Марголис Дж. Личность и сознание. Перспективы нередуктивного материализма

Подождите немного. Документ загружается.

и называет это отношение «строгим тождеством». При такой интерпретации тезис тождества

приводит к бессмысленным выражениям или выражениям, содержащим ошибку смешения

категорий или понятий. Нетрудно заметить, что теория Рорти есть не что иное, как несосто-

явшаяся теория тождества. Отношение между физиче-

•скими и психическими сущностями, характерное для теории тождества, предстает в его

концепции как отношение между «существующими сущностями и несуществующими

сущностями, причем обращение к последнему типу сущностей ранее служило (некоторым)

целям, для

•достижения которых теперь достаточно обращения к первому типу сущностей» [sic!].

Таким образом, взгляды Фейерабенда и Рорти на тождество удивительно схожи, хотя первый

в отличие от второго высказывает сомнения в осмысленности тезиса тождества, а второй в

отличие от первого считает себя обязанным принять элиминативный («исчезновенче-.ский»)

вариант теории тождества.

Элиминационистские теории плохо поддаются оценке, так как в них никогда не говорится,

почему, на каких основаниях мы должны интерпретировать психиче-

•ское либо как нечто фиктивное, мифическое, несуществующее, либо как обедненное,

неправильно и неясно по-

.нимаемое физическое. Примечательно, что и Фейерабенд [1963а], и Рорти главным образом

подчеркивают законность и принципиальную приемлемость (элиминатив-ного)

материализма, его «право» быть выслушанным.

'С таким заявлением можно было бы сразу согласиться,

•если бы оно подразумевало только то, что в самом эли-минативном тезисе нет явных

противоречий. Однако на .самом деле оно претендует на большее. Во-первых, остается

неясным, можно ли вообще (например, с точки зрения Фейерабенда) сформулировать более

или менее надежные основания для принятия элиминативного тезиса, и, во-вторых, сама по

себе непротиворечивость этого тезиса, взятого в форме, приданной ему Фейер-абендом или

Рорти, не вносит ни малейшего вклада в его подтверждение. Стратегия, опирающаяся на

революционные возможности науки (Кун [1970] ; Фейерабенд [1975]), также не имеет

никакого отношения к специфическому содержанию конкретных форм элиминативного

тезиса (независимо от верности или неверности самой этой стратегии — Лакатос и Масгрейв

[1970]).

Однако имеются и более конкретные причины неудач элиминационизма. Так, во-первых,

Фейерабенд произвольно допускает, что с точки зрения обыденного английского или любого

другого естественного языка «опыт, мышление и т. п. не являются материальными

процессами», то есть не могут быть адекватно «проанализированы по материалистической

схеме». Таким образом, в элиминативной концепции отрицается тождество,. а обыденный

способ выражения считается искажением языка, предназначенного обозначать «атомы,

совокупности атомов и... свойства таких совокупностей, а также их отношения», то есть

объекты, которые, согласно этой концепции, считаются единственными реально сущест-

вующими. Однако если бы мы спросили, каким должен быть материалистический

заменитель психического, то нам ответили бы, что этот вопрос является преждевременным,

так как «философу-материалисту следует предоставить в распоряжение по крайней мере

столько же времени» для разработки своей теории, сколько понадобилось для оформления

теории, встроенной в обыденный английский язык. Во-вторых, Фейерабенд допускает су-

ществование «наблюдаемых фактов», в настоящее время поддерживающих

антиматериалистическую концепцию. К числу таких фактов, например, относится то, что

люди имеют восприятия, мысли и т. п. ІНо если мы спросим, не является ли это

обстоятельство решающим свидетельством против материализма, нам ответят, что

«общепринятый способ выражения» в действительности соответствует не фактам, а только

мнениям; что предположительные факты формулируются в терминах такого общепринятого

способа выражения и, следовательно, «уже предрасполагают в его пользу»; что свидетельства

наблюдения по сути своей не являются решающими. В-третьих, Фейерабенд утверждает, что

все значение встроенного в обыденный английский язык разграничения психических и

материальных явлений может быть оценено только' «после того, как будет доказано, что

новый [материалистический] язык представляет собой ухудшение обыденного английского

языка». Однако если бы мы поинтересовались, на каких основаниях мы можем судить об

«улучшении» или «ухудшении» некоторого языка, то нам ответили бы, что, к примеру,

«новая теория боли... изменит значение выражения «Я испытываю боль»» (Фейерабенд

[1962]); что значение терминов, встречающихся

в различных теориях, должно быть различным, или, иначе говоря, значение термина уже

само по себе есть некоторая теория; что всякий язык наблюдения нуждается в интерпретации

с помощью теории, а следовательно, ничего не дает там, где обыденный и

«материалистический»

•языки противоречат друг другу; что фактически не имеется четко выраженного базиса для

проверки таких соперничающих теорий, поскольку сама проверка должна быть выражена на

языке той или иной теории.

