Марголис Дж. Личность и сознание. Перспективы нередуктивного материализма
Подождите немного. Документ загружается.
конечностей или о каком-либо ином виде боли) не связаны с попыткой определить ее
действительную локализацию, а нацелены на описание чувственного определения боли («в
каком месте чувствуется боль?»),
* Интерпретация психических явлений как поведенческих актов или как диспозиций
(предрасположенности) к определенному поведению была ранее осуществлена в рамках
«аналитического бихевиоризма». См. работы Г. Райла и частично Л. Витгенштейна (Ryle G.
Concept of Mind. Harmonds., 1966; Wittgenstein L. Philosophical Investigations. Oxford, 1953). —
Ред.
2
Так называемых фантомных болей, при которых, например, человек испытывает боль в
области кисти руки, хотя она у него ампутирована. — Ред.
9 Дж. Марголис
129
то эта интерпретация оказывается несостоятельной. Ведь Энском не сумела показать
ннтенциональность (в принятом ею смысле) локализации действительной боли в
действительной конечности. А все дело-то попросту в том, что боль, в том числе и боль
воображаемых конечностей, вообще не интенциональна.
На самом деле функциональная интерпретация боли при помощи гипотез об «этиологии
поведения» должна опираться скорее на те условия, которые делают возможной объективную
трактовку боли, а не на признаки, по которым такие психические состояния выделяются в
контекстах от первого лица (ср. Деннитт [1969]). Состояние боли — а до определенной
степени и другие телесные ощущения—является крайне разнообразным и сложным. Мельзек
[1973], например, считает, что «боль может быть определена в терминах многомерного про-
странства, включающего несколько сенсорных и эмоциональных измерений. Это
пространство включает такой субъективный опыт, который имеет и соматически-сенсорные,
и негативно-эмоциональные компоненты, а также включает возможное поведение,
направленное на прекращение действия условий, которые порождают эти компоненты».
Однако, хотя Мельзек признает «разнообразие болевого опыта» и трудность получения
«удовлетворительного определения», он все же продолжает утверждать, что «если травма
или другое вредоносное вмешательство не способно вызвать негативную эмоцию или
отталкивающий стимул... то данный опыт нельзя назвать болью. И наоборот, беспокойство
или страдание без сопутствующей деятельности соматической афферентной системы также
не является болью». Однако если принять во внимание эмпирические свидетельства,
касающиеся распознавания «субъективного опыта», в котором отсутствуют диспозиции к
прекращению болевого воздействия, как, например, в случаях асимболии на боль или при
определенных лейкотомиях или даже извлечения удовольствия из несильной боли (Стёрнбах
[1968], Тригг [1970]), то становится непонятным, каким образом Мельзек может оправдать
отказ от трактовки такого опыта как болевого опыта. Иначе говоря, представляется
рациональным отделять «сенсорную» компоненту от «интерпретационной» компоненты,
связывающей первую с «негативным и отталкивающим стимулом».
130
Это заключение верно и в том случае, когда связь между указанными компонентами
оказывается «нормальной», поскольку само понятие боли как некоторой формы сенсорного—
может быть, лучше сказать чувственного—опознания предполагает демаркацию такого рода.
К тому же это различение ни в коем случае не нарушает условия, неявно содержащегося в
замечании Мельзека о том, что боль представляет собой перцептивный опыт, характеристики
и интенсивность которого зависят от уникальной истории данного индивида, от значения,
которое он придает вызывающей боль ситуации, и от его «состояния психики» в данный
момент. Фактически, рассматривая, к примеру, феномен «разламывающей головной боли»,
сам Мельзек отмечает, что для описания этого феномена мы обычно используем словарь,
включающий по преимуществу метафорические «как если бы» предикаты: «Разламывающая
головная боль не означает, что голова действительно разламывается.
