Лоуэнталь Дэвид. Прошлое

Подождите немного. Документ загружается.

Осязаемые реликты

предстают перед нами в виде естественных предметов и человеческих

артефактов. Знания о реликтах расширяют наши представления, получаемые при помощи

памяти и истории. Однако, ни физические объекты, ни следы событий не могут сами по себе

быть провожатыми в минувшие времена. Они могут пролить дополнительный свет на

прошлое только тогда, когда уже установлена их принадлежность к рассматриваемым

событиям. Память и история могут определить в качестве реликтов лишь определенные вещи.

Все остальное, что находится вокруг нас, просто присутствует в настоящем, ничего не говоря

нам о прошлом. И в результате более близкого знакомства мы лишаем статуса прошлого

многие артефакты, прежде считавшиеся реликтами.

Тем не менее, осязаемое прошлое чрезвычайно обширно, практически неисчерпаемо. Лишь

немногие артефакты полностью создаются за-

Einstein. Printing Press. P. 432, 433.

В целом (лат.). — Примеч. пер.

Miller. Listening for the African past. P. 11.

Glynn Isaac. Whither archaeology?, 1971. P. 123.

См. примеч. пер. на с. 297.

Тиап. Significance of the artifact. P. 469.

374

ново, но даже они обычно имеют каких-либо зримых предшественников. Связи с прототипами

повсеместны, включая сюда не только руины и реконструированные объекты, но и вообще

все, отмеченное печатью времени, длительного использования или связанное с некими

мемориальными соображениями.

Подобных остатков несоизмеримо больше, чем вещей, имеющих отношение только к

нынешнему веку. По словам Розы Маколей, «на земле и под землей гораздо больше руин, чем

уцелевших зданий».

Любой человек, наблюдающий за живым пейзажем, по крайней мере, в

Англии, постоянно натыкается «на мертвое и умирающее — следы доисторических земляных

сооружений, римские виллы, норманнские mattes, мертвые, разрушающиеся города,

брошенные деревни, вышедшие из употребления железные дороги XIX столетия».

Археология наследует землю, а большая часть земель содержит в себе останки прошлого,

бережно храня память о бесчисленных событиях.

Реликты, маркирующие собой землю и впечатляющие умы, включают в себя не только

человеческие артефакты, но также и природные предметы. Именно образ земли как

геологического и археологического достояния вдохновил Томаса Брауна на следующие

строки:

Сокровища времени лежат высоко, в Урнах, Монетах (coynes) и Монументах, их редко можно встретить под

корнями овощей. У времени есть множество различных диковин, и оно проявляет себя по-разному. Оно открывает

себя в старинных вещах на небесах, в земле, и даже сама земля — своего рода открытие. Величайшая древность

— Америка — погребена уже многие тысячи лет. Большая часть земли все еще находится в Урне вблизи нас.

Большая часть прошлого все еще ждет своей очереди, чтобы показаться нам на глаза. Но то,

что стало видимым, поистине вездесуще.

Однако, несмотря на эту свою вездесущность, реликты в гораздо большей степени, чем

память или история, подвержены истощению. Если печатные труды по истории или

записанные на магнитную ленту воспоминания можно распространять по миру практически

безгранично, тем самым обеспечивая их потенциальное бессмертие, физические реликвии

постоянно подвержены тлению. Даже при том, что многие следы прошлого еще только

предстоит найти, оживить и расшифровать, осязаемое прошлое в конце концов оказывается

источником конечным и невозобновимым, за исключением тех случаев, когда время

порождает новые реликвии. Более ранние структуры неумолимо уступают место

последующим, хотя бы потому, что две вещи не могут занимать одновременно одно и то же

место в пространстве. Если бы ар-

Macauley. Pleasure of Ruins. P. xvii.

Daniel Glyn. Idea of Prehistory. P. 140.

Motte — искусственный холм, который насыпали в основании средневекового замка на равнинной местности. —

Примеч. пер.

Brown Thomas. Hydriotaphia, Urne-Burial (1658). P. 135.

Браун Томас (1605—1682), английский врач и эссеист, автор эссе Religio Medici (Вера врача) (1645) и

Hydriotaphia; Urne Burial (Погребение в урне) (1648), посвященные смерти и погребальным обрядам различных

народов мира. — Примеч. пер.

375

тефакты были похожи на воспоминания, то, по замечанию Фрейда, все когда-либо

построенное и созданное можно было бы вновь вывести не свет божий. Например, Рим стал

бы городом, «в котором ничто из ранее возведенного не погибало бы, и все предшествующие

стадии развития существовали бы наряду с нынешними»,

подобно римским ландшафтам ван

Пёленбурга и Уиникса (Poelenburgh and Weenix), на которых утраченные и сохранившиеся

реликты сочетались с современными чертами.

Воспоминания, отдаленные и недавние, часто

сосуществуют наряду с нынешними впечатлениями тех же самых сцен, однако, что касается

артефактов, вновь появляющиеся вещи должны замещать прежние. Материальные вещи

появляются на свет таким образом, что делают прежние оболочки излишними. В противном

случае прошлое и настоящее сливались бы в одно неразличимое и невразумительное целое,

подобно палимпсестам Римской Кампаньи, которые, по замечанию Готорна, «настолько

перегружены памятными событиями, что одно из них стирает другое, как будто бы Время

вычеркивает вновь и вновь свои собственные пометы».

Артефакты беспрерывно исчезают, будь то в результате внезапного землетрясения или

наводнения, войн или иконоборческих движений, или просто медленно погибают вследствие

эрозии. От прошлой недели остается меньше, чем от вчерашнего дня, а от прошлого года

меньше, чем от прошлого месяца. «Вы можете видеть вчерашний день, от него еще много чего

осталось, — рассуждает вымышленный изобретатель в романе Джека Финни, — а еще многое

сохранилось от 1965, 1962, 1958 годов. Кое-что сохранилось даже от XIX в. Есть даже...