Нетрудно заметить, что в этих рассуждениях смешиваются понятия теории и значения

(Патнэм [1965]). Предположим, что Фейерабенд признает рациональность оценок

«ухудшения» обыденного или материалистического языка (в конце концов он сам говорит о

стремлении к рациональности такого рода). Тогда выдвигаемый им тезис противоречив, так

как не дает никаких критериев, позволяющих сравнивать соперничающие эмпирические

•теории по их объяснительной силе (Марголис [1970а]). Дело в том, что такое сравнение

потребовало бы инвариантности смысла критических—то есть обозначающих подлежащие

объяснению явления—терминов в рамках соперничающих теорий, отображающих одни и

те же явления. (Другими факторами, которые в принципе могут влиять на изменение смысла

этих терминов, здесь можно пренебречь.) Как правильно замечает X. Патнэм, из того факта,

что в ходе развития науки ученые отказались от галилеевской теории температуры, согласно

тезису Фейерабенда следует, что Галилей просто не понял бы отрицания высказывания

(составляющего «существенную часть галилеевского понятия») о том, что «температура,

показываемая термометром, не зависит от химического состава жидкости». Однако такой

вывод просто нелеп.

Рассуждение Фейерабенда страдает некоторыми

•передержками. Так, утверждение о том, что язык наблюдения теоретически нагружен, не

эквивалентно утверждению о том, что значение терминов наблюдения есть некоторая теория,

а сама возможность обнаружения альтернативных теорий или обнаружения

альтернативных .интерпретаций данных наблюдения свидетельствует о наличии некоторого

языка, относительно независимого

•от теорий. Допустим также, что в ходе диахронического изменения обыденного языка

нынешние отличительные признаки психических сущностей могут быть или вовсе

100

отброшены, или заменены в соответствии с требованиями элиминационистских

материалистов. Однако вопреки намерениям элиминационистов сам факт диахронического

изменения языка приводит к сохранению этих самых признаков в соответствии с простым

принципом: все, что может быть сказано на данном языке, может быть сказано на нем. К

тому же, если признаки, встроенные в обыденный язык в настоящее время, нуждаются в

оправдании, то это относится и к измененному (в соответствии с требованиями

элиминационистов) способу выражения. Но тогда должна существовать возможность

сравнивать эти способы выражения по их объяснительной силе. В любом случае, если

данный естественный язык небезразличен к выражению тех или иных отличительных

признаков, мы вправе потребовать, чтобы необходимость самого пересмотра или устранения

«ущербных» категорий языка была обоснована. С этой точки зрения элими-нативный

материализм скорее представляет собой некоторую цель, чем проверяемую философскую

программу.

Элиминативный материализм сталкивается и с другими проблемами. Р. Рорти [1970],

например, не настаивает на том, что обычный способ сообщения об интроспективном опыте

является ложным. Однако он полагает, что предложения, сформулированные в

«неврологическом словаре», также правомерно использовать для «описания опыта». Вместе'с

тем Рорти подчеркивает, что «между двумя такими видами описания опыта нет ничего

общего», кроме указания на то, что этот опыт имеет место при одних и тех же условиях, а

именно при «движении тела некоторым определенным образом». Однако само по себе это

различение не может содействовать элиминации психического, а разве что создает возмож-

ность говорить о новом виде его. Ответ на вопрос о том, способны ли эти соображения

оправдать элиминацию психического, можно получить только на основе сравнения свойств

предположительно интроспективных описаний обоих видов. К сожалению, никто до сих пор

не пытался предпринять такое сравнение. Рорти также не удается объяснить, каким образом

можно установить, что указанные разновидности опыта имели место «при одних и тех же

условиях», причем объяснить так, чтобы поддержать свою элиминационистскую программу.

