Левинас Э. Избранное: Трудная свобода

его методом. В понимании Гуссерля, феноменология никогда не была чистым органоном,

способом возведения в ранг философии правила предосторожности, рекомендующего

ограничиваться лишь описанием феноменов такими, какими они представляются. Ее

необычность состоит именно в способе подхода к феноменам, причинах, побуждающих

рассматривать их именно таким образом. Гуссерль хочет дать общую философию бытия и

сознания. В этой философии феноменологический метод — не «прием»,

обнаруживающий определенное количество верных посылок, но само существование

данной философии

. Мы надеемся также, что сможем найти для различных аспектов

концепции Гуссерля, к которым для некоторых сводится все его учение, как то:

антипсихологизм, учение об интуиции сущностей, идеализм, теория трансцендентальной

редукции и т.д., — их истинное место. Мы не стремимся к пустому «славословию»,

подытоживанию всех «результатов» исследований Гуссерля. В творчестве, посвященном

такому множеству проблем, мы попытаемся выявить единство феноменологической

устремленности, ее облик, ее рукводящую идею.

166

2. Психологическое содержание и мышление

Идея, что смысл понятия не исчерпывается ясным, отчетливым анализом содержащихся в

нем элементов, — кантовская, в большой мере подготовленная английским эмпиризмом.

Вне своего содержания понятие обладает «объективным значением», заявкой на

существование, не раскрываемым путем его непосредственного анализа. Это еще одна

традиция эмпиризма и критицизма одновременно побуждающая искать в субъекте,

субъективном происхождении понятий тот смысл, который ускользает от познания,

направленного на сами понятия. Гуссерль сохраняет приверженность этим идеям в

«Философии арифметики». Он не отказался от них, публикуя «Логические исследования»,

когда был наиболее строг к английскому эмпиризму XVIII и XIX веков. Оппозиция между

наивно переживаемой непосредственной очевидностью и очевидностью, ставшей

предметом рефлексии, открывающей новое измерение рациональности, — стержень всех

феноменологических проблем

. Вернуть понятия, какими бы очевидными они ни были

для фиксирующего их познания, в перспективу их видения субъектом — такой будет

основная задача феноменологии.

Именно этот метод применяет Гуссерль в «Философии арифметики» для прояснения

понятия числа. Позже он сам признает, что в этом труде уже действовал как

феноменолог

. Он обращается к духовному акту, посредством которого понимается

число; он схватывает его смысл в действиях сложения и вычитания, одновременно

составляющих числа и осуществляющих первичный контакт разума с этими «реалиями».

Уже брезжит на горизонте идея категориальной интуиции, так как действие сложения

полностью лишено непосредственности чувственного, но тем не менее является

первоначальным подходом к арифметическим построениям

. Но особенно связано с

психологизмом той эпохи понятие субъективного, включенного в этот анализ:

субъективность рассматривается не как содержание сознания, но как noèse, мыслящее

некое объективное единство, в определенной мере или в некотором смысле постигающее

его. Арифметика сводится не к игре психологической каузальности, но к смысловым

единствам. Они соотносятся с субъектом лишь через их смысл в той мере, в какой

мыслится субъект. Гуссерль опровергнет общие тезисы психологизма, когда они

воспрепятствуют пониманию связи между множественностью сознания и единством

теории. Но в «Философии арифметики» они уже практически не играют никакой роли.

Действительно, «Философией арифметики» движет интенциональность сознания, которая

в «Логических исследованиях» позволит понять существование идеала и его

167

соотношение с мышлением и таким образом примирить единство идеи с

множественностью мыслящих ее актов

. Все еще исповедуя психологизм, с которым он

будет бороться десять лет спустя, Гуссерль заимствует у него лишь то, что составляет в

нем истину: значение изучения субъективности для выяснения происхождения

представлений

. И отныне в обращении к субъекту он усматривает специфически

феноменологическое измерение интеллигибель-ности. В «Логических исследованиях» он

станет опровергать не тот факт, что логическое отсылает к субъективному, но что отсылка

происходит посредством содержания. Он будет утверждать, что «не следует смешивать

психологические составляющие или предпосылки утверждения закона (логического) с

логическими моментами его содержания»

. Объект отсылает к субъекту вовсе не своим

содержанием, не фактом наличия того или иного смысла, но самим фактом наличия

смысла.