фрагменты еще более ранних времен. Отдельные здания. Иногда даже по нескольку зданий

рядом:... все еще сохранившиеся фрагменты ясного апрельского утра 1871 г., пасмурный

зимний полдень 1840 г., дождливый рассвет 1783 г.».

Однако большая часть прошлого

утрачена безвозвратно или же изменилась до неузнаваемости. «Окажись в результате какого-

то магического процесса у нас перед глазами Англия 1685 г., мы не смогли бы узнать и одного

ландшафта из сотни, одного здания из десяти тысяч. Какой-нибудь джентльмен из сельской

местности не смог бы узнать своих угодий, а городской житель не узнал бы собственной ули-

цы. Все изменилось, за исключением основных природных черт, да нескольких массивных и

долговечных произведений искусства».

В наши дни подобное суждение еще более

справедливо, чем веком раньше, когда его высказал Т. Б. Маколей.

Freud S. Civilization and Its Discontents. См.: Фрейд 3. Неудовлетворенность культурой. 1930. Р. 17. См. его же:

Психопатология обыденной жизни. С. 275 (сноска); Вегп-feld. Freud and archeology. P. 120. Историк Режине Робин

использует смешанную темпо-ральность истории для того, чтобы «дать возможность многим поколениям заново от-

крыть для себя образ Рима Фрейда» (Robin Regine. Toward fiction as oblique discourse. P. 242; см. также: Robin. Cheval

blanc de Lenine ou 1'histoire autre. P. 138—150).

Williams Eunice. Introduction // Gods & Heroes. P. 24. См.: Р. 287, below.

Hawthorne. Marble Faun. P. 101.

Finney. Time and Again. P. 56.

Macaulay Т. В. History of England. 1848. 1:281.

376

Помимо изнашивания составляющего их вещества, реликты также подвержены и износу

значения. Ландшафты нашего прошлого утратят значимость для наших потомков точно так

же, как наше настоящее и неминуемое будущее составят их прошлое. По выражению Беккера,

«все наши "вчера" расплываются и исчезают в бесконечной перспективе веков, даже наиболее

значимые события... для наших потомков неизбежно увянут и превратятся в бледные копии

прежних образов, поскольку каждое последующее поколение, по мере того, как оно удаляется

в более отдаленное прошлое, утрачивает часть значимости, некогда ему присущей, какую-то

часть очарования, некогда ему свойственного».

Воспринимая осязаемое прошлое

То, в какой степени мы воспринимаем прошлое по дошедшим до нас реликтам, зависит от

нескольких обстоятельств. Во-первых, это очевидная древность окружающих нас вещей. В

одних местах, городах, домах, обстановках все явственно несет на себе отпечаток прошлого

— ландшафты насыщены руинами городов, доисторическими земляными укреплениями,

памятниками умершим; в комнатах множество антиквариата, памятных вещей и сувениров,

старинных фамильных фотографий. Другие места новые, свежие или временные, явственно

говорят о своем недавнем происхождении. Вновь созданным ландшафтам явственно не

хватает памятников и старинных зданий, мансард и вентиляционных шахт, наделяющих

старые пейзажи осязаемым чувством человеческого прошлого.

Воспринимаемое прошлое в такой же мере является следствием атмосферы, как и

местоположения. «Очень многое зависит от времени суток, в которое вы их посещаете, —

предупреждает британский путеводитель по древностям. — Неолитический курган,

созерцаемый в разгар летнего дня в окружении украшенной пиками ограды Министерства

общественных работ (Ministry of Works), мусорных ящиков и предупреждающих надписей,

кажется лишенным всякого ощущения тайны. Однако тот же курган будет выглядеть

совершенно иначе на закате, когда все другие посетители уже разошлись».

Погода может

усилить — или уничтожить — иллюзию истории. В долине Темзы осенний туман может

«полностью скрыть дальние холмы и древние леса в долине, оставляя нам лишь виды и звуки

суровых индустриальных джунглей», — отмечает Пол Джонсон. Но на другой день идущий в

аэропорту дождь может сделать «самолеты невидимыми и неслышными, тогда как...

Виндзорский замок проявится сквозь туман,... солнечные блики будут играть на зубчатых

стенах, а королевский штандарт — реять на цитадели. На несколько мгновений пейзаж в

основных своих чертах

Becker. Everyman his own historian. P. 22, 23.

Stenger. Wolf Willow. P. 29.

Newby and Petty. Wonders of Britain. P. xv.

377

станет таким же, каким, должно быть, люди... видели его тогда, когда писал свои труды

Чосер».

Подобно воспоминаниям, некогда покинутые или позабытые реликвии могут стать более

ценными, чем те, которые постоянно находились в употреблении. Именно на них фокусирует

внимание преемственность истории, особенно если редкость или хрупкость угрожает им

неминуемым исчезновением. Те артефакты, которые изначально возникали как преходящие и

обладающие убывающей ценностью, чтобы вскоре попасть в лимб мусора и хлама, зачастую

позднее восстают из пепла в качестве высоко ценных реликвий.

Наша способность и склонность видеть последствия определенных событий, соединяющая то,

что существует ныне с более ранними временами, также определяет, в какой степени мы

воспринимаем данные вещи как реликвии. Некоторые глазеют на античные камни, совершен-

но не сознавая их истории, другие же наделяют даже новые и малоподходящие для этого

предметы ассоциациями с прошедшими временами. Обозревая осязаемые различия, многие

традиционные общества не проводят никаких различий между современными артефактами и

теми, которые достались нам от предков или же были длительное время в употреблении.

Осознание реликтовой формы, таким образом, требует не только наличия актуальных

различий между тем, что досталось от прошлого, и современным материалом, но и

способности и готовности сознавать эти различия. Быстрое устаревание и частые замены

способствуют тому, чтобы мы воспринимали вещи как «старинные». Мы легко опознаем

анахронизм в том, что, так сказать, лишь вчера появилось на свет.

