Ле Руа Ладюри Э. Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)

Подождите немного. Документ загружается.

Гл а в а XIII

Отношение к детям и возрастные категории

253

Гольбейн. Пляски смерти.

Смерть, похищающая

ребенка. XIV в.

Библиотека прикладного

искусства, Париж

* I, 203, 553 (см. примеча-

ния у Ж. Дювернуа).

Остац, байль из Орнолака,— жила в своем доме женщина по

имени Бартодометта из Юра (она была супругой Арно из

Юра, уроженца Викдессоса). У нее был маленький сын, ко-

торого она укладывала в постель вместе с собой. Как-то

утром, проснувшись, она нашла его подле себя мертвым.

И враз принялась плакать и причитать.

Не плачь,— говорю я ей.— Бог даст душу твоего умер-

шего сына следующему ребенку, мальчику или девочке, кого

понесешь. Или же (вместо такого метемпсихоза) душа эта от-

правится в иные места, в добрый мир (I, 202).

Столкнувшись с материнским горем, орнолакский байль легко

придумал утешение, основанное на метемпсихозе, который и

прежде встречался в его речах. Ему придется заплатить за это

восемью годами тюрьмы с последующим ношением желтых крестов *.

Скорбь родителей об умершем в детском или младенческом

возрасте потомстве представляет собой факт, повсеместно отме-

ченный среди крестьян верхней Арьежи. Этот факт побуждает

нас с осторожностью прислушиваться к исследователям, сколь

угодно выдающимся, которые говорят об открытии чадолюбия в

элитарной среде Нового времени, которые говорят о так называ-

емом безразличии к детям в низших классах, среди крестьян и

даже буржуазии в прежнюю эпоху. Нет сомнений, что любовь к

детям в рамках системы domus в конечном счете небескорыстна.

Ребенок — это надежда со временем получить молодого взрос-

лого, руки которого пригодятся в крестьянском хозяйстве и под-

держат скорую старость родителей. Белибаст подразумевал чув-

ства такого рода, когда делал Пьеру Мори свое очередное вну-

шение против холостой жизни. Женитесь,— сказал святой муж

доброму пастырю,— и у вас будет супруга, которая поддер-

жит в час недуга, кроме того, у вас будут дети, коих вы

полюбите всей душой (III, 188). Алазайса Азема еще более оп-

ределенно высказывается по этому поводу, сообщая о чувствах од-

ного землепашца из Монтайю, Гийома Бене, потрясенного поте-

рей сына. Умер Раймон Бене, сын Гийома Бене,— рассказыва-

ет Алазайса,— и зашла я через пятнадцать дней после того

в дом Гийома Бене. И застала его в слезах:

— Алазайса,— говорит он мне,— со смертью сына мо-

его, Раймона, я потерял все. Никого у меня не осталось, кто

мог бы потрудиться для меня (I, 321).

И тут Алазайса пытается выразить стоическое соболезнова-

ние в духе «такова жизнь...»:

— Утешьтесь,— говорит она Гийому Бене,— что уж

тут, в самом деле, поделаешь...

Очевидно, ребенок мужского пола представляет для Гийома

Бене рабочую силу, ее не стало по причине смерти. Но ребенок

значит и много больше. Гийом любил Раймона просто так. Он не-

Часть вторая Археология Монтайю: от жеста к мифу

254

* III, 144 (в сущности, Прад

Тавернье, «совершенный»

деревенского происхожде-

ния,— а отнюдь не городско-

го, чем он отличается от

братьев Отье,— поддается

давлению «окружающих»

католических порядков, ему

приходится — о ужас! —

совершать consolamcntum над

младенцем, совсем как свя-

щеннику римской веры,

который в аналогичных

обстоятельствах совершил бы

обряд крещения).

много умерит свою скорбь при мысли, что сын его перед смертью

был еретикован Гийомом Отье, а значит, его участь счастливее

участи отца, оставшегося одиноким в сей юдоли слез. Надеюсь,—

говорит Гийом,— что сын мой пребывает в лучшем мире, не-

жели тот, где покуда обретаюсь я.

Такая же реакция эмоциональной травмы у Гийеметты Бене

из Монтайю, потерявшей дочь (I, 320) и потому исходящей сле-

зами.— Утешьтесь, у вас еще будут дочери, да и, как ни

крути, мертвую не воротишь.

На что Гийеметта, любящая умершего ребенка, отвечает:

— Я и того пуще горевала бы, если бы не сделала то,

что надо, ради покойной дочки. Только, Deo gratias

, есть у

меня утешение, повидала я ее еретикованной: поспел-таки

Гийом Отье в ночь перед смертью, несмотря на метель.

