Купина Н.А., Хомяков М.Б. Философские и лингвокультурологические проблемы толерантности: Коллективная монография

Подождите немного. Документ загружается.

получают информацию: Игорь (младшее поколение) — о юности

дедушки, дедушка (старшее поколение) — о Денисе Давыдове. Кон*

фликт не возникает.

Префигуративный тип

— Просто [меня] перевезли сюда. Вместе с домомучительницей.

— С какой еще домомучительницей? — округлились глаза у Марго.

— Карлсона не читала? — удивился Сеня. — И мультик не ви)

дела?

— Читала — смотрела, — заверила Маргарита. — Вот мне предок

и нанял такую же домоправителъницу — домомучительницу, как Фре)

кен Бок.

Логоэпистемами слова Фрекен Бок, домомучительница, Карл*

сон стали благодаря детям, которым родители читали сказку о Ма*

лыше и Карлсоне, показывали мультфильм. «Нашим детям так же

близки Золушка, Мальчик*с*пальчик, Аладдин с его лампой, как

Иван*царевич на сером волке или Морозко, ими так же любимы

Винни*Пух и Карлсон, как Конек*Горбунок и Незнайка» [Леонть*

ев 2002: 178].

А теперь рассмотрим случай, когда участники диалога различа*

ются по уровню образованности (образованность понимается как

полученная в образовательном учреждении или в семье возмож*

ность правильного истолкования смысла воспринятой информа*

ции, так что знание логоэпистем можно интерпретировать как по*

казатель определенной эрудиции участника диалога, успешно реа*

лизованной инкультурации).

Фактический отказ от участия в языковой игре в диалоге вскры*

вает (и это видно из peплик) то ложный ассоциативный маршрут

(пример был приведен выше), то отсутствие нужных ассоциаций.

Например:

Я присмотрелся к венку. Выглядел он очень странно: листья впе)

ремежку с длинными колючками. Первым нарушил молчание Мак)

си)Кот:

— Ребята, а ведь это терновый венец.

— Че)его? — протянул Волобуй.

Раздел 5. Язык — культура — толерантность 431

— Шипы видишь? — осторожно коснулся пальцем одной из колю)

чек Макс. — Это, так сказать, тернии.

— А на фига они? — вытаращился на него Толян.

— Чтобы тому, на кого такой венок надевают, было больно, —

продолжал терпеливо втолковывать ему Кот.

— Это чего, вроде пытки такой? — начало доходить до Толяна. —

Как, например, сейчас утюгом по спине?

— Вроде, Толик, вроде, — похлопал его по плечу Макси)Кот.

— Садюги, — смачно сплюнул в сторону Волобуй».

Коммуникативная неудача связана с незнанием логоэпистемы тер)

новый венец.

«— Толян, — снова заговорила Жанна, — разве я тебя сегодня при)

гласила?

— Нет, — честно и радостно отозвался тот. — Я пришел по)ан)

глийски.

К этому времени мы все тоже высыпали в переднюю. Здоровенный

белобрысый Волобуев переминался с ноги на ногу возле самой двери.

В одной руке он крепко сжимал букет алых гвоздик. В другой у Толя)

на была коробка с тортом, которой он нервно помахивал из стороны

в сторону.

— По)английски? — скривились в усмешке тонкие губы Жанны. —

Насколько я знаю, по)английски не приходят, а уходят.

— Другие, может, уходят, — почему)то кинул заискивающий

взгляд на меня Толян. — А я вот пришел поздравить. В общем, же)

лаю этого самого, счастья.

— Спасибо, — нарочито сухо произнесла Жанна.

Мы с остальными ребятами переглянулись. Хорошенькое начало

дня рождения. Более идиотской ситуации не придумаешь. Вроде бы

собрались свои люди повеселиться. И вдруг припирается какой)то

«средний придурок», да еще с букетом, с тортом. Ну что с ним

прикажете делать? И ведь вроде бы все, кроме Макси)Кота, его

знают. Нравится же некоторым ставить всех в неловкое поло)

жение!

Я покосился на Жанну. Похоже, она и сама не знала, как посту)

пить. Волобуев по)прежнему елозил спиной по входной двери. Можно

было подумать, будто он вознамерился отполировать ее собственной

курткой.

Философские лингвокультурологические проблемы толерантности432

— Возьми, Жанна, — протянул он букет и торт. — А если ме)

шаю, могу и уйти.