Видим ли мы в вещах прошлое или нет — зависит от того, когда и как часто мы видели их или

нечто подобное прежде. Для того, чтобы можно было опознать те или иные черты как

реликтовые, нам придется обратиться к обстоятельствам, отличающиеся от нынешних, однако

отличающихся при этом не слишком сильно. Те места, которые мы видим ежедневно,

меняются настолько незаметно для глаза, что прошлое в них сливается с настоящим. Места

же, которые мы посещаем вновь после длитедьного отсутствия, могут измениться до полной

неузнаваемости.

То, насколько далеко простирается память, воздействует также на суждения по поводу того,

сколь многое сохранилось от прошлого — и что с этим делать. Произведенные в Блумсбери

разрушения и перестройки сделали оставшиеся следы георгианской эпохи настолько жал-

кими, что те, кто помнит эти кварталы поколение назад, пожалуй, со-

Johnson Paul. London diary // New Statesman. 13 Sept. 1968. P. 314. В действительности же описанная Джонсоном сцена

представляет собой по большей части результат трудов архитектора XIX в. Джеффри Виатвилля (Jeffry Wyatville), а

«претензиям Виндзора на подлинность едва лишь как года четыре от роду» (Lancaster. Future of the past: some thoughts

on presentation. P. 127).

Thompson Michael. Rubbish Theory.

Mann J. G. Instances of antiquarian feeling in medieval and Renaissance art. P. 255.

378

чтут, что стоило бы снести все подряд. И, напротив, молодые и сравнительно недавние

обитатели этих районов и их посетители, которые не могут помнить добрые старые дни,

ревностно оберегают немногие сохранившиеся сокровища.' Как горькое напоминание о

целостном прошлом, реликвии XIX в, мало чего стоят; для новичков же, которые не помнят

ничего иного, они представляются драгоценными образчиками древности.

Изменения, происходящие в нас самих — взросление, переход от юности к зрелости и от

зрелости к старости, или же просто груз накопленного опыта — могут наполнить аурой

времени даже то, что остается неизменным. «Поначалу я не смог узнать ее, — пишет Пруст по

поводу встречи по прошествии многих лет с лишенной возраста Одеттой, — но не потому, что

она изменилась, а потому, что она не изменилась вовсе».

Старые фильмы, увиденные вновь

по прошествии многих лет, кажутся иными, но не потому, что изменились они, а потому, что

изменились мы сами. Наше недовольство воспоминаниями — а возможно, даже негодование

по поводу того, что они поблекли, утратили силу и лишают нас последних иллюзий —

отражают в основном изменение, произошедшие в нас самих под влиянием времени и

социальных перемен.

Таким образом, все реликвии одновременно существуют и в прошлом, и в будущем. То, что

мы называем те или иные вещи старинными или древними, зависит от среды или от истории,

от индивида или от культуры, от исторического сознания или иных предрасположенно-стей.

Три различных процесса предупреждают нас о том, что вещи ведут свое происхождение из

прошлого или связаны с ним: старение, приукрашивание и анахронизмы. Первый процесс,

связанный со старением — упадок и износ — были рассмотрены в главе 4. Второй процесс,

совершенствование, расширение значимости, который удерживает память или каким-либо

иным образом привлекает внимание к некоторым аспектам прошлого, будет рассмотрен в

главе 6. Третий процесс — историческая дистанция — заставляет нас воспринимать реликты

как эманации предыдущих веков. «Старомодные» вещи — неогороженные участки, чашки для

усатых, старинные автомашины, классические фронтоны, — все это своеобразное эхо

вышедших из употребления форм и стилей. Некоторые из подобного рода остатков еще

пригодны для употребления, другие — устарели полностью, одни — на свалке, другие — в

музее. То, что в них есть общего, связывает их с более ранними эпохами — все они устарели,

все они анахронистичны. Но для того, чтобы понимать, что вещь анахронистична, необходимо

обладать историческим сознанием.

' Barker Ashley. Greater London Council, Historic Division, interview 4 May 1978.

Proust M. Remember of Things Past. 3:990 (См.: Пруст М. Обретенное время).

Robinson David. The film immutable against life's changes // The Times. 7 Dec., 1983. P. 11.

379

Мы убеждены, что если артефакты производят впечатление старомодных, они принадлежат

историческому прошлому. Они могут полностью утратить или сохранить изначальные

функции — например, иногда водяные мельницы еще используют по назначению, а вот су-

шилки для хмеля — уже нет, но и те, и другие сегодня уже больше не строят, разве что для

имитации традиционного жанра. Соломенными крышами еще кое-где пользуются, и их

популярность привела к появлению огнестойких копий из стеклопластика. Однако и новые, и

даже стилизованные соломенные крыши обладают аурой старины, потому что выглядят

старомодными.

Растительные и животные виды седой древности или относящиеся к эволюционным тупикам

также производят впечатление устаревших. Сохранившиеся экземпляры целаканта, туатара,

юкки коротколистной (Joshua tree) были анахронизмами, скорее, в своей родной, прежней

среде, нежели в нынешней. Фоссилизованные останки вызывают в воображении ныне

вымершие виды, что также служит признаком древности несущих их в себе геологических

слоев. Но даже отсутствие окаме-нелостей придает статус древности докембрийским слоям:

лишенный каких-либо следов предшествующих форм жизни, Канадский щит производит

неизгладимое впечатление изначальности.

Не только вещи, но и звуки также могут быть старомодными. Музыкальные темы, ноты и

стили кажутся «старинными», если мы определяем их как ранние или архаичные. Знакомые с

историей музыки слушатели могут хронологически локализовать произведение, даже если

они никогда не слышали его прежде. Даже определенные тональности могут отсылать нас к

музыкальному прошлому: некоторые cognoscenti

«не могут слышать си-бемоль минор без

того, чтобы подсознательно не воспоминать о «Купе» из мессы Баха, или первых тактах Не-

оконченной симфонии,

или же Патетической симфонии Чайковского».

