Мансуэлли Г. Цивилизации древней Европы

Подождите немного. Документ загружается.

этрусского урбанизма. Но просторные прямоугольные улицы, концентрация в центре произ-

водственных мастерских, распределение инсул', рациональный характер гидравлических

сооружений свидетельствуют, сверх того, о развитии техники и исключительного архитектурного

чувства. Реализация данной городской схемы датируется первой половиной V в. до н. э. Она

соответствовала по времени жизни и деятельности Гипподамаита Милетского, если не

предшествовала ей. В любом случае согласованность не имеет значения, Гип-подамова

прямоугольная система на самом деле лишь идеальная эстетическая форма, подсказанная уже

полученным опытом: она не является изобретением. В греческом мире подобная система часто

применялась от Понта до Северной Африки и Сицилии. Нет ничего неожиданного, с другой

стороны, в том, что эта система не распространилась собственно в Этрурии: если периферийные

города, построенные заново, могли быть размечены согласно правильному плану, то метрополии,

подобно крупным греческим городам и собственно Риму, отличались долгим историческим ге-

незисом и последовательным расширением, которые исключали подобное решение. На

современном этапе развития науки мы еще точно не знаем истоков этого явления в Этрурии.

Несомненно, оно является результатом адаптации восточного опыта этрусской средой и этрусским

менталитетом, отличающимися религиозным детерминизмом и менее рационалистическими по

сравнении с греческими. Во всяком случае, достоверен факт, что в Европе вне колониальной

греческой среды и до римской колонизации лишь этрусские города материализовали политическое

и духовное единство, как, например, на Крите, — в соответствующем городском единстве.

Иисула (лат. insula «остров») — отдельно стоящий

138

Глава 7

Этруски

Это развитие урбанизма делает тем более поразительным отсутствие у этрусков прочной

городской архитектуры. Нам неизвестны публичные здания. Лишь мощные стены, которые еще

можно увидеть в Косее или в Норбе, свидетельствуют об умении этрусков строить из камня. Здесь

речь идет о достаточно примитивных конструкциях, впечатляющих скорее своей массивностью,

чем техническим мастерством, позже с ними будет связано большое строительство, в котором

римляне станут мастерами благо-царя, по их собственному признанию, могущественной этрусской

организации. Здесь, как и прежде, судьба архитектуры остается прежде всего связанной с культом

богов и мертвых. Этрусские храмы — наши знания о них отрывочны, что не перестает усложнять

теорию, — возможно, являются более поздними, но в любом случае их существование требует

подтверждений, согласно Витру-вию. Известно, что только фундаменты были каменные, а верхняя

часть состояла из деревянного остова, покрытого пластинками из обожженной глины.

Использование фундамента, которое можно соотнести с доисторической традицией священных

холмов, показывает, что концепция религиозных строений не связана, за исключением некоторых

внешних заимствований, с греческим опытом. Этрусский храм был широким и низким, отличался

богатым живописным и скульптурным убранством, яркой полихромией. Все это относится к

фасаду: с другой стороны были лишь глухие стены. Нам известны немногие этрусские дома: в

Сан-Жовенале, Марцаботто, Ветулонии и некоторых других горсдах были обнаружены лишь их

основания. Верхняя часть такж^ строилась из досок и кирпича, причем использование полого

кирпича свидетельствует о том, что этруски мало заботились о прочности. Стремление к

долговечности проявляется, напротив, в погребениях.

* * *

Именно в искусстве обнаруживаются наиболее полные и замечательные проявления этрусской

цивилизации. Мы уже сделали несколько намеков на него, ибо оно является наиболее выразитель-

ным и достоверным свидетельством истории этрусской нации. Но необходимо остановиться на

нем более подробно: этрусское искусство всегда вызывало живой интерес, который остается

актуальным

139

Часть Н Европа и Средиземноморье

до сих пор. Некоторые из мотивов этого искусства показывают преемственность, которая

сохраняется долгое время с эпохи архаики, соединяясь и смешиваясь с элементами, вышедшими

из других потоков. Иноземные влияния очевидны в великолепной посуде и некоторых изделиях,

которые воспроизводят без изменений египетские темы и формы: речь идет прежде всего о

привозных предметах, изготовленных в мастерских финикийских ремесленников, известных

своим эклектизмом. Заметим, впрочем, что некоторые из наиболее репрезентативных образцов

этого искусства происходят не собственно из этрусских центров, а из Кампании и Пренесте,

которые в VII в. до н. э., возможно, испытали лишь небольшое этрусское влияние. Они не были

преемниками этрусского искусства, которое, с другой стороны, подвергается влиянию

ориентального искусства в греческой интерпретации. Порой декоративный стиль еще содержит

зональную систему виллановской геометрики, усиленную протокоринфским и коринфским

опытом, наряду с декоративной нарочитостью восточного стиля.

В золотых и серебряных украшениях в данный период этрусское искусство обрело наиболее

полное и уже достаточно оригинальное воплощение: ремесленники, работавшие по золоту, де-

монстрировали крайнее внимание к техническому совершенству и декоративной пластике,

мастерски используя игру света и оттенки тона. Барочная вычурность и подчеркнутая

изысканность украшений из Цере и Пренесте смягчены в украшениях из Вету-лонии, где ценилась

именно форма предметов. И то и другое направление в равной степени показывают этрусскую

восприимчивость. Вместе с тем фигурные мотивы, использовавшиеся в декоративных орнаментах,

ближе к стилю протокоринфской керамики, широко имитировавшейся в Этрурии, коринфской ке-

рамики, а также продукции финикийских ремесленников, склонных к воспроизведению

эпизодических сцен. В этрусской ориен-тализации вовсе не проявляется символический аспект

анатолийского искусства.

