Купина Н.А., Хомяков М.Б. Философские и лингвокультурологические проблемы толерантности: Коллективная монография

Подождите немного. Документ загружается.

Естественно, у исследователей теперь возбуждается интерес

к сущности и особенностям новых средств выражения, к их все*

сторонней характеристике как явления, как языковой категории,

а не только как черты сегодняшнего карнавального периода исто*

рии русского литературного языка с соответствующей маскарадной

спецификой.

Коммуникация на новый современный манер требует от ее

участников большого количества историко*культурных знаний

и навыков, умения эти знания облекать в слово и воспринимать

в слове.

Прощаясь с регламентированным языком, с бдительной офици*

альной и общественной цензурой, с серьезностью официоза,

на страницы книг, газет, журналов, на экран телевизора выплес*

нулся буйный карнавал.

«Смеховая новация активизирует ощущение относительности

всего ритуального, искусственного и запретного в тот момент, ког*

да официальные институты достигают порога исчерпанности и не*

эффективности» [Русская литература… 1993: 136]. Может быть, бур*

ный поток играющих слов берет начало в конце официальных ин*

ститутов? Недаром Томас Манн назвал пародию «улыбкой при

прощании».

Люди, и пишущие, и просто говорящие, перестали бояться

словесной игры. Раньше это было уделом юмористов, и то с боль*

шой оглядкой. Участник коммуникации начал прислушиваться

к слову, присматриваться к нему, остро ощущать диалогичность

слова.

Б. М. Гаспаров пишет о тексте как о частице непрерывно дви*

жущегося потока человеческого опыта [Гаспаров 1994: 275]. Чело*

вечеством накоплен грандиозный культурный опыт; возможности

обозримости этого опыта базируются все на том же законе эконо*

мии — объять можно только «объятное», поэтому частица должна

быть именно частицей, вершиной пирамиды, а не целой пирами*

дой, «воронкой, втягивающей в себя слои из фонда культурной па*

мяти» [Там же: 291]. Восприятие же такой частицы дает «откры*

тый, растекающийся в бесконечность смысл» [Там же: 283], то есть,

по сути дела, представляет собой явление, которое можно образно

назвать «воронкой наизнанку».

Раздел 5. Язык — культура — толерантность

421

Информация свертывается в символ, обладающий традиционно

признанным в обществе значением.

Философы говорят об эмблеме как визитной карточке текста,

высказывая интересную мысль о том, что «если т е к с т г л у*

б о к о в о ш е л в к у л ь т у р у, это означает, что он живет не

всем массивом (разрядка наша. — Н. Б., В. Г.), а по преимуществу

благодаря своим эмблемам» [Карасев 1996: 63]. Текст описывается

через его эмблемы, которые узнаваемы. «…Войдя в эмблему, мы

оказываемся в отбрасываемой ею символической тени, накрываю*

щей подчас все произведение» [Там же: 63].

Эмблема во времена советской цензуры, вроде бы совсем не*

винная, становилась в ряде случаев опасной.

К. Чуковская вспоминала, как в рассказе М. М. Зощенко какой*

то человек с усами и с бородой грубо кричит на молодого красно*

гвардейца, не сразу узнавшего В. И. Ленина и поэтому отказавше*

гося пропустить его в Смольный. Вот что было дальше:

Редактор посоветовал Михаилу Михайловичу лишить человека, ко)

торый грубо кричит на красногвардейца, — бородки, а то с усами

и бородой он похож на Калинина. М. М. согласился, вычеркнул бород)

ку. Тогда остались усы и грубость. Сталин вообразил, что это о нем.

И участь Зощенко была решена… (А в последующих изданиях человек

с усиками был заменен «одним каким)то человеком…» и «притом бе)

зусым и безбородым» [Чуковская 1997: 121—122]).

Представления о толерантности были в советское время весьма

своеобразными…

Самой общей характеристикой интересующих нас языковых

знаков — символов, эмблем — можно считать то, что они значат

больше, чем они значат: с ними связываются семантико*прагма*

тические оттенки, не вытекающие непосредственно из них как та*

ковых.

Обзор подобных средств выражения показывает, что их невоз*

можно связать с одной какой*либо лингвистической категорией —

словом или словосочетанием, предложением, фразеологизмом,

клише, метафорой и т. д. Поэтому представляется целесообразным

предложить особый термин — логоэпистема — и разработать соот*

ветствующую теорию — логооэпистемологию или логоэпистематику

(ср.: фонема, морфема, логоэкспрессема; морфология, морфемика…).