Тембр музыки, как показано в главе 4, также может указывать на историческое прошлое.

Определенные инструменты дают тона, которые звучат архаично, вне зависимости от их

действительного возраста. Мы считаем, что для ранней музыки характерны слабые,

вибрирующие, носовые звуки, подобные звуку язычковых инструментов. Они лишены

хорошо темперированных тонов и характерных акустических черт — как, например, голос

кастрата, — что редко встречается в наше время. Заслышав подобные звуки сегодня, мы

ощущаем присутствие прошлого.

Однако презумпция старины может оказаться и обманчивой: лишь немногие современные

музыкальные моменты могут состязаться с по-

Cognoscenti — (итал.) знатоки, ценители. — Примеч. пер.

По-видимому, имеется в виду 8-я симфония Ф. Шуберта. — Примеч. пер.

Abraham. Tradition of Western Music. P. 34, 35. Популярная музыка устаревает быстро: «Запись была старомодной,

характерный металлический привкус лишь отчасти был вызван иглой... Маленькие пустые трюки синкопы... напоминали

вышедшее из моды платье, которое было на девушке, танцевавшей под эту музыку» (Larkin. Girl in Winter. P. 118, 119).

380

родистои аутентичностью костей мамонтов, которые кроманьонцы на территории

современной Украины 20 тысяч лет тому назад использовали в качестве ударных

инструментов. Даже сейчас они издают «тяжелые, резонирующие и экспрессивные в

музыкальном отношении звуки».' Многие из так называемых «ранних» инструментов в

действительности представляют собой сравнительно недавние копии. Часть современной

музыки звучит «под старину», как, например, кантата Стравинского «Заупокойные

песнопения», написанная на стилизованный под древность текст. Однако нас в данном случае

интересует именно ощущение старины, а не старина как таковая. Нарочито архаический стиль

придает музыке историческую глубину, даже если мы знаем, что такое веяние веков — всего

лишь стилизация. Архаизмы ассоциируются с прежними эпохами, а потому, когда мы

слышим подобные звуки, то воспринимаем их как старинные.

Не требуется сложной исторической экспертизы, чтобы понять, что большинство вещей

являются анахронистичными. Даже самый начинающий новичок в архитектурной истории,

который не может отличить классический стиль от неоклассического, стиль королевы Анны

от стиля короля Георга, тюдор от псевдо-тюдора, сразу же видит, что все эти стили каким-то

образом связаны с прошлым. Существует множество примет, позволяющих определить, что та

или иная мебель, серебро, одежда, живопись действительно являются «старинными». Уже

одно только существование мошенников подтверждает, что подделки выглядят убедительно

только тогда, когда несут на себе подобные признаки старины. Точно так же обстоит дело с

открытым подражанием и имитацией, архитектурой периода, намеренно ностальгической

модой: некоторые сетуют, что такие действия обесценивают подлинную старину, однако

признают, что имеющиеся сходства, как мы постараемся показать это в главе 6, укрепляют

связи с прошлым.

Достоинства и недостатки реликварного знания

Осязаемое наследие в качестве источника знания имеет как достоинства, так и недостатки.

Один из таких недостатков — определенный спектр прошлого, который такое знание

раскрывает. Как об этом свидетельствует персонаж Найполя (Naipaul), «„Прошлое здесь", —

он дотронулся до сердца. „Прошлое не здесь", — и он показал на пыльную

Bibikov. A Stone Age orchestra. 1975. Цит. на с. 30. Советская граммофонная фирма «Мелодия», выпустила

«гипнотические» музыкальные записи «на костях» (Binyon Michael. Paleolithic record of the prehistoric rhrythm //

The Times. 22 Nov. 1980. P. 5).

Реалии, совершенно не знакомые нынешнему поколению жителей России, но памятные любителям джаза 60-х,

когда еще не было бытовых магнитофонов, и свою страсть к западной музыке «толстых», которой, конечно же,

никак не способствовала фирма «Мелодия», любители могли удовлетворять только за счет граммофонных плас-

тинок. В качестве носителей для них использовались старые целлулоидные рентгеновские пленки, на которых,

естественно, были и следы их изначального предназначения — отсюда выражение «на костях». — Примеч. пер.

381

дорогу».

Подходы и убеждения могут только стоить догадки на основе реликвий. Для того,

чтобы продемонстрировать реакции и мотивы прошлого, артефакты должны быть

подкреплены сообщениями и воспоминаниями. Это серьезный недостаток, поскольку «мысли,

чувства, действия... составляют плоть истории, а не только палки, кости и бомбазин».

отличие от истории и памяти, уже одно только наличие которых олицетворяет прошлое,

осязаемое прошлое не может само постоять за себя. Реликты молчат. Для того, чтобы они

смогли заговорить, им нужен толкователь.

Реликвии статичны. Если зафиксированное письменно и воспоминаемое прошлое может

пронести сквозь время ощущение взмаха крыла ветряной мельницы, то большая часть

осязаемых остатков прошлого способно лишь удержать отдельное мгновение. Зрительная

явленность реликвий, в особенности старинных зданий, приводит к тому, что многие

переоценивают — и излишне полагаются — на стабильность прошлого. Аура древности в

наиболее тщательно охраняемых местах вовсе не обязательно связана с исторической

витальностью, но зачастую означает просто дефицит инновативной энергии. «Хотя люди и

шли по тротуару, все же оставалось ощущение запустения, как будто отсюда давно уже все

ушли», — так П. Лайвли описывает город Бурфорд в районе Котсуолдских холмов. — Там

было много старинных зданий, многие из которых были удивительно красивы, но казалось,

что они стоят в скорбном одиночестве, как книжные иллюстрации прошлого».

Все реликвии

казались мертвыми.