Таким образом, если учесть то место, которое занимает «Философия арифметики» в

контексте творчества Гуссерля в целом, публикация «Логических исследований» не

свидетельствует о столь резком нарушении преемственности, как это могло часто

казаться, — ни по отношению к его первому труду, ни по отношению к последующему

творчеству, в котором, по мнению некоторых, Гуссерль будто бы вернулся к

психологизму

. Критикуя в первом томе «Логических исследований» психологизм в

логике

, Гуссерль доводит до абсурда основные положения психологизма как

нарушающие очевидные условия возможности теории вообще

, своей аргументацией

стремится отделить логический порядок, то есть порядок, в соответствии с которым

«наука конституируется в качестве науки»

, от простой игры психологической

каузальности, движущими силами которой являлись бы законы логики

. Это означает,

что научные посылки — объекты мышления, а не сама его сущность, и что истина — это

прежде всего апперцепция порядка, царящего в объективной сфере. Это значит в целом,

что разум есть мышление и интеллекция.

3. Чистая логика

Таким образом, психология мышления, понятая как наука о психических фактах, не может

служить основой логики. Логика составляет «особую область истин»

, сферу идеальных

отношений, сопоставимую с миром математических отношений

. Объекты мышления, их

сцепленность не исключаются из психологических множеств, нацеленных на их. Подобно

математику, логик не выносит

168

суждений о последовательности мыслей, направленных на математический объект. Его

взгляд прикован к объекту; он идентифицирует его посредством изменений собственного

сознания, стремится постичь его законы

Объект логики не определяется каким-либо содержанием. Рассматривая проявления в

самых разнообразных сферах, мы обнаруживаем их общность. Следовательно, общность

не связана с тем, что принадлежит этим сферам

. Таким образом, эти сферы

свидетельствуют об облекающей их общей форме, независимой от какого-либо

содержания

, связанной с тем, что любой объект — каким бы он ни был — это «нечто

вообще».

Для Гуссерля отмеченное нами различие между материей и формой является

радикальным

. Форма — не результат доведенного до конца процесса обобщения, так как

у высшего вида всегда есть содержание. «Нечто вообще» трансцендентно всякому виду и

вместе с тем подчинено собственной правомерности. Чистая логика — наука о такой

правомерности.

Чистая логика — условие истины в той мере, в какой истина есть соответствие мышления

объекту, а формальные структуры объекта касаются его бытия. Но если она может

служить нормой истины, сама по себе она не нормативна; она, как и математика,

теоретична

. Чистая логика, будучи наукой о форме, а не нормативной дисциплиной,

возвышается над всеми науками, связанными с содержанием. Она устанавливает законы,

которым должна подчиниться любая наука: ведь каков бы ни был характер ее объекта, он

как таковой подпадает под юрисдикцию логики

. Логическое независимо от психологии,

так как пустая форма есть момент объекта, а не его отсутствие; логическое отделено от

всех наук, связанных с вещами, так как оно — пустая форма.

В «Логических исследованиях» Гуссерль сближает логику с математическим

формализмом, который, будучи отделен от идеи числа

, в «теории систем» касается

отношений, управляющих миром «чего-то вообще»

. В общем плане формального

«Идеи» и особенно «Формальная и трансцендентальная логика» впоследствии приведут к

дальнейшей дифференциации. В частности, Гуссерль будет различать логику чистой

последовательности, когда разум безразличен к проблеме истины и создает сеть

формальных связей в соответствии с законом непротиворечивости, и логику истины,

расположенную в плане возможного опыта и единства опыта. Таким образом, логика

истины предполагает трансцендентальные условия и обладает материальным элементом.