Философские лингвокультурологические проблемы толерантности422

Термин составлен из греческих лексем слово (а в богословско*

философском смысле — язык, речь, учение, смысл) и эпистема

(знание, понимание). Речь идет, таким образом, о знании, несо*

мом словом как таковым, его скрытой «внутренней формой» —

его индивидуальной историей, его собственными связями с куль*

турой.

Логоэпистемы можно поэтому назвать символами чего*то, сто*

ящего за ними, сигналами, заставляющими вспомнить некоторое

фоновое знание, некоторый текст.

Материально логоэпистема может быть повтором заглавия тек*

ста, его первой или последней фразой, каким*то ключевым словом

из текста — важно, чтобы она намекала на него, как*то отсылала

к нему, ассоциировалась с ним. Значительно важнее смысловые вза*

имоотношения логоэпистемы и породившего ее текста.

Назвать логоэпистему сверткой текста можно только условно.

Любой текст многозначен и по содержанию богаче, шире, чем его

свертка, являющаяся словом, словосочетанием, кратким предложе*

нием, в лучшем случае — небольшим отрывком*цитатой. Наблю*

дается принципиальная возможность приписывания логоэпистеме

разного значения — в зависимости от интерпретации текста, от об*

ращения к разным его частям.

В самом деле, смысл логоэпистемы по отношению к содержа*

нию текста во многом случаен, произволен. Логоэпистема, будучи

рождена, отрывается от текста, живет своей жизнью, отчего ее зна*

чение и приобретает устойчивость и определенность. Чтобы при*

писать ей иное значение, надо, как мы только что видели, воскре*

сить в сознании исходный текст, отыскать в нем какую*то зацеп*

ку, позволяющую исказить уже закрепившееся значение.

Вообще, живость связи логоэпистемы с исходным текстом от*

носительна, и очень часто люди, употребляя логоэпистему, не за*

думываются о нем, иной раз даже и не знакомы с ним или знако*

мы поверхностно, понаслышке. В наше время чуть ли не правилом

становится усвоение логоэпистем «из вторых рук» — не из ориги*

нала, а, например, из экранизации, из современных текстов, где

они употребляются.

Вопрос, насколько желательно знать тексты, породившие лого*

эпистемы, чтобы успешно пользоваться последними, относится

Раздел 5. Язык — культура — толерантность

423

скорее к проблеме личностной, индивидуальной образованности,

более или менее полной интериоризации общего объема фоновых

знаний в данной национально*языковой культуре. Но возникает

скептический вопрос: а надо ли знать сами логоэпистемы? Не про*

сто надо, а необходимо.

Логоэпистемы оказываются могучим средством передачи смыс*

ла, средством построения убедительного и воздействующего на чи*

тателя дискурса — вообще и в нынешнее время, не обходящееся

без радостей карнавала, без масок и шуток, в частности. Ведь ос*

троумная манера говорить и писать предполагает соучастие слуша*

ющего и говорящего, опирающихся при этом на свои знания,

на свое умение возбуждать в сознании широкий круг ассоциаций

в соответствии с сигналами в воспринимаемом тексте. Этими сиг*

налами и выступают логоэпистемы. Вот тут*то и встает вопрос о то*

лерантности.

Смысл логоэпистем в том, что они позволяют ярко, образно,

с опорой на исторический опыт народа и, что немаловажно, крат*

ко, одним намеком, свернуто выразить мысль и чувство. Разуме*

ется, в общении с себе подобными, то есть владеющими тем же

или, по крайней мере, сходным набором логоэпистем. Именно

поэтому, в частности, мало читающие, мало учившиеся не любят

читать: читать им трудно, неинтересно, потому что логоэписте*

мы, содержащиеся в тексте, им неизвестны, и текст вследствие

этого оказывается недоступным, трудным. Отсюда возникает идея

«культурной грамотности», то есть выделения минимума необхо*

димых в данной национальной традиции логоэпистем, составле*

ния их словаря, целенаправленного обучения им [Костомаров

1989].

Это полезно — при всех возможных критических сомнениях

в здравости такой идеи — для воспитания «среднего гражданина».