Живой, диахронический смысл прошлого требует, как указывает Джиллиан Тиндалл,

«динамического напряжения между тем, что мы видим, и тем, о чем знаем, что оно некогда

было, но ныне существует лишь во фрагментированной и символической форме». Такого рода

динамизм редко можно встретить в тщательно охраняемых местах. Она противопоставляет

сохраняющиеся непрерывными связи Кентиш-таун (Kentish Town) вычурной и статичной

атмосфере известных лондонских достопримечательностей:

На так называемых «исторических» территориях — включая сюда и многие охраняемые территории — время

остановилось, даже умерло, его замариновали в определенной точке прошлого. Городские пейзажи, которым удалось

сохранить подобную гомо-

Naipaul. Bend in the River. P. 123.

Hale. Museums and the teaching of history. P. 68. «Когда сырой материал не содержит в себе следов мысли, двери

прошлого остаются закрытыми; а потому археологическая» картина прошлого не только убога, но и неестественна, как

если бы «народ кубка», или «хальштадская культура» «действительно были бы реальными обществами» (Munz. Shapes

of the Past. P. 179, 180). Противоположный взгляд на объяснительную силу реликтов и даже когнитивных процессов см.:

Renfrew. Towards an Archeology of Mind. P. 16—23.

Бомбазин — шелковая ткань, обычно черного цвета. — Примеч. пер.

Lively. House in Norham Gardens. P. 121. Ян Джек описывает деревни Коствольда как «красивые ракушки, раковины,

занятые раками-отшельниками» (Jack Ian. The new gentry in a fine and private place // Sunday Times. 8 Mar. 1982. P. 16—

25. Quotation on p. 20).

382

генность,... являются, по определению, территориями, которые не претерпели сколько-нибудь сложных

социальных потрясений и физических преобразований, что делает осмысленным изучение их истории...

Парадоксальным образом, те места, где «заботой о прошлом» занимался целый ряд поколений состоятельных и

изнеженных обитателей, в действительности могут рассказать нам о прошлом куда меньше,... нежели более ор-

динарные, обветшавшие места».

Места, которые теперь законсервированы в своего рода маринаде, конечно, могут находиться

в равновесии в течение длительного времени. Но если от какой-то определенной эпохи

остается много следов, это означает лишь то, что с тех пор мало что произошло. В противном

случае большую часть этих старинных вещей должны были бы заместить собой вещи более

позднего времени. Ранние Помпеи дошли до нас во всех деталях только потому, что поздних

Помпеи попросту не было. В Уэст-Уикем (West Wycombe) «мы можем получить яркое пред-

ставление о том, как протекала жизнь», утверждает владелец, именно потому, что «кажется,

будто время здесь остановилось».

Но в действительности время не стоит на месте, и

подобные представления о нем лишь искажают образ прошлого.

Однако движение к прошлому при помощи артефактов имеет и свои плюсы. Один из них —

сравнительно небольшое количество сознательных влияний. Еще со времен Ренессанса

ученые знали о подделке и порче текстов, а потому их взоры обратились к реликвиям как

наиболее достоверным свидетелям прошлого.

И хотя теперь понятно, что артефакты можно

так же легко изменить, как и хроники, все же общественность по-прежнему в большей

степени полагается на достоверность реликвий. Осязаемые реликты кажутся ipso facto*

реальными. Реликвии также выступают как нечто такое, что противостоит традиционной

приверженности историков ко всему экстраординарному, великому и драгоценному.

Осязаемые предметы более всего говорят нам именно о повседневной жизни. Конечно, время

и сопутствующее ему тление сами по себе выступают как враг обычных явлений:

большинство производящих впечатление и дорогостоящих артефактов лучше всего

противостоят тлению, кроме того, их хорошо защищают, они чаще становятся предметом

имитаций. Однако преднамеренное сохранение охватывает лишь небольшую часть того, что

сохраняется в действительности. При попытке воссоздать способ жизни миллионов людей,

которые не оставили по себе архивных следов, артефакты могут помочь нам исправить

предвзятости письменных источников и тем самым сделать историческое знание более

народным, плюралистичным и публичным.

Tindall Gillian. The Fields Beneath. P. 116.

Dashwood Francis. West Wycombe brochure. 1977. P. 1.

Cochrane. Historians and Historiography. P. 432—436; Hay. Annalists and Historians. P. 127, 128; Momigliano.

Ancient history and the antiquarian. P. 11—16.

Самим фактом (лат.). — Примеч. пер.

Schlereth. Pioneers of material culture; Hume I. N. Material culture with the dirt on it. P. 37, 38; Levstik L. S. Living

history — isn't; Lynch. What Time Is This Place? P. 31; Schle-

383

Именно эти функции реликтов, созвучные наивным добродетелям исторических романов, были в

первую очередь отмечены в XIX в. «Мы не поймем древних, — писал Нибур, — до тех пор, пока

не сможем составить четкое представление о тех предметах повседневной жизни, которые

разделяем с ними, под тем углом зрения, который был присущ именно им».

Именно потому, что

на фиванских гробницах изображали привычные сцены повседневной жизни, Джордж Перкинс

Марш считал, что «они в большей степени насыщены богатейшими профессиональными данными,

чем даже страницы, вышедшие из-под пера Геродота». Точно так же он утверждал, что «один час,

проведенный в погребенных Помпеях, стоит больше, чем целая жизнь, отданная изучению

писаний Ливия». Марш был убежден, что обыденные домашние и производственные артефакты —

сельскохозяйственные и механические инструменты, мебель и посуду — надо сохранять для того,

чтобы показать черты жизни обычных людей прошлого. Теперь подобная практика становится

повсеместной.

Некоторые предпочтения артефактов могут исходить из обывательских или

популистских наклонностей. Так, Генри Форд, которого критиковали за утверждение, что «исто-

рия — это в большей или меньшей степени чушь», решил «построить музей, в котором была бы

представлена промышленная история, и это уже не будет чушью... Это единственная история,

которая заслуживает изучения... Разглядывая вещи, которыми пользовались люди и которые

раскрывают нам течение их жизни, мы можем получить гораздо более полное представление об

эпохе, чем целый месяц читая об этом в книжках».