— Ладно, Толян, — сжалилась виновница торжества. — Разде)

вайся и заходи. Ведь по)английски все равно уже уйти не сможешь.

Толян, по)прежнему завороженно глядя на стол, потер руки и гром)

ко изрек:

— На халяву и зверь бежит.

— Минздрав предупреждал, — выразительно закатила глаза Дин)

ка. — Начинается.

Толян, видимо окончательно преодолев первоначальное смущение,

с размаха плюхнулся на стул.

Комментарий возможного непроявления толерантности в по*

следнем примере содержится в авторском тексте. Россия — страна

многонациональная, многокультурная и многоязычная. В ней, как

справедливо считает А. А. Леонтьев, есть все условия для «вращи*

вания идеи толерантности в содержание образования» [Леонтьев

2002]. Мы постарались показать, что понимание логоэпистем на*

прямую связано с этим. Знание адресатом употребленных в тексте

логоэпистем — залог речевого комфорта.

НАЦИОНАЛЬНО*КУЛЬТУРНЫЕ ТРАДИЦИИ

РУССКОГО РЕЧЕВОГО ПОВЕДЕНИЯ В ЗЕРКАЛЕ

АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЙ ПРОЗЫ

Н. А. Николина

«В каждой культуре, — заметила Анна Вежбицкая, — существу*

ют свои собственные правила ведения разговора, тесно связанные

с культурно*обусловленными способами думать и вести себя» [Веж*

бицкая 2001:152]. Автобиографические тексты служат важнейшим

источником для выявления и описания как общекультурных, так

и национально специфичных норм речевого поведения и позволя*

ют показать их динамику. Автобиография в широком смысле мо*

Раздел 5. Язык — культура — толерантность 433

жет рассматриваться как своеобразная микромодель культуры, от*

ражающая основные этапы поисков «я», пути к самому себе. Раз*

витие этого жанра связано с самопознанием, саморефлексией, по*

степенным открытием «я». В автобиографическом тексте не толь*

ко отражается, но и осмысливается рефлектирующая деятельность

автора произведения, который интерпретирует свое речевое пове*

дение или поведение других, оценивает те или иные принципы об*

щения, при этом, как правило, сопоставляет их. Ретроспективная

установка автобиографических текстов, соположение в них разных

темпоральных планов («теперь — тогда») позволяют сравнить нор*

мы речевого поведения в разные исторические эпохи, см., напри*

мер, характеристику светского фатического общения в 20*е годы

XIX века в воспоминаниях М. Дмитриева:

Главный характер этого легкого разговора состоял в том, что)

бы не зацепиться ни за одну глубокую и оригинальную мысль, не вы)

сказать ни в чем своего собственного убеждения… Скользить по

всем предметам равно, не останавливаться долго ни на чем и не об)

ременять ума ничем тяжелым — это было правило светского раз)

говора!

Вы скажете: какая скука! — Конечно! Это несколько похоже на

приятное щебетание птиц; но оно оживлялось несколько легкою бе)

зобидною насмешливостью и остротою… Разве лучше нынешние бес)

конечные споры об убеждениях? Соберутся человек двадцать, и вся)

кой кричит о своем убеждении и не слушает другого. Тогда было

больше вежливости и больше взаимной снисходительности (Дмит*

риев 1998: 219).

Заметим, что русское речевое поведение, видимо, никогда не ха*

рактеризовалось однородностью. Оно варьировалось в зависимо*

сти от типа культуры, той или иной социальной сферы, в которой

вращались коммуниканты. Древнерусский идеал речевого поведе*

ния сложился на основе христианской этики: «Речь должна быть

сдержанной во всех отношениях, не дозволялись крик, раздраже*

ние, проявления презрения, греховным считались желание осудить,

вообще всякая хула» [Михальская 1996: 398]. В дальнейшем и дво*

рянская, и традиционная народная (крестьянская) культура сбли*

жались в стремлении следовать сходным этическим нормам обще*

ния (при разном их выражении), см., например:

Философские лингвокультурологические проблемы толерантности434

…Мне строго запрещалось лгать, клеветать на кого бы то ни бы)

ло, невнимательно относиться к несчастным, презирать наших сосе)

дей, людей бедных, грубоватых…

Едва мне минуло восемь лет, матушка стала нарочно оставлять

меня с ними одну, чтобы я приучилась их занимать… Уходя, она го)

ворила мне на ухо:

— Поверь, мое дорогое дитя, что нельзя проявить более любезно)

сти, чем заставляя себя быть любезной, и нельзя выказать более yма,

чем в тот момент, когда применяешься к пониманию других… (Голо*

вина 1996: 91—92).