Нельзя не заметить, что аналогичная задача возникает при обуче*

нии русскому языку иностранцев, разумеется, со многими поправ*

ками; она реализовалась с конца 60*х годов в форме лингвостра*

новедения. Многие разработчики этого направления в методике

давно осознали необходимость знакомить учащихся с культурны*

ми сведениями, закрепленными в единицах языка. Можно сказать,

что предлагаемая логоэпистемология есть обобщение и развитие

Философские лингвокультурологические проблемы толерантности424

того, что в лингвострановедении называлось «лингвострановедчес*

ки ценными единицами языка». Соответственно лингвострановед*

ческие словари рисуются сейчас как словари логоэпистем.

Текст без логоэпистем скучен, даже если это научный или офи*

циальный текст; художественный же без них просто немыслим.

В сущности, логоэпистемы — это голоса прошлого, и их оживле*

ние, приведение их в согласие, в симфонию — высшее мастерство

беллетриста, политика, вообще интересного собеседника. Обраща*

ясь к культурной памяти, носителями которой они являются, ло*

гоэпистемы, помимо всего прочего, обеспечивают ощущение при*

надлежности к той же социально*культурной группе, к той же на*

ции. Ведь они позволяют выразить новое содержание через призму

картины мира, ментальности, социально*культурной истории дан*

ного народа. Этим они обеспечивают безграничное приращение

смысла, экспрессии, эмоциональности.

Эти функции логоэпистем извечны, в настоящее время они осо*

бо актуализированы в связи с отмеченными уже явлениями, свой*

ственными нынешнему периоду, — инопространственностью, мно*

гомерностью, линеарностью текстов, характеризующихся наслое*

нием смыслов, изощренными способами из выражения. Смутные

образы исходных текстов, сигнализируемые логоэпистемами, ста*

новятся важным приемом изложения новых смыслов и даже пост*

роения целых новых дискурсов.

Однако в основе своей логоэпистемы были, есть и будут обяза*

тельным компонентом полноценной дискурсии, что не опроверга*

ется тем, что сегодня в ряде случаев они лишь помеха ясному и пря*

мому изложению. Ведь в коммуникации участвуют носители рус*

ского языка — представители разных социальных слоев и те,

для которых русский язык родным не является.

При самых различных взаимоотношениях логоэпистемы с ис*

ходным текстом*прародителем и при самых различных ролях, вы*

падающих на ее долю в текстах новых, порождаемых, необходимой

характеристикой логоэпистемы следует все же признать устойчи*

вость, определенность ее, так сказать, словарного значения. Поэто*

му, между прочим, вполне мыслимы словари логоэпистем — более

или менее полные, тезаурусные и, скажем, учебные, ограниченные

и минимизированные на базе каких*то критериев.

Раздел 5. Язык — культура — толерантность

425

Значение логоэпистем, даже если оно рождено вполне произ*

вольно, случайно, освящено социально*исторически, и в этом пла*

не схоже со значением слова, потебнианская «внутренняя форма»

которого бывает не менее случайной, внешней, несущественной

для предмета или явления (но, видимо, оно может быть в преде*

лах одного текста изменено «дефиницией», как определяется зна*

чение термина в пределах одной концепции).

Ядро логоэпистем следует связать с прецедентными текстами

[Караулов 1986]. Именно те тексты, которые десятилетиями, ес*

ли не столетиями, служат основой обучения, аккультурации ре*

бенка, при помощи которых он изустно и затем письменно обу*

чается родному языку, закрепляются в его сознании своими лого*

эпистемами и в то же время закрепляют логоэпистемы как «вещь

в себе» с определенным значением. Именно эти тексты, стано*

вясь учебным материалом, входя в программы школьного обуче*

ния, препарированы, обязательны, частично заучиваются наи*

зусть; их знание общественно осознается как необходимый при*

знак образованного, «культурного» человека. Они составляют

костяк фоновых знаний человека, причем к этим знаниям отно*

сится и внушенное (обычно вполне справедливо!), что данный ав*

тор — великий поэт, мудрейший ученый, высокий авторитет и что

данный текст относится к вершинным образцам, эталонам красо*

ты, мудрости, ума.

В последнее время такие тексты стали у нас объектом распро*

странения средствами массовой культуры вплоть до «комиксов»,

не говоря уже о кино* и телеэкранизациях. В то же время и мало*

известный текст или образ, став объектом этих средств, может ока*

заться прецедентным и дать логоэпистему.

Определенный массив логоэпистем связан с лозунгами, мифа*

ми тоталитаризма. В сущности, их можно отнести к тем же пре*

цедентным текстам, только не культурно*естественным, а насиль*

но навязывавшимся как укоренение аспектов государственности

и политики, «пропагандистско*идеологической работы». Они

в качестве господствующей религии внедрялись в аккультура*

цию человека со школьной скамьи (может быть, даже с ковра

детсада) и в течение всей жизни — через занятия «политпро*

света».