Но это последнее различие предполагает новый метод изучения. Оно включает проблему

объективного смысла логических форм,

169

соответствует исследованию тех духовных горизонтов, в которых эти формы

расположены. Это не проблема логика, это — феноменологическая проблема. Речь идет

об обосновании логики в гуссерле-вом понимании, отдельные черты которого мы кратко

обрисовали. Выясняя ведущие к ней доводы, мы попытаемся раскрыть секрет

феноменологического способа философствования.

4. Необходимость феноменологии

Помещая логику в плоскости объекта, Гуссерль стремится не столько поддержать реализм

форм, сколько представить логику и науку в качестве деятельности разума. Это не

продукт психических сил или психологического механизма. Они соотносятся с разумом

как единства (unités) смысла. Психологический факт обусловливает логический феномен

не своей реальностью, но движущим им смыслом. Объект мышления — не

психологическое содержание. Содержание мышления, например ощущения,

«проживаются», объекты «идеально» присутствуют в этих содержаниях. «Простое

присутствие содержания в психической целостности (Zusammenhang) — не что иное как

мысль об этом объекте»

. Различие между прожитым и мыслимым главенствует в

гуссерлевой критике психологизма. Оно позволяет представить сознание в качестве

мышления, в качестве того, что наделено смыслом

. Можно сказать, что феноменология

— это прежде всего факт рассмотрения жизни сознания как наделенного мышлением

. У

критики психологизма нет иной цели.

Итак, первый том «Логических исследований» был ориентирован на теорию сознания,

определяемую понятием «интенциональ-ность». Сознание не рассматривается как простая

реальность. Вся его духовность заключается в мыслимом смысле. Сознание направлено и

стремится к чему-то. Положение несравнимо с ситуацией движущегося тела, которое,

стремясь к цели, оставляет позади себя каждую из своих позиций, ни с положением

символа, «имеющего смысл» постольку, поскольку он отсылает мысль к

символизируемому им объекту; в данном случае понятия устремленности и нацеленности

заимствованы у мышления, которое как таковое наделено смыслом, то есть мыслит «что-

то». Внешнее этого «что-то» определено внутренним смыслом. Такая диалектика

внутреннего и внешнего определяет самое понятие сознания.

Но в таком случае рефлексия о мышлении, направленная на мир логических отношений,

не заменяет логику, но небезразлична к ее становлению. Отказ от психологии не избавляет

нас от другой на-

170

уки о субъекте, анализирующей его в качестве интенции и мышления

Уже в первом томе «Логических исследований» ясно выражена необходимость вернуть

чистую логику к составляющим ее интенциям. Чудесное здание чистой логики Больцано,

которому Гуссерль красноречиво отдает должное, обладая математической строгостью,

все же не проясняет «собственную правомерность этой дисциплины, сущность ее

объектов и проблем»

Философская несостоятельность чистой логики связана прежде всего с двусмысленностью

ее основных терминов. «Феноменология психической жизни, осознающей логическое,

имеет своей целью позволить нам, с помощью развернутого, насколько это потребуется,

описания, понять эту жизнь и присущий ей смысл, чтобы придать точный смысл всем

фундаментальным понятиям логики»

. Тем не менее не стоит связывать эту

двусмысленность с небрежностью исследователя. «Самые явные очевидности могут

затемняться, постигаемые ими объекты — ложно интерпретироваться, их решающие

свидетельства — отклоняться»

. Для ученого, не являющегося философом, речь идет о

неизбежной путанице. Такая двусмысленность — не результат неудачной терминологии.

Избавиться от нее позволит лишь рефлексия о сознании

Таким образом, очевидность, посредством которой мы постигаем природу данных

объектов, не застрахована от заключенной в ней возможности отклонений и путаницы.