Еще одним достоинством вещественных предметов является их доступность. Реликвии открыты

для общественного обозрения и в принципе их может увидеть любой прохожий, стремящийся

получить непосредственное впечатление о прошлом. Для того, чтобы увидеть историю,

самосознание требуется в меньшей степени, чем при чтении об истории: тексты требуют

преднамеренного усилия, тогда как реликвии приходят безо всяких сознаваемых целей или

усилий. «Более открытые, чем писаная история, — по словам Льюиса Мамфорда, — здания,

монументы и общественные дороги... оставляют впечатление даже в умах равнодушных и

невежественных».

История и память обычно

reth (ed.). Material Culture Studies in America. Especially Kouwenhoven. American studies: words or things? 1964. P. 79—92;

Washburn Wilcomb E. Manuscripts and manufacts. 1964. P. 101—105; John T. Schelebecker. Use of objects in historical

research. P. 103— 116, and Ascher Robert. Tincan archeology. P. 325—337.

Niebuhr. History of Rome. 1811. lixxiii.

Marsh George Perkins. American History School. 1847. P. 11; Lowenthal. George Perkins Marsh. P. 101—103.

Ernest G., Liebold, Reminiscences. Цит. по: Buterfleld Roger. Henry Ford, the Wayside Inn, and the problem of «History is

bunk». P. 57, и в слегка измененном виде: Hosmer. Preservation Comes of Age. P. 80; Alexander. Museums in Motion. P. 92.

Mumford Lewis. Culture of Cities. P. 4. «И кремень, обточенный ремесленником каменного века, и особенности языка, и

включенная в текст правовая норма, и зафиксированный в ритуальной книге или изображенный на стеле обряд — все

это реально-

384

приходят к нам в облике сообщений, которые сначала нужно осознанно пропустить через

фильтр критики, тогда как физические реликты доступны нашим органам чувств

непосредственно.

Подобная экзистенциальная конкретность объясняет производимый ими эффект

пробуждения. Отмечая «чувство удовлетворения, которое человек испытывает, видя и держа в

руках те же самые вещи, которыми другие люди пользовались в течение длительного времени

много лет тому назад», антиквар XVII в. называет монеты подлинным доказательством

прошлого. «Хотите увидеть форму... погребального костра, на котором перед обожествлением

сжигали римских императоров? Хотите увидеть, как были сделаны шапки и жезлы? Хотите

увидеть подлинные и достоверные модели древних храмов...? Реставрируйте старинные

монеты и... вы найдете все это там...».

Протестанты, с презрением отвергавшие кусочки

креста и иудиного серебра как идолопоклоннический обман, сами идолизировали

классические реликвии. Завороженный гвоздями коринфской меди из руин Золотого дворца

Нерона, Джон Ивлин (J. Evelyn) чувствовал глубокое возбуждение от столь

непосредственного соприкосновения с античной цивилизацией.

«Знакомство по

собственному опыту с сохранившимися монументами — это прямая дорога к человеческому

прошлому, — считает Вико. — Это позволяет нам пролить более надежный свет и на людей,

которые жили и действовали тогда, и на причины и мотивы их поступков, нежели это можно

сделать с помощью повествований живших позднее хроникеров и историков».

Посещение

Гиббоном Рима, где он мог увидеть «все памятные места, где стоял Ромул, произносил свои

речи Туллий или был убит Цезарь», натолкнуло его на важное вдохновение: «15 октября 1764

г., пока я сидел в задумчивости посреди руин Капитолия и пока босоногие монахи пели

вечерню в храме Юпитера,... меня впервые посетила идея написать историю заката и падения

города».

Портреты французских королей в Musee des Monuments наполнили для юного

Мишле (Michelet) национальную историю жизнью. «Меч великого воина, эмблема

знаменитого владыки», говорил историк Пропер де Баранте, пытаясь убедить правительство

приобрести коллекцию

сти...», — и то, и другое, как отмечает Марк Блок, мы черпаем из собственного опыта, из «первых рук» (Апология

истории, или Ремесло историка. М., 1986. С. 33). Но в отличие от физических объектов, подобные остатки еще

нужно перевести из символической в физическую форму. По поводу непосредственности материальных реликтов

см.: Daniel. Idea of Prehistory. P. 160—163; Bronner. «Visible proofs»: material culture study in America.

Peacham. Complete Gentleman. 1622. Ch. 12. Of Antiquities. P. 126, 127.

Evelyn John. Diary. 13 and 27 Feb. 1645. P. 185, 195.

Vico. New Science, paraphrased in Berlin, Vico and Herder. P. 57. См.: Luck. Scriptor classicus. P. 154.

Gibbon. Autobiography. 1796. P. 84, 85. На самом деле эти воспоминания подверглись существенным

изменениям. В первоначальных воспоминаниях Гиббон упоминает не Капитолий, а церковь францисканского

ордена. Действительно, в 1764 г. руины Капитолия еще долгое время оставались в забвении (Bufano Randolph.

Young Edward Gibbon, letter // TLS. 10 Sept. 1982. P. 973). Подобные различия поучительны, что, впрочем, не

снижает значимости происшедшего.

13 Д. Лоуэнталь 285

Musee de Cluny, это «реликты, которые люди непременно захотят увидеть», причем более

впечатляющие, чем «мертвые писания» исторических книг.

Романтические воспоминания о монументах, резюмированные Шелли в его «Озиманде»

(Ozymandias) поднимают значимость реликвии в качестве свидетелей прошлого. Историческое

образование должно начинаться не в библиотечных архивах, считал Дж. Р. Грин (Green), но на

прекрасных старинных улочках Бери Сент-Эдмундз (Bury St. Edmunds)

для того, чтобы «создать

историю людей, которые жили и умерли там».