Философские лингвокультурологические проблемы толерантности426

Л. К. Чуковская вспоминает, как Анна Ахматова в те времена

боролась с редакторами, которые искали в ее стихах нежелатель*

ный подтекст:

«Мой городок игрушечный coжгли, в прошлое мне больше нет ла)

зейки».

Ахматова говорит о городе своей юности, который сожгли нем)

цы. Но начальство приревновало ее к слову «прошлое» (ведь про)

шлое — это всегда «проклятое царское прошлое»); ах, ты ищешь ту)

да лазейку?

Мы бы прокомментировали это так: привычно осторожный ре*

дактор вместо слова в данном случае узрел логоэпистему, направ*

ляющую мысль читателя по «коварному пути». Что уж тут говорить

о толерантности!

Достаточно закавычить логоэпистемы в любом современном

русском тексте, чтобы наглядно представить себе ту «бездну пре*

мудрости», убоявшись которой, иные изучающие русский язык

иностранцы опускают руки, а соотечественники бросают непонят*

ную книгу. Это происходит при встрече с лакунами синхронного

уровня культурного фонда, возникающими вследствие несовпаде*

ния комплексов знаний, которыми владеют типичные представи*

тели контактирующих культур [Сорокин, Морковина 1983].

В последнее время активно исследуется языковая технология

успешного общения [Муравьева 2002]. В частности, речь идет

о разработке методик построения бесконфликтных дискурсивных

практик. При этом целью является установление оптимального

взаимодействия адресанта с адресатом, то есть неизбежно опять*

таки возникает проблема толерантности общения. Тексты массо*

вой информации стали стилистически неоднородными, в них

имеет место отказ от общепринятых способов выражения смыс*

ла. Если тонкости использования чужой речи не доходят до адре*

сата, то коммуникативная дистанция между отправителем и по*

лучателем информации увеличивается. Исследователи совершен*

но справедливо считают, что отсутствие общего языкового

пространства участников общения есть проявление речевой агрес*

сивности адресанта.

Незнание сближает: недостаточно культурно образованный но*

ситель русского языка становится в позицию плохо знакомого

Раздел 5. Язык — культура — толерантность

427

с русской культурой изучающего русский язык иностранца, воспри*

нимая текст (сообщение) линейно и буквально.

Взять русского учащегося. Без пословиц, поговорок, крыла*

тых слов — короче, без логоэпистем не воспитаешь националь*

ного самосознания, любви к Родине и родному слову. «В препо*

давании языка важно развить способность образного восприятия

слова через осознание его духовных смыслов и оттенков» [Троц*

кий 1996: 23].

Семиотическая система русского языка должна стать предметом

усвоения — кто бы ему ни обучался — в России, в ближайшем за*

рубежье, в отдаленном зарубежье. Помочь услышать в тексте «чу*

жой» голос — голос культуры (даже если она своя, родная, но пло*

хо постигнутая) — вот задача педагогов*русистов.

Итак, логоэпистема как элемент объективной культурной реаль*

ности, закрепленной языком, как сигнал, заставляющий вспомнить

некоторое знание, некоторый текст, некоторую информацию, час*

то бывает причиной так называемых коммуникативных неудач.

Коммуникативные неудачи выявляют несовпадение коммуника*

тивных намерений отправителя информации и их интерпретации

получателем информации. В результате возникает взаимное непо*

нимание, даже если участники коммуникативного процесса при*

надлежат к одной лингвокультурной общности.

Люди становятся таковыми в процессе инкультурации — осво*

ения культуры своего этноса, социализации. Культура формирует

у них чувства, убеждения, модели поведения. Ведущие культуроло*

ги, рассматривая роль символа в человеческой культуре, видят в нем

сформированную словами идею, которая делает возможным пере*

дачу и продолжение человеческого опыта. Человечество использу*

ет символы с незапамятных времен.

Процесс инкультурации бывает различным. М. Мид [1988] вы*

деляет три типа передачи культурных сведений: постфигуратив*

ный — когда старшее поколение служит образцом жизни; конфи*

гуративный — когда моделью поведения для людей служит пове*

дение их современников; префигуративный — когда культурные

знания передают родителям дети.