Согласно характерному выражению Гуссерля, она в основном остается наивной. Чистая

логика, которую она позволяет учредить, — плод интеллектуальной техники, результат

логических операций. Значение ее истин остается темным. Очевидность логика не

осведомляет его о тех духовных горизонтах, из которых она возникает, о переплетении

очевид-ностей, из которых она извлекает свой полный смысл. Когда мы наивно живем,

полагаясь на очевидность, цели, на которые направлена мысль, и те, что достигнуты, —

неразличимо переплетаются. Распутать этот узел, скрывающийся за известной логику

очевидностью-резюме, значит вернуть полный смысл понятий, их реальное основание по

ту сторону двусмысленной видимости, открывающейся взору логика; это значит

«вернуться к самим вещам»

Являясь произведениями субъекта в силу самой их объективности, логические формы

обладают собственным объективным значением Нацеленный на них логик-математик

манипулирует ими так, как техник манипулирует готовыми объектами. Ему неизвестны

первоначальные интенции мысли, этот «источник, из которого вытекают законы чистой

логики»

, сложная игра интенций, определяющая перспективу, — или, как позже скажет

Гуссерль, — го-

171

ризонты, в пределах которых возникают эти объекты. Образование значения понятия

исходя из его истока позволит нам понять его истинный смысл. Рефлексия о логическом

мышлении, анализирующая составляющие его интенции — интенции, а не содержание, —

предстает как метод философской критики логики и определение феноменологии.

Пробуждая изначальные очевидности, она обнаруживает эти интенции, оценивает их

правомерность и фиксирует смысл, в рамках которого они сохраняют правомерность; она

сравнивает то, на что они нацелены, с достигнутым. Рефлексия по-новому берет на себя

функцию теории и критики познания

Это означает, что формальная логика должна быть дополнена трансцендентальной

логикой или феноменологией логики. Значение основных принципов логики требует

анализа самого смысла той деятельности, посредством которой они мыслятся. «Мысленно

отвлекаясь от тем, непосредственно встающих перед нами, в известных случаях уже

отдалившихся от своего первоначального значения, ради размышлений над

деятельностью, которая, будучи направлена на них, достигая их, их конституирует, —

развитие которой до той поры скрытое, если угодно, анонимное, становится теперь темой

нашего исследования — мы вопрошаем эту деятельность, то есть именно в

пробудившейся очевидности ищем то, на что она была направлена и чего достигла»

Таким образом, структура очевидности, образующей понятия логики, должна быть

прояснена в ходе систематического анализа.

Ясно, что феноменологический анализ дает не только более точную и строгую

терминологию. Он вводит нас в новое измерение интеллигибельное™, смутно предвидеть

которое позволяла направленность западной философии от Локка до Канта.

Двусмысленность, которую он призван рассеять, относится не к содержанию понятий, так

как, по собственному признанию Гуссерля, для логических операций достаточно, в

основном, очевддного. Путаница происходит в другом плане. Психологизм дает

великолепный пример такого смешения. «Неправильная интерпретация, связанная с

двусмысленностью, может извратить смысл предложений чистой логики (свести их,

например, к эмпирико-психологическим предложениям), побудить отказаться от прежде

достигнутой очевидности и специфического значения области чистой логики»

. Но

психологизм — не незнание логических истин, а ложная интерпретация их смысла. Таким

образом, это не столько природа той или иной логической связи, сколько ее место в

реальности, значение ее объективности, ускользающей от неотрефлексированной

очевидности. Это значение истины, как позже скажет Гуссерль — смысл бытия, Seinssinn,

— обнаруживаемый феноменологическим анали-

172

зом, мыслящим о том смысле, в котором мысль понимает, полагает и проверяет свой

объект. Благодаря такому анализу Гуссерль сможет дополнить антипсихологизм

«Логических исследований» позитивной теорией смысла различных форм логики, их

функции, занимаемого ими места. Психологическая путаница, которую распутает этот

анализ, — комплекс не причин и следствий, но намерений. Распутать его — значит

поместить объект в перспективу мышления, определить его онтологическое место.