Телу тлеть, душа спасется — это уже кое-что для того, кто

воистину любит.

Будучи неподдельной, любовь эта, между тем, ритуализиро-

вана, социализирована, распределена: в семье Гийома и Гийемет-

ты Бене отец оплакивает умершего сына, а мать, соответственно,

умершую дочь. Равно как и соболезнования приносятся соседкой-

подругой отцу или матери сообразно тому, сын умер или дочь.

Такая дифференцированная любовь, испытываемая отцом и

матерью, проявляется в истории семьи Пьер. Эпизод, о котором

идет речь, интересен нам еще и тем, что касается девочки в воз-

расте меньше года: она действительно, что бы там ни говорили,

выступает в качестве объекта любви. Раймон Пьер — овцевод

из деревни Арк, конечного пункта монтайонского сезонного от-

гона. От жены Сибиллы он имеет дочь Жакотту (III, 414—415).

Не достигнув и года, Жакотта тяжело заболевает. Тогда, безмер-

но любя свое дитя, Сибилла и Раймон, вопреки всем правилам

ереси, решают «еретиковать» ее перед смертью. В теории, как не

без досады даст понять Пьер Отье, никогда не следовало бы «ере-

тиковать» столь юное существо, поскольку, будучи в возрасте

меньше года, Жакотта не способна постигнуть Благо. Однако

«совершенный» Прад Тавернье, взявший на себя «еретикацию»

ребенка, мыслит шире, чем братья Отье. Он полагает, что никто

ничего не потеряет от проведения церемонии подобного рода даже

над столь малым существом *. Человек предполагает, а Господь

располагает (или точнее, по выражению самого Тавернье, чело-

век делает то, что может, а Бог — то, что хочет). Итак, Прад Та-

вернье совершает consolamcntum над ребенком: он отбивает перед

ним многократные поклоны, возлагает ему на голову — чудо из чу-

дес — книгу. Книга — вещь редчайшая в деревенской среде. По

завершении обряда Раймону Пьеру остается только радовать-

ся. Если Жакотта умрет,— просветленно говорит он суп-

руге,— то станет ангелом божьим. Ни я, ни ты, жена,

Гл а в а XIII

Отношение к детям и возрастные категории 255

* Аналогичный эпизод

рассказывают (I, 499) про

Мангарду Бюскай. Эта

высокой пробы привязан-

ность к детям исходит из

самых глубин, из духовной

сердцевины этноса. В самом

деле, a contrario, идеологи-

ческие течения, подобные

катарству, импортированные

в верхнюю Арьеж извне и,

тем не менее, занявшие

главное место в крестьянских

мыслях и чувствах, выступа-

ют скорее как враждебные

детям (см., напр.: I, 282).

Сибилла Пьер, одновременно

и мать, и катарка, болезненно

пережила это противоречие,

решив его в пользу материн-

ства.

не сможем дать нашей дочке столько, сколько дал этот

еретик своей еретикацией.

Совершенно счастливый — исполненный истинной, чистой

и бескорыстной любви к своей малышке — Раймон Пьер отправ-

ляется проводить Прада Тавернье в другое место. Перед уходом

«совершенный» настоятельно рекомендует Сибилле впредь не

давать ребенку ни молока, ни мяса. Если Жакотта выживет, то

должна будет довольствоваться рыбой и овощами (II, 414). Для

годовалого ребенка в диетических условиях той эпохи это было

немыслимо. Разумеется, после ухода «совершенного» и отца

Жакотта фактически была обречена на скорую кончину с диагно-

зом endura (голодная смерть).

Но вот незадача! У Сибиллы Пьер любовь к дочери свой-

ства теплого, телесного, а не духовного, возвышенного, как со

стороны Раймона. Материнская любовь поломала ход катарс-

кой механики. Когда муж и Прад Тавернье ушли из дома,—

рассказывает Сибилла,— я не выдержала. Не могла я сми-

риться, что дочь умрет на моих глазах. Вот и покормила

ее грудью, а когда пришел муж, я призналась, что давала

дочери грудь. Он так огорчился, разохался, разволновал-

ся. Пьер Мори (который, будучи пастухом Раймона Пьера,

оказался рядом) пытался утешить своего хозяина. Он ска-

зал мужу:

— Ты не виноват.

А малышке Пьер сказал:

— У тебя плохая мать.

И мне заявил:

— Ты плохая мать. Все женщины — демоны.