Если брать наше постперестроечное лингвокультурное прост*

ранство, то можно утверждать, что в нем имеют место все три ти*

Философские лингвокультурологические проблемы толерантности428

па передачи культурных сведений. Приведем примеры, извлечен*

ные из драматургических произведений и современной художест*

венной литературы.

Постфигуративный тип

1. Отец Иванова. Что ж, самое время пополнить твои знания

о мироздании. Звучит не очень вкусно, зато кстати. Итак: «Утро —

это юность дня». Артур Шопенгауэр. Иванов. Благодарю вас, профес)

сор, но вчера вы уже посвятили меня в тайну утра, раскрытую удач)

ливым Шопенгауэром. Повторяешься, отец.

Типичный образец передачи логоэпистем от старшего поколе*

ния к младшему, изо дня в день, с повторением, напоминанием,

закреплением.

2. — Ну вот он, морской пляж.

— Пляжи мне всегда напоминают битву у стен Трои, — сказал

Алик.

— Мне тоже, — сразу же откликнулся Димка. — Помню, идем

у стен Трои втроем: Гектор, Алик и я, а навстречу нам…

— Пенелопа! — воскликнула Галя и сделала цирковой реверанс.

— Ты хочешь сказать, Елена, — поправил Алик, — тогда я

Парис.

— Я ухожу из Трои. Я Менелай, — заявил Димка.

— А я? А я кто буду? — заорал Юрка. — Меня)то забыли!

— Кем ты хочешь быть? Говори сам.

— Черт возьми! — Юрка зачесал в затылке. — Не помню ни од)

ного. Мы же это в третьем классе проходили.

— Тогда ты будешь рабом, — сказал Димка.

—Я Ахилл! — заорал Юрка.

Знания, полученные от старшего поколения, используются

и интерпретируются младшим поколением в обычных диалогах.

3. — Организм нашего Паши, конечно же, голосует за обед, —

ехидно проговорила Вера.

— Жребий брошен, Рубикон перейден, — откликнулся Павел и пер)

вым пошел мыть руки.

4. Едва мальчик оказался на улице, ноги его заскользили, и он съе)

хал вниз по ступенькам, словно со снежной горки.

Раздел 5. Язык — культура — толерантность

429

— Молодец, Ваня! — ехидно покосилась на него Варвара. — Это

называется: «Скользя по утреннему снегу, друг милый, предадим

ся бегу…»

— Очень смешно, — отряхивал с куртки снег Иван.

— «Смеяться, право, не грешно над тем, что кажется смеш

но», — мигом нашлась Варвара.

— Кому смешно, а кому и не очень, — сердито проговорил Иван.

5. — «Мальчики ловят рыбу, — улыбнулась Галя. — Посмотрим,

что вы поймаете. А я? Поймаю ли я золотую рыбку? И где она пла)

вает, моя? Море такое громадное. А может быть, она сама приплы)

вет ко мне и скажет: «Что тебе надобно, Галя?» — «Я хочу, чтоб

было душно и пахло цветами и чтобы я стояла на балконе и смотре)

ла на слабые огоньки Вероны». А потом послышится шорох и появит)

ся Ромео. Он подойдет ко мне и скажет: «Кончай, детка, свои заки)

доны глазками…»

Выделенные в примерах 3—5 логоэпистемы получены в процес*

се инкультурации по постфигуративному типу.

Конфигуративный тип

Дедушка. Ну, а ты кaк, тоже по отцовой дорожке думаешь?

Игорь. Нет, я в кавалеристы собираюсь. Был, дедушка, такой по)

эт)партизан Денис Давыдов.

Дедушка. Да ну? Не слыхал что)то этой фамилии. Положим, всех)

то разве мыслимо знать? Хотя и лично тоже, ведь партизанили в свое

время. Денис, говоришь? Нет, не припомню?

Игорь. Он давно жил. Еще при Наполеоне. Стихи сочинял и с вра)

гами рубился. Вот и я таким же хочу быть.

Коммуникативная неудача, отраженная в данном диалоге, ил*

люстрирующем конфигуративный способ передачи культуры, объ*

ясняется ложным ассоциативным маршрутом, по которому напра*

вилась было мысль одного из героев: партизан — гражданская вой*

на — попытка вспомнить фамилию «Давыдов». Тем не менее эпоха

наполеоновского нашествия для обоих участников диалога — оди*

наково отдаленное время, и оба они в процессе обмена мнениями

Философские лингвокультурологические проблемы толерантности430