В отличие от Фейерабенда Рорти ограничивается рассмотрением ощущений

(противопоставляемых мыслям), а тем самым

101

заранее лишает себя возможности охватить все контексты рассуждений о психическом и

создать последовательную элиминационистскую программу. К тому же есть все основания

полагать, что описания ощущений от первого лица и описания «опыта» неврологических про-

цессов от первого лица (предположительные описания восприятии) настолько различны

(Марголис [1973а]), что возможность замены первых вторыми выглядит весьма

сомнительной, если только не поддержать ее солидными аргументами.

Разнородность двух этих видов опыта нетрудно продемонстрировать. Так, восприятия

являются «транзитивными» в том смысле, что актуально воспринимаемое должно

существовать независимо от самого акта восприятия, тогда как ощущения (типа боли)

оказываются «нетранзитивными», поскольку не имеют таких независимых объектов. (К

этому вопросу мы вернемся позже.) Фактически главный аргумент Рорти сводится к тому,

что для оправдания его программы не нужно связывать себя принципом, согласно которому

из предложений, сформулированных в рамках первого способа выражения, должно

«следовать» (вопреки Корнмену [1968а]) все то, что утверждается в рамках второго способа

выражения, или эти предложения должны «высказывать» (вопреки Бернстайну [ 1968] ) все,

что высказывается при втором способе выражения. Отвергая этот принцип, Рорти, по-

видимому, поступает вполне разумно, так как в результате ему удается избежать

«категориальной ошибки». Однако он сразу же впадает в другую крайность и совершенно

теряет какую-либо связь между двумя способами выражения, которая могла бы оправдать

замену одного из них другим. Если вся аргументация Рорти подчинена только избавлению от

«категориальной ошибки», то тогда, согласно взглядам самого Рорти, оправдание замены

способов выражения становится невозможным. Оправдание элиминативного материализма

возможно только при условии наличия некоторого концептуального отношения между двумя

способами выражения. Однако, если мы признаем наличие такого отношения, нам придется

признать и наличие чего-то подобного отношению следования или другой теоретической

связи между парами предложений—по одному из каждого вида. Получается, что

«категориальная ошибка» не так уж и страшна.

102

Далее, как справедливо отмечали критики Рорти, в его концепции имеется «теоретико-

описательный» термин «ощущение» (Корнмен [1968Ь]), способ использования которого

может диахронически изменяться, но который тем не менее нельзя систематически

элиминировать (contra Куайн [1966]) без определенного оправдания этого шага. Сам Рорти

считает, что такая критика связана с Мифом Данного

(Селларе [1963Ь]), однако это его

возражение основано на логической ошибке non sequitur

. Критики концепции Рорти исходят

из того, что использование языка для описания [reporting use of language] не совпадает с

использованием его для объяснения. Поэтому для элиминации или изменения (если это

вообще возможно) описательного использования языка нужны особые основания; причем

факт теоретической нагруженности обоих способов использования языка не имеет здесь

особого значения. Даже в том случае, когда объяснение трактуется как описание (или влечет

за собой описание), согласно которому соперничающие описания эквивалентны или

соотнесены каким-либо подходящим образом, все равно утверждения, выдвигаемые в рамках

элиминативного материализма, требуют обоснования.

Аргументы против позиции Рорти можно систематизировать следующим образом: (1)

описательную роль (reporting role) психологического термина «ощущение» нельзя заменить

никаким другим способом выражения, если этот последний дает только научное (то есть

физическое, физиологическое.—Ред) объяснение содержания данного описания (Корнмен

[1971]); (2) можно отрицать существование психических сущностей в онтологи-

' Термин «Миф Данного» введен У. Селларсом в связи с его критикой феноменализма.

Данные непосредственного опыта субъекта («данное») рассматривались в феноменализме как

неопровержимое, абсолютное основание знания о мире. Согласно У. Селларсу,

абсолютизация «данных» должна быть отвергнута, «данное» — миф прежней философии.

Такой сущности, как «данное», на самом деле не существует: с точки зрения их

онтологического статуса «данные» непосредственного опыта есть нейрофизиодогические

процессы, а с точки зрения их содержания «данные»—смысл, содержание высказываний

общезначимого языка. (См.: S e 11 a r s W. Science, Perception and Reality. L. — N. Y., 1963;

Philosophical Perspectives. Springfield, W7.)-Peo.