Мой муж плакал. Бранил меня. Грозил мне. После того,

что случилось, он разлюбил (diligere) малышку, разлюбил

(diligere) и меня. Надолго. Пока, много спустя, не признал,

что был неправ. (Приступ самокритики у Раймона Пьера, со-

провождаемый возвратом любви и нежности по отношению к суп-

руге, совпадает, как известно, с общим раскаянием жителей Арка,

которые решатся коллективно отвергнуть катарство.) Моя дочь

Жакотта,— заканчивает Сибилла,— на целый год пережила

этот случай и тогда умерла (II, 415).

Материнская любовь, которую испытывает крестьянка Си-

билла, являет собой простую и чистую данность. Отцовская неж-

ность к годовалому младенцу тоже неоспорима: вплоть до инци-

дента Раймон Пьер очень любил (diligebat) Жакотту, равно как

и Сибиллу. У него было отнюдь не каменное сердце, в чем безос-

новательно упрекают крестьян старины за отношение к их потом-

ству*. Просто бесспорная любовь Пьера к своему ребенку в

решительный момент оказывается искажена, сбита с толку фа-

натизмом.

Часть вторая

Археология Монтайю: от жеста к мифу

256

* См. I, 193, 219; I, 194:

f'dios masculos .

* См.: Martineau С,

р. 28—29; она, также как и

мы, стремится нюансировать

мысль Ф. Арьеса. См. так-

же: Bonney F. Jean Gerson...

(неопубликованная диссерта-

ция).

По-видимому, этот текст лишний раз подтверждает димор-

физм семейной любви: более нежную связь по линиям мать—дочь

и отец—сын. Кроме того, можно предположить, что по отноше-

нию к мальчикам проявляется предрассудок любви или преферен-

ции: объединяющий термин (на латыни...) filii теоретически оз-

начает сыны, а не дочери; однако употребляется арьежанами для

обозначения детей мужского и женского пола вкупе, как если бы,

в конечном счете, первые в большей степени представляли детс-

кую группу, нежели вторые *.

Оставим в стороне нюансы. Я хотел показать, что в Мон-

тайю и верхней Арьежи между чувствами людей того времени и

нашими по отношению к детям отнюдь не пролегает пропасть,

которую усмотрел Филипп Арьес применительно к иной эпохе

или на основе иных документов. Даже бедная девушка, чей уро-

вень развития ближе к minus habens

, проявляет себя как добрая

мать: Брюна Пурсель далеко не сразу поддается фантазиям сво-

ей соседки, убеждающей ее отдать шестимесячного ребенка на вре-

менное попечение кормилицы, страдающей избыточной лактацией

(I, 382). И Раймонда Арсан, меняя место работы, хлопочет о пе-

редаче своей внебрачной дочери от одной кормилицы к другой,

выбирая место поудобнее или поближе. Даже сестра (или кузи-

на) может отставить хозяйственные заботы, чтобы взять на себя

уход за умирающим новорожденным, сыном брата. В самом деле,

упомянутый брат очень настаивает, чтобы по причине отсутствия

молодой матери (возможно, умершей?) другая женщина (и по-

чему бы не сестра?) присмотрела за агонизирующим ребенком.

У Раймона Бене из Орнолака,— рассказывает Гийеметта Бене

из той же деревни,— умирал новорожденный сын. Как раз когда

я собиралась в лес вязать хворост, Раймон позвал меня

подержать мальца, который уже заходился. Я и таскала

его с утра и до вечера, до самого смертного часа (I, 264).

Короче говоря, регистр Жака Фурнье во многих случаях ка-

сается связей между родителями и малыми детьми. Однако же

он не дает нам ни единого примера тех самых «жестоких» роди-

телей, которых описывают Филипп Арьес и Франсуа Лебрен*.

Возможно, следует поставить под сомнение источники — лите-

ратурные памятники или сухие рассудочные сочинения, исполь-

зованные этими неплохими историками: ipso facto те и другие ока-

зываются по ту или по эту сторону от самой народной души.

К тому же не будем забывать, что изложение Арьеса, прежде всего

в силу материалов, которыми он пользуется, имеет отношение к

поведению городской, придворной, буржуазной элиты. Эта эли-

та, как правило, потомство передоверяла кормилице. К тому же

ее поведение не мотивировалось экономическими потребностями

крестьянского domus, ценящего молодые рабочие руки, а потому

чадолюбивого. С учетом этих обстоятельств можно объяснить от-

Гл а в а XIII

Отношение к детям и возрастные категории

257

* Я достаточно высказался

по данному вопросу, чтобы

возразить г-же Б. Вурзе.