Отступления же от этих этических коммуникативных норм,

по мнению мемуаристов, объясняются, во*первых, тем, что «в рус*

ской натуре… ничто не уравновешивается, все переливается из од*

ной крайности в другую» [Соллогуб 1988: 608]. Во*вторых, резким

расширением с течением времени сферы «полуобразованного»,

«полупросвещенного» быта, для которого характерны «начала вза*

имного недоброжелательства, эгоизма, бесхарактерности», нако*

нец, сложностью исторического развития.

Несмотря на различные ситуативные [Стернин 2001] нормы

общения, авторы воспоминаний и мемуаристы отмечают ряд су*

щественных особенностей русского речевого поведения. По мне*

нию Н. А. Бердяева, «русские гораздо более с о ц и а б е л ь н ы

(не социальны в нормирующем смысле), более склонны и более

способны к общению, чем люди западной цивилизации. У рус*

ских нет условности в общении. У них есть потребность видеть

не только друзей, но и хороших знакомых, делиться с ними мыс*

лями и переживаниями, спорить… Русские — народ не столько

семейственный, сколько коммюнотарный [Бердяев 1990: 254]. По*

казательно сопоставление русских и немцев в записках А. Т. Бо*

лотова:

…Вcе лучшие жители города Кенигсберга… умышленно старались

всячески от откровенного и дружелюбного обхождения с ними убегать

и удаляться… Словом, они казались мне сущими бирюками (Болотов

1986: 221).

Частным проявлением высокой степени коммуникабельности

(«социабельности»), по оценке мемуаристов, выступают в русском

быту гостеприимство и радушие. С ними был связан ряд этикет*

Раздел 5. Язык — культура — толерантность 435

ных формул (Милости просим; Хлеб да соль; Чай да сахар; и др.),

которые архаизировались окончательно во второй половине XX

века, но в предшествующий период (XIX — начало XX века) от*

личались стабильностью и отражали принятые правила вежливо*

го общения.

Например:

— Чай да caxap! — это приветствие пьющим «китайскую трав)

ку» дома ли, в трактире ли было так же всеобще на устах елохов)

ского москвича 80—90)х годов, как общерусское приветствие челове)

ку, вкушающему пищу:

— Хлеб да соль!

Я не припомню в старой Москве места и случая, где бы и когда

бы не уважалось или не принималось в расчет желание доброго или

даже недоброго человека «попить чайку»… Человеку, пришедшему

в наш дом по делу и никому в доме рeшитeльнo не знакомому, немед)

ленно предлагали стакан чаю (Дурылин 1991: 63).

Вежливый, «ласковый» прием гостя, любого незнакомого чело*

века, однако, в дальнейшем мог с течением времени перерастать

в «диссонансную» коммуникативную ситуацию. См., например, на*

блюдения Г. С. Винского: «Не живавший c русскими ослепится пер*

выми их приемами и ласковостями, но не пройдет двух недель, и все

сие воспримет совершенно иной вид. Скоро предупреждение заме*

нится упорнейшим невниманием … угождения — отказами и пр.»

[Винский 1914: 118]. Как замечает И. А. Стернин, у русских «чужие…

отождествлялись с опасностью, враждебными намерениями, вызы*

вали настороженность и недоверие» [Стернин 2001: 124]. Радушие,

таким образом, могло сочетаться с последующим невниманием, от*

крытость в общении — с нетерпимостью, но и в том, и в другом слу*

чае доминировало прямое выражение эмоций и оценок.

Национально*культурной традицией русского речевого поведе*

ния в автобиографических и мемуарных произведениях прежде все*

го признается эмоциональность участников коммуникации. Сдер*

жанность, внешняя холодность, отказ от проявления чувств в диа*

логе неизменно рассматриваются как признак равнодушия

(презрения) к собеседнику или как черта нерусская, «чужая», ко*

торая часто вызывает осуждение у мемуаристов. Показательна

в этой связи оценка речевой манеры Потемкина:

Философские лингвокультурологические проблемы толерантности436

436

Бранных, ругательных слов… от него [Потемкина] никто не слы)

хивал… Но в простом его обхождении было нечто особенно обидное,

взор его, все телодвижения, казалось, говорили присутствующим: «вы

не стоите моего гнева». Его невзыскательность, снисходительность…

проистекала от неистощимого его презрения к людям; а чем можно

более оскорбить их самолюбие? (Вигель 2000: 13).