He следует (лат.) — логическая ошибка, имеющая место, когда тезис не следует логически

из приведенных аргументов. — Перев,

103

ческом смысле и в то же время допускать, что термин «ощущение» используется для

описания феноменально* го опыта; (3) предполагаемый физический язык, имеющий целью

заменить или устранить наш психологический язык, должен сохранить описательную

функцию нашего языка в отношении психических феноменов, если, конечно, эта

описательная функция не будет'устранена независимо; (4) не существует никаких ясных пер-

спектив элиминации нашего психологического языка для описания феноменального опыта, и

непонятно, какой смысл может иметь предвосхищение такой элиминации. (Заметим, кстати,

что эти критические замечания не затрагиваются попыткой Рорти дискредитировать

психическое, выделяемое по его предполагаемой достоверности (alleged incorrigibility). Ведь

отвергать достоверность как отличительную черту психического еще не значит отвергать

само психическое. Фактически этого недостаточно даже для того, чтобы предположить, что

выделяемое в соответствии с этим признаком психическое является однородным в каком-

либо отношении (ср. Розенталь [1977]).)

Мы не пытались доказать, что элиминация описательной функции психологических

терминов, обозначающих ощущения (а следовательно, и самих этих терминов), вообще

логически невозможна и что не существует каких-либо (пока еще неизвестных) оснований,

способных оправдать эту элиминацию. Однако наличие такой лазейки вряд ли может

служить позитивным аргументом, свидетельствующим в пользу элиминативного мате-

риализма. А если в дополнение к нашим аргументам принять межкатегориальное

ограничение, то не остается ничего иного, как только допустить, что способ выражения в

психологических терминах имеет такие дескриптивные свойства, которые не могут быть

заменены каким-либо способом выражения в сугубо физических терминах. Описательный

способ выражения теоретически нагружен. Однако отсюда не следует, что он вводится в

контексте рассуждений о психическом только для того,, чтобы играть роль объяснения.

Корнмен [1971], который критикует элиминативный материализм по всем рассмотренным

линиям, отстаивает свой собственный-«адвербиальный материализм» и утверждает, что этот

вид материализма застрахован от возражений, выдвинутых против элиминативного

материализма и против

104

редукционистского материализма в целом. Преимущество такого вида материализма, по его

мнению, состоит в том, что ощущения сначала заменяются «безобъективными чувственными

событиями» (à la Чизом [1966]), а затем такие психические события отождествляются с

физическими событиями. При этом считается, что отождествление ощущений с «частями

мозга» является «межкатегориальным», тогда как отождествление чувственных событий с

физическими событиями уже не относится к разряду «межкатегориальных». Поскольку же, с

точки зрения Корнмена, предполагаемое высказывание тождества содержит «один чисто

теоретический термин и один термин, который одновременно является и феноменальным, и

теоретико-описательным (theoretico-re-porting), феноменальному аспекту психической жизни

не наносится никакого ущерба» (как в случае элимина-ционистского и редукционистского

материализма). Таковы существенные преимущества теории тождества, которые, по мнению

Корнмена, выставляют ее в самом лучшем свете и заставляют предпочесть другим теориям.

Изобретательность Корнмена позволила ему справиться с некоторыми из существенных

затруднений, стоящих перед теорией тождества. Тем не менее, по его собственному

признанию, рассматриваемый вариант теории тождества предполагает наличие «одно-

однознач-ного соответствия» между «соотносимыми» явлениями, а мы уже знаем, что

обнаружение отношений такого рода с эмпирической точки зрения представляется ма-

ловероятным и что между такими явлениями, скорее всего, имеют место только «много-

многозначные» соответствия. Это положение, по-видимому, верно не только для

интенциональных явлений типа мнения, но и для неинтенциональных явлений типа боли. Как

предлагает Корнмен, здесь следует говорить «в обычной манере, но думать в терминах

наречий». Однако суть дела от этого не меняется. Даже после того, как отброшены

концептуально несостоятельные варианты теории тождества, она по-прежнему не открывает

каких-либо перспектив в деле эмпирического обнаружения требуемых соответствий. Что

нам, например, делать с выдвинутой Д. Армстронгом [1973] проблемой: следует ли считать

веру в то, что а&Ь, тождественной с верой в то, что Ь&а, или нет? А как нам понять

проблему Д. Деннитта

105

[1969], порожденную тем, что интенциональное содержание мнения может быть только

приписано первому процессу? Фактически Корнмен вообще игнорирует тот факт, что

существуют функциональные и интенциональ-ные свойства, связанные с использованием

языка и интеллекта и зависящие от культурного контекста поведения.