В своей неопубликованной

работе она, в духе признан-

ной многими историками

современной доктрины,

пишет, что «дети мало что

значили» для коренных

жителей Монтайю (Vourzay,

in fine, p. 91). Действительно,

и автор справедливо это

подчеркивает, взрослые

арьежане боялись того, что

дети могут выдать их инкви-

зиции. Но и только. На мой

взгляд, частный страх отнюдь

не влечет за собой обесцени-

вания эмоционального отно-

шения к детям.

Отсутствуют упоминания

о смерти младенцев в самой

Монтайю. Между тем эти

смерти были, конечно же,

многочисленными.

* За недостатком должного

количества разносторонней и

разнообразной информации я

обхожу стороной проблему

отношения к внукам. Тем не

менее, вот несколько штри-

хов. Беатриса де Планиссоль

выступает как заботливая

бабушка, пекущаяся о здоро-

вье своего внука (I, 249).

Некая бабушка, сделавшись

после смерти призраком,

является, чтобы поцеловать

своих внучат в кроватке (I,

135). С другой стороны —

регистр умалчивает об «ис-

кусстве быть дедом»'

В силу слабой надежды на

долгую жизнь стариков и

позднего брачного возраста

мужчин (шансы которых

стать дедушками были, таким

образом, ниже, чем шансы

женщин стать бабушками)

это «искусство», несомненно,

было много менее развито в

верхней Арьежи 1300 —

1320 гг., чем это будет во

Франции Виктора Гюго и

после него! Нельзя сказать,

что его совсем не было, оно

вполне могло быть ориенти-

ровано на заботы о роде, см.:

III, 305 — положительное

отношение Раймона Отье

(однофамилец «совершен-

ных», не более того) к воз-

можному браку своей внучки

Гийеметты Кортиль.

носительное и временное очерствение сердец представителей эли-

ты, описанное у Арьеса. Впрочем, и у них должна была вернуть-

ся нежность к маленьким существам, начиная с середины клас-

сической эры (XVII—XVIII века). Что касается наших кресть-

ян, и особенно крестьянок Монтайю, то их любовь к детям

содержала черты некоторого своеобразия сравнительно с тем, что

испытываем мы. Она не была настолько уж менее сильной, или

менее заметной, или менее ласковой *. Внутри семьи она распре-

делялась, естественно, на более многочисленное, нежели в наши

дни, потомство; волей-неволей ей приходилось приспосабливаться

к более высокой, по сравнению с нашей эпохой, детской смерт-

ности. Наконец, у многих пар она сопровождалась подчеркнутым

безразличием ко всем малышам Но менее подчеркнутым, чем

«Детство», если не вдаваться в подробности,— это абстрак-

ция, ибо состоит из этапов, которые выстраиваются в ряд обще-

принятых «возрастных категорий». В Монтайю и соседних де-

ревнях первый этап проходит от рождения до отлучения от гру-

ди. (Между годом и двумя? Или около двух лет?

) Мы не знаем,

пеленали ли детей в нашей деревне **. Однако известен трюизм,

который нелишне напомнить, что из-за отсутствия детских коля-

сок и сосок привязанность маленького существа к матери, кор-

милице, няньке была более тесной, чем в наши дни. Если нет со-

ски, остается, конечно же, грудь. Если нет коляски, приходится

постоянно полагаться на материнские руки, более нежные и бо-

лее нужные, чем в наши дни. Как-то на праздник,— говорит

Гийеметта Клерг

,— стояла я на площади в Монтайю с ма-

ленькой дочкой на руках. И тут появляется мой дядя, Бер-

нар Тавернье из Прада, который спросил, не видала ли я его

брата... Очевидно, без особых затруднений можно было принять

участие в празднике с ребенком на руках. Во время сбора семьи

по случаю свадьбы Раймона Бело,— рассказывает служанка

Раймонда Арсан,— я оставалась за печкой и держала на руках

дочь Алазайсы, сестры Раймона (I, 371). Эта зависимость от

ребенка продолжается в других формах и после того, как его от-

нимут от груди. В самом деле, можно предположить, что младе-

нец до года, из опасения задушить его ночью, содержался вне

родительской постели — за исключением глупых или криминаль-

ных случаев Зато после года-двух ребенок имел возможность

прекрасно проводить ночи в супружеской постели. Было время,

когда люди обычно ложатся спать,— рассказывает Сибилла

Пьер, жена богатого овцевода (II, 405).— Сама я уже была в

постели вместе с дочерью Бернадеттой, которой было лет

Часть вторая

Археология Монтайю: от жеста к мифу

258

См. выше.