По мнению К. Леонтьева «ненавистно, и тяжело, и чуждо и вос*

точному человеку, и русскому мужику — холодное, сухое джентль)

менство, притворно*вежливое, простое только с виду» [Леонтьев

2002: 333].

К эмоциональности в русском речевом поведении, однако,

предъявляется ряд требований: положительную оценку получает

только эмоциональность, лишенная аффектации, предполагающая

искренность и непосредственность, максимальную прямоту в вы*

ражении чувств и намерений, см., например, портрет М. Загоски*

на в «Воспоминаниях» И. И. Панаева:

Я редко встречал таких простосердечных и добродушных людей.

Загоскин весь и всегда постоянно был нараспашку… Когда он бывал

в расположении духа, он говорил без умолку… Все в нем было ис)

кренно до наивности. Он имел взгляд на жизнь нехитрый… и впол)

не удовлетворялся им, отстаивая его с презабавною горячностью.

Если кто)нибудь не соглашался с его убеждением и оспоривал его,

он выходил из себя: черные глаза его сверкали из)под очков и нали)

вались кровью, он топал ножками, размахивал руками и отпускал

такие словца, которые можно только слышать на улице…» (Пана*

ев 1950: 153—154).

Эмоциональность и искренность, которые проявляются в рус*

ском речевом поведении, часто противопоставляются «скрытно*

сти», сдержанности представителей других культур. Характерно,

например, замечание А. И. Герцена об отсутствии у западного че*

ловека «той простой, откровенной натуры, того полного aban)

don*, который так идет всему талантливому и сильному и ко*

торый у нас почти неразрывен с даровитостью [Герцен 1956:

500].

Раздел 5. Язык — культура — толерантность 437

* Непосредственность (франц.).

437

Русское речевое поведение определяется как коммуникация, ве*

дущим принципом которой является «быть», а не «казаться», ср.:

Во всем современно европейском глубоко лежат две черты, явно

идущие из)за прилавка: с одной стороны, лицемерие и скрытность,

с другой — выставка и etalage*. Продать товар лицом, купить за пол)

цены, выдать дрянь за дело, форму за сущность, умолчать какое)ни)

будь условие, воспользоваться буквальным смыслом, казаться, вместо

того чтоб быть. Вести себя прилично, вместо того чтоб вести себя

хорошо, хранить внешний Respectabilitдt** вместо внутреннего досто)

инства…» (Герцен 1956: 394).

В то же время эмоциональность в сочетании с искренностью

и непосредственностью обусловливают в русском речевом пове*

дении отказ от «дипломатии», что, в свою очередь, может при*

водить к категоричности оценок, к стремлению избегать косвен*

ных форм высказывания, наконец к ярко*императивному или да*

же наступательно*агрессивному тону и, соответственно, —

нарушению «прав» адресата. Подобное речевое поведение,

по свидетельству авторов воспоминаний, однако обычно неустой*

чиво: для коммуникантов преимущественно характерна отходчи)

вость (отметим, что само это слово не имеет эквивалентов в ря*

де языков и, безусловно, значимо в русской языковой картине

мира). Отходчивость («неспособность долго сердиться», «способ*

ность быстро успокаиваться после гнева, раздражения и др.»)

в коммуникативном отношении означает резкую смену тональ*

ности общения и переход от конфликтного речевого поведения

к поискам гармонии. Отходчивость предполагает темпоральное

измерение коммуникации нетолерантного типа, указывая на ее

непродолжительность, см., например, диалог «почтенного про*

фессора» римского права и студента, который приводит в «Вос*

поминаниях» князь Мещерский:

Кто)то на задней скамейке громко сказал: ого! Это «ого» приве)

ло старика в ярость.

— Тот кто сказал «ого» … — свинья!

Философские лингвокультурологические проблемы толерантности438

* Хвастовство (франц.).

** Благопристойность (нем.).

— Я сказал «ого», Василий Васильевич, — заявляет виновный.

— Вы сказали?.. — Старик принял свое прелестно)доброе выра)

жение лица и сказал мягким голосом: — Ну, так простите старика,

что он вспылил (Мещерский 2001: 31—32).