Восточный стиль сохранялся длительное время и прежде всего проявился в декоративной

изощренности, повторяющей одни и те же мотивы в различных комбинациях с единственной

целью — украсить предмет. Когда появилось собственно этрусское фигуративное искусство, оно,

очевидно, испытало влияние

140

Глава 7 Этруски

греческих моделей: греческое искусство навязало себя средиземноморскому миру, снабдив его

сюжетами и формами, которые были приняты без сопротивления почти повсеместно; лишь бла-

годаря ему концепты, по сути не эллинистические, воплотились в образных формах. Пуническое

искусство само по себе, как мы видели! широко этим затронуто. В Этрурии греческое влияние не

было ограничено прибрежными районами, но достигло глубинных континентальных территорий.

Например, в Клузии продукция буккеро, а позднее каменные надгробия широко заимствуют

греческий репертуар и формы, хотя в обряде кремации по-прежнему используются канопы,

типичные для виллановской традиции индивидуального биконического оссуария. Это не касается

архаических стел с выгравированными фигурами умерших, которые далеки от греческих моделей.

Однако фигурки отдельных каноп, стилистика которых явно заимствована, восходят к местному

опыту железного века или же к традиции, еще более удаленной во времени — как, например,

доисторический период — или в пространстве — как Гальштат.

Скульптура, неизвестная у этрусков до VII в. до н. э., несомненно, обязана непредсказуемому

пелопоннесскому опыту своим «блокирующим» стилем, упрощенным, но не лишенным все же

некоторого величия. Этрусское искусство периода архаики не сильно заботится, как современное

ему греческое искусство, о связном и органичном стиле; оно стремится быть репрезентативным,

выразительным и имеет склонность к внешней эффектности. Однако в нем нет случайности и

противоречив.кти пунического искусства. Если оно и не выражает рациснг.льньгх потребностей

эстетического порядка,то наверняка пробуждает чувство прекрасного и дух оригинальности.

Таким образом, несмотря на сильный эклектизм, оно представляет собой историческое

свидетельство автономии Средиземноморского бассейна.

Следы восточного влияния обнаруживаются также на фресках гробницы Кампана в Вейях и на

декоративных пластинках из обожженной глины (VI в. до н. э.); это последний пример, поскольку

в дальнейшем этрусское искусство плохо поддается греческому морфологическому влиянию.

Однако такие произведения, как, например, настенные росписи гробниц авгуров и «Охота и

Рыбалка», обнаруженные в Тарквинии, уже не подвержены этому влиянию.

141

Часть II Европа и Средиземноморье

Динамичность, хаотичность, которые представляют иногда как характерные черты этрусского

искусства, в действительности являются скорее кажущимися, внешними, чем истинными: яркие

цвета, их порой резкое сочетание, с одной стороны, и стремление к величественным»

впечатляющим объемам — с другой, составляют более типичные элементы, в которых

допускались вариации. Позже почитание греческого опыта становится еще более явным, на над-

гробиях в Клузии это прежде всего волнообразные линии, которые придают динамизм статичным

композициям. В век погребальных настенных росписей из Тарквинии реализм форм, буйство цве-

та отдаляют этрусские произведения от эллинистического мира, и не стоит здесь искать отблеск

исчезающей греческой живописи. Первые десятилетия V в. до и. э. характеризуются прерывистым

движением: этрусский потенциал ослабевает, но погребальная живопись еще отражает

оптимистическое видение загробного мира, не имеющее ничего общего с греческим: это мир

беззаботный, материальный, гедонистический, которому нет равного. Значительная

импульсивность архаизма органично включила эти концепты в этрусское сознание.

Б VI в. до н. э. этрусская скульптура отказывается от причудливых форм и изменяется под

двойным влиянием: сначала ионийским, а чуть позже — аттическим. Саркофаг супругов из Виллы

Джулия, который происходит из Цере, — яркий тому пример. Его формы производят

величественное впечатление и в то же время утонченно-изящны. В нем воплощено также

техническое мастерство, достигнутое этрусками в области коропластики, — эта скульптура на

глине вела свое происхождение от архитектонического декора храмов. При строительстве

последних, как уже говорилось» остов покрывался пластинками из обожженной глины с

фантастическим полихромным декором: религиозные программы архаизма умножились этим

декором пластинок, антефиксов, архитектонических фигур. Из Цере, который играл важную роль

в VT в. до н. э., также происходит большой акротерий, хранящийся в Берлинском музее,

представляющий Аврору и Кефала, фронтон с воинами, находящийся в Копенгагене, и Минерва в

ионийском шлеме из Виллы Джулия. Этрусские или испытавшие этрусское влияние мастера

увековечили таблички, украшенные изображением гонок на колесницах и собрания божеств и

магистратов,

142

Глава 7 Этруски

антефиксы с сатирами и танцующими менадами, продемонстрировав широкое распространение

этого производства, которое охватывало Лаций и проникло в Кампанию.

Этот опыт способствовал, несомненно, формированию индивидуальности прославленного

скульптора Вульки из Вей, которому римляне поручили декор своего главного храма в Капитолии.