** Колыбель упоминается

один раз, в связи с младен-

цем из благородного семей-

ства Шатоверден (I, 221).

^ I, 335. Манера держать

ребенка на руках — помногу

часов в день, гораздо дольше,

чем в наше время детских

колясок — еще больше, чем

сейчас, развивает телесный и

конкретный контакт, генера-

тор взаимной привязанности

матери и дитя. Мы видели

(выше), как женщина целый

день носит на руках агонизи-

рующего ребенка.

** Есть проблема «нечаянно-

го» удушения нежеланного

ребенка.

" I, 488. Эти тексты ставят

проблему детской бедноты и

сиротского пролетариата.

пять. Мы уже видели рыдания крестьянки Бартолометты из

Юра, обнаружившей поутру в собственной постели труп малень-

кой дочери, умершей ночью (I, 202).

Разумеется, крестьянские дети, по общему, едва ли не уни-

версальному правилу, в школу не ходят... по причине отсутствия

и школы, и мотивации. Однако на территории Монтайю и Пра-

да обретается ученик по имени Жан, проходящий курс наук у кюре

(I, 243). Мальчик помогает Пьеру Клергу главным образом в

качестве рассыльного или в роли курьера для назначения свида-

ний. Зато в деревушках понизовья и в долине Арьежи повсеме-

стно и довольно упорядоченно функционируют школы для маль-

чиков и для девочек, детей благородных и именитых людей. Ду-

ховные лица, которые заведуют этими небольшими заведениями,

подвергаются порой весьма настойчивым ухаживаниям со сторо-

ны матерей своих учеников (I, 251—252). Что касается школ, дей-

ствительно заслуживающих такого названия, предназначенных

для интеллектуального образования молодежи, то располагаются

они в относительно значимых городах, подобных Памье.

В таких условиях, при общем отсутствии школ для кресть-

янского класса, как могла осуществляться культурная трансмис-

сия? Прежде всего, в совместном труде: мальчики с отцом уби-

рают репу, девочки с матерью жнут. Для подобного совместного

труда характерна непрерывная болтовня взрослых, обращенная к

юным, предков — к потомкам. За семейным столом языки тоже

не бездельничают, именно там ткач Раймон Мори рассказывает

своим детям-пастушкам катарский миф о грехопадении. Наконец,

малышей зачастую используют в качестве посыльных, вестников

или глашатаев, что побуждало их к приобретению чувства ответ-

ственности и даже к развитию памяти. Раймон Пьер,— рассказы-

вает Пьер Мори,— послал за мной маленького нищего по имени

Пьер, родовое имя которого я уже не помню. Этот Пьер гово-

рит мне: «Иди к Раймону. Он велел тебя позвать» (III, 129).

В другом месте Пьер Мори рассказывает: Один мальчиш-

ка указал мне дом мусульманского колдуна, я хотел через

него разузнать насчет скота Гийеметты Мори (II, 39).

Как-то на Пасху,— свидетельствует Мангарда Бюскай,—

пришла я с поля домой поесть, а жили мы с мужем и деве-

рем. Вижу, кто-то замесил кулич в «квашне». Тогда я спро-

сила у девчушки лет восьми по имени Гийеметта, рода ее не

знаю, из Мерана она:

то замесил*

И девчушка, она жила у нас, ответила:

— Это Брюна, жена Бернара из Савиньяна, замесила

тут на двоих^. Это детское разоблачение оказалось важным,

ибо один из «двоих», для которых ставилось тесто, был не кто

иной, как «совершенный» Прад Тавернье...

Гл а в а XIII

Отношение к детям и возрастные категории

259

* О культурном наследова-

нии от старшего к младшему

см. ниже, гл. XVI.

I, 256. Бельпеш располо-

жен в современном Оде.

* I, 410; II, 444-445, 470.

«Юность» продолжается до

20-25-и лет (II, 122). Здесь

мы снова вспоминаем вполне

уместные мысли Ф. Арьеса

(Op. cit., р. 376) относитель-

но преждевременного вхож-

дения «ребенка» (который, в

отличие от того, что будет в

XIX в., «уже не был ребен-

ком») во взрослую или почти

взрослую жизнь.

III, 124 (П. Отье); III, 143

(П. Мори).