Отходчивость выступает своего рода доминантой русского рече*

вого поведения, для которого, как мы видим, характерны резкие

переходы от одной тональности общения к другой, ср.:

Матушка до конца жизни сохраняла многое из старинных поня)

тий и взглядов. Одно из главных житейских правил, которым она все)

гда руководствовалась, состояло в том, чтобы немедленно «обрывать»

своих детей, когда кто)нибудь из них… говорил или делал не так, как

она находила это нужным… Но, резко оборвав кого)нибудь из нас, она

после этого не дулась на нас, не ворчала, а продолжала разговаривать

с нами как ни в чем не бывало в самом благодушном тоне (Водово*

зова 1987, т. 1: 42).

Резкие переходы от одной тональности общения к другой сви*

детельствуют о том, что «русская душевная жизнь более выражена

в своих крайних элементах, чем душевная жизнь западного чело*

века, более закрытая и придавленная нормами цивилизации» [Бер*

дяев 1990: 253].

С эмоциональностью коммуникативного поведения тесно свя*

зано осознаваемое или (чаще) не осознаваемое адресантом ощуще*

ние или переживание его взаимодействия с миром, прежде всего

с окружающими его людьми, которые в этом случае воспринима*

ются как «свои», «близкие», требующие поддержки, одобрения/не*

одобрения, воздействия на них и пр. Подобное переживание в рус*

ском речевом общении носит интенсивный характер, оно часто

приводит к расширению межличностного пространства. Это про*

является в стремлении одного из говорящих сократить «дистан*

цию», разделяющую коммуникантов, в утверждении своего права

вторгаться в личную сферу адресата речи, даже незнакомого, обра*

щаться к нему с советами и др. Такое речевое поведение обычно

непонятно иностранцам. Например:

На обратном пути он [Кевин] сетовал на наших старушек: «По)

чему у вас все cовeтyют, чтo делать? Идешь, a тебе вслед кричат:

«Надень шапку, милок!» Оборачиваюсь, а там сморщенная такая си)

дит, я ее первый раз вижу… Почему она считает, что я непременно

Раздел 5. Язык — культура — толерантность 439

должен надеть шапку? Трудно представить, чтобы в Америке прохо)

жие говорили: «Застегни куртку!» или «Зашнуруй ботинки покреп)

че…»« (Коренева 2002: 286).

В то же время для русского речевого поведения нехарактерны

сосредоточенность говорящего на своем «я», самолюбование и са*

мовосхваление. Общим местом в различных воспоминаниях стало

признание скромности русского человека, которая неизменно про*

является в процессе общения и предполагает отказ от комплимен*

тов других лиц, утверждения собственных заслуг, бьльшее внима*

ние к адресату, чем адресанту, и др. Нарушение этой национально*

культурной традиции — основание для отрицательных оценок

собеседников или тех лиц, о которых вспоминает автор, а также

повод для нравственного урока, см., например:

Спешишь рассказать ему [М. Щепкину] про себя, что)нибудь хо)

рошее… А он:

— А я уже сегодня умывался…

— Зачем вы это говорите?

— Я обязан себя в чистоте держать и не хвастаюсь, а ты хвас)

таешься. Чем? Ты обязана была так поступить. Разве Бог на гадос)

ти тебя создал?… (Шуберт 1990: 257).

Ср. также:

Я испытал разочарование… Прежде всего, я ощутил, что передо

мною сидела персона, совсем убежденная в том, что она необыкно)

венное по уму существо и что она совсем не как другие (Мещерский

2001: 110);

Оба [Горчаков и Валуев] носили в себе культ фразы, оба прежде

всего любили себя слушать… Валуев любил мерную музыку своих из)

речений, он к ней прислушивался, как поэт к журчанию ручейка. Князь

Горчаков любил потоки, фейерверки своих слов, любил их ураганы, лю)

бил их бряцание… Затем оба не любили углубляться в предмет и раз)

бираться в подробностях. И оба не любили этого потому, что такая

работа слишком их отдаляла от самослушанья (Мещерский 2001:

145).

В автобиографическом тексте увеличение положительных са*

мооценок и тем более их повторяемость воспринимаются как на*

рушение повествовательной (точнее, этической) нормы жанра.

В русской автобиографической прозе выделяются в этом плане

Философские лингвокультурологические проблемы толерантности440