

могут быть свойствами какой-либо части ее тела или какого-либо происходящего в этой

части процесса. Лишь в эллиптическом смысле можно отождествлять то, что

непосредственно приписывается организму или личности (на основании теории поведения

этого организма), и то, что через его приписывание навязывается в целях удобства

объяснения частям (или процессам, протекающим в этих частях) тела данного организма или

тела данной личности. Так, зная, что 5 (организм или личность) боится г, мы можем сказать,

что «место» эмоции, или ее «контрольный центр», находится в гипоталамусе.

Невозможность перевода предложений, относящихся к психическим событиям, в

предложения, касающиеся физических событий, невозможность приписывания физическим

системам атрибутов, которые приписываются «обладающим сознанием» существам,

определяются не просто межкатегориальными ограничениями (Корнмен [1968а]). Скорее

всего, дело в том, что у нас нет теории, которая бы указывала смысл отождествления того,

что может быть приписано чувствующим организмам или личностям, с тем, что

приписывается частям или процессам в частях физических систем, воплощающих или

реализующих эти организмы и личности. Другими словами, требуемый маневр призван

продемонстрировать в лучшем случае лишь то, что личности и организмы, а также их

атрибуты суть не что иное, как тела и их атрибуты, на чем настаивают физикалисты (Т. На-

гель [1965]). Но даже физикалисты сводят целостность личности и организма к

целостности тела. Они не пытаются интерпретировать атрибуты, определяющие целостные

тела или целостные физические системы, как определяющие какие-либо части таких систем.

Подлинным аналогом сознания здесь выступает действие. Действия присущи личностям,

организмам и, возможно, машинам (Сэйр [1969]). Мыслимо, что удачная редуктивная теория

сможет интерпретировать сложные действия (подписание чеков, поиск пищи, включение

света, перекачивание воды) в терминах наблюдаемого»

293