Здесь мы, по-видимому, сталкиваемся с оборотом речи, предназначенным передавать
некоторое свойство общего восприятия боли, а именно что боль ощущается, как если бы
голова разламывалась». Однако если имеется возможность выделить такие сенсорные
опознания, специфическим образом связанные с определенными эмоциональными и
аверсивными реакциями, то выдвинутое Мельзеком требование, согласно которому необхо-
димо одновременное присутствие и сенсорных, и эмоциональных условий, оказывается
совершенно излишним. А если к тому же учесть возможность интерпретации боли как
некоторого модуса восприятия (Питчер [1970]) и рассматривать так называемые болевые ре-
цепторы как «ноцицептор» (Зауэрбрух и Венке [1963]), то есть как приспособления для
опознания «потенциальных или актуальных факторов повреждения ткани» (Суит .[1959]), то
тогда, принимая во внимание аналогии с другими сенсорными модусами, у нас не было бы
никаких оснований добавлять к определению боли зависящие от (хотя бы и нормальной)
обстановки эмоциональные и аверсивные элементы (contra Армстронг [1962]).
'
v
Следует добавить, что наши замечания не подкрепляют перцептивную теорию боли, но
только показывают, что функциональная интерпретация боли вряд ли явля-
9*
131
ется удовлетворительной. Перцептивная модель боли, какой бы привлекательной и удобной
она ни казалась на первый взгляд, по существу также неудовлетворительна (Марголис
[1977а]). Она не выдерживает проверки такими аномальными явлениями, как (l) couvade, в
которой потенциальное повреждение ткани просто несущественно; (2) безвредная
стимуляция каузалгической боли после полного излечения; (3) явные ненормальности в
центральной нервной системе, порождающие tic douloureux в отсутствие очевидного
нервного повреждения и несмотря на микрохирургическую операцию, проведенную на,
вероятно, поврежденных нервах; (4) после-травматическая, или психогеническая, боль
(Мельзек [1973]). Неудовлетворительность перцептивной—а также интенциональной и
диспозициональной — модели боли показывает, что функциональные интерпретации
психических состояний (например, теории Фодора и Патнэма) просто не связаны с какой-
либо четко определенной областью явлений.
Даже в тех случаях, когда функциональный взгляд на психические явления представляется
разумным, как, например, в отношении мыслей и эмоций, предлагаемое Федором [1968]
«двухступенчатое» оправдание психофизических тождеств все равно оказывается сомнитель-
ным, поскольку в мыслях и эмоциях заключено интен-циональное содержание (к этой теме
мы еще вернемся). В контексте психологического объяснения Фодор выделяет
«психологические теории первой ступени. В этих теориях признается наличие
функционально эквивалентных механизмов тогда, и только тогда, когда вводятся конструкты
(психические состояния), поведенческие следствия которых с точки зрения теории являются
тождественными». Однако, как он говорит, «вторая ступень психологического объяснения
должна иметь дело с описанием тех биохимических систем, которые фактически
представляют функциональные характеристики, перечисленные при помощи теорий первой
ступени» (курсив мой.—Дж. М.). Здесь достаточно напомнить наш анализ проблемы «много-
многозначных» соответствий, из которого следует, что данные «биохимические системы» в
случае наличия подходящего «соответствия» самое большее могут быть приписаны,
рассматриваемым функциональным характеристикам. К этому вопросу мы еще вернемся.
І38
В концепции Патнэма появляются новые подробности, касающиеся природы психических
состояний, которые еще яснее, показывают необходимость исследования альтернативных
форм материализма. В частности, в контексте сравнения логических, или психических, с
одной стороны^, и структурных, или физических, состояний, с другой. Патнэм отмечает
существенное сходство двух следующих высказываний:
(a) Машина установила, что она находится в состоянии А,
(b) Джонс знал, что он испытывает боль.
В физически реализованной (или физически представленной) системе высказывание (а)
выражало бы машинный аналог восприятия, то есть в общем случае либо «состояние А»
некоторым образом было бы выводимо из свидетельства наблюдения (à la Фодор), либо оно
само было бы наблюдаемым (воспринятым). В этом смысле состояние А должно быть
наблюдаемым, интерсубъективно доступным и симметричным в рамках рассуждений в
первом, втором и третьем лицах. В связи с высказыванием (Ь) тогда напрашивается вопрос:
является ли «установление» (весьма двусмысленный термин) того, что некто испытывает
боль, делом интерсубъективного восприятия, симметричного в рамках рассуждений в
первом, втором и третьем лицах? Заметим, это противоречит выдвинутой Фодором гипотезе,
согласно которой: если психические состояния являются теоретическими сущностями, то
тогда в принципе должен быть некоторый базис просто для сбора свидетельств наблюдения
о таких состояниях.