Феноменология будет для Гуссерля расширением этого метода за рамки формальных

объектов, охватывающим всевозможные объекты, — поиском их смысла исходя из

составляющих их очевидностей. Везде существует оппозиция между наивной

очевидностью и феноменологической очевидностью рефлексии; везде эта двойная точка

зрения на очевидность обусловливает проблематику феноменологии.

Но открытие в любой наивной очевидности недостаточности, следствием которой, в

частности, является психологизм (с ним и должна справиться рефлексия), отныне

позволяет предвидеть концепцию познания, полностью осуществляющуюся лишь в

саморефлексии. Познание заканчивается, или, скорее, находит свою изначальную основу

не в установлении общего — объясняющего — принципа, из которого она

последовательно вытекает; оно заключается в прояснении своего собственного смысла и

описании движимой им психической жизни. Познание — это феноменология, чей идеал

уже не в объяснении факта, всегда наивном, но в разъяснении смысла, являющемся

философским способом познания

. Ниже мы увидим то значение, какое приобретет в

философской системе Гуссерля введенное здесь понятие света и ясности.

Изучение «интенций» духовной жизни открывает перед объектом самой науки

перспективу, вовсе не являющуюся научной. Оно идет дальше философии, мыслящей

внешнее по единственной модели неизменной связи субъекта с объектом. Теперь и тот, и

другой определяются смыслом мышления, который следует изучать, не предрешая его

структуры. Эта структура, невыразимая в терминах каузальности, позволяет проникнуть в

новое измерение интелли-гибельности, которое стремится выявить феноменология.

Во всяком случае, уже в первом томе «Логических исследований» Гуссерль, исходя из

интенции логического мышления и его смысла, открывает специфическое существование

не существующего в природе идеального, формального объекта. Таков присущий

интенции логического мышления смысл

, на который он постоянно ссылается в борьбе

против аргументации психологистов, утверждая, что законы логики верны

a priori

обладают вневременной действенностью. Гуссерль постоянно опирается на них, как на

архимедову

173

точку опоры

. Это не возврат к реализму платоновских идей, сущностей и логических

форм, который и сам по себе придал бы интерес этому труду. Это пример более

разностороннего метода, ведущего к трансформации самой идеи реальности и истины

посредством обращения к интенции выдвигающей их мысли. Погружение любой

объективной истины в составляющие ее реальные интенции, где смысл ее объективности

становится видимым; перемещение объектов в мышление в качестве мысли и намерения;

поиск их смысла посредством изучения не объектов, но мыслительных актов «как

таковых, в их собственном содержании»

— именно таков феноменологический метод —

отныне становятся возможными.

Тем самым достигается и второй момент, не менее важный для последующей эволюции

феноменологии. Смысл, присущий духовной жизни, — не просто эквивалент субъект-

объектного отношения, известного классической философии. Гуссерль не исходит из этих

двух терминов в поисках связи между ними. Понятие объективности само по себе смутно

и лишено точного значения. То, что объективно противоположно мышлению, целиком

определяется смыслом мышления и его импликациями, «горизонтами». «Смысл» мысли

не обязательно представляет пространственно-временной объект

. Отныне открывается

возможность полностью разделить «смысл» и «познание объекта», «мысль» и

«объективное мышление», «открытие» и «открытие сущих». Когда феноменология

откроет, благодаря Шелеру и Хайдеггеру, духовную жизнь, определяющуюся в основном

движущим ею смыслом, а не познанием сущих; когда она в самой своей духовности

предстанет как опыт ценностей или как отношение человека к своему существованию —

этим она будет обязана достижениям первого тома «Логических исследований».

5. Сущности

Подобно объективности формального, объективность идеального, вводимая во втором

«Исследовании»

*, характеризуется посредством направленной на негр интенции. Идею

не следует интерпретировать как модификацию индивидуального в силу специфической и

нередуцируемой интенции направленного на нее мышления (wir meinen es in einer

neuartigen Bewusstseinsweise)

. Весьма острая полемика Гуссерля с эмпиристскими

теориями понятия, которую мы не можем здесь воспроизводить, сопровождается

аргументацией, апеллирующей к значению мышления, оперирующего идеями.