Беготня на посылках делает ребятишек вездесущими и па-

мятливыми. В понедельник после дня святого Иакова,— рас-

сказывает Бартелеми Амильяк *,— Беатриса де Планиссоль по-

слала за мной из Бельпеша мальчишку, которому пришлось

ради этого добираться до Мезервиля, где я тогда проживал

(в качестве приходского викария). Мальчишка и говорит мне:

— Ваша любезная сейчас в Бельпеше, послала меня по-

звать вас к ней туда.

— Но я,— продолжает Бартелеми,— не знал никакой лю-

безной в Бельпеше. Тогда я спросил мальчишку:

— Можешь ты описать мне пославшую тебя женщину?

И ребенок начал описывать приметы женщины. Из опи-

сания я понял, что речь идет о Беатрисе. Сгорая от нетер-

пения, пустился я в Бельпеш, где и нашел Беатрису в доме

подле замка

. Впрочем, Беатрисе было не впервой посредниче-

ство детей. Жан, маленький ученик Пьера Клерга, некогда со-

провождал ее «во тьме ночной» до прадской церкви Святого

Петра, в алтаре которой священник велел постелить постель для

любовных утех (I, 243).

Между тем, возвращаясь к проблеме семейных трапез, по об-

щему правилу дети ложились спать рано, во время вечерних тра-

пез с последующим сумерничанием у очага их почти не видно. Бер-

надетта, шестилетняя дочь Раймона Пьера, укладывалась в по-

стель до ужина. И многие другие, ей подобные... Автобиография

ребенка из Монтайю тоже могла бы начинаться с известной фра-

зы: Давно уже я привык укладываться рано...

(Ш,122,129).

С момента рождения до двух лет маленькое существо в на-

ших текстах именуется infans (filius или filia). От двух до две-

надцати лет ребенок чаще всего, но не обязательно, именуется puer.

И, наконец, по прошествии первой дюжины лет, в двенадцать,

тринадцать или четырнадцать лет, самое позднее, мы имеем дело

с существом «юным»: adulescens или juvenis^

. Именно с этого

момента в Монтайю идет речь о профессиональной трансформа-

ции: Жан Пелисье, Жан Мори, Пьер Мори, Гийом Гилабер по

достижении двенадцати лет, налету схватывая секреты мастерства,

начинают пасти отцовских или хозяйских овец. В последнем слу-

чае подросток поступает в ученики *. Двенадцать лет — это еще

и возраст обретения разума, по мнению местных именитых лю-

дей, которых обстоятельства превратили в миссионеров катаре-

кой ереси. В двенадцать, а тем более в восемнадцать лет

человек может иметь понятие о добре и зле и воспринять

нашу веру,— заявляет Пьер Отье пастуху Пьеру Мори. И тот

на основании опыта подтверждает такую точку зрения ®: Гайра-

да, сестра Гийома Эсконье, жена Мишеля Лета, и его другая

сестра, Эсклармонда, в возрасте около двенадцати лет были

верующими еретичками.

Часть вторая

Археология Монтайю: от жеста к мифу

260

* См. гл. I, III и т. д. (сомне-

ния в возрасте в пределах

одного-двух лет). Согласно

Манси (vol. 23, р.830) все

должны отрекаться от ереси:

мужчины с 14 лет, женщины

с 12 лет (собор в Альби

1254 г.).

t См. гл. XVI.

Инквизиция не ошибается, хватая всех монтайонцев от

двенадцати лет и старше, им нет необходимости входить в част-

ности в данном случае. Бог узнает своих *

Дочери, однако, представляют особый случай. По крайней

мере, с точки зрения профессиональной. Когда они достигают

двенадцати, или даже четырнадцати лет, они не становятся пас-

тушками. В Монтайю не сыскать маленькой Жанны д'Арк.

В стране «ок» (столь непохожей на оседлую Лотарингию в стране

«ойль») все пастухи мужского пола: особенность отгонного овце-

водства. Это не женское дело. За отсутствием времени перехода

к профессиональной деятельности у девочек имеется все-таки —

а мы и не сомневались! — обряд, отмечающий переход в девиче-

ство. Обряд связан с первыми регулами, обретающими в нашей

деревне общественное значение после откровенного диалога матери

и дочери. Беатриса де Планиссоль смотрит своей дочери Филиппе

прямо в глаза и спрашивает о причине недомогания (I, 248).

С этого момента для Филиппы начинают подыскивать мужа...