Итак, во-первых, обоснование Патнэмом теоретического тождества зависит либо от
объединения в один вид восприятия и ощущения, либо от невозможности исследовать их
сходства и различия. Нужно отметить, что субъективность ощущения, если она допускается,
в корне отличается от субъективности, скажем, проприоцеп-ции и интероцепции
1
. Первый
вид субъективности связан
* По Ч. Шеррингтону, интероцепция сигнализирует с помощью специальных рецепторов
(интероцепторов) о протекании обменных процессов и других изменениях во внутренней
среде организма а проприоцепция — при помощи специальных рецепторов (проприоцеп-
торов) — о движении и относительном положении частей тела. —Ред.
133
с предполагаемой нетранзитивностью ощущения, то есть с тем, что ощущения не
существуют независимо-от обладания ощущениями. Второй вид субъективности, если
принять во внимание транзитивность восприятия, связан с определенными формами
привилегированного доступа к тому, что в принципе интерсубъективно доступно при
помощи других способов восприятия (Марголис [1973а]). Восприятие транзитивно в том
смысле, что то, что актуально воспринимается, должно существовать независимо от
восприятия или должно быть независимым свойством чего-то существующего.
Во-вторых, предполагая, что «функциональная оога" низация (решение проблем, мышление)
человека или машины» может быть описана в терминах логических состояний без обращения
к «физической реализации», Патнэм невольно принимает допущение, согласно которому все
психические состояния могут быть единообразно интерпретированы таким образом. Но, как
мы уже видели, вопрос о том, можно ли придать единообразную функциональную трактовку
(Патнэм [1967а]; Чайэра и Фодор [1965]) ощущению и мышлению, является весьма
дискуссионным. Возможна даже такая ситуация, когда теоретическое тождество можно
оправдать для некоторых видов психических состояний и нельзя оправдать для других. Если
же удастся доказать, что ощущения в противоположность мышлению нельзя подвергнуть
функциональной интерпретации, то тогда возможен еще и такой вариант: для различных
видов психических состояний потребуются различные способы оправдания теоретического
тождества. Это положение, к примеру, позволяет подчеркнуть важный смысл описательной
роли ощущений, исходя из которой мы установили, что эмпирическое содержание ощущения
нельзя охватить ни элиминативными маневрами, ни аналогами перцептивного описания
(Корнмен [1968а]; Фейгл [1967]). К счастью, требуемое различение между ощущением и
восприятием можно экономным образом провести при помощи следующего наблюдения: в
соответствии с намеченной перцептивной интерпретацией боли (Питчер [1970]); Суит [1959])
мы воспринимаем не только то, что некоторая часть тела актуально находится в «пов-
режденном, ушибленном, раздраженном или патологическом состоянии», но также
воспринимаем, что тело потенциально находится в таком состоянии. В тех контек-
134
стах, в которых глагол «чувствовать» (или родственные ему выражения) требует
непропозиционального' винительного падежа (Чизом [1966]), вряд ли можно предполагать
наличие определенно независимого объекта. Но и на основании тех контекстов, в которых
этот глагол сочетается исключительно с пропозициональным
2
винительным падежом, также
нельзя заключить, что этот глагол имеет перцептивный смысл, по крайней мере о наличии
его у этого глагола нельзя заключить только на указанном основании. Предложения типа «Я
вижу, что вы правы» или «Я слышу то, что вы мне говорите» (и даже предложения с явно
непропозициональным винительным падежом, например «Я вижу вашу цель») обычно не
используются для передачи сообщений о сенсорном восприятии. Фактически можно сказать,
что глаголы, связанные с сенсорным восприятием и соответствующим образом используемые
в эпистемических контекстах, сочетаются и с пропозициональным, и с непропозициональным
винительным падежом (Чизом [1966];
Сибли [1971]; Марголис [1973а]). Если речь идет о человеке, который переживает некоторый
(визуальный) образ, то мы должны иметь возможность говорить и (1) что он видит P
(независимый существующий объект, состояние дел или что-либо аналогичным образом до-
ступное его органам зрения), и (2) что он видит, что p (соответствующее суждение о Р). (Эта
формула достаточно гибка для того, чтобы охватить и зрительные ошибки, и зрительные
иллюзии и т. п.; подробности нас здесь не интересуют.) Однако сомнительно, что, говоря о
когнитивной осознанности ощущений (типа боли), мы говорим о целиком перцептивном
феномене (вопреки Армстронгу [1962] и Питчеру [1970]), то есть о таком феномене, в рамках
которого все то, что опознается как независимый объект (положение дел и т. п.), является
интерсубъективно доступным другим людям и при помощи других органов чувств.