Вкус, осязание и зрение, которые запечатлевают в

памяти реликты, также помогут живо воспроизвести и их среду. «Своими руками подняв

наконечник стрелы, который был потерян много веков тому назад и которого с тех пор никто не

касался», Готорн представлял себе, что получил его «прямо из рук краснокожего охотника», а это

значит, что где-то неподалеку была «окруженная лесами индейская деревня», его воображение

вызывало к жизни «раскрашенных вождя и воинов, скво, занятых домашними хлопотами, детей,

играющих среди вигвамов, и маленького убаюканного ветром карапуза, качающегося на ветке

дерева».

Реликвии придают характер непосредственности не только отечественной, но и самой

экзотической истории. Так, археологические открытия на Святой земле и в Греции заставили

ожить слова библейских и классических текстов. Миллионы людей с трепетом следили за сооб-

щениями Амелии Эдвардз из египетских храмов. Каждый раз в Абу Сим-бел на рассвете «я видела

как эта ужасная братия переходила от смерти к жизни и от жизни в камень изваяний», почти веря

«в то, что когда-нибудь поутру, рано или поздно древнее заклятие падет, гиганты восстанут и за-

говорят». В Великом Зале Карнака (Great Hall) «каждый вздох в украшенных фресками нефах,...

кажется, отдается эхом вздохов тех, кто погиб в каменоломнях, на море или под колесницей

завоевателя».

В наши дни античные реликты вызывают менее экстравагантные реакции, но ощущение

непосредственной причастности все же остается. Исторический аромат Лондона охватывает Хелен

Ханфф (Hanff): «Через дверь, в которую некогда входил Шекспир, я прохожу в паб, в котором

бывал и он. Мы садимся за стол,... я откидываюсь назад, каса-

Michelet. Ma jeunesse. 1884. P. 44—46; Barante. ['Acquisition du Musee du Somme-rard. 1843.2:421.

Бери Сент-Эдмундз (Bury Saint Edmunds), город в восточной Англии, графство Суффолк. Основан в 630 г. до н. э.

Современное название получил в память о Св. Эдмунде, короле Восточной Англии, правившем в начале X в. В 1020 г.

датский король Канут II основал там бенедектинское аббатство, ставшее впоследствии одним из самых важных аббатств

Англии. В 1214 г. в этом аббатстве состоялась встреча английских баронов, которая привела в итоге к подписанию

Magna Carta (1215). — Примеч. пер.

Green. Stray Studies from England and Italy. 1876. P. 218; Burrow. Sense of the past. P. 122.

Hawthorne. The old manse. 1846. 10:11.

Edwards A. A Thousand Miles up the Nile. 1877. P. 285, 152. См.: Hudson. Social History of Archeology. P. 73—83.

386

ясь головой стены, которой когда-то касалась голова Шекспира, и это невероятно».

Трепет от

прикосновения к древностям, пробуждает их давнее варварство или святость, простое

прикосновение к подлинным документам наделяет жизнью запечатленные в них мысли и

события.

Историк, который сам видел место действия изучаемых событий, сможет лучше передать их

воздействие на аудиторию. Джордж Банк-рофт (Bancroft) ходил по земле, по которой ступал

Вольф (Wolfe) и «по возможности точно отметил то место, где мог высадиться Жак Картье (J.

Carder)».

Биография лорда Лугарда (L. Lugard),

подготовленная Марджери Перхэм (М.

Perham), приобрела дополнительную достоверность в результате ее путешествия долга в

Нигерию. Брюсу Каттону (В. Carton) были хорошо известны те поля сражений Войны за

независимость, которые он описывал. Сэмуэль Элиот Морисон (S. E. Morison) тщательно

исследовал пути движения Колумба, сам пройдя их под парусом.

Возможность прикоснуться к описываемым предметам также повышает достоверность

исторической романистики. Вергилий разыскивал места, где бывал Эней. Вальтер Скотт

тщательно изучал те местности, которые затем описал в своих романах. «Наши ощущения от

описания классической сцены схватки между Холмсом и Мориарти только усилятся, если нам

доведется побывать у Рейхенбахского водопада, что над Енглишер Хоф (Englischer Hof), не

правда ли?»

Даже подвергшие-

Hanff. Duchess of Bloomsberry Street. P. 30.

Fairley. History Teaching through Museums. P. 2, 3; Galbraith. Historical research and the preservation of the past. P. 304;

Drabble. A Writer's Britain. P. 17. «Кажется, что ничто в такой степени не способно перекинуть мост между веками, как

разыскание и чтение старинных писем; иногда мельчайшие песчинки, которые давным-давно приклеились к жирной

линии, где в тот момент еще не просохли чернила, через три столетия, и ветер подхватывает их, чтобы смешать с прахом

вчерашнего дня» (Wedgwood. Sense of the past. P. 25). Страшно брать в руки предмет, который реально присутствует в

настоящем, но в то же время и совершенно нереален, потому что принадлежит иному прошлому (Smith К. С. P. and

Apter. Collecting antiques — a psychological interpretation ). Современные технологии и организации, которые ослабляют

личное взаимодействие, могут увеличивать потребность прикоснуться к прошлому (Hindle. How much is a piece of the

True Cross worth? P. 5, 10).

Bancroft. To his sister, 8 Aug. 1837. Levin David. History as Romantic Art. P. 17. По-видимому, речь идет о Джеймсе

Вольфе (Wolfe, James) (1727—1759), английском генерале, захватившем Луисбург и Квебек в ходе Французской и

Индейской войн.

Картье Жак (Carrier) (1491—1557), французский моряк и исследователь, открыл в 1534 г. реку Св. Лаврентия.

Совершил еще два путешествия в этот район в 1535 и 1541 гг. Опубликовал отчет о своих экспедициях в 1545 г. —

Примеч. пер.

Лугард Фредерик Джон Дилтри, Первый барон Лугард (1858—1945), британский военачальник, исследователь и

дипломат, сыгравший важную роль в развитии британских колоний в Африке. В 1890 г. предпринял экспедицию в

Уганду, что привело к установлению британской гегемонии в этом районе. Занимался объединением Нигерии и стал

первым губернатором единой страны (1912— 1919). В 1907— 1912 гг. — губернатор Гонконга. — Примеч. пер.