Нам неизвестны работы Вульки, но мы знаем произведения его учеников — это большие статуи из

обожженной глины из Портоначчо, такие как статуя Аполлона, которая впоследствии стала одной

из самых знаменитых античных статуй. Ее обнаружение в 1916 г. изменило бытовавшие прежде

представления об этрусском искусстве. Сразу стало понятно, что подобные шедевры не могли

объясняться только имитацией греческих форм. Так был открыт путь для «критических открытий»

этрусского искусства. Если и правда, что этрусское искусство невозможно без постоянных

контактов и непрерывной конфронтации с греческим искусством, мы все же должны

констатировать, что этруски никогда не копировали греческие модели: копии — лишь проявление

интеллектуального классицизма, происшедшего от позднего эллинизма. Они интерпретировали

соображения, которые переняли у греков, сообразно с собственным гением, в некоторых смыслах

противоположным греческому. Этрусский дух, как, в общем, и италийский, не проявил интереса к

совершенству формы, к сложным пропорциональным связям, тонкой отделочной работе: это был

прежде всего иррациональный дух, который cxi-атывал и сохранял только внешний аспект

греческого искусств которое по сути являлось рациональным. Иногда этот дух. окосит что-то

сильное, неистовое, что всегда поражает в Апо71лоне и других статуях венской группы, хотя в

остальном они заметно отличаются. Но сопоставление физической силы, динамичной массы

Аполлона и волнующего изящества Женщины с ребенком кажется мне достаточно

красноречивым. Даже произведение, самое знаменитое из всех, — Капитолийская волчица,

наиболее древняя бронзовая скульптура Италии, — возможно, связано с тем же течением. Школа

Вульки не оказала значительного влияния на этрусское искусство, — индивидуалистическое,

ограниченное рамками города, оно так и не достигло стадии национального языка. В обожженных

глиняных табличках из Фалерий угасает аттицизм

143

Часть II Европа и Средиземноморье

и не содержится творческого порыва, как в пластинках из Вей. Однако фрагмент умирающего

воина поистине поразителен. В Фалериях прослеживается с начала V в. до н. э. та классическая

особенность, которая характеризует фалийскую и латинскую продукцию до начала

эллинистической эпохи. В конце V в. до н. э. голова Юпитера, того же происхождения,

напоминает стиль Фидия, тогда как глиняные пластинки из Орвието сочетают утонченные

стилизации и грубые, сильные формы.

Неправильно говорить об упадке этрусского искусства в V в. до н. э. и о ренессансе IV в. до н. э.

Скорее, великий период живописи Тарквиния и скульптуры Вей, которые знаменуют вершину

этрусского искусства, сменяется долгим периодом субархаизма V в. до н. э., характеризующимся

погребальными барельефами из Клу-зия, замечательными своим изяществом. Этот феномен

объясняется ослаблением отношений с Грецией — ослаблением, на которое мы намекали в

политическом и экономическом плане. Возможно, эта ситуация отразилась и в области

фигуративных искусств. Но проблема заключается в другом: греческий архаизм через свой

линейный декор, свою выразительную силу мог быть воспринят, если и не понят, вне греческой

среды. Искусство строгого стиля и классицизм V в. до н. э. являлись мертвой буквой для предста-

вителей иной культуры: доведенный до крайности рационализм, знание внутренних органических

связей, помещение ч центр фигуры человека, грандиозный символизм мифологии, интерпрети-

рованной в теологическом и философском плане, — все это совершенно не воспринималось

иррациональным и детерминистическим сознанием, характерным для этрусков. Знаменитая

пластинка, найденная в Пирги, хорошо это показывает: пространство построено в обратной

перспективе, образ Афины лишен абстрактного величия богоявления. Вот почему этруски долгое

время отстают, преданные своему архаичному прошлому, вплоть до момента, когда греческое

искусство через новые творения IV в. до н. э. вновь становится доступным неэллинскому созна-

нию. Конечно, этруски не понимали глубинных причин,

которые привели греческих мастеров к напыщенности Скопа или изяществу Праксителя, но они

могли это уловить, по крайней мере во внешних и человеческих проявлениях.

144

Глава 8

ЭЛЛИНИЗМ И ЭЛЛИНИСТИЧЕСКАЯ ЭКСПАНСИЯ

В предыдущих главах, посвященных архаическому греческому миру и его экспансии на запад

Средиземноморья, мы подчеркнули роль греков в формировании европейской цивилизации.

Выходцы из Халкиды, Коринфа, Мегар или городов азиатского побережья,' ионийцы занимали

сначала первое место. Но к середине VI в. до н. э. общая ситуация в Средиземноморье изменилась.

Ионийская экспансия была удержана, а затем остановлена. Карфаген, наследник Тира, объединил

финикийские колонии в однородное сообщество, которое он и возглавил. Этрусское государство

достигло своего апогея. Колонизация, которая свободно распространялась, пересекая все

пространство Средиземноморья, несмотря на локальное соперничество, теряет свой

первоначальный динамизм и плюралистический характер. Соперничество между городами,

которое, однако, непрерывно продолжалось у греков, теперь заменили более крупные конфликты.

Вскоре выделились сектора, зоны влияния, отражающие новое разделение претендентов на

гегемонию.

Это изменение было вызвано событиями, неожиданно происшедшими на Востоке, которые

демонстрируют достаточное единство средиземноморского мира. Уже в 574 г. до н. э'. вавилоняне

в ходе репрессивного рейда в Египет создали свою базу в Тире. Это означало потерю контроля

Карфагеном и возможность реализации на Западе честолюбивых устремлений его колонии. Но

более серьезный удар средиземноморскому балансу был нанесен несколько лет спустя экспансией

персов. Выйдя к берегам

6-6636

145

Часть П Европа и Средиземноморье

Эгеиды, они включили в свою империю ионийские города азиатского побережья, которые испытали на

себе то же, что Финикия. Большая часть греческих центров и финикийский центр Тир были фактически

вычеркнуты из истории, главные опорные пункты стали не более чем морскими базами Персии,

лишенными всякой возможности вести независимую политику. Но тогда как финикийские колонии без

труда объединялись вокруг Карфагена, греческие колонии Понта, ситуация в которых была более

шаткой из-за соседства с многочисленными скифскими племенами, были предоставлены своим

собственным силам, а изолированные и рассеянные ионийские фактории Запада не имели времени

укрепиться перед лицом новой карфагенской мощи. Группа фокейских переселенцев, которые

попытались высадиться на Корсике, была остановлена пуническим флотом на просторах Алалии, и,

несмотря на победное сопротивление, они вынуждены были уступить территорию. Соревнование в

скорости между ионийцами и карфагенянами было выиграно последними. Ионийцы не смогли

реализовать свой проект основания на Западе новой Ионии, в то время как новая Финикия стала реаль-

ностью. Прибытие фокейцев, выживших при Алалии, в Марсель не компенсировало их уход с Корсики.