Это наводит нас на новые концептуальные трудности в теории Патнэма. Во-первых, в
приведенных Патнэмом образцах предложений (а) и (b) выбор глагола «уста-
' Где связь между глаголом и существительным в винительном падеже не опосредована. —
Ред.
2
Где глагол связан с подчиненным ему предложением с помощью связки «что».— Ред.
135
навливать» в предложении (а) на самом деле весьма двусмыслен. Когда речь идет о
машинах, глагол «устанавливать» скорее всего не используется в каком-либо эпистемически
точном смысле. Это можно заметить из следующей (несколько экстравагантной) фразы:
термостат «установил», что температура в комнате упала ниже нормальной, и вследствие
этого «включил» кондиционер. Для контекстов, в которых «устанавливать» используется в
неэпистсмическом смысле (или используется как своего рода метафора), нельзя провести
никакой прямой аналогии между утверждениями (а) и (b), поскольку в утверждении (b)
глагол «знать» недвусмысленно используется в эпистемическом смысле. В тех же контекстах,
в которых термин «установить» используется в эпистемическом смысле, мы совершенно не
способны вложить точный смысл в утверждение о том, что машина знает, что она находится
в состоянии А. Это, конечно, не означает, что мы отрицаем (или утверждаем) наличие
познавательных способностей у машин. Это только указывает на то, что мы обычно
допускаем наличие у нас непосредственного знания и опыта относительно некоторых
психических состояний (например, боли). Вопрос же о том, что мы подразумеваем, когда
говорим, что некоторая машина знает свои собственные внутренние состояния, остается
открытым. Проблема эта еще больше усложняется, поскольку, определяя род ощущения, о
котором Джонс знает, что он его имеет, мы понимаем, что мы. в лучшем случае находимся
лишь в самом начале теории о том, каким образом он приходит к этому знанию. Однако
утверждение (а) никак не определяет, к какому роду состояний принадлежит состояние А.
Следовательно, мы не получаем никакой информации о соответствующих сенсорных
механизмах или механизмах ощущения, посредством которых машина могла бы узнать, что
она находится в состоянии А. К тому же глаголы «устанавливать» и «знать» в отличие от
глаголов «видеть», «слышать», «нюхать» и т. п. сами по себе не сообщают ничего о
соответствующих сенсорных или чувственных механизмах, посредством которых данные
(нспропозициональные) объекты могут быть подходящим образом опознаны. Использование
в данном случае пропозициональных объектов, по-видимому, вполне соответствовало бы
патнэмовскому намерению использовать глагол «устанавливать» в эиистемическом
136
смысле. Однако обычный способ описания пропозициональных объектов также включает в
себя определение соответствующих непропозициональных объектов (любого рода),
доступных тому или иному органу чувств (или другим модусам чувствительности—
Марголис [1962]). К тому же в традиционных теориях познания признается возможность
приписывания мнения (и других психических состояний—Чизом [1966]; Марголис [1973а];
Лерер [1974]).
Эти соображения показывают, что Патнэм по крайней мере поторопился, утверждая, что
«каждый философский аргумент, который когда-либо выдвигался в связи с проблемой
духовного и телесного, начиная с самых древних и самых наивных (например, «состояния
сознания отличаются от физических состояний только во мнении») до наиболее изощренных,
имеет точные (курсив мой.—Дж. М.) аналоги в случае «проблемы» логических и
структурных состояний машин Тьюринга». Здесь можно привести еще одно соображение.
Действительная (не абстрактная) машина Тьюринга сконструирована и запрограммирована
делать то, что мы называем «установлением ее нахождения в состоянии А». Именно это,
согласно Патнэму, в принципе позволяет использовать эпистемически характеризуемый
способ выражения. Короче говоря, у нас есть возможность осуществлять когнитивные
приписывания машине именно потому, что эта машина имеет конечную предписанную ей
программу, в терминах которой можно говорить о наличии у нее функциональных состояний.
