Марголис Дж. Личность и сознание. Перспективы нередуктивного материализма

Подождите немного. Документ загружается.

«молярного поведения» или телесных движений и изменений сложных физических систем.

Тем не менее приписывание релевантных действий (то есть действий, проникнутых

чувствами) нечувствующим системам либо метафорично, эллиптично, либо неверно. Мэтеон

справедливо заметил, что «нечувствующие приборы не могут мыслить». Но буквальное

понимание здесь противоречиво: «компьютер не может считать», ибо вычисление «требует

сознания». Совершенно невозможно интерпретировать действия личности или организма в

терминах изменений, движений, процессов (какими бы сложными и детализированными они

ни были), происходящих в различных частях их тел или физических систем. С одной

стороны, при корректном приписывании действий мы обычно не используем нечеткую идею

детализированного описания телесных изменений, которые могут сопровождать выполнение

данного действия. С другой стороны, выполнение действия обычно и не требует фик-

сированного множества конкретных (даже альтернативных) внутренних движений или

процессов или такого же множества наблюдаемых телесных движений (Тейлор [1964]).

Действие есть в этом смысле полиморфное понятие (Райл [1949]; Уайт [1967]). Но можно

говорить, что действия существ, личностей или машин совершаются при помощи (зависят от

или требуют) определенных внутренних телесных изменений, телесных процессов или

процессов, приписываемых соответствующим внутренним телесным событиям или

состояниям. Действия суть молярные приписывания определенного сорта.

Это значит, что нет ни малейшего оправдания попыткам отождествить конкретные действия

с чем-то, что может быть приписано частям данных тел или данных физических систем.

Одним словом, имеется соответствие между сущностями данного рода и атрибутами данного

рода, которые могут сопоставляться им. Оказывается, что действия и сознание можно

приписать только сущностям определенного уровня сложности. Их нельзя приписывать

частям физических систем, которые либо воплощают такие сущности, либо (если подобное

предположение оправданно) тождественны им, если, конечно, речь не идет, как в случае

модели информационного процесса, о метафорическом или эллиптическом приписывании.

Мозг не может быть сознательным, хо-

294

тя организм сознателен отчасти потому, что он имеет мозг. Рука не может бросать мяч, хотя

человек может бросать его своей рукой. Система , состоящая из сетчатки глаза, оптического

нерва, ствола мозга и церебральной коры, воплощающая каскад каналов информационного

процесса, не может быть сознательной, а свойственные ей состояния информационного

процесса не могут быть тождественны состояниям сознания, хотя обладающий сознанием

организм (или даже организм, не проявляющий сознания) может обеспечиваться сенсорной

информацией через эти каналы.

Изложенный выше аргумент способен ввести в заблуждение, если мотив критики

альтернативных форм теории тождества или редуктивного материализма связывать просто с

недовольством тем, что приписываемое целому не может быть приписано его частям. Надо

честно признать, что подобный «предикативный» сдвиг может быть в принципе обоснован

теорией, позволяющей объяснить то, каким образом приписывание, подходящее для части

системы, определяется системой в целом. Однако, когда мы говорим об интенциональных

свойствах и сущностях, которым следует приписывать такие свойства, законность перехода

от целого к частям может быть оспорена в силу особенностей рассуждений о таких свойствах

и сущностях. Все это не доказывает логическую невозможность оправдания указанного пере-

хода, а лишь подчеркивает то, что для подобного оправдания необходима некоторая теория.

До сих пор ни одна из таких теорий не была убедительно обоснована, что можно объяснить

слишком поверхностным отношением к специфике интенциональных и лингвистических.

способностей (Селларс [1963а]).

Общий аргумент против тезиса о возможности перехода от целого к частям таков. Какие бы

информационные свойства ни приписывались данной системе, эта система должна быть: (1)

либо чувствующей, (2) либо частью чувствующей системы, (3) либо инструментом такой

системы. Интенциональные свойства суть информационные свойства и потому подпадают

под эти условия. Поэтому мы не можем рассматривать интенцио-нальные психические

состояния личностей или чувствующих организмов (или даже машин) как свойства не-

чувствующих частей систем, в которых воплощены или реализованы указанные выше

(чувствующие) систе-

295

виду птицу, ищущую веточки, чтобы построить гнездо, или даже «смысл бытия ключа для

открывания консервных банок, который заложен в него его изготовителем». «Ценность

утверждения о смысле существования нейральной структуры,—пишет он,—такова: если бы

необходимые условия выживания какого-то существа, а также окружающая среда в целом

были бы иными, нежели они есть, и такими, что рассматриваемая ней-ральная структура

утрачивала бы в них свою ценность для выживания, то эта структура не должна была бы

существовать». Ясно, что «ценность» этого утверждения равна признанию того, что

приписывание смысла бытия нейральным структурам в терминах теории эволюции (по

существу, объяснение приписывания интенционального содержания) вряд ли есть нечто

большее, чем особый способ выражения тех трактовок, которые в действительности

являются неинтенциональными причинными объяснениями. Однако нет оснований думать,

что интенциональные психические состояния чувствующих существ возможно анализировать

аналогичным образом.