Уже к 550 г. до н. э. фо-кейский город примет раздел влияния в Западном Средиземноморье,

ограничивавший его экспансию в Испании. Тиски сжимались вокруг него в процессе карфагенской

оккупации островов: Балеарских, Корсики, Сардинии, не считая Сицилии, где другие греческие

колонии также боролись против карфагенской экспансии, тогда как их метрополии демонстрировали

слабое желание оказать им серьезную помощь.

Примечательный факт — упадок ионийской экспансии не сопровождался потерей влияния, которой

можно было бы ожидать. Напротив, по большей части ориентируясь на дорийский полюс, города

Великой Греции приняли, по образцу своих метрополий, некоторое количество культурных элементов

ионийского происхождения, значение которых еще больше увеличилось с ионийским расселением в

результате персидского завоевания. Самый знаменитый ученый Великой Греции Пифагор был самос-

цем; ионийские скульпторы обосновались в Италии и на Сицилии; храмы италиотов и сицилийцев,

построенные в дорическом

146

Глава 8 Эллинизм и эллинистическая экспансия

стиле, также испытывают впоследствии это ионийское влияние, которому они обязаны своей

величественной архитектурой и размерами. Под действием ионийской катастрофы противоречия и

противопоставления, несомненно, ослабли и панэллинский дух одержал верх, но позже они

возобновились в борьбе, которая противопоставила Сиракузы городам халкидского происхождения.

Ионийский престиж сохранился вне этих колоний, в Этрурии, где, как мы видели, ионийские

ремесленники обосновались рядом с ремесленниками коринфского происхождения, и в Испании,

культурная почва которой, «эллинизируя» иберийские народы, долгое время оставалась ионийской.

Это новое доказательство того, что, вопреки установлению все более непреодолимой границы по

политическим мотивам, культурная циркуляция сохраняла заметную свободу. Это касается в равной

степени и торговой циркуляции, о чем свидетельствует повсеместное распространение коринфской, а

затем аттической керамики. Нужно еще раз отбросить идею, согласно которой распространение ком-

мерческой продукции было четко ограничено зоной политического влияния центров производства.

Однако торговля не могла не откликнуться в конце концов на встречные удары политических событий:

монополия, которую карфагеняне установили на ресурсы Западного Средиземноморья, вынудила

греков искать коммерческие выходы в Адриатике и долине реки По, где в последней четверти VI в. до

н. э. были основаны крупные фактории Адрии и Спины, Проникновение греков в Адриатику было

также следствием битвы при Алалии.

Вероятно, впрочем, что выбор этого нового пути отчасти был продиктован грекам перемещением к

востоку от эпицентра кельтской экспансии, сначала располагаашегося между Бургундией и

междуречьем Рейна и Дуная, а в связи с кельтами мы увидим, что в некотором смысле Адрия и Спина

открывают один период, тогда как Вике завершает другой. Но возможно также, что этот новый путь

обмена был открыт по инициативе Афин, наследовавших Ионии, и согласовался с интересами этрусков

севера.

Действительно, в течение многих десятилетий Афины распространяли свою ремесленную продукцию и

развивали коммерцию, становясь все более активным конкурентом Коринфа: их

147

Часть II Европа и Средиземноморье

тиран Писистрат начал проводить жесткую внешнюю политику. В то время как сама Греция смело

выступала против Мегар и господства Пелопоннеса, Афины бросили вызов Персидской империи,

которая угрожала их первенству в Эгеиде и их интересам во Фракии. Но, однажды достигнув

победы над внешним врагом при Саламине (480 г. до н. э.), Афины начали проводить политику

престижа и гегемонии, которая вновь пробудила противоречия между дорийцами и ионийцами.

Афинская экспансия опасно сблизила два полюса, в которых концентрировались основные

противоречия греческого мира, так же как персидская экспансия сблизила полюсы другой

антитезы — той, что противопоставляла греческий мир миру варваров. Огромный авторитет,

заработанный Афинами в результате победы над Персией, которым через ловкую пропаганду они

завоевали доверие панэллинизма, служил основанием для экономического господства. Греки, и

прежде всего афиняне, представляли индийские войны как войны идеологические,

противопоставляя «свободных» эллинов рабам «великого царя»: в реальности это была прежде

всего борьба за первенство, а афишируемое Афинами требование возвысить ионийское наследие

было несколько похоже на провокацию. Для Афин победа была абсолютной необходимостью,

условием их существования в качестве политического и экономического гегемона. В

действительности, когда эта победа была одержана, Афины стали единственными, кто получил

выгоду. Так как греки, по-прежнему расколотые, оказались не способными выдержать войну на

вражеской территории после победного сражения, данного на их территории, Афины сумели с

удивительной быстротой организовать свою собственную сеть морских альянсов. Но этой попытке

организации суждено было в конце концов потерпеть неудачу. После образования конфедерации

на базе равенства и совместных интересов Афины стали подчинять своей воле союзников: их

внутренне противоречивая тактика вела к империализму, в то время как провозглашалась

протекция свободам. Перикл до самой своей смерти пытался создать эту афинскую «империю»,

которая должна была разорвать рамки слишком тесного города. Он пробовал возвыситься там,

одержав блестящую победу над персами и дорийцами. Его политика расширила горизонт Афин от

Эгеиды до Средиземноморья. Но после двух

148

Глава 8 Эллинизм и эллинистическая экспансия

поражений — экспедиций в Египет и на Сицилию — все надежды на реализацию этой

грандиозной панэллинской политики городов были утеряны.