Эти свойства, хотя и связаны с определенными со-стояниями центральной нервной системы,

тем не менее не могут посредством каких бы то ни было соответствий считаться

тождественными с такими состояниями. (Этот вопрос, безусловно, требует дальнейшей

разработки.) При рассмотрении феномена боли мы получим столь же запутанную картину.

Хотя явления боли чаще всего ставятся в соответствие С-волокнам, их также можно по-

ставить в соответствие Л-волокнам. Существует даже тезис о том, что явления боли

различных видов связаны с каждым из этих видов волокон (Уайт и Суит [1955]). Однако

следует заметить, что боль может быть заблокирована (может отсутствовать в ожидаемый

промежуток времени из-за стимуляции данных волокон), а нервные связи по преимуществу

оказываются нечеткими, «как только волокна входят в спинной мозг» (Кассинари и Паньи

[1969]). На самом деле «потенциально весь мозг в целом должен рассматриваться как центр

боли» (Мельзек [1973]). Если учесть аномалии типа боли couvade и тому подобные, то

представляется совершенно невозможным установить соответствие с нервными процессами

даже для случаев четко ощущаемой боли. Корнмен правильно подчеркивает, что

окончательное решение проблемы духовного и телесного является (в его терминологии)

«внешним» вопросом (Корнмен [1966]). Однако и в этом случае нам еще нужно выяснить эм-

пирический аспект этой проблемы (который дает нам «внутренний» ключ к рассмотрению

возможности альтернативных теорий).

Противоположная крайность элиминативного воззрения связана со взглядами физикалистов,

которые утверждают, что «некоторая личность со всеми ее психологическими атрибутами

есть не что иное, как тело со всеми его физическими атрибутами» (Т. Нагель [1965]). Мы не

будем затрагивать вопроса об истинности или ложности этого положения. Достаточно того,

что мы не имеем ни малейшего понятия, при каких условиях оно

106

могло бы стать истинным. Конечно, можно понять искушение трактовать личность как чисто

физическое тело (Уильямс [1970]), сколь бы сложным и необычным это тело ни было. Такая

трактовка личности, например, позволила бы полностью проанализировать в чисто физи-

ческих терминах те свойства, которые обычно приписываются личности. Предположим, что

Джон пишет Артуру письмо о красотах Венеции. С физикалистской точки зрения нам

следует предположить, что адекватное объяснение этого процесса может быть дано в

терминах движений руки Джона и его ручки, его состояний мозга и тому подобного, а

также при помощи некоторого устройства для приписывания смысла, значения или содер-

жания данного письма (также редуцированного к физическим терминам) некоторому

множеству чисто физически отождествляемых и анализируемых элементов. Без такого

устройства никакой физикализм не был бы возможен. Мы уже убедились в

безосновательности мнения 'Селларса [1963а] и Фейгла [1967] о том, что интенциональное не

представляет собой особых «затруднений» для физикализма, поскольку, мол, значения

понятий

•(в том числе интенциональности) могут быть просто «добавлены» к вполне адекватному

физикализму. При рассмотрении личности с любой (в том числе и физикалистской) точки

зрения главную роль играет анализ отличительных свойств личности и чувствующих

существ, — свойств, столь же необходимых для природы этих существ, как и любое чисто

физическое свойство. Возможно, именно по этой причине Декарт, несмотря на затруднения,

связанные с дуализмом сущностей, не мог примкнуть к какой-либо форме метафизического

монизма, а современные дуалисты (Полтен [1973]); Эклз [1965]) считают для себя

невозможным принять усовершенствованный монизм.

Человеческая личность, как считал Декарт, обладает

•мечтами, мыслями, желаниями и т. п. Эти состояния, а также способность осознавать их

значение не могут

•быть редуцированы к чисто физическим свойствам и приписаны самой по себе протяженной

материи. Отталкиваясь от этого, Декарт, хотя и не смог установить, в чем же заключается

действительное единство человеческого существа, все же верил, что человек в некотором

смысле должен быть единством материи и духа. Существуют также некоторые свидетельства

в пользу того, что,

107