В Айонском Праде, более крупной, более веселой, более от-

крытой миру деревне (там играют в шахматы), молодежь лет пят-

надцати и старше образует особую возрастную группу: по празд-

никам у них свои танцы и свои игры (между тем ничто не указы-

вает на то, что дети до двенадцати лет имели собственный круг

общения, помимо игрового, который был бы аналогичным тому,

что разовьется, когда повсеместно появятся сельские школы).

Можно принять, в качестве весьма вероятной, гипотезу, что юно-

ши и девушки Монтайю образуют одну или две особых группы

как и в Праде. Эти группы в рамках подавляющей и раздроблен-

ной на отдельные молекулы системы domus почти не ведут ак-

тивного автономного существования. В нашей деревне желтых к-

рестов нет ничего похожего на молодежные братства и молодеж-

ных аббатов, дорогих Провансу классической эры (XVII век)

Тем более ничего,— и не без основания! — что напоминало бы

деревенских желторотых [conscrits] XIX века...

Кроме того,

раннее замужество исключает долгое пребывание в группе деву-

шек на выданье. Что касается юношей после восемнадцати лет,

они быстро интегрируются в разряд взрослых мужчин (юноши,

молодые люди, зрелые, холостяки, женатые). Внутренне разде-

ленная, эта категория, тем не менее, верховодит в Монтайю.

Далее в книге я еще вернусь к особым проблемам, которые

ставят взрослые, мужские и женские, группы нашей деревни.

С моей точки зрения, они более важны, чем детские или моло-

дежные сообщества, ресурсы которых, атомизированные domus,

кажутся мне довольно ограниченными.

В данной же главе мне пора закончить описание возрастных

групп. Завершая, я покину почву детства и юности. Перейду к зре-

лости как к третьему возрасту.

Гл а в а XIII

Отношение к детям и возрастные категории

261

* Для вальденсов из Памье

идеальным является возраст

Христа в момент смерти:

33 года. Это возраст, который

обретут тела людей в момент

воскресения (I, 88).

* Их немного и среди 60-и

свидетелей-мужчин, допро-

шенных Жаком Фурнье: два

случая (не монтайонских)

шестидесятилетних (I, 357;

III, 318-330). Тогдашние

современники и мужчины

«долгого XIII века»

после

сорока лет имели слабую

надежду прожить еще много

лет: см. примечательный

текст De Miseria Иннокен-

тия III

, приведенный

г-жой Мартино (р. 101).

* См. также случай зрелых

или пожилых женщин, уро-

женок Монтайю, в каталонс-

кой диаспоре.

Крепкие свекрови: Ман-

гарда Клерг, Гийеметта Бело,

Гийеметта Бене, Гийеметта

Мори, а также свекровь

Мангарды Бюскай. С другой

стороны, я уже отмечал

ухудшение отношения к

старой женщине, но только

как к супруге: см. II, 365; I,

253 (старая свинья).

И здесь опять приходится говорить о поле: старость женщин

не одно и то же с мужской старостью. Об эволюции женщины

Монтайю, угнетаемой молодой жены, потом, с возрастом, люби-

мой сыновьями и уважаемой как «матриарх», я уже говорил, и

детально. Кривая мужской судьбы заметно отличается: весьма

рано и весьма быстро Бело, Клерги, Мори и другие юноши хоро-

ших деревенских семей, обретают свое место благодаря силе, оба-

янию, духу ответственности. Взрослые мужчины, которые и в

самой Монтайю, и в ее диаспоре диктуют законы в качестве бай-

лей, кюре, пророков, предводителей пастухов, хозяев имений, по-

видимому, находятся в возрасте между 20-тью и 50-тью годами.

Их расцвет — тридцать лет*. Их окситанское сорокалетие —

еще могучий возраст. Зато действительно старые люди той эпо-

хи, те, которым за пятьдесят, не рассчитывают на дальнейший рост

своего престижа. Как раз напротив: вот отличие в оценке третье-

го возраста, которое отделяет их от старых женщин.

Прежде всего, стариков мужского пола в приходе немного

Значительная численность вдов подчеркивает пустоту, которая об-

разовалась в пирамиде возрастов ближе к вершине с мужской сто-

роны. И потом, немногие одряхлевшие толстокожие, доживаю-

щие свой век в Монтайю, не окружены уважением и спокойной

любовью, которыми увенчаны На Рока, Гийеметта «Белота»,

Мангарда Клерг и столько еще крепких стариц Айонского края *.