Экспедиция против Сиракуз (415—413 гг. до н. э.) ускорила падение Афин и ознаменовала один

из решающих моментов Пелопоннесской войны. Несомненно, отчасти она объяснялась давним

соперничеством в торговле, которое все время противопоставляло Афины и Коринф. Сиракузы,

основанные последним на юге Сицилии, после того как ионийцы заняли восточное побережье, во

времена Гиерона и Гелона защищали греков на западе от Карфагена и этрусков. Гелон одержал

победы в первых морских сражениях в 480 г. до н. э. — при Гимере и при Саламине, и эти две

победы праздновались по всей Греции как победа панэллинизма над варварами востока и запада.

Затем Сиракузы, благодаря своей предприимчивости и военной организации, встали во главе

сицилийских городов, объединившихся перед лицом пунической угрозы, а их империя

расширилась в направлении Южной Италии. Являясь основным соперником этрусков, которых

они старались вытеснить из Кампании (474 г. до н. э.), в то время как Афины искали их

содействия, Сиракузы вступили в войну на стороне пелопоннесцев. Но эта война, которая, по сути

дела, противопоставила Афины и Спарту, была скорее политической, чем экономической, —

настоящая борьба за первенство; однако она отражала также оппозицию между двумя системами,

одна из которых основывалась на монопольном и тотальном распространении коммерческих

предприятий, я другая — на распространении сознательного образа жизни, одна — на

эволюционирующей политической и социальной структуре, а другая — на архаичном, отсталом,

неподвижном режиме древней сельской экономики и нелепой социальной организации. Внутри

греческого мира возрождается антитеза, которой объясняли мидий-ские войны: принципы стали

практически несовместимыми, борьба — беспощадной. Перед лицом этой драматической ди-

леммы, в которой Афины и Спарта представляли две крайности и два исключающих друг друга

решения, роль других сил сводится к второстепенной. Во время Пелопоннесской войны только

Сиракузы продолжали вести умеренную политику. В их действиях, подобных тем, что позже

принесли Фивам непрочную

149

Часть II Европа и Средиземноморье

гегемонию, практические цели доминировали над идеологическими; во всяком случае, никакая

идеологическая пропаганда не выступала на первый план, чтобы скрыть истинные амбиции. Как

бы то ни было, ни одно из последующих направлений не имело универсального значения; Греция

— прежде всего Афины, — которая оставила нетленное культурное наследие, кажется, так и не

смогла в'политическом плане освободиться от своих сепаратистских концепций. В этом

обнаруживается еще одно противоречие греческого мира: если бы в Греции один полис смог одер-

жать бесценную победу, в то же время его структура, концепция свободы, на которой он был

основан, привели бы города к взаимному ослаблению, невзирая на прочие условия. Вот почему

любая проблема притягивалась в Средиземноморье: образ жизни, влияние и конфликты

классической Греции касаются только прибрежных регионов континента. В V—IV вв. до н. э.

греческое влияние на внутриконтинентальных территориях заметным образом ослабевает: между

морской и континентальной зоной устанавливается настоящий разрыв. Контакты больше не были

такими же актуальными для обеих сторон, как в эпоху архаики. Противоречие между эллинами и

варварами стало отражаться на общей ситуации. Все еще воздействуя с необычайной энергией на

внутренние территории, греческий мир перестает распространять свое влияние вовне, а греческое

влияние, которое еще наблюдалось в континентальных цивилизациях, было либо пережитком

старого наследия, либо результатом посреднических потоков.

Что, таким образом, представляет собой классическая Греция для Европы и древнего мира?

Греческая цивилизация была цивилизацией городской. Нужно будет дождаться по крайней мере

конца Средневековья, чтобы увидеть города, сопоставимые с ней как с политической и

экономической точки зрения, так и с духовной и художественной. Греческий город не был простей

агломерацией людей, объединенных общими потребностями, он имел сложную структуру, где

материальная и духовная жизнь образовали неразрывное целое, живой организм, способный не-

прерывно развиваться. Это развитие не было повсеместным ни в ту эпоху, ни в момент ее

окончания. Каждый греческий город, однако, заключал в себе равные возможности, за

исключением,

150

Глава 8 Эллинизм и эллинистическая экспансия

возможно, консервативной Спарты. Кроме того, поражает политический и, в некотором роде,

религиозный детерминизм, делавший полис обществом индивидов, одинаково ответственных и за

свою собственную судьбу, и за судьбу города. Исключительная открытость, которая позволила в

Афинах и других полисах, история которых напрямую зависела от них, воплотить совершенную

демократию, не была тем не менее безграничной: она не выходила за пределы муниципальной

организации. Eleutheria, соответствующая у нас понятию «свобода», не могла «экспортироваться»,

то есть переноситься в другие структуры; можно было организовать другие города по греческой

модели, но невозможно было выйти за эти жесткие рамки. Древний мир знал только три системы

организации: племенной тип, или, можно сказать, континентальный, полис греческого типа и

абсолютная монархия восточного типа. Кроме того, полис развивался на базе племенной

организации и в некотором отношении представляет последующее ее усовершенствование, но,

упраздняя привилегии каст и заменяя их ответственными классами, он тем не менее сохраняет

сепаратизм. Только римляне нашли решение проблемы, создав систему городов-государств,

основанную на совершенно ином понимании города, свободы и классовых отношений.