Как отмечалось выше, Деннитт соглашается с тем, что психические состояния

приписываются существам или личностям, а не мозгу. Отсюда должно быть ясно, почему

приписывание «содержания» и «значения» нейральным событиям и состояниям

определяется изначально молярной характеристикой поведения и психических состояний

целостных организмов и почему здесь неуместны аналогии с теорией эволюции. Чтобы

сделать свою аргументацию более убедительной, Деннитт должен был бы показать, как

осуществляется редукция интенциональных психических состояний, которые мы

приписываем личностям и чувствующим существам. Ведь здесь мы имеем дело с

эмерджентной телеологией (в фейгловском смысле слова «эмерджентное» [1967]), а не

просто с альтернативными способами выражения.

Вот что, например, Деннитт пишет о визуальных способностях лягушки: «Объект [скажем,

муха] становится отображенным после схождения сигналов от глаз или от нескольких

органов чувств»; «лягушка будет реагировать своим поведением на основе информации и от

одного глаза... Здесь переход от ретинальной референции к объекту должен определяться

эффектом

297

воздействия сигнала на поведение». Но тогда «вопрос, с которым сталкивается централист,

есть вопрос «осмысления сигнала» организмом» (курсив мой.—Дж. М.)„ а вовсе не вопрос

причинных отношений между афферентным и эфферентным процессами мозга.

Отсюда ясно, что Деннитт уверен в том, что нейтралистское решение вопроса о

приписывании интенцио-нального содержания нейральным процессам должно исходить

прежде всего из признания, что такие приписывания не могут не быть с самого начала

субординированными интенциональными характеристиками поведения и психических

состояний организма. (Можно добавить, что пример с лягушкой является неубедительным в

тех частных случаях, когда ее визуальные восприятия характеризуются в терминах

структурно-функциональных инвариантностей, которые не предполагают приписываний

разума или познавательных способностей (Лет-твин и др. [1959]; Вулдридж [1963]). Тем не

менее в своем стремлении преодолеть проблему он отклоняет «обыденный личностный

термин «осознавать» [и заменяет его] двумя терминами, которые, хотя и относятся к

личностям (или целостным системам) как субъектам,. имеют субличностные критерии». А

именно: «(1) Л осо-знаеті, что p в момент времени t, если и только если p есть содержание

входа «речевого центра» А в тот же момент времени»; «(2) А осознаетг, что p в момент вре-

мени t, если и только если p есть содержание внутреннего события А в тот же момент

времени, которое (содержание) эффективно направляет текущее поведение А». Животные

осознают только во втором смысле, а люди—ив первом, и во втором.

Возникающая здесь трудность очевидна, и ее нельзя устранить каким-либо маневром

вдухеДеннитта. Определения (1) и (2) вполне могут устанавливать эмпирически

необходимые и достаточные условия для осо-знанияі и осознанияа. Но если это и так, они не

могут обеспечить «субличностные» критерии осознания (любого рода). Ведь

интерпретировать нечто как пропозициональное содержание входа речевого центра А или как

пропозициональное содержание внутреннего события А нельзя иначе, нежели на основании

тех интенциональ-ных приписываний, которые были сделаны первоначально по отношению

к А, то есть к личностям или живым существам. Таким образом, предполагаемые «сублич-

298

постные» критерии суть только эллиптические версии развитых личностных критериев.

Лишь благодаря последним можно определить «речевой центр» А и относящиеся к нему

«внутренние события». Это заключение вытекает также непосредственно из понимания

Деннит-том информационных процессов.

Учитывая сказанное выше, можно уверенно утверждать «Фейгл [1967]), что пока еще никто

не преуспел а редуцировании суждений о личностях и чувствующих существах к

неинтенциональньш суждениям о физических состояниях и событиях в таких системах. Пока

нельзя утверждать, как это делает Деннитт, что «личная история (personal story) [обыденное

представление о психической активности личности]... занимает относительно уязвимое и

непостоянное (курсив мой.—Дж.М.) место в нашей концептуальной схеме и может быть в

принципе (курсив мой. — Дж. М.) признана «устаревшей», если однажды мы ^[isic!]

откажемся рассматривать что-либо (любое мобильное тело, систему или устройство) как

интенциональную систему, когда мы с ней обсуждаем что-либо, общаемся и т. п.».

На данный момент, однако, не существует ни малейшей надежды на элиминацию личностей

или высших животных как эмерджентных существ. Нет также никаких оснований надеяться

(по тем же причинам), что функционирование личностей на молярном уровне будет понято

целиком и полностью в терминах «социального» взаимодействия в системе субличностных,

но наделенных познавательными способностями агентов — го-мункулусов

. Здесь можно

надеяться разве что на компьютерные модели (Фодор [1975]) или на какие-то подобные

мощные аналоги, если они будут созданы. В противном случае мы будем вынуждены

расширить контекст «социального» взаимодействия так, чтобы •охватить им целостные

личности и их собственные субличностные гомункулусы. Это парадоксальным образом

восстановит в правах то, что должно было бы быть редуцировано, хотя и не элиминировано.

Деннитт [1975], 'очевидно, решил предпочесть субличностное замещение целостных

личностей, а не их элиминацию. Но он не предложил никакой независимой компьютерной

моде-

См. по этому поводу статью Дж. Марголиса «Трудности теорий гомункулуса»

(«Философские науки», 1983, № 6).—Ред.

299

ли. Этот маневр, по-видимому, совершенствует его ранние утверждения, но он все же

остается жертвой тех же самых трудностей.

Деннитт справедливо подчеркивает, что «субъектом доступа (каким бы он ни был) [доступа

в том смысле, в каком я осознаю нечто, доступа к отображению сознания индивида], который

открывает содержание сознания, является личность, а не какая-либо ее часть». Личный

доступ или доступ к сознанию личности должен тогда контрастировать с «компьютерным

доступом» (доступом «молекулярных»

субпорядков к информации других таких порядков), а

также с «публичным доступом» (грубо говоря, компьютерным доступом, который

обеспечивает возможность личного доступа, но не эквивалентен ему). С функциональной

точки зрения «молекулярный» доступ к информации должен интерпретироваться

субличностно. Деннитт хотел бы «сконструировать развитое «Я» из субличностных частей,

используя субличностные концепции доступа, введенные ранее». И он вполне правдоподобно

утверждает, что «субличностные теории развиваются на основе анализа личности в виде

организации подсистем (органов, упорядочен-ностей, нервов, способностей, компонентов и

даже атомов) и в попытках объяснить поведение целостной личности как результата

взаимодействия этих подсистем». Существенно, однако, то, что соответствующие интен-

циональные или информационные характеристики субпорядков приписываются всегда на

базе анализа функциональных или интенциональных состояний целостной личности. Пока у

нас нет вычислительного алгоритма, посредством которого мы могли бы, исходя из

структурного описания субпорядков, сконструировать или вывести (в лингвистическом или

подходящем аналогичном нелингвистическом смысле) функциональные состояния целостной

личности, программа Деннитта терпит неудачу (ср. Гундерсон [1971]). Следовательно,

вопреки подходу Деннитта субличностная теория личности представляет собой

психологическую теорию только в той степени, в которой она приписывает компоненты

психологических процессов целостных личностей «молекулярным» процессам.

' «Молекулярное» противопоставляется «молярному» как элементное —

целостному. — Ред.

300

Нам осталось, реагируя на главную трудность подхода Стросона [1959], еще раз коснуться

вопроса о том, как рассматривать в качестве эмерджентных сущностей те чувствующие

существа, которые не являются личностями. Психические состояния приписываются чувст-

вующим существам (которых Стросон называет «личностями») при помощи эвристического

использования лингвистических выражений. Эти существа не являются личностями,

поскольку они не владеют языком. Но они не являются также и просто физическими телами,

ибо спецификация и объяснение их характерных свойств требуют интенциональной и

телеологической идиомы, обусловленной интенциональными свойствами языка самого по

себе. Последние несводимы (по крайней мере для некоторых животных) к чисто физическим

явлениям в смысле Льюиса [1966], по словам которого «физические явления не имеют иного

объяснения, кроме чисто физического». Тем не менее, поскольку модель языка, сколь бы она

ни была неустранимой, обеспечивает лишь эвристические средства выражения природы

интенциональных состояний животных, мы, вероятно, могли бы устранить эти

интенциональные описания, если бы отвергли наличие у животных чувств и разума. В этом

случае мы рассматривали бы их просто как физические тела (чего мы не допускаем по

отношению к себе), но тем самым была бы утрачена самая важная часть нашего интереса к

животным. Вполне естественно, что именно очевидность чувств у животных препятствует

этому маневру. Поэтому мы и рассматриваем их как сущности, возникшие биологическим

путем из чисто физических систем, в результате чего мы можем приписывать им чувства и

разум.

Независимо от того, что можно сказать о личностях, от характеристик которых зависит

характеристика чувствующих существ, последние вполне способны составить тип базисных

индивидов, как этого требует Стросон. Чувствующие существа отличны от физических тел

тем, что их необходимые атрибуты не определяются просто телами. Но это отличие не ведет

к дуализму (чувствующие существа «исходны» в смысле Стросона), поскольку в

предположении минимальной рациональности этих существ некоторые физические явления,

происходящие в них или же включающие их присутствие, служат основанием для

приписывания их функциональных пси-

301

хических состояний и для интерпретации их сложных движений как интенционального

поведения или как конституирующих его. Следовательно, лингвистическая способность

обеспечивает существенный критерий для различения физических тел, чувствующих существ

и личностей: интенциональные свойства, в принципе всегда элиминируемые у физических

тел, приписываются чувствующим существам таким образом, который эвристически зависит

от способности использовать язык.

Теперь мы готовы ответить на вопрос, что представляют собой чувства, сознание,

познавательная способность. С формальной точки зрения, очевидно, что когнитивные

состояния суть состояния систем, в которых передаются или различаются

пропозициональные сообщения. Это принимает и Деннитт [1969]. Однако нам необходимо

различать метафорическое (эллиптическое) и буквальное приписывания сознания. Иначе мы

не сможем адекватно объяснить, в чем он не прав, когда утверждает следующее: «Конечно,

любая машина, имеющая, подобно нашей воспринимающей машине, речевой центр, должна

осознаватьі содержание входа этого центра. Это может показаться неприемлемым, но лишь

по той причине, что мы все еще подвержены «фольклору», накопившемуся вокруг

обыденного слова „осознавать"».

Фодор справедливо критикует аргументацию X. Дрейфуса [1972] против возможности

машинного моделирования лингвистических способностей человека, основанную на том, что

машины не могут использовать лингвистические правила открытым текстом (in the open-

rextu-red way), как это делает человек. (Например, человеку эти правила позволяют не

определять истинностные значения предикатов.) Но он, по-видимому, упускает из виду саму

суть аргументации Дрейфуса, которая состоит в следующем: (1) «человек не кажется ни

самому себе, ни другим людям подчиняющимся строгим правилам» или правилам вообще

или уж определенно правилам компьютеров; (2) моделирование когнитивных процессов в

особенности успешно лишь для определенных типов мышления (например, для тех, которые

связаны с «рекурсивным приложением всех доступных преобразований ко всем

случающимся ситуациям» (Мински [1968а])) или же его фракций, когда требуется сходи-

мость результатов, но необязательно требуется «эври-

302

етика» решения проблем (Ньюэлл, Шоу и Саймон [1963]). Отрицание (1) ведет к признанию

искусственного интеллекта, а расширение пределов (2) на эвристики решения проблем (то

есть программы, которые, в отличие от алгоритмических, сколь бы успешными они ни были,

не сопровождаются исчерпывающей стратегией достижения решений) — к искусственному

моделированию интеллекта (Мински [1968]; Файгенбаум и Фельдман [1963]; Арбиб [1972]).

Ясно, что оба направления сходятся. Если бы машины были похожи на человека в отношении

приписывания чувств последнему, то о первых тоже можно было бы сказать, что и у них есть

чувства.

Обратимся теперь к теоретическому рассмотрению чувств и сознания, отказываясь на время

замечать навязчивость нашей интроспекции. Предлагаемая далее схема поможет нам выявить

условия, в которых мы обычно готовы приписывать чувства организму. Ведь в конце концов

(вопреки Стросону [1959]) чувства и интеллект не могут служить достаточным основанием

для отличения личностей от животных.

Сколь бы ни была зыбкой наша точка зрения на возможность открытия законов природы,

законоподоб-ных универсалий (ср. Смарт [1963]; Э. Нагель [1961]), концепция таких законов

подчеркивает инвариантные свойства вещей, благодаря чему изменения вещей происходят в

соответствии с полагаемым законом. Даже К. Поппер, настаивающий на предположительном

или гипотетическом статусе так называемых «универсальных законов природы»,

оправдывает некоторый («модифицированный») эссенциализм [1972с]. «Наши законы или

наши теории, — пишет он, — должны быть универсальными, то есть должны утверждать

нечто относительно мира—о всех его пространственно-временных областях... Наши теории

содержат утверждения о структурных или реляционных свойствах мира, а... свойства,

описываемые объясняющей теорией, должны быть в том или ином смысле более глубокими,

чем те, которые следует объяснить на ее основе».

Ч. Тейлор заявляет [1964], однако, что «поведение человека и животных или даже поведение

живых организмов вообще вполне может в чем-то фундаментально отличаться от процессов

природы, изучаемых естественными науками» (ср. Айяла и Добжански [1974]).

303

Поэтому он вводит концепцию телеологического объяснения, суть которой вкратце

заключается в следующем:

«Дать телеологическое объяснение некоторого события или класса событий, например

поведения определенного существа, — значит объяснить его законами, утверждающими

необходимость этого события для достижения некоторой цели». Такие законы, по Тейлору,

«могут подтверждаться и опровергаться и; если они верны... использоваться для

предсказания и контроля явлений, как и прочие законы». Они отличаются от обычных

физических законов тем, что не удовлетворяют условию, согласно которому термины,

связанные законом, не могут быть «идентифицированы отдельно не только друг от друга... но

и от любого закона, в котором они фигурируют». Это значит, что телеологические законы не

удовлетворяют обычным условиям в стиле Юма.

Данное утверждение может быть оспорено. Тейлор не показывает ясно, почему причинные

факторы, определяемые через предполагаемые целесообразность и функцию, не могут быть

определены независимо от других причинных элементов (ср. Дэвидсон '[1963]). Неясно то,

почему его телеологическое объяснение не может быть специализированной версией строгих

причинных законов (Вудфилд [1976]) или не может заменяться нетелеологическим

объяснением (Ноубл [1966—1967]).

По Тейлору, однако, телеологические законы вполне могут быть связаны со столь же

строгими инвариантно-стями, как и обычные физические законы. Хорошая иллюстрация

этого аспекта подхода Тейлора дается французским энтомологом Ж. Фабром [1923]. Фабр,

по-видимому, был уверен, что инстинкт, как разновидность врожденного плана жизни,

объясняет поведение животного специфическим и инвариантным стремлением к сохранению

индивида и вида. Можно сказать, что понимание животного мира у Фабра не оправдывает

приписывания чувств и когниции (даже в большей степени, чем общая формула Тейлора)

именно потому, что постулируемые им регулярности не связываются им с признаками,

которые обычно связываются с проявлениями чувств. Формула же Тейлора, следует это под-

черкнуть, тоже никак не ссылается на чувства. Тейлор выразительно противопоставляет

«обыденную телеологическую систему» и «интенциональную систему»: «В обыденной

телеологической системе с целью G [событие. —

304

Пер.} В будет происходить, когда оно необходимо для G (назовем это условием Т). В

«интенциональной системе» с целью G условие Т недостаточно для В, а В будет совершаться

тогда, когда Т выглядит как утверждаемое «системой» (в отсутствие сдерживающих факто-

ров), ибо иначе мы не сможем приписать ей цель G. Другими словами, условием совершения

действия является уверенность в том, что оно адекватно цели, а не просто то, что оно

адекватно фактически. Первая и последняя адекватности могут не совпадать. Реальная

ситуация может отличаться от ее интенционального описания агентом, то есть

интенциональное описание может не отражать ее адекватно».

Это различие чрезвычайно важно для нас. Можно представить себе, что биологическая

система целенаправленна с точки зрения телеологического описания, не будучи при этом

чувствующей. Можно представить также (Э. Нагель [1961]; Рьюз {1973]), что определенные

целенаправленные явления объяснимы в нетелеологических терминах. Однако тейлоровское

рассмотрение ин-тенциональных систем уходит в сторону от законоподоб-ных регулярностей

любого сорта. Как утверждает Тейлор, используя концепцию действия, мы должны уметь

«идентифицировать «направление» действия, то есть определить его вид независимо от его

посылок или законов, которыми оно объясняется. Приписать действие— значит сделать

утверждение о самом этом событии, а не о верификации его через законы или регулярности,

которыми оно представляется». Здесь Тейлор подчеркивает, что мы приписываем

специфическую «природу» событиям, которые считаем дейтвиями: «концепция действия как