Идеальность не заключается ни в абстракции

, ни в обобщенно-

174

сти

, ни в смутности порождающего образа

. Если идея несводима к индивидуальному,

то это потому, что она мыслится как идеальная. «Главное состоит в интенции»

. Гуссерль

упрекает номинализм не только за то, что тот заблудился, вслепую играя ассоциациями,

превращающими слово просто в звук, но также и за недооценку сознания как sui generis

направленного на идеал как таковой или достигающего его

. «Нельзя отрицать, что мы не

говорили о species

* ясно, что в очень многих случаях мы мыслили и называли не частное,

но его идею, и что эта идеальная единица не является предметом наших утверждений,

подобно частному»

. Мы высказываем истины, относящиеся к идеальным объектам

. В

этом смысле идеальные объекты действительно существуют

. Таким образом, то, что

можно было бы назвать платоновским реализмом Гуссерля, вытекает из размышлений об

интенции, направленной на идеальный объект

. Его основа — феноменологическая.

Впрочем, этот метод позволит уточнить открытое им понятие идеальности. Вскоре будет

установлено различие между сущностной структурой объекта, или его eidos, и его

эмпирическим понятием, где сущностное и случайное смешиваются.

Будет проведено различие между идеальностью рода и идеальностью сущности как

вида

, в свою очередь отличающейся от идеальности, присущей любому словесному

значению, даже когда оно обозначает единичный объект

; позже, в «Идеях», сущность в

платоновском смысле, или eidos, чьи границы неопределенны, но близки к данным

единичного, будет противопоставлена сущности, чье качество доведено до идеального

предела чистоты, — сущности, названной идеей в кантовском понимании (идея красного,

противопоставленная идеальному красному); наконец, в «Формальной и

трансцендентальной логике» появится понятие идеальности любого объекта культуры,

например, симфонии и т.д.

Эти сущности не формальны, подобно объектам логики. Они обладают материальным

содержанием необходимой структуры, структуры, оправдывающей определенные

отношения между объектами. Любой цвет — протяженный: вот истина, независимая от

опыта, хотя и материального. Интуиция сущности лежит в основе знания, называемого

Гуссерлем априорным', ведь подобно познанию формального, оно не зависит от простой

констатации реальности отношения

. Но оно является априорным в другом смысле.

Третье «Исследование» кладет в основу любых связей между сущностями

фундаментальные отношения

. Не все содержания объектов способны,™ независимое

существование. Различие между зависимыми и независимыми объектами радикально

цвет объекта существует лишь на определенной поверхности, в свою очередь

175

требующей протяженности. В этом вполне определенном смысле они абстрактны

. Чтобы

существовать, они нуждаются в других основополагающих содержаниях и по самому

своему смыслу требуют этих содержаний. Существование конкретного объекта и

эмпирического факта предполагает целый ряд условий, выявляемых при изучении

сущностей содержаний. Следовательно, такое изучение априорно в том смысле, что оно

касается априорных условий объекта: интуиция сущностей касается — по ту сторону

объектов — условий их существования. Этот вопрос не занимает эмпирические науки.

Вот почему Гуссерль в «Идеях» придаст наукам о сущностях — эйдетическим наукам —

онтологический статус. Согласно Гуссерлю, сама феноменология как анализ

конституирующего сознания есть онтология, эйдетическая наука. Она описывает

сущность сознания, его необходимые структуры.

Понятие сущности и отношений сущностей лежит в основе знаменитого материального a

priori, дополняющего формальное a priori логики. Последнее определяет условия

аналитической истины, первое — понятие априорного синтетического суждения, поле

которого гораздо шире, нежели предполагал Кант. Частное, всегда обладающее

сущностью, — так как оно некоторым образом определено, — следует законам

сущностей. Следовательно, существует возможность универсальной науки, которая,

определив формальные условия всех вещей — аналитические законы, — устанавливает их

материальные условия — синтетические законы.