Старый Понс Клерг не авторитет для своего сына-священника,

не в силах что-либо изменить, он оплакивает страсть последнего

к доносительству. К моменту смерти Понс Клерг уже давно не

возглавляет domus. Понс Рив тоже трепещет перед старшим сы-

ном, который взял на себя управление осталем. Даже когда его дочь

хочет попользоваться мулом из семейной конюшни, Понс Рив ува-

жительно испрашивает согласие своего отпрыска, ставшего главой се-

мейства (I, 339—340). Добавлю, что среди немногих доживающих

век стариков, не желающих вымирать реликтов XIII века, никому

не приходит в голову идея освоить искусство быть дедом. Это изоб-

ретение, будучи наверняка старше отца Гюго, еще не было широко

известно в верхней Арьежи XIV столетия. Воистину, невелика ра-

дость дожить до старости в Айонской земле 1300—1320 годов. По

крайней мере, если ты представитель сильного пола. Зато какая пре-

лесть быть вдовой и, более того, фактически, если не юридически,

«матриархом», проживая совместно с молодой четой. Словами не вы-

разить, каково при любящем сыне осваивать искусство быть свекро-

вью

. Средиземноморская мать, и в Монтайю ты всегда в нашем сердце.

Глава XIV

Смерть в Монтайю

* Vourzay, in fine, p. 120.

* Вот список г-жи Вурзе

(op. cit., р. 120), уточненный

и исправленный мною в том,

что касается Эмерсанды

Мори и ее дочери Жанны

Бефай (имена уроженцев

Монтайю даны курсивом).

A) Умерли от болезни или

несчастного случая: Бернар

Белибаст, умер в лазарете

Пучсерды; Раймон из Кас-

тельно, умер от болезни в

Гранаделле; Раймон Мор,

умер от болезни в Сарреале;

Бернар Марти (муж Гийе-

метты, урожденной Мори,

«Хозяйки»), умер в горах

Орта; Бернар Сервель,

умер в Лериде; Гийом Мар-

ти из Жюнака, умер в Ката-

лонии; другой брат Мар-

ти (?), умер в Каталонии;

Бернар Бефай, умер от

несчастного случая в лесу;

Эмерсанда Мори и ее дочь

Жанна Бефай, умерли от

эпидемии (III, 214).

B) Схвачены и, возможно,

сожжены: Гийом Белибаст и

Филипп из Алейрака, со-

жжены на костре; братья

Пьер и Жан Мори, братья

Гийом и Арно Мор, схваче-

ны; Эсперта Сервель и

Матана Сервель, мать и

дочь, схвачены.

C) Уцелели на свободе:

семья Гийеметты Мори

(она сама и два ее сына,

Арно и другой Жан Мори,

и ее брат, еще один Пьер

Мори, итого — 4 персоны);

Проблемы брака, рождаемости, детства, возрастных групп и ста-

рости естественным образом подводят нас как демографов к про-

блемам смерти и ее причин, среди которых и инквизиция, и бо-

лезни. Наш регистр не слишком щедр на статистику смертности.

Г-жа Вурзе* попыталась определить с этой точки зрения судь-

бы 25 арьежских изгнанников в Каталонии, почти наполовину

уроженцев Монтайю

. Эти 25 человек обретались к югу от пи-

ренейского хребта между 1308 и 1323 годами, которыми ограни-

чивается наше о них знание: из них девять (36%) умерли от бо-

лезни; один — от несчастного случая на лесоповале; восемь были

схвачены инквизицией (двое из этих восьми закончили жизнь на

костре); семь остались в живых, и мы не знаем, что с ними ста-

лось впоследствии. Если из этих 25-ти человек катарской диас-

поры в Каталонии выделить двенадцать уроженцев Монтайю, то

обнаружится четыре смерти от болезни, четверо арестованных,

четверо уцелевших. Все 25 беглецов не были стариками, это были

люди молодые или зрелого возраста. Бесспорно, болезни взяли с них

дань, превышающую современные нормы для уровня соответству-

ющего возраста; обратное соотношение было бы удивительно. Не

будем и говорить об ущербе, причиненном инквизицией!

Эмигрантский «коллектив» в Каталонии все-таки не явля-

ется уменьшенной моделью коренного населения Монтайю. Что

можно сказать о смертности в самом приходе?

Увы! В деревне желтых крестов в ту эпоху не существовало

метрических книг, которые дали бы возможность ясно увидеть

распределение смертности по возрастам Приходится доволь-

ствоваться относительными сведениями о consolamentum, катар-

ской церемонии, которая совершалась над простыми верующими,

находящимися при смерти. Насколько мне известно, в Монтайю

таким образом в момент или накануне предсмертной агонии по-

лучили «утешение» или, выражаясь языком источника, «ерети-