Внутренний динамизм, который нарушал порядок в греческих городах, а иногда и разрушал их,

постоянно принимает особый поворот, привлекая к обычной собственно политической борьбе все

человеческое сообщество: политические и экономические распри трансформировались здесь в

идеологические и теократические. Именно в этом одна из черт, которые удивительным образом

приближают греческую городскую жизнь к нашей. В этих дебатах логическая связь берет BJpx над

практическим планом. Отсюда неспособность полисов, вопреки политическим достижениям,

осуществить какую-либо продуктивную социальную акцию. Исследуя проблему греческого

города, мы открываем постфактум общественный характер некоторых из них. Но от

современников этот аспект совершенно ускользнул, он предполагает потребности, которых они не

имели: абсолютная демократия оставалась тимократической и скрывала неравенство, которое

никогда и не исчезало. Все это ограничивалось теорией. Каждый политический глава имел

склонность к навязыванию

151

Часть II Европа и Средиземноморье

своей личной концепции и прежде всего заботился о своих материальных интересах и интересах своей

партии. Между этой позицией и позицией художников, поэтов, философов, стремившихся предложить

каждый свое собственное видение человека и мира, нет никакой разницы; речь идет о различных

аспектах фундаментальной концепции; то, что логическое рассуждение способно убедить, является

прямым следствием; главное, чтобы это рассуждение — логос — было облечено в слова или образы. И

разумеется, согласно этой концепции, человек должен был действительно стать центром вселенной и

мерой вещей, прежде чем создать богов в своем воображении. Это отделяет греческий антропомор-

физм от всех прочих. У греков представление богов в человеческом облике имело целью

материализовать концепцию божества не через понятные и четкие образы, но в наиболее совершенной

форме, какая только возможна: человеческая фигура передавала абстрактное посредством выбора,

который отсеивал любые случайности, то есть через идеализацию. В этом процессе, так же как в

выработке доктрины антропоцентризма, поэты и художники намного опередили философов.

Софисты доведут до крайности последствия принципа, который сделал человека мерой всех вещей,

рискуя подменить абстрактные образы древних критическим сознанием, которое консервативная среда

и Аристофан изобличают как циничное действие ниспровержения. Во всяком случае, это философское

движение, способствовавшее росту динамизма, стремилось придать еще большее значение человеку,

ставшему поистине центром вселенной. Поощряемые софистами индивидуалистические тенденции,

которые позже утвердятся в эллинизме, заставили греков выйти за пределы идеализации их традиций

через космополитический идеализм, который делал горожанина гражданином мира, а не одного

определенного города. Несмотря на свою аристократическую и лакедемонскую характеристику,

идеальный город Платона также был формой возвеличивания человека и города, который тоже был

идеализирован в тот самый момент, когда его историческая роль близилась к завершению.

Но этот комплекс концепций и теорий остается практически недоступным тому, кто не был греком,

всякому человеку и всякой среде, которые не принимали непосредственного, всесторон-

152

Глава 8 Эллинизм и эллинистическая экспансия

него участия в историческом течении этих процессов. Неэллинские народы — например, этруски — не

были способны по-настоящему проникнуться классическим духом, познать его глубинную сущность.

Они ограничились заимствованием внешних форм, воспользовавшись лишь результатами.

Исследователи утверждают, что до эллинистической эпохи влияние классицизма проявлялось только в

области искусства. Заметим, что прежде всего оно представлено иконографией, иногда даже при

заимствовании моделей не улавливался логический процесс, который привел к созданию оригинальной

формы. Вот почему классицизм, по-видимому, имел менее продолжительное и менее глубокое

влияние, плохо поддающееся локальным интерпретациям, и архаичное койне ионийского

происхождения заменило ориентали-зацию начиная с VI в. до н. э. Это подтверждается распростране-

нием ремесленной продукции. Греческая продукция могла быть только принята или отвергнута, она

никогда не имитировалась. Локальные формы, возникшие в результате ее распространения,

приближаются к оригиналу лишь технически. Это относится, как мы увидим, к греко-скифским

ремесленникам из колоний Понта. Периферийный греческий мир создал собственный классицизм,

который отличался от классицизма метрополии, как показывают вариации дорического стиля в

Великой Греции, а особенно на Сицилии. Отметим равным образом отсутствие у сицилийцев и

италиотов истинной классической скульптуры, способной сравниться со скульптурой Пелопоннеса или

Атпчш.

Мы упомянули в связи с ионийским влиянием о двойственности греческого искусства, колеблющегося

в поиске высшего равновесия между двумя фундаментальными тенденциями и противоположными по

сути дорическим и ионическим стилями. Хотя и тот и другой в целом антропоцентричны, что отделяет

их от натурализма, унаследованного с Востока или из древней Эгеиды, они различаются концепциями,

происшедшими от различных, более или менее консервативных традиций и тенденций, которые

сохраняли в дорическом искусстве статичный аспект, более абстрактный, в некотором отношении

более геометрический, тогда как ионическое и аттическое искусство эволюционировало в сторону

более пространных форм, более чувственной и живой гармонии. Аттическое искусство синтезирует эти

две тенденции

153

Часть II Европа и Средиземноморье

и создаст основу эллинистического искусства, с ионическими пережитками и репризами. Но

классическое искусство сохранит не меньшую двойственность, о чем свидетельствуют между прочим

предпочтения некоторых классических консерваторов эллинистического периода, от Фидия до

Поликлета: первый выражал идеал более атлетический и человеческий, второй подчеркивал духовное

величие божественного существа. Как бы там ни было, отход от дорической архитектуры отметил

истощение пелопоннесской культуры. Аттическо-ионический идеализм обладал более богатым

человеческим зарядом по сравнению с математическим рационализмом пелопоннесцев не только в

области архитектуры, но и в области образного искусства.