Morison. Admiral of the Ocean Sea. 1 :xvi-xviii. По поводу еще более «аутентичного» и почти катастрофического

плавания на корабле «Нинья II» см.: Anderson Jay. Time Machines. P. 115, 116.

Middletone A. P. and Adair. Case of the men who weren't there. P. 173.

387

ся реконструкции местности могут передать непосредственность истории: Пуссен тщательно

воссоздавал модели греческих и римских ландшафтов, вдохновлявших его аркадийские

картины для того, чтобы увидеть прошлое своими глазами и потрогать собственными

руками.

Для Роберта Вуда ощущение места усиливало чувство прошлого; ступая по

греческим ландшафтам, он чувствовал близость, равно как и удаленность, греческой

литературы, которую читал здесь: «„Илиада" на берегах Скамандра приобретала новые

краски».

Лишенное реликвий прошлое кажется нам слишком разреженным, чтобы быть достоверным.

Рескин жаловался, что поскольку у Англии было только такое «прошлое, от которого не

осталось следов;... мертвые — мертвы. Невозможно даже поверить в то, что они когда-то

были живы, или в то, что они были чем-то иным, нежели сейчас — именами в школьном

учебнике». Напротив, «в Вероне мы можем увидеть из окна на Большом канале его могилу», и

почувствовать, «что он мог бы быть поблизости от вас прошлой ночью».

Для того, чтобы

быть уверенными в том, что прошлое действительно существовало, нам необходимо увидеть

хоть какие-то его следы. «Подобно старикам, которые некогда были знамениты, и

относительно которых все были уверены, что они уже полвека как умерли, но которые,

оказывается, живут где-то в меблированных комнатах вместе с полудюжиной котов»,

напоминающие о времени места являются доказательством того, «что прошлое действительно

когда-то существовало, а не было придумано какими-то экспертами в архивах».

Старое

кресло, к которому можно прикоснуться рукой, стол и таверна в Честере удостоверили

Фредерика Ло Олмстеда (F. L. Olmsted), что «его опыт прошлого не был сфабрикован, и что

вдруг не прозвенит звонок, и рабочие сцены» не начнут разбирать стоящий у него перед

глазами древний город.

Как считают те французы, кому посчастливилось выжить,

необходимо сохранять руины Орадура для того, чтобы передать потомкам память об ужасах

нацизма. Как и в случае со старыми домами, которые «были свидетелями процесса перемен,...

мы должны хранить те скорлупки, в которых происходили события, даже если сами эти

события уже забыты».

Praz. On Neoclassicism. P. 28, 29.

Wood. Ruins of Palmyra. 1753. P. 2: «Классическая почва не только заставляет нас всегда в большей степени

наслаждаться творениями поэта или историка, но иногда помогает понять их лучше».

Ruskin. Modern Painters, IV, Pt 5, Ch 1, sect. 5. P. 4, 5.

Zweig. Paris and Brighton beach. P. 512.

Olmsted. Walks and Talks of an American Farmer in England. P. 88—90. Цит. по: Mul-vey. Anglo-American

Landscapes. P. 51.

Lively. House in Norham Gardens. P. 12. См.: Spurrier Andrew. Oradour: the town that came back to life after massacre

// IHT. 4 June 1980. P. 7; Geddes Diana. Oradour: the agony that cries out for vengeance // The Times. 4 June 1983. P. 8.

Сравните это с ощущениями жертвы Лидице, которая вернулась для того, «чтобы найти одни лишь руины» (Сох.

Restoration of a sense of place. P. 422).

388

Сосуществование с настоящим — еще одна жизненная черта осязаемого прошлого: нечто

старинное или сделанное так, чтобы казаться старым, может явить нам прошлое ощутимым и

действенным образом. «Вид императоров, консулов, генералов, ораторов, философов, поэтов

и прочих великих людей,... стоящих собственными персонами перед нами, — отмечает Джон

Нортолл (Northall) по поводу античных статуй в Риме в 1752 г., — переносит нас почти на две

тысячи лет назад, смешивая прошлое с настоящим».

Аналогичным образом прошлое при-

сутствовало для Амелии Эдварде в Фивах. «На мгновение можно позабыть о том, что все

изменилось. И если бы вдруг в тиши послышались древние напевы — если бы вдруг

показалась процессия жрецов в белых одеждах... посреди пальм и пилонов — это никому не

показалось бы странным».

Принимая участие в крестовом походе за спасение Старого

южного дома собраний в Бостоне, Уэнделл Филлипс (W. Phillips) уверял собравшихся, что

герои революции «Адаме, Уоррен и Отис сегодня склоняются над нами, умоляя, чтобы их

бессмертные труды не были осквернены и не изгладились из людской памяти».

Движущаяся

и говорящая фигура Авраама Линкольна в Диснейленде помогает нам поверить в прошлое

тем, что переносит его в настоящее: мы ясно ощущаем, что «прошлое не ушло, оно есть».

Обнаружив в Британской библиотеке том Генри Клея (Н. Clay) 1864 г. с неразрезанными

страницами, Джон Апдайк сразу ощутил внутреннюю связь с прошлым: «Я оказался тем

принцем, который поцелуем разбудил эту книгу, спавшую здесь, поджидая меня, больше ста

лет».

Поскольку артефакты одновременно принадлежат и прошлому, и настоящему, их роли —

историческая и современная — тесно связаны между собой. Аромат старины пропитывает

собой вереницу домов, прославленных создавшими их архитекторами и жившими в них

обитателями различных эпох, а в результате их длительное существование и создает

современный характер ансамбля. Такое смешение старого и нового в ландшафтах порождает

Лоуэнталь Дэвид. Прошлое - чужая страна

Подождите немного. Документ загружается.