В таком случае в концептуальном отношении это приписывание паразитирует на нашей
способности осуществлять такое приписывание по отношению к самим себе. Причем, когда
мы приписываем себе когнитивные состояния, это происходит либо при условиях, которые
радикально отличаются от тех условий, в рамках которых функционирует машина, либо при
условиях, о сходстве которых с машинными условиями ничего нс известно. В таком случае
мы вынуждены заключить, что высказанная Патнэмом претензия вряд ли оправданна.
Конечно, из этого не следует отрицание того, что машиноподобные создания могут однажды
появиться во внеземном космическом пространстве; по отношению к «ним» было бы
абсурдным отрицать, что «они» имеют способность познания. Однако и в этом случае мы
попадаем в столь же неприятное
137
положение, то есть, как и в случае с людьми, мы вес равно не будем располагать конечной
машинной программой, наличие которой лежит в основе первоначальной аналогии Патнэма.
Следовательно, рассматриваемые Патнэмом альтернативы просто бьют мимо цели. «Если
проблема духовного и телесного отождествляется с какой-либо проблемой, выходящей за
рамки чисто концептуальных интересов (например, с вопросом, имеют ли люди «душу» или
нет),—пишет он,—то тогда обязательно выполняется одно из следующих положений: либо
(а) ни один аргумент, когда-либо использовавшийся философами, не проливает никакого
света на эту проблему (независимо от способа построения самого аргумента); либо (б) не-
который философский аргумент в защиту механицизма является корректным; либо (в)
некоторый дуалистический аргумент показывает, что и люди и машины Тьюринга имеют
душу!» И все же Патнэму еще необходимо объяснить, в каком смысле можно говорить о том,
что машины обладают когнитивными состояниями. В той степени, в которой он делает это,
он вынужден выходить за пределы своих собственных альтернатив. Не каждое
функциональное состояние является когнитивным (как показывает «поведение» термостата
или растения), поэтому характер аналогии между функциональными состояниями машин и
когнитивно функциональными состояниями людей нуждается в точном определении. Воз-
можно, к примеру, что это различение отражает те доводы, на основании которых Ноэм
Хомский, считающий, что язык врожден личности, отвергает взгляды тех, кто желает свести
личность к автоматам с конечными состояниями. Мы еще вернемся к этому вопросу.
Аргумент, который мы до сих пор исследовали, имеет то достоинство, что в нем в
минимальной степени используются допущения, связанные с особенностями рассуждения о
психических явлениях. Все наши допущения при этом сводятся к следующим: (1)
жизнеспособный материализм не исчерпывается вариантами теории тождества; (2) связь
между наблюдаемостью и материализмом скорее предполагает обращение к эмпирическим
свидетельствам, чем к тождеству как таковому; (3) возможно, что понятие о психических
явлениях не допускает единообразного анализа, и (4) особое внимание следует уделять
отличительным чертам описания психичес-
138
ких событий от первого лица. В этом смысле введение различении типа различия между
логическими и структурными состояниями (а также между психическими и физическими
состояниями) свидетельствует о том, что третий вид дуализма не является опасным.
Фактически Патнэм [1967а] специально указывает, что «гипотеза о функциональных
состояниях не является несовместимой с дуализмом». Он считает, что психические состояния
не являются ни просто состояниями мозга, ни физико-химическими состояниями, ни состоя-
ниями всей нервной системы, но скорее оказываются особыми функциональными
состояниями. Возражая Смарту, он утверждает, что гипотеза, согласно которой боль является
состоянием мозга, крайне неправдоподобна, поскольку для того, чтобы подкрепить ее,
следует «определить такое физико-химическое состояние, для которого было бы верно, что
любой организм (а не только млекопитающее) находится в состоянии боли тогда, и только
тогда, когда (а) он обладает мозгом с соответствующей физико-химической структурой и (б)
его мозг находится в указанном физико-химическом состоянии». Иначе говоря,
маловероятно, чтобы «параллельная эволюция во всей вселенной могла бы всегда приводить
к одному и тому же физическому «корреляту» боли».
Однако слабость позиции самого Патнэма проявляется, когда он в це/.ях интерпретации
описательных рассуждений о психических состояниях от первого лица апеллирует к
теоретическому статусу самих психических состояний. Этот маневр не может быть удачным,
поскольку, какие бы еще трудности ни возникали (например, опасность солипсизма или
необходимость исключения характеристик психического опыта из области науки—Бродбек
[1963], [1966]), знание или описание психических состояний от первого лица не обязательно