Разрыв, наблюдавшийся в интеллектуальном и художественном развитии собственно Греции и

периферийного греческого мира, проявлялся и в области политики. Обрабатывая некоторые идеи,

подсказанные афинской демократией, колониальная среда в большинстве своем продолжала быть

отсталой в своих архаичных традициях. Именно в колониях распространились смешанные

конституции, которые были в большом фаворе в эпоху эллинизма и вслед за Аристотелем

рассматривались теоретиками как совершенные с функциональной точки зрения. Практический дух,

который всегда отличал эту среду от колонистов, проникал в идеологию, а позже это влияние

обнаружится в политике и обществе эпохи эллинизма. Тогда как в метрополиях тирания почти

повсеместно уступает место более или менее демократичным режимам, она устанавливается в

некоторых городах Малой Азии, Понта и Великой Греции, где символом просвещенного правителя

стал Дионисий. Софистика, скорее всего, являлась здесь философией познания. Платон при Дионисии

объявил Аристотеля наставником Александра.

Кризис полиса, который начался в Греции внутри самого полиса, внешне приобретает драматические

размеры. Ни реформа Перикла, ни спартанский пример не решили проблему интеграции городов в

органическое сообщество, оказавшееся более обширным, чем нужно. Лиги и конфедерации, которые к

середине IV в. до н. э. восстановились в уменьшенном масштабе, были лишь тенью древних

образований, объединявших основные города прежде всего как попытки организации сверхгорода. Они

154

Глава 8 Эллинизм и эллинистическая экспансия

вновь сталкивались в основном с теми же трудностями и теми же противоречиями. Хиосский мятеж в

356 г. до н. э.

(

направленный против возрождающегося афинского империализма, воспроизводит мятеж

Лесбоса против первой конфедерации. Греки не сумели найти выхода из этой поистине трагической

ситуации. Это привело к тому, что в эпоху римской экспансии пришли племена с континента:

тотальная невозможность достичь соглашения предала греков в руки иноземного владычества. Но это

не была Персидская империя. Во время Пелопоннесской войны и после эмиссары «великого царя»

практиковали политику равновесия между воюющими сторонами. Ловкий оппортунизм в реальности

был лишь проявлением бессилия: роль арбитра, которой добивалась Персия, скрывала неспособность

вмешаться и перейти в наступление. Она не только не вмешивалась, но и сама не смогла, несмотря на

свое мастерство, избежать катастрофы. Однако на огромном панэллинском фронте греки потерпели

неудачу: Кумы и другие города Южной Италии пали от рук самнитов и луканов, колонии Понта

вынуждены были согласиться платить дань скифским племенам, Карфаген практически уничтожил или

захватил несколько греческих центров Южной Испании и Сицилии и, невзирая на борьбу,

возглавляемую Сиракузами, укрепил свои позиции.

* * *

Тем временем непосредственно на периферии самой Греции, население которой еще не было

полностью организовано в города, искусные монархи старались, однако, вновь объединить его властью

оружия и отстранением крупных феодалов от овладения его сознанием. Эти полуплеменные структуры

расценивались греками как иноземные, полуварварские. Название «филэл-лин», пожалованное одному

из предшественников Филиппа II, хорошо это показывает. Македонцы, впрочем, не испытывали

чувства панэллинской солидарности; они недавно заключили союз с мидянами. Территория, которую

они занимали, между полуостровной и континентальной частью Балкан соответствовала

промежуточному культурному пространству между Грецией и Центральной Европой. Если

македонские принцы ссылались

151

Часть И Европа и Средиземноморье

на Ахилла и мифологическую Грецию, это не мешало устраивать царские захоронения под

курганами. Но можно сказать, не искажая реальности, что македонское доминирование

ознаменовало вступление континентальных сил в историю греческого мира. Именно через

усиление, энергичное и настойчивое, Македонское царство политически положило начало

эллинизму. Филипп II, царь-полугрек, который был воспитан на военном искусстве Фив, был

новым человеком, его мышление не подпитывалось ни одной теорией, он не владел ни одной из

распространенных доктрин, хотя и не был чужд культуре. Практическое мышление и склонность

извлекать выгоду из обстоятельств, этот реализм холодного расчета позволили ему за какие-

нибудь двадцать лет отбросить иллирийцев и создать обширное территориальное государство за

счет Фракии и прибрежных государств северной Эге-иды, а затем организовать свое царство на

двойной основе — урбанизации и сельскохозяйственного развития. После этого, используя то

раздоры между городами, то их общий страх перед постоянной персидской угрозой, Филипп II

постепенно захватывает всю Грецию.

Борьба, противопоставившая в Афинах Демосфена и Эсхила, иллюстрирует драму, в которой

автономия греческих городов пошла ко дну. Разворачивая панэллинское реваншистское знамя

против Персии, Филипп заставил греков принять свою программу, которую реализует Александр.

Этот реванш был взят ценой свободы — той самой элетерии, которая была разумным обосно-

ванием существования полисов. Компактной и централизованной структуре Персидской империи

могла противостоять, действительно, лишь структура такого же типа: именно это Филипп понял и

пытался силой навязать грекам. Одной Македонии, этому государству крестьян-воинов, не хватало

духовного авторитета, чтобы представиться борцом за панэллинизм: нужно было соединить силу и

сплоченность македонцев с традицией и цивилизацией греков Александр оживил сознание,

выступив в качестве гомеровского героя и подкрепив свой авторитет детерминизмом

божественной инвеституры. Спартанский авторитаризм уже прельстил некоторых афинских

авантюристов, таких как Алкивиад, и философов, в частности Платона. Также уже «поход десяти

тысяч» позволил смутно ощутить, поверх корыстной авантюры, привлекательность

156

Глава 8 Эллинизм и эллинистическая экспансия

восточного миража. Поражает то, с какой скоростью греки присоединились к точке зрения

Александра: рационализм утратил свое значение в то же время, когда города потеряли свою роль;

он сохранится только в культурном плане.

Предприятие Александра не было только утверждением македонского господства, как выглядело в

реальности, или реваншем панэллинов над варварами, как убеждала пропаганда: Европа

предприняла попытку завоевания Азии. Это было организовано цивилизационным фактором

невероятного значения — греческим опытом.

Нужно сразу определить, что подразумевается здесь под Европой и Азией. Вспомним сначала, что

древние, несмотря на недавний прогресс, имели лишь ограниченные знания об этих частях света и

понимали их в любом случае не так широко, как мы: Египет для них был частью Азии. Европа, о

которой здесь идет речь, — эллинистическая Европа, связанная с македонской политикой. Она

ограничивалась сначала южной частью Балкан до Дуная и Эпира. Азия между тем была затронута

эллинизмом до Евфрата и Инда, а завоевание Александра распространялось также на Египет.

Эллинизм является, таким образом, прежде всего восточным феноменом. Бесконечное азиатское

пространство, ставшее внутренними территориями греческого мира, где древняя Иония вновь

получила ведущую роль, по крайней мере в экономическом и культурном плане, отвлекло

внимание греков от Запада и Европы. И если исключить попытки, сделанные Ар-хидамом II,

Александром Молосским и Пирром, Эллинистическая область не выходила на западе за пределы

линии, проходящей от Пелопоннеса до Кирены. Западные греки остакУ'Хя во многих отношениях

оторванными от эллинского мира. Если в Сиракузах «цари» Агафокл и Гиерон II пробовали

проводить эллинистическую политику, то колонии, как правило, очень быстро ассимилировали

новое культурное койне, не меняя ни своих представлений, ни традиционной манеры поведения.

Эллинизм там остается внешним и проявляется только в городских и муниципальных

трансформациях и художественных формах. Участие Запада в культуре и жизни эллинского мира,

вероятно, было спорадическим. Можно сказать, что западное крыло греческого мира осталось

инородным. То же относится к колониям Северного

157

Часть II Европа и Средиземноморье

Понта, которые регрессировали гораздо больше, чем кажется. Кроме того, скорость, с которой

периферия древнего греческого мира адаптировалась в новых условиях экономики, показывает

силу влияния компактного сообщества центров — источников эллинизма, нового импульса,

который получили их отношения, в том числе торговые. Так же как в предшествующие эпохи,

циркуляция культурных и экономических благ выходит за рамки политических отношений,

которые в очередной раз совсем ослабли. Эллинистический мир, мир великих азиатских царств и

городов стал свидетелем первого конфликта между Римом и Карфагеном, хотя в этом были

замешаны интересы многих городов, в том числе греческих или эллинских. Только страх перед

вторжением римлян на балканскую арену в конце JII в. до н. э. заставил Филиппа V заключить

военный союз с Ганнибалом. Ни одно греческое государство не пришло на помощь греческим

городам в бассейне Адриатики, подвергшимся опасности иллирийского вторжения. Там, кроме

того, присутствовали еще и римляне, которые представлялись, так же как в Марселе, защитниками

греческих сообществ.

В эпоху эллинизма проблемы и политические отношения перестали быть исключительно

морскими. Они сосредоточились на азиатском континенте, перенесенные на необъятные терри-

ториальные пространства. Теперь речь шла не о захвате портов, но о завладении территориями.

Когда Селевкиды и Лагиды' после смерти Александра Завоевателя боролись за его наследие, они

стали на старые дороги войны между Египтом фараонов и азиатскими государствами.

Происходящее имело огромные масштабы, охватывая территории собственно азиатские и

восточный бассейн Средиземноморья. Новый динамизм повсеместно охватил свободные города и

завоеванные территории. Однако грандиозная попытка Александра создать единую необъятную

империю за счет компромисса, одновременно политического и культурного, основанного на

насаждении концепции высокой власти, реализовалась только на несколько лет. Соперничество,

которое некогда существовало между городами, вскоре противопоставило

В русской историографии общепринят иной вариант названия этой ди-

настии — Птолемеи.

158

Глава 8 Эллинизм и эллинистическая экспансия

государства диадохов. Что изменилось, так это непомерно увеличившийся масштаб, теперь это

касается всех проявлений политической и экономической жизни. Ни один классический город,

даже самый процветающий, никогда не знал ни подобной концентрации богатств, ни сходного

демографического развития. Филипп, Александр и их преемники дали мощный импульс ур-

банизму: от Македонии до дельты Нила и Инда огромное количество новых фундаментов

рассыпались от побережий до внут-риконтинентальных городских структур. Они соответствовали

совершенно новой концепции города, реализующей комплексный синойкизм и урбанистические

планы в невиданном ранее масштабе: больше не ограничивались возведением религиозных мо-

нументов и отдельных публичных зданий, город целиком стал объектом грандиозной

архитектурной программы, где каждый элемент должен был соответствовать ансамблю. Речь идет

о частных зданиях, построенных новой военной и бюрократической аристократией и новой

индустриальной и финансовой буржуазией по модели царских резиденций. Нивелирование