Что касается третьего и четвертого Исследований, устанавливающих главные законы

интуиции сущностей и вносящих первый вклад в mathesis universalis форм, нам важно

подчеркнуть, что необходимость сущностных связей не проистекает из соответствия

какому-либо принципу интеллигибельное™. Такая интеллигибель-ность заключена в

самом видении сущности. Видеть объект — это уже способ понять его. И не потому, что

всякому видению сопутствует суждение. Видение — или, скорее, очевидность — не

чувство, сопровождающее рациональное понимание. Очевидность сама является

проникновением в истину. Она определяет понятие разума.

6. Интенциональность

Знаменитое положение «любое сознание есть сознание чего-то»

*, или же то, что

интенциональность, в сущности, характеризует сознание, резюмирует гуссерлеву теорию

духовной жизни: любое восприятие есть восприятие воспринятого; любое суждение —

суждение об обсужденном положении вещей; любое желание — желание

176

желанного. Это не просто связь слов, но описание феноменов

. На всех уровнях духовной

жизни — будь то на стадии ощущения или математического мышления — мышление есть

направленность и интенция

Первые описания интенциональности в первом Исследовании — ими иногда слишком

пренебрегают как чисто подготовительными — исходят из области вербальных значений.

Впрочем, эта область покрывает у Гуссерля — он ясно скажет об этом в «Формальной и

трансцендентальной логике» — всю сферу интенциональности вне сферы формирования

имманентного времени. Понять тот факт, что слово что-то значит, предполагает

постижение самого движения интенциональности. Так, феномен значения слова станет

ключевым для понятия интенциональности.

Слово — не flatus voctë*. Его значение не совпадает с образом, ассоциируемым со

слуховым или зрительным восприятием слова. Слово — не «знак» своего значения.

Выражать — не значит символизировать

. Слово как выражение не воспринимается ради

него самого. Скорее, оно подобно окну, через которое мы смотрим на то, что оно означает.

То есть значение слова — связь не между двумя психологическими фактами либо двумя

объектами, один из которых является знаком другого, но между мышлением и тем, что

оно мыслит. В этом и заключается вся оригинальность интенции по отношению к

ассоциации, даже по отношению к той ассоциации, чье понятие обновит Гуссерль

Мыслимое идеально присутствует в мышлении. Такой способ мышления — идеально

содержать отличное от себя — образует интенциональность. Это не факт связи

внешнего объекта с сознанием и не отношение двух психических содержаний,

включенных одно в другое, в самом сознании. Отношение интенциональности не имеет

ничего общего с отношениями между реальными объектами. Это акт сущностного

придания смысла (Sinngebung). Экстериорность объекта представляет саму

экстериорность мыслимого по отношению к направленному на него мышлению. То есть

объект составляет неизбежный момент самого феномена смысла. Утверждение объекта не

станет у Гуссерля выражением некого реализма. Объект в его концепции возникает как

детерминированный самой структурой мышления, как обладающий смыслом и

ориентирующийся на заданный им полюс тождественности. Разрабатывая идею

трансценденции, Гуссерль исходит не из реальности объекта, а из понятия смысла. Это

понятие окажется отделенным от понятия объекта в той эволюции феноменологического

движения, которая произошла благодаря Шелеру и особенно Хайдеггеру

У Гуссерля факт смысла характеризуется феноменом идентификации, процессом

формирования объекта. Идентификация едини-

177

цы во множестве представляет собой основное событие любого мышления. Для Гуссерля

мыслить — значит идентифицировать. И мы вскоре увидим, почему «идентифицировать»

и обладать «смыслом» есть одно и то же. Интенциональность сознания — это факт

нахождения идеальной тождественности во множественности духовной жизни; такая

множественность лишь осуществляет ее синтез.

Акт полагания объекта — объективирующий акт — есть синтез идентификации.

Посредством такого синтеза любая духовная жизнь участвует в представлении; кроме

того, при помощи синтеза Гуссерль в конечном счете определяет само понятие

представления. Итак, представление не является концептом, противоположным действию

или чувству. Оно предшествует им.

Таким образом, интенциональность — не достояние репрезентативного мышления. Любое

чувство есть чувство почувствованного, любое желание — желание желанного и т.д.

Созерцаемый объект здесь не является целью. Почувствованное, волевое, желанное — не

вещи. Этот тезис сыграл значительную роль в феноменологии Шелера и Хайдеггера; быть

может, это самая плодотворная идея, выдвинутая феноменологией. Тем не менее у

Гуссерля представление в определенном нами выше смысле необходимо лежит в основе

интенции, в том числе интенции не теоретической. Дело не в том, что только

представление осуществляет связь с объектом, и лишь «пережитые» чувство и желание

присоединяются к нему и окрашивают его

. В своей внутренней динамике аффективные

состояния скрывают интенции. «Они обязаны своим интенциональным отношением

некоторым поддерживающим их представлениям. Но сказать, что они обязаны, значит

обоснованно утверждать, что они действительно обладают тем, чем обязаны»

Столь же справедливо и то, что представление играет в интен-циональности

преобладающую роль. Творчество Гуссерля в целом лишь подчеркивает это. Начиная с

пятого Исследования — в дискуссии о роли акта объективации — Гуссерль полагает, что

всякая интенция либо есть объективирующий акт, либо поддержана объективирующим

актом. Так как интенции не могут существовать сами по себе, к акту прививаются

зависимые интенции. В «Идеях» положение ценности, утверждение желанного содержат

доксический тезис, позицию объекта, полюс синтеза идентификации. Таким образом, они,

в свою очередь, дают возможность возникновения теоретических понятий. Желанное

появляется как объект, наделенный атрибутом желанности, как желанный объект.

Конечно, эти атрибуты принадлежат собственно объекту, они не обусловлены рефлексией

о реакциях субъекта, а соответствуют внутреннему

178

смыслу желания, воли и т.д. Но желанное и волевое для Гуссерля поддаются

теоретическому осмыслению, умозрению.

Главенствующая роль представления утверждается также и в его теории опыта

имманентного времени, в исследованиях того, что предшествует уровню суждений, то

есть первичного опыта. Не случайно теория интенциональности вырастает из вербальных

значений. Таким образом, теоретическое сознание у Гуссерля одновременно и

универсально, и первично.

Мы затрагиваем здесь одно из самых характерных положений философии Гуссерля,

придающее его творчеству неповторимый облик даже внутри вышедшего из нее

феноменологического движения. Быть может, несправедливо определять ее как

интеллектуализм. Этого нам не позволяет характерный для мышления примат понятия

смысла по отношению к понятию объекта. Интенция желания, чувства — как желания или

чувства — заключает в себе оригинальный смысл, не являющийся объективным в узком

смысле. Именно Гуссерль ввел в философию идею, согласно которой мышление может

иметь смысл, быть направленным на что-либо, даже когда это «что-то» к тому же никак

не определено, является квазиотсутствием объекта

; известно, какую роль сыграла эта

идея в феноменологии Шелера и Хайдеггера.

Но что означает наличие акта идентификации в основе совершенно не интеллектуальных

интенций?

Ответ нам позволяет дать сущность идентификации и ее связи с очевидностью. Процесс

идентификации может быть бесконечным. Но он завершается в очевидности, в

присутствии самого объекта перед сознанием. В какой-то мере очевидность осуществляет

намерения идентификации. Она включает в себя смысл мышления.

Тогда бросается в глаза связь интенциональности с очевидностью. Любая интенция — это

ищущая себя очевидность, пробивающийся свет. Сказать, что в основе любой интенции,

Левинас Э. Избранное: Трудная свобода

Подождите немного. Документ загружается.