Марголис Дж. Личность и сознание. Перспективы нередуктивного материализма

Подождите немного. Документ загружается.

каналы обработки информации находились в определенном структурном состоянии,

допускающем возможности восприятия, и чтобы, согласно принятой нами теории, поведение

Фидо оправдывало приписывание данной конкретной перцептивной уверенности. Другими

словами, раз мы принимаем эвристическое приписывание состояний уверенности, мы можем

считать такие конкретные состояния функционально-реальными, не требуя, чтобы они были

структурно репрезентированы (то есть чтобы имелся независимый доступ к ним при помощи

этой репрезентации) на уровне докогнитивных процессов (или когнитивных подпроцессов).

С другой стороны, мы можем считать, что конкретные состояния уверенности структурно

репрезентированы посредством соответствующих фрагментов состояния животного в целом

и его поведения. Фактически это означает, либо (1) приписывание соответствующей

уверенности согласно некоторому свидетельству и последующую интерпретацию некоторой

части свидетельств как репрезентации данной уверенности, либо (2) интерпретацию

некоторого состояния или акта поведения животного как выражения приписываемой

уверенности. Ни в том, ни в другом случае не существует независимого от нашей модели

доступа к репрезентации структуры уверенности. То, что Фидо видит своего хозяина

входящим в комнату, репрезентируется либо при помощи специально выбранных образцов,

органических процессов, нейрологи-ческих событий и т. п., которые имеют место в течение

временного интервала, совпадающего с восприятием Фидо, либо при помощи его поведения

в целом.

Таким образом, мы выяснили, что передача детальной информации, связанной с

перцептивной уверенностью, приписывается Фидо только на основе интерпретации

соответствующих физических фактов в свете некоторой теории. Эта теория заранее

приписывает Фидо характерные для него пропозициональные установки, не пытаясь

определить передачу информации на основе независимого декодирования

пропозиционального значения некоторой последовательности физических состояний в

докогнитивной системе Фидо. Эвристическое объяснение приписывания состояний

уверенности животным нетрудно распространить и на приписывание состояний уверенности

детям, еще не владеющим языком (конечно, если не придерживаться теории врожден-

232

ных языковых способностей Хомского). К примеру, на самом раннем этапе развития

причиной плача ребенка может оказаться простое чувство голода. В то же время

компетентный в языковом отношении взрослый может сначала интерпретировать этот плач

как естественное выражение чувства голода, а затем в свете развивающегося поведения

ребенка может функционально интерпретировать этот плач как сообщение ребенка о том,

что он голоден. Следует только иметь в виду, что здесь начинают действовать

интенсиональные ограничения, о которых мы уже говорили. В этом плане поведение высших

животных и детей, несмотря на все различие их способностей к рациональному поведению,

оказывается весьма схожим. Это с очевидностью свидетельствует о несостоятельности

мнения, согласно которому перцептивные уверенности, интенциональное поведение и т. п. не

могут приписываться когнитивным субъектам, если им в то же время не приписывается

некоторая независимо определяемая внутренняя репрезентация пропозиционального

содержания или интен-ционального объекта таких состояний уверенности и поведения.

В чисто теоретическом плане можно выделить еще одну возможность, которая

представляется вполне осуществимой, если не будет обнаружено четких данных,

свидетельствующих о существовании интернализован-ных или врожденных языковых схем.

Мы можем предположить, что внутренние состояния организма, причинно обусловливающие

его поведение (что, кстати, подрывает логический бихевиоризм—Фодор [1968], [1975]),

нуждаются в структурировании только в том смысле, в каком схемы, репрезентирующие

пропозициональное и интенциональное содержание состояний уверенности в поведении

животных, интерпретируются как реальное функциональное значение любых возможных

физических структур в свете эвристически аппроксимируемой структуры реальных в

функциональном отношении состояний уверенности. Согласно этой теории, состояния

уверенности являются реальными и имеют реальную пропозициональную структуру. Однако

языковая интерпретация этой структуры может быть приписана им только эвристически.

Следовательно, какова бы ни была физическая структура центральной нервной системы

животного, излишне приписывать ей репрезента-

233

цию (функционально определенных) состояний уверенности.

В предыдущем абзаце мы фактически изложили весьма оригинальную концепцию, которая

сравнительно недавно выдвинута Джерри Федором [1975] и которая диаметрально

противоположна взглядам, отстаиваемым в данной книге. Здесь можно упомянуть три

утверждения Дж. Федора: «(а)... хотя рассматриваемые нами процессы обработки данных

могут иметь место в нервной системе организма, их нельзя прямо и непосредственно

приписывать самим организмам. Тем не менее, какое бы значение ни имело различение

состояний организма и состояний нервной системы для некоторых целей, нет никаких

конкретных оснований предполагать, что оно имеет значение и для целей когнитивной

психологии, (б)... если вы хотите узнать причины конкретного акта поведения данного

организма, то сначала следует выяснить, какому описанию должно было удовлетворять

поведение (или реакция) организма, что именно намеревался предпринять сам организм.

[Другими словами], «преобладающий стимул» является непосредственной репрезентацией

конкретного периферийного стимула, а «непосредственная реакция» означает внешнее

действие. Однако репрезентация предполагает наличие средств репрезентации, а никакая

символизация невозможна без символов. В частности, нет внутренней репрезентации без

внутреннего языка, (в) Если обучение языку в буквальном смысле сводится к формированию

и подтверждению гипотез об условиях истинности предикатов языка, то обучение языку

предполагает способность использовать выражения, имеющие одинаковый объем с каждым

из элементарных предикатов изучаемого языка. Однако, как мы уже видели, условия

истинности каждого предиката языка L могут быть выражены в терминах условий

истинности элементарных предикатов языка L. Отсюда следует, что язык L можно выучить

только в том случае, если вы уже обладаете знанием некоторого языка, достаточно богатого

для того, чтобы выразить объем любого предиката языка L.

Можно сформулировать это более определенно: овладеть семантическими свойствами

некоторого термина можно только в том случае, если вы уже знаете некоторый язык,

содержащий термин, имеющий те же самые семантические свойства». Наша теория

противоречит

теории Федора по следующим пунктам: вопреки (а) мы утверждали, что докогнитивным

процессам нельзя самим по себе приписывать пропозициональное или ин-тенциональное

содержание, то же самое верно и для частей некоторой системы; подобные приписывания мо-

гут быть только вторичными, производными, опирающимися на функциональную связь

рассматриваемого содержания с состояниями уверенности или поведением всей системы,

рассматриваемой как когнитивный субъект. Вопреки (б) мы утверждали, что приписывание

когнитивных состояний животным (или детям в доязыковой период развития) не требует

наличия внутреннего языка или символической системы, существование которых можно

было бы подтвердить независимо от самих приписываний. Наконец, вопреки (в) мы

утверждали, что овладение когнитивными способностями, а тем самым и обучение языку не

требуют врожденного языка.

Важно отметить, что Фодор прямо заявляет, что он «не ставит своей целью доказать, что

психологические процессы суть вычисления, а интересуется лишь следствиями такого

предположения». Однако отсюда выте^-кает, по мнению Федора, что признание

вычислительной модели делает неизбежным принятие пунктов (а)—(в). Наша теория в таком

случае может восприниматься как попытка показать, каким образом можно принять

вычислительную модель и избежать следствий типа (а)—(в). С точки зрения Фодора,

например,^ «принятие решения представляет собой вычислительный процесс;

любое действие, выполняемое субъектом, является следствием вычислений, определенных на

области репрезентаций возможных действий. Отсутствуют репрезентации—отсутствуют и

вычисления. Отсутствуют вычисления—отсутствует и сама модель». В нашей же теории,

поскольку вычисления, хотя они и реальны в функциональном отношении, могут

характеризоваться только эвристически, репрезентативная схема (или внутренний язык) для

согласования с другими схемами должна приписываться исключительно функционально.

Фактически, как показывает практика, иначе мы и не MOJ жем установить даже сам факт

наличия вычислений (обладающих интенсиональными характеристиками) у животных и

детей на доречевой стадии развития, то есть у существ, не владеющих языком.

Пункт (в) — наиболее курьезное и уязвимое утверж-

235

дение Федора. Согласно (в) вообще невозможно научиться новому понятию (при любой

мало-мальски осмысленной трактовке понятия). Так, Фодор прямо заявляет, что «задача на

овладение понятием не может быть последовательно интерпретирована как задача, в ходе

решения которой мы овладеваем понятиями», и делает отсюда вывод, что «модели овладения

понятиями на сегодняшний день могут иметь определенный смысл только в том случае, если

предположить крайнюю форму теории врожденных идей». (Фодор также подчеркивает, что,

«за исключением механического запоминания, «обучение понятиям» является единственным

видом обучения, для которого психология предлагает нам теоретическую модель».)

Для обоснования этого взгляда Фодор выдвигает следующие соображения: если овладение

понятием «сводится к созданию и подтверждению гипотез», то принятие соответствующей

гипотезы о содержании некоторого понятия уже предполагает знание рассматриваемого по-

нятия. В таком случае получается, что «овладение понятием» есть либо освоение «примеров»

понятия, которым субъект уже, по существу, владеет, либо опознание того, какие понятия

служат в качестве «критерия» для рассматриваемого понятия. Однако утверждение, что мы

совсем не овладеваем новыми понятиями, выглядит совершенно нелепым при любой мало-

мальски осмысленной концепции понятия. Во-первых, рациональнее было бы утверждать,

что мы все же иногда овладеваем по крайней мере некоторыми новыми понятиями;

с этой точки зрения теория Фодора фактически является современным вариантом

платоновского мифа о знании как припоминании. Во-вторых, представляется совершенно

неправдоподобным отрицать, что такие, к примеру, понятия, как мой нерожденный брат,

несчетно бесконечное. Dada', расщепление атома, являются целиком приобретенными

понятиями. И в-третьих, представляется совершенно неправдоподобным предполагать, что

вся человеческая культура представляет собой только множество примеров некоторого

набора докуль-турно данных понятий, и относить к этому набору даже

' Ничего не обозначающее слово, случайно избранное в качестве названия

модернистским течением в западноевропейском искусстве начала XX в. —

дадаизмом. — Ред.

236

те понятия, которые, безусловно, возникли в ходе исторических трансформаций

человеческой культуры.

Очевидно, что не существует никаких доводов в пользу двух следующих тезисов: (а) все

понятия, которыми обладает человек, компетентный в языковом отношении, суть не что

иное, как сложные комбинации некоторого обозримого конечного множества простых

понятий; (б) любому существенному подмножеству такого множества простых понятий

можно дать объяснение, совершенно не связанное с опытом культуры.

Обладание некоторым понятием, безусловно, предполагает формирование определенной

уверенности. Единственная проблема, которую порождает указанная связь, имеет следующий

вид: включает ли с достаточной очевидностью новое состояние уверенности новое понятие

или нет? А этот вопрос в свою очередь сводится к вопросу о поиске наилучшего объяснения,

не связанного с принятием теории врожденных идей. Разумеется, в теории Хомского

утверждается, что только крайняя форма теории врожденных идей может объяснить

быстроту и связность овладения языком, начинающегося с примитивных образцов. То же

самое говорит Фодор по отношению к обучению в целом. Однако принятие эвристической

модели позволяет нам продемонстрировать, что теория врожденных идей не вытекает ни из

обучения языку, ни из овладения понятиями и что овладение некоторым понятием не

предполагает предварительного с ним знакомства.

Здесь достаточно обратить внимание на тот факт, что эвристическая трактовка состояний

уверенности позволяет нам приписать не владеющему языком животному акт овладения

понятием, к примеру, понятием «послушание». Так, Фидо можно обучить послушанию. Из

того, что он в процессе обучения приобрел новые пропозициональные установки,

направленные на послушание, следует, что он овладел ранее неизвестным ему понятием,

которое не подкреплено никакими другими индуктивными свидетельствами, кроме самого

приобретения установок. Если же учесть, что Фидо не владеет языком, а исходное

приписывание ему овладения понятием было эвристическим, то единственно необходимым в

данном случае свидетельством окажется тот факт, что Фидо теперь имеет понятие о

послушании, которого он ранее нс имел.

237

Модель Федора представляется правдоподобной только в пределах явных языковых

формулировок. Стоит допустить, что существует доязыковое обучение (даже доязыковое

обучение языку) и неязыковое овладение понятиями у существ, обладающих языковыми

способностями, как сразу станет ясен буквальный смысл тезиса Федора, что научение новому

понятию включает «гипотезу и подтверждение». «Гипотеза и подтверждение» есть не что

иное, как эвристически истолкованная аппроксимация процесса научения, наилучшая

функциональная репрезентация которого может быть дана в языковых терминах. Оставаясь

на эмпирической основе и считая теорию врожденных идей сомнительной, нам не удастся

найти ни единого свидетельства в пользу тезиса, согласно которому когнитивные субъекты—

будь то животные, не владеющие языком, или компетентные в языковом отношении

взрослые — вообще не приобретают существенно новых понятий.

Думается, что Фодор попросту перепутал врожденную способность любого существа к

обучению и сочетание врожденных и приобретенных способностей (включая

концептуальные способности), от которого зависит овладение новыми понятиями. По всей

видимости, способность формировать понятия имеет врожденный характер, но сами эти

понятия не обязательно врождены. Следовательно, концептуальным способностям присуща

некоторая двусмысленность: можно сказать, что существо, не владеющее понятием С,

обладает концептуальной способностью к пониманию С, а существо, понимающее С, имеет

концептуальную способность понимать объекты в терминах С. Когда Фидо овладевает

понятием послушания (или когда Уошу овладевает понятием предлога «на»), можно

категорично (и необдуманно) посчитать, что Фидо должен обладать врожденной кон-

цептуальной способностью к овладению этим понятием. Однако все его поведение говорит о

том, что Фидо с рождения не обладал этим понятием и он научился ему. Как же можно

отрицать такую возможность, вытекающую из эвристического истолкования языковой

модели? И если все это признается в отношении животных, не владеющих языком, то почему

же следует отрицать это в отношении людей: детей и взрослых?

Нам не обязательно соглашаться со всей системой Пиаже, чтобы оценить тот факт, что

существует ряд

238

эмпирических свидетельств в пользу взгляда, согласно которому дети приобретают новые

понятия в процессе развития (Пиаже [1970]). Известный платоновский парадокс возникает

лишь тогда, когда мы принимаем явно сформулированную формальную модель: S овладевает

понятием С, то есть 5 сознает, что понятия Лі ... An служат критериальными условиями для

понятия С; и, следовательно, чтобы осознать, что Ai...An связаны с С в качестве критериев, S

должен уже знать понятие С. Однако при эвристической трактовке эту модель не обязательно

понимать буквально. К тому же эмпирическая ситуация, по-видимому, складывается

следующим образом: в момент t S не осознает понятие С, в момент f S овладевает понятием

С. Чтобы преодолеть парадокс Фо-дора, нужно только допустить, что состояния уверенности

и понятия обладают функциональной реальностью, а определение пропозиционального

содержания состояний уверенности и овладение понятиями в отсутствие языка происходит

чисто эвристически. Поведение в моменты t и f подтверждает, что S сначала не владеет С, а

затем овладевает им, то есть показывает, что овладение существом S понятием С происходит

в течение некоторого временного интервала. В действительности здесь следует вести речь о

модели, приписывающей фактам определенный смысл, а не отрицать факты на основании

парадоксов, порождаемых самой моделью.

В итоге получается, что когнитивные субъекты, владеющие языком и действительно

использующие его, способны репрезентировать свои размышления (в языковой форме) ; они

не нуждаются в каких-либо иных формах репрезентации этих размышлений, и не существует

ничего такого (вопреки Фодору), к чему бы «субъект имел доступ» (курсив мой.—Дж. M.). В

отношении животных, не владеющих языком, приписывание таких психологических

состояний, как уверенность, оценка, намерение, восприятие и т. п. (что Федором вполне

допускается), само основывается на эвристическом использовании языковой модели, а

следовательно, на эвристическом использовании репрезентирующей системы. Отсюда

следует отрицание тезиса, согласно которому «организм обладает некоторой внутренней

[репрезентирующей] системой». Во всяком случае, приписывание внутренней

репрезентирующей системы означает самое большее, что (1) пропозициональное или

интенциональное значение

239

данного акта поведения приписывается нейрофизиологй-ческим процессам, которые,

согласно теории Фодора, могут «реализовывать» психические состояния; (2) внутренняя

репрезентация есть не что иное, как аналог явного (языкового) или эвристически

приписанного значения такого поведения. Короче говоря, предполагаемые внутренние

репрезентации несовместимы с языковыми репрезентациями или с эвристически

приписанным смыслом действительного поведения. Аналогичным образом в теории

врожденных идей принимается априорная, независимая и четко структурированная

компетенция, которая на поверку оказывается в лучшем случае подпро-цессом реальной

способности субъекта к деятельности на «молярном» уровне.

Главный недостаток теории Фодора вкратце можно выразить следующим образом: Федору

так и не удалось разработать схему, которая (на основании определенных свидетельств)

могла бы играть роль «молекулярной» (или внутренней) репрезентации содержания мыш-

ления и речи на «молярном» уровне. «Наиболее адекватной интерпретацией сообщений,—

утверждает Фодор,— являются формулы, принадлежащие языку мышления», а сами

сообщения опосредуются «промежуточными репрезентациями», «языковыми структурными

описаниями», обладающими психологической реальностью.

Какова же природа этих реальных внутренних репрезентаций, с которыми субъекты

производят мыслительные операции? Фактически Фодор полностью соглашается с

Дональдом Дэвидсоном [1976], который применил к решению этой проблемы семантическую

концепцию истины Тарского [1956]: «Теория значения... призвана... устанавливать

соответствие предложений естественного языка и некоторой канонической репрезентации их

условий истинности». Однако мы уже знаем (вопреки Куайну [I960]), что не существует

адекватной экстенсиональности замены предложений, содержащих пропозициональные

установки. Кстати, и сам Тарский скептически относился к применению его концепции ис-

тины к естественным языкам. Однако Фодора это не смущает. Он заявляет, что «ядром

компьютерного подхода к психологии является попытка объяснить пропозициональные

установки организма через отношения организма к внутренним репрезентациям».

Следовательно,

240

оц предполагает, что (1) существует экстенсиональная парафраза объекта пропозициональной

установки, выраженной глаголом («верит», «боится», «забывает», и т. п.), и (2) существует

некоторый самостоятельный способ соотнесения конкретной пропозициональной установки с

конкретным суждением.

Фодор, по-видимому, считает, что сам факт наличия (экстенсионально характеризуемого)

пропозиционального или интенционального объекта позволяет придать пропозициональным

установкам реляционную интерпретацию^. Однако на деле оказывается, что все это только

другой способ формулировки того же самого вопроса. Дело в том, что мы не можем выделить

суждение, выражающее объект установки некоторого лица, до тех пор, пока мы не

зафиксируем, какое именно суждение отра-' жает тот факт, что некто имеет установку о чем-

то, то есть до тех пор, пока мы не проанализируем само психическое состояние. Рассуждая в

том же духе, Фодор признает: «Среди мелочей, которыми я вынужден буду пренебречь на

данном этапе рассуждения, оказывается интерпретация указательных местоимений. Если

говорить серьезно, то следовало бы сделать так, чтобы F [формула внутреннего кода, которая

соответствует русскому предложению «На этой странице чернильная клякса» («5»)],

указывала на определенный референт для термина «эта страница». Согласно стандартному

подходу, следует считать, что F содержит некоторую схему многоместного отношения между

говорящим, местом, временем и т. п. Аргументы этого отношения, таким образом,

различались бы для различных примеров А». Фодор игнорирует здесь не только

интенциональные характеристики референции, которые не допускают внутренней

репрезентации посредством разложения их на стандартные предложения (ср., например,

референ-циальное использование определенных дескрипций—Дон-неллан [1966]). Он

упускает из виду также и тот факт что даже принятие принципа тождества неразличимых не

гарантирует существования такого обозримого конечного множества обобщенных описаний,

которые бы однозначно индивидуализировали все объекты Кроме того выдвигаемый им

тезис, что мы обладаем врожденной схемой для распознания конкретных объектов, с кото-

рыми мы сталкиваемся в опыте на «молярном» уровне по-видимому, лишен всякого смысла.

16 Дж